Лев Троцкий
Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции
Л. Троцкий. УСЛОВИЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
После завоевания власти, задача строительства, прежде всего – хозяйственного, встает, как центральная и вместе с тем труднейшая. Разрешение этой задачи зависит от причин разного порядка и разной глубины: во-первых, от уровня производительных сил и, в частности, от соотношения между индустрией и крестьянским хозяйством; во-вторых, от культурного и организаторского уровня рабочего класса, завоевавшего государственную власть; в-третьих, от политической ситуации международной и внутренней: побеждена ли буржуазия окончательно или еще сопротивляется, – имеют ли место иностранные военные интервенции, – саботирует ли техническая интеллигенция и пр., и пр.
По относительной важности эти условия социалистического строительства должны быть расположены в таком порядке, в каком мы их привели. Самое основное из условий – это уровень производительных сил; потом следует культурный уровень пролетариата; и наконец – политическая или военно-политическая ситуация, в какую попадает пролетариат, овладев властью. Но это последовательность логическая. А практически – рабочий класс, взявши власть, прежде всего сталкивается с политическими затруднениями. У нас это были белогвардейские фронты, интервенции и пр. Во вторую очередь пролетарский авангард сталкивается с затруднениями, вытекающими из недостаточности культурного уровня широких рабочих масс. И только в третью очередь его хозяйственное строительство упирается в пределы, поставляемые наличным уровнем производительных сил.
Свою работу у власти наша партия вела почти все время под давлением потребностей гражданской войны, и историю хозяйственного строительства Советской России за пять лет ее существования нельзя понять, если к ней подходить только с точки зрения экономической целесообразности. К ней нужно подходить прежде всего с мерилом военно-политической необходимости и во вторую уже очередь – с мерилом хозяйственной целесообразности.
Экономическая разумность вовсе не всегда совпадает с политической необходимостью. Если на войне мне угрожает опасность нашествия белой гвардии, я взрываю мост. С точки зрения отвлеченной экономической целесообразности – это варварство, а с точки зрения политической – это необходимость. И я буду глупец и преступник, если вовремя не взорву моста. Хозяйство наше в целом мы перестраивали, в первую очередь, под давлением необходимости военного ограждения власти рабочего класса. Из элементарной школы марксизма мы знаем, что из капиталистического общества нельзя попасть в социалистическое одним прыжком, и никто из нас не истолковывал в таком механическом смысле известные слова Энгельса о прыжке из царства необходимости в царство свободы; никто не думал, что, овладев властью, можно в одну ночь переделать общество. Энгельс на самом деле имел в виду целую эпоху революционных преобразований, которая во всемирно-историческом масштабе означает действительный «прыжок». Но с точки зрения практической работы это не прыжок, а целая система взаимно связанных реформ, преобразований, иногда очень детальных мероприятий. Совершенно очевидно, что с хозяйственной точки зрения экспроприация буржуазии оправдывается постольку, поскольку рабочее государство способно организовать эксплуатацию предприятий на новых началах. Та массовая поголовная национализация, которую мы проводили в 17 – 18 г.г., совершенно не отвечала только что указанному условию. Организационные возможности рабочего государства чрезвычайно отставали от суммарной национализации. Но суть-то в том, что эту национализацию мы производили под давлением гражданской войны. И нетрудно показать и понять, что, если бы мы захотели действовать более осторожно в экономическом смысле, то есть производить экспроприацию буржуазии с «разумной» постепенностью, то это было бы с нашей стороны крайней политической неразумностью и величайшей неосторожностью. При такой политике мы не имели бы возможности праздновать пятилетнюю годовщину в Москве в обществе коммунистов всего мира. Нужно воспроизвести в своем сознании все особенности нашего положения, как оно сложилось после 7 ноября 1917 г. Да, если бы мы вступили на арену социалистического развития после победы революции в Европе, у нашей буржуазии душа была бы в пятках, и справиться с ней было бы очень просто. После захвата власти русским пролетариатом она не смела бы и шевельнуться. Мы могли бы в этом случае спокойно прибирать к рукам одни лишь крупные предприятия, предоставляя средним и мелким существовать до поры до времени на частно-капиталистических началах; потом перешли бы к средним предприятиям, строго сообразуясь с организационными и производственными возможностями и потребностями. Такой порядок бесспорно отвечал бы экономической «разумности», но, к несчастью, политическая последовательность событий не считалась с нею и на этот раз. Нужно вообще напомнить, что революции сами по себе являются внешним выражением того, что миром отнюдь не управляет «экономическая разумность»; социалистическая революция еще только имеет своей задачей установить господство разума в области хозяйства, а тем самым – и во всех других областях общественной жизни.
Когда мы пришли к власти, капитализм еще стоял на ногах во всем мире (да и по сей день стоит), но наша буржуазия не хотела ни за что верить, что Октябрьский переворот – всерьез и надолго: во всей Европе, во всем мире у власти буржуазия, а у нас, в отсталой России – пролетариат!?.. Ненавидя нас, русская буржуазия не хотела нас брать всерьез. Первые декреты революционной власти встречались насмешливо: с ними не считались, их не выполняли. Даже газетчики – уж на что трусливые души! – и те не хотели брать всерьез основные революционные мероприятия рабочего правительства. Буржуазии казалось, что все это трагическая шутка, недоразумение. Как же иначе можно было научить нашу буржуазию и ее лакеев уважению к новой власти, как не отнятием у ней собственности? Другого пути не было. Каждая фабрика, каждый банк, каждая контора, лавка, приемная адвоката – были крепостью против нас. Они давали воинствующей контрреволюции материальную базу и органическую связь. Банки в тот период почти открыто поддерживали саботажников, выплачивая жалованье бастовавшим чиновникам. По этому-то мы и подошли к вопросу не с точки зрения отвлеченной хозяйственной «разумности» (Каутского, Отто Бауэра, Мартова и других политических импотентов), а с точки зрения потребностей революционной войны. Нужно было разгромить врага, отнять у него источники питания, независимо от того, в какой мере поспевала за этим организационная хозяйственная работа. В сфере хозяйственного строительства мы вынуждены были в тот период сосредоточивать свои усилия на самых элементарных задачах: материально поддерживать, хотя бы впроголодь, существование рабочего государства, накормить и одеть Красную Армию, отстаивавшую это государство на фронтах, накормить и одеть (это уже во вторую очередь) ту часть рабочего класса, которая оставалась в городах. То примитивное государственное хозяйство, которое – худо ли, хорошо ли – разрешало эти задачи, и получило впоследствии название военного коммунизма.
Л. Троцкий. ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ
Для определения военного коммунизма особенно характерны три вопроса: как добывалось продовольствие – как распределялось оно – как регулировалась работа государственной промышленности.
Советская власть застала не вольную торговлю хлебом, а монополию, опиравшуюся на старый торговый аппарат. Гражданская война разрушила этот аппарат. И рабочему государству ничего не оставалось, как создать наспех государственный аппарат для изъятия хлеба у крестьян и сосредоточения его в своих руках.
Распределялось продовольствие почти вне зависимости от производительности труда. Да иначе и быть не могло. Для того, чтобы установить соответствие между работой и платой, нужно иметь несравненно более совершенный аппарат управления хозяйством и большие продовольственные ресурсы. В первые же годы советского режима дело шло, прежде всего, о том, чтобы обеспечить городскому населению возможность не вымереть окончательно с голоду. Это и достигалось путем уравнительного пайка. И изъятие крестьянских излишков, и распределение пайков были, в сущности, мерами осажденной крепости, а не социалистического хозяйства. При известных условиях, именно при скором наступлении революции на Западе, переход от режима осажденной крепости к социалистическому режиму был бы для нас, разумеется, чрезвычайно облегчен и ускорен. Но об этом мы еще скажем далее…
В чем же состояла сущность военного коммунизма по отношению к промышленности? Всякое хозяйство может существовать и развиваться только при условии известной пропорциональности между различными его частями. Отдельные отрасли промышленности находятся по отношению друг к другу в определенном количественном и качественном соотношении. Необходима известная пропорция между отраслями, производящими предметы потребления, и отраслями, создающими средства производства. Необходима также пропорциональность внутри каждой из этих отраслей. Другими словами, материальные средства и живая рабочая сила нации и всего человечества должны быть распределены в известном взаимоотношении между сельским хозяйством и промышленностью и отдельными отраслями промышленности для того, чтобы возможно было поддержание существования человечества и дальнейшее его развитие.
Как это достигается? При капитализме это достигается через рынок, путем свободной конкуренции, механикой спроса и предложения, игрой цен, сменой периодов подъема и периодов кризиса. Мы называем этот метод анархическим – и называем верно. Он связан с расхищением большого количества сил и ценностей посредством периодических кризисов и приводит неизбежно к войнам, грозящим полной гибелью человеческой культуре. Но этот анархический капиталистический метод в пределах своего исторического действия все же устанавливает относительную пропорциональность между различными отраслями хозяйства, необходимое соотношение, благодаря которому буржуазное общество только и может жить, не задыхаясь и не погибая.
Наше довоенное хозяйство имело свою внутреннюю пропорциональность, устанавливавшуюся игрой капиталистических сил на рынке. Пришла война, которая произвела колоссальные перетасовки во взаимоотношении различных отраслей хозяйства. Как ядовитые грибы, выросли предприятия военной промышленности за счет промышленности общего типа. Затем пришла революция, гражданская война с ее разрушениями, саботаж с его тихой сапой. Какое же мы получили наследство? Хозяйство, в котором сохранились слабые воспоминания о той пропорцинальности частей, которая существовала при капитализме, была затем искажена империалистской войной и окончательно добита гражданской войной, – вот что мы получили в наследство. Какими способами могли мы выходить на дорогу хозяйственного развития?
При социализме хозяйство будет управляться централистически, и, следовательно, необходимая пропорциональность отдельных отраслей будет достигаться путем строго соразмеренного плана, – конечно, с большой автономией частей, но опять-таки под общенациональным, а затем и мировым контролем. Такой целокупный охват всего хозяйства, такой совершенный социалистический учет, как мы говорим, не может быть создан a priori, умозрительно, канцелярски; он может вырасти только из постепенного приспособления текущего, практического хозяйственного расчета как к наличным материальным ресурсам и возможностям, так и к новым потребностям социалистического общества. Путь этот длинен. С чего же мы могли и должны были начать в 1917 – 1918 году? Капиталистический аппарат – рынок, банки, биржа – был разрушен. Гражданская война была в полном разгаре. Об экономическом соглашении с буржуазией, или хотя бы с частью буржуазии, в смысле предоставления ей известных хозяйственных прав, не могло быть и речи. Буржуазный аппарат управления хозяйством был разрушен не только в общегосударственном масштабе, но и на каждом отдельном предприятии. Отсюда вырастала элементарная жизненная задача: создать хотя бы грубый временный аппарат для того, чтобы из полученного хаотического промышленного наследства извлечь самые необходимые продукты для воюющей армии и для рабочего класса. По существу, это была не хозяйственная задача в широком смысле слова, а военно-промышленная. При содействии профессиональных союзов государство материально овладело промышленными предприятиями и создало крайне громоздкий и неповоротливый централизованный аппарат, который все же позволил обеспечить действующую армию обмундированием и боевыми припасами – в крайне недостаточном количестве, но все же в таком, что мы вышли не побежденными, а победителями из борьбы.
Политика изъятия излишков у крестьян вела неизбежно к сокращению и понижению сельскохозяйственного производства. Политика уравнительной заработной платы вела неизбежно к понижению производительности труда. Политика централизованного бюрократического руководства промышленностью исключала возможность действительно централизованного и полного использования технического оборудования и наличной рабочей силы. Но вся эта политика военного коммунизма была нам навязана режимом блокированной крепости с дезорганизованным хозяйством и истощенными ресурсами.
Вы спросите, не надеялись ли мы перейти от военного коммунизма к социализму без больших хозяйственных поворотов, потрясений и отступлений, т.-е. по более или менее прямой восходящей линии? Да, действительно, в тот период мы твердо рассчитывали, что революционное развитие в Западной Европе пойдет более быстрым темпом. Это бесспорно. И если бы пролетариат овладел в Германии, во Франции, вообще в Европе властью в 1919 году, то все наше экономическое развитие получило бы совсем другую форму. Маркс писал в 1883 г. Николаю Даниэльсону,[241] одному из теоретиков русского народничества, что если европейский пролетариат овладеет властью до того, как русская община будет окончательно ликвидирована историей, то в России и община сможет стать исходным пунктом коммунистического развития. И Маркс был совершенно прав. С тем большим правом мы могли принять, что если европейский пролетариат завоюет власть в 19-ом году, то он возьмет на буксир нашу отсталую в хозяйственном и культурном смысле страну, поможет нам технически и организационно и, таким образом, даст нам возможность, путем исправления и изменения методов нашего военного коммунизма, прийти к действительному социалистическому хозяйству. Да, мы на это надеялись. Наша политика никогда не опиралась на преуменьшение революционных возможностей и перспектив. Наоборот, как живая революционная сила, мы всегда стремились раздвинуть эти возможности, исчерпать их до конца. Это г.г. Шейдеманы и Эберты накануне революции отрицают революцию, не верят в нее и готовятся стать императорскими министрами; революция застигает их врасплох, они беспомощно барахтаются, а затем, при первой оказии, превращаются в орудие контрреволюции. Что касается господ из 2 1/2 Интернационала, то они в тот период особенно старались отличаться от II Интернационала: они провозгласили наступление революционной эпохи и признали диктатуру пролетариата. Разумеется, у них это было только на словах. При первом отливе вся эта межеумочная дрянь вернулась под кров Шейдемана. Но самый факт образования 2 1/2 Интернационала свидетельствовал о том, что революционная перспектива Коммунистического Интернационала, и в частности нашей партии, вовсе не была «утопична» – не только с точки зрения общей тенденции развития, но и с точки зрения темпа.
Чего не хватало революционному пролетариату после войны – так это революционной партии. Социал-демократия спасла капитализм, т.-е. отсрочила на годы час его гибели или, еще точнее, продлила его агонию, ибо нынешнее существование капиталистического мира есть не что иное, как затянувшаяся агония.
Но, во всяком случае, этим фактом были созданы для Советской Республики и ее хозяйственного развития наименее благоприятные условия. Рабоче-крестьянская Россия очутилась в кольце экономической блокады. С Запада к нам шла не техническая и организационная помощь, а одна военная интервенция за другой. И после того, как обнаружилось, что в военном смысле мы выйдем победителями, стало ясно, что в хозяйственном смысле нам придется еще в течение продолжительного времени рассчитывать на свои собственные средства и силы.
Л. Троцкий. «НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА»
Отсюда выросла необходимость – от военного коммунизма, т.-е. от чрезвычайных мер, имевших задачей поддержать хозяйственную жизнь осажденной крепости, перейти к такой системе мероприятий, которая обеспечивала бы постепенный подъем производительных сил страны даже и без содействия социалистической Европы. Военная победа, которая была бы невозможна без военного коммунизма, в свою очередь позволила от мер военной необходимости перейти к мерам хозяйственной целесообразности. Таково происхождение так называемой новой экономической политики. Ее часто называют отступлением, и мы сами так ее называем – и с известным основанием. Но чтобы правильно оценить, в чем, собственно, это отступление состоит, чтобы понять, как мало это отступление похоже на «капитуляцию», нужно отдать себе отчет в нынешнем нашем хозяйственном положении и в тенденциях его развития.
В марте 1917 года был низвергнут царизм. В октябре рабочий класс взял в руки власть. Почти вся земля, национализированная государством, была передана крестьянам. Обрабатывающие эту землю крестьяне обязаны ныне платить государству определенный натуральный налог, который является существенным вкладом в дело социалистического строительства. Рабочее государство владеет всей железнодорожной сетью, всеми промышленными предприятиями и, за второстепенными исключениями, ведет на этих предприятиях хозяйство за собственный счет. Вся система кредита сосредоточена в руках государства. Внешняя торговля составляет государственную монополию. Каждый, кто способен трезво и без предвзятости оценить эти результаты пятилетнего существования рабочего государства, должен будет сказать: да, для отсталой страны это весьма большой социалистический успех.
Особенность, однако, в том, что этот успех был достигнут не путем непрерывного прямолинейного развития, а зигзагообразным движением: сперва у нас был режим «коммунизма», затем мы открыли ворота рыночным отношениям. Этот поворот в политике стал трактоваться в буржуазной печати как отказ от коммунизма и капитуляция перед капитализмом. Незачем говорить, что социал-демократы разъясняют, углубляют и комментируют эту версию. Нельзя, однако, не признать, что кое-кто даже из числа наших друзей впадал в сомнение: нет ли тут действительно скрытой капитуляции перед капитализмом? Нет ли действительно опасности, что на основе восстановленного нами свободного рынка капитализм будет развиваться все больше и больше и возьмет верх над начатками социализма? Чтобы дать правильный ответ на этот вопрос, нужно предварительно устранить основное недоразумение. В корне неверно, будто экономическое развитие Советской России идет от коммунизма к капитализму. Коммунизма у нас не было. Не было у нас социализма и не могло быть. Мы национализировали дезорганизованное хозяйство буржуазии и установили, в самый острый период борьбы не на жизнь, а на смерть – режим потребительского «коммунизма». Победив буржуазию на поле политики и войны, мы получили возможность приступить к хозяйству и оказались вынуждены восстановить рыночные формы взаимоотношений между городом и деревней, между отдельными отраслями промышленности и между отдельными предприятиями.
Без свободного рынка крестьянин не находит своего места в хозяйстве, теряет стимул к улучшению и расширению производства. Только мощное развитие государственной промышленности, ее способность обеспечить крестьянина и его хозяйство всем необходимым, подготовит почву для включения крестьянина в общую систему социалистического хозяйства. Технически эта задача будет разрешена при помощи электрификации, которая нанесет смертельный удар сельскохозяйственной отсталости, варварской изолированности мужика и идиотизму деревенской жизни. Но путь к этому лежит через улучшение хозяйства нынешнего крестьянина-собственника. Этого рабочее государство может достигнуть только через рынок, пробуждающий личную заинтересованность мелкого хозяина. Первые результаты уже сейчас налицо. Деревня в этом году дает рабочему государству, в виде натурального налога, гораздо больше хлеба, чем государство получало во время военного коммунизма путем изъятия излишков. В то же время сельское хозяйство, несомненно, идет вверх. Крестьянин доволен, – а без нормальных отношений между пролетариатом и крестьянством социалистическое развитие в нашей стране невозможно.
Но новая экономическая политика вытекает не только из взаимоотношений между городом и деревней. Она является необходимым этапом в развитии государственной промышленности. Между капитализмом, когда средства производства составляют собственность частных лиц и все экономические отношения регулируются рынком, – и между законченным социализмом, который ведет плановое общественное хозяйство, имеется ряд переходных ступеней; и НЭП, по существу, является одной из них.
Рассмотрим этот вопрос на примере железных дорог. Именно железнодорожный транспорт является той областью, которая в наибольшей степени подготовлена для социалистического хозяйства, так как железнодорожная сеть была и у нас в большей своей части национализирована еще при капитализме и условиями самой техники централизована и до известной степени нормализована. Большую половину дорог мы получили от государства, меньшую – экспроприировали у частных обществ. Подлинно социалистическое управление должно, конечно, рассматривать всю сеть как целое, т.-е. не с точки зрения собственника той или другой железнодорожной линии, а с точки зрения интересов всего транспорта и всего хозяйства страны. Оно должно распределять паровозы или вагоны между отдельными линиями так, как это требуется интересами хозяйственной жизни в целом. Но перейти к такому хозяйству даже и в централизованной области железнодорожного транспорта не так просто. Тут открывается ряд посредствующих экономических и технических этапов. Паровозы бывают различных типов, потому что они строились в разные времена, разными обществами и на разных фабриках, причем разные паровозы ремонтируются одновременно в одних и тех же мастерских и наоборот: однородные паровозы – в разных мастерских. Капиталистическое общество, как известно, расточает громадное количество рабочей силы по причине излишнего разнообразия, анархической пестроты составных частей своего производственного аппарата. Необходимо, стало быть, разбить паровозы по типам и распределить их между железными дорогами и мастерскими. Это будет первым серьезным шагом на пути к нормализации, т.-е. к достижению технической однородности паровозов и их составных частей. Нормализация, как у нас не раз говорилось, и говорилось справедливо, есть социализм техники. Без нормализации техника не достигнет своего высшего расцвета. А где же и начинать нормализацию, как не на железных дорогах? И мы, действительно, приступили к этой задаче, но тотчас же натолкнулись на большие препятствия. Железнодорожные линии, притом не только частные, но и государственные, производили свой расчет со всеми остальными хозяйственными предприятиями при помощи рынка. Экономически это было, при данной системе хозяйства, неизбежно и необходимо, потому что содержание и развитие той или другой линии зависит от того, насколько она оправдывается хозяйственно. Приносит ли данная линия пользу хозяйству, это можно установить только через посредство рынка, – до тех пор, пока мы не выработали методов всеобщего социалистического учета хозяйства; а эти методы, как сказано, могут явиться только в результате продолжительного опыта работы на основе национализированных средств производства.
Итак, старые способы хозяйственной проверки ходом гражданской войны были устранены прежде, чем успели создаться новые. При этих условиях вся железнодорожная сеть оказывалась формально объединенной, но каждая часть этой сети отрывалась от всей остальной хозяйственной среды и повисала в воздухе. Рассматривая сеть, как самодовлеющее техническое целое, объединяя железнодорожный и вагонный парки всей сети, централистически сортируя паровозы и централизуя ремонт, т.-е. преследуя абстрактный, технически-социалистический план, мы рисковали окончательно утратить всякий контроль над нужностью или ненужностью, выгодностью или невыгодностью каждой отдельной дороги и всей сети в целом. Какие линии развернуть, а какие сократить, какой подвижной состав и какой рабочий персонал нужен на данной линии, сколько грузов может провезти государство для своих нужд, какую часть провозной способности оно должно предоставить для нужд других организаций и частных лиц, все эти вопросы – на данном историческом основании – не могут разрешиться иначе, как путем установления платы за провоз, правильной бухгалтерии и правильной коммерческой калькуляции. Только на основе бухгалтерского балансирования различных частей железнодорожной сети, в сочетании с таким же балансированием других отраслей хозяйства, мы придем к выработке методов социалистического учета и нового хозяйственного плана. Отсюда вытекает необходимость и после перехода всех дорог в руки государства – предоставить отдельным железнодорожным линиям или группам их хозяйственную самостоятельность, в смысле их приспособления ко всем остальным хозяйственным предприятиям, от которых они зависят, или которые ими обслуживаются. Одних абстрактно-технических планов и формально-социалистических целей недостаточно для того, чтобы перевести железнодорожное хозяйство с капиталистических рельс на социалистические. В течение определенного – и притом продолжительного – времени рабочему государству, даже для управления железнодорожной сетью, приходится пользоваться капиталистическими методами, т.-е. методами рынка.
Сказанное относится с еще большей очевидностью к промышленным предприятиям, которые и в отдаленной степени не были при капитализме так централизованы и нормализованы, как железные дороги. После ликвидации рынка и системы кредита каждый завод походил на телефонный аппарат с отрезанными проводами. Военный коммунизм создал бюрократический суррогат хозяйственного объединения. Машиностроительные заводы на Урале, в Донецком бассейне, в Москве, в Петрограде и проч. оказались объединенными в ведении единого Главка, который централистически распределял между ними топливо, сырье, техническое оборудование, рабочую силу, поддерживая последнюю при помощи системы уравнительного пайка. Совершенно очевидно, что такое бюрократическое управление совершенно нивеллировало особенности каждого предприятия и уничтожало самую возможность проверки производительности его и выгодности, даже если бы учетные данные Главка отличались большей или меньшей точностью, чего, на самом деле, не было и в помине.
Для того, чтобы каждое предприятие стало составной клеточкой единого социалистического организма, планомерно функционирующего, нужна большая переходная работа рыночного хозяйствования, которая займет долгий ряд лет. И в течение этой переходной эпохи каждое предприятие и каждая группа предприятий должны в большей или меньшей степени самостоятельно ориентироваться на рынке и проверять себя через рынок. В этом и состоит смысл новой экономической политики: если политически на первый план выпятилось ее значение в качестве уступки крестьянству, то никак не меньше ее значение, как неизбежного этапа в развитии государственной промышленности при переходе от капиталистического хозяйства к социалистическому.
Итак, для регулирования промышленности рабочее государство прибегает к методам рынка. Рынок нуждается во всеобщем эквиваленте. Этот эквивалент имеет у нас, как вы знаете, довольно жалкий вид. Тов. Ленин уже говорил о наших усилиях добиться некоторой стабилизации рубля и о том, что эти усилия не остались совсем безуспешными. Очень поучительно, что, вместе с восстановлением рынка, восстанавливаются и фетишистские явления в области хозяйственного мышления, – в том числе и у многих коммунистов, поскольку они выступают не как коммунисты, а как торговцы на рынке. Наши предприятия, как вы, разумеется, знаете, страдают от недостатка средств. Откуда их взять? Ясно откуда: из-под пресса. Достаточно увеличить эмиссию, чтобы двинуть в ход ряд фабрик и заводов, ныне затихших. «Взамен ваших несчастных бумажек, которые вы так скаредно отпускаете, – так говорят иные товарищи, – мы вам дали бы через несколько месяцев полотно, обувь, гайки и другие прекрасные предметы». Совершенно очевидна фальшь этого рассуждения. Недостаток оборотных средств свидетельствует только о том, что мы бедны, и что для расширения производства нам нужно пройти стадию первоначального социалистического накопления. Наша бедность – в хлебе, в угле, в паровозах, в квартирах и проч. – получает теперь форму недостатка оборотных средств потому, что мы перевели хозяйство на основу рынка. Тяжелая промышленность при этом с завистью указывает на успехи легкой. Что это значит? Это значит, что при начинающемся оживлении хозяйства наличные ресурсы направляются, в первую голову, туда, где они всего нужнее и неотложнее, – т.-е. в те отрасли, где производятся продукты личного или хозяйственного потребления рабочих и крестьян. Предприятия этого типа делают сейчас хорошие дела. При этом на рынке государственные предприятия конкурируют друг с другом и отчасти с частными, которые, как увидим, очень малочисленны. Только таким образом национализированная промышленность научается работать как следует быть; другим путем этой цели достигнуть нельзя: ни априорным хозяйственным планом, высиженным в канцелярии, ни отвлеченной коммунистической проповедью. Нужно, чтобы каждая государственная фабрика, ее технический директор, ее коммерческий директор подвергался контролю не только сверху – со стороны государственных органов, но и снизу – со стороны рынка, который в течение еще длительного периода остается регулятором государственного хозяйства. По мере того, как государственная легкая промышленность, упрочиваясь на рынке, начинает приносить государству доход, создаются оборотные средства для тяжелой промышленности. Разумеется, это не единственный источник государства. У него есть и другие: натуральный налог, взимаемый с крестьянина, налоги на частную промышленность и торговлю, таможенные доходы и проч.
