Лев Вершинин
«Русские идут!» Почему боятся России?
Собственность по факту
Ибак был человек серьезный, на две головы выше прочих. Покончив с внутренними проблемами, он занялся большой политикой, 6 января 1481 года разгромив и убив Ахмада, последнего хана Золотой (тогда уже просто Большой) Орды, незадолго до того безуспешно ходившего на Русь, а «весь ордабазар поведе с собою». После чего сообщил в Москву, что отныне «ставка Бату хана пребывает в Тюмени». Учитывая, что под бунчуком Ибака на тот момент собрались Сибирь, Ногайская Орда и остатки Большой Орды, это соответствовало истине. Была, правда, еще и Казань, в то время уже протекторат Москвы, но Ибак не скрывал, что намерен решить и этот вопрос, активно зазывая и привечая казанскую оппозицию. В сущности, Орда Ибака стала региональной сверхдержавой, и, видимо, как раз это его и погубило. Ногайским бекам хан с тяжелой рукой не нравился; они то смещали его, то звали обратно, но и позвав, всячески ставили палки в колеса. Еще больше опасались активного сибиряка казанские мурзы, не жалевшие средств на поиски решения. Так что убийство Ибака в 1495-м людьми князя Мухаммада, отпрыска неосмотрительно недорезанных Тайбугидов, следует рассматривать как грустную закономерность. Убийца немедленно перебрался в Искер, Чинги Тура же с округой осталась за семьей покойного хана, спасенной от полного изгнания казанскими эмигрантами, но главное – подоспевшими ногайцами, надеявшимися с их помощью давить и на Сибирь, и на Казань. Что и имело место аж до 1530 года, когда Тайбугиды, набравшись сил, не упразднили княжество.
Как бы то ни было, переворот Мухаммада следует считать моментом рождения Сибирского ханства как самостоятельного государства, ни на что, кроме своих традиционных владений, не претендующего и ни с какими Ордами себя не соотносящего. Учитывая, разумеется, что с точки зрения тогдашнего международного права государство это было хотя и состоявшимся, но не вполне легитимным – сами Тайбугиды именовали себя ханами, но в глазах зарубежной общественности таковыми, естественно, не были, именуясь в дипломатической переписке только беками. Их это, впрочем, не слишком волновало. Жизнь понемногу налаживалась, при Ядгар-Гази (Едигере) и его брате Бек-Булате, внуках Мухаммада, нашли общий язык (караванная торговля – святое дело) даже с ногайцами, а в 1555-м Едигер отправил Ивану Грозному поздравление с победой над Казанью и предложил себя Москве в вассалы и данники. Не из врожденной, ясен пень, подельчивости, а имея в виду гарантии против засевших у ногайцев и в Бухаре Шейбанидов. Грозный, естественно, предложение принял, положив Сибирскому «княжеству» тысячу соболей и тысячу белок ясака на год, по ходу дела заодно и выяснив, что податных душ под рукой нового вассала числится 30 700 (хотя, скорее всего, раза в полтора больше, поскольку многие наверняка от переписи уклонились). Дело, однако, было не в соболях. По чести сказать, Кремль мог бы и сам приплатить, поскольку политически важность «демарша Едигера» была неоценима: впервые именно Москве, юридически, как ни крути, одному из осколков Орды, добровольно (!), без завоевания, присягнул на верность другой, формально ничем не отличающийся осколок. По факту, это было доказательством того, что московский Царь – настоящий и, стало быть, имеет не только право облагать данью всех «менее равных», но даже обязан покончить с сепаратизмом, восстановив «большой улус». А что первыми новые реалии признали какие-то второстепенные Тайбугиды, так это, в сущности, неважно. Лиха беда начало, главное, что процесс пошел.
Возвращение государя
На беду сибиряков, именно в это время Москве было не совсем до них. Назревала война за раздел ливонского наследства, и все внимание Кремля было приковано к западному направлению. А между тем на арену вновь вышли Шейбаниды. После долгих и тяжелых войн далеко на юге вновь усилились узбеки, успевшие из кочевых стать вполне оседлыми. Абдулла, хан Бухары, один из последних великих потомков Чингиса, принял решение вернуть под власть своего дома все, что было утрачено за годы смут. Из нафталина был извлечен престарелый, слепой и глухой сибирский наследник Муртаза бен Ибак, благословивший на поход сына, очень шустрого и хваткого Кучума. Абдулла, приняв присягу на верность, дал протеже несколько сотен конницы, после чего протеже резво захватил Кызыл-Туру, а затем, правда, после довольно нудной войнушки, добрался и до Искера, списав при взятии крепости в расход и Егигера, и Бек-Булата, и всех попавшихся под руку потомков Тайбуги. С этого момента Сибирь, наконец, стала настоящим ханством во главе с потомком Чингисхана. Причем абсолютно независимым, поскольку Ногайская Орда к тому времени отказалась от «собственных» ханов, номинально уйдя «под Крым», а бухарец Абдулла, хотя как бы и суверен, однако пребывал слишком далеко, чтобы вмешиваться. Да и не собирался – для него усадить родню на трон было делом принципа. Ну и, конечно, меха…
Совсем иное дело – Москва. Тайбугиды для нее были мелочью, нижней строкой в списке политических приоритетов. Зато теперь, когда в Сибири пришел к власти настоящий Чингизид, допустить прекращение дани было невозможно. Кремль на это намекнул крайне жестко, и Кучум, желая выиграть время для укрепления на престоле, все подтвердил и все выплатил, так что Москва ни о чем худом не думала аж до 1569 года, когда, добив последних защитников дома Тайбуги, Кучум не приостановил выплату дани. Кремль зарычал. Хан уступил. Но в 1571-м, после погрома Москвы крымцами, отказался от выплат официально. Более того, в 1573-м отправил племянника, Махметкула, в «строгановскую» Пермь восстанавливать старые порядки. Хотя, согласно строгому приказу хана, русских татары не трогали, убивая и грабя только коми, для Москвы эта сибирская акция была крайне неприятна: именно туземцы платили Строгановым пушной ясак, львиная доля которого шла в истощенную войной царскую казну. К тому же Кучум, следуя примеру деда, Ибака, широко открыл двери всем беглым казанцам, еще не прекратившим сопротивление, и был признан ими в качестве кандидата в «освободители» Казани. Более того, наладил отношения с ногайцами, а через них и с Крымом, замирился с казахами, ранее «промосковским», но к тому времени уже так же, как он сам, ставшими вассалами Абдуллы, и, наконец, выписал из Бухары «сеидов» (потомков Пророка), начавших обрабатывать население на предмет подготовки к джихаду против неверных. Короче говоря, Кучум становился серьезной проблемой. Для Москвы. Но, в первую очередь, для уже помянутых Строгановых.
Специалист
Для понимания логики событий необходимо иметь в виду, что русские в Сибири чужими не были. Право собирать дань с северных народов они (тогда еще новгородцы) оспаривали у татар еще со времен «старых ханов». При Иване III, вновь заинтересовавшемся сибирской «мягкой рухлядью», московские дружины пару раз совершили глубокие рейды в земли хантов и манси, облагая их ясаком по «древним урядам», однако татар не трогали даже в 1483-м и в 1499-м, когда торжественно промаршировали почти под стенами Чинги-Туры. Татары, естественно, нервничали, но неприятные эпизоды быстро забывались, а дань с туземцев они собирали, как только русские уходили восвояси. А вот когда пришли Строгановы, шутки кончились. Владения их, в сущности, были частным государством, типа более раннего «Тульского княжества Ахметова» или более поздней Вишневеччины. Люди приходили туда сами, охотно, ибо в тамошних «слободах» можно было свободно работать и хорошо зарабатывать, а порядки были достаточно мягки. До времени Москва не возражала, так что «Строгановщина» обернулась «княжеством без князя», щедро оплачивающим невмешательство Кремля в свои дела и вдобавок исполняющим роль «буфера» на северо-восточных окраинах. В связи с чем и не могло рано или поздно не столкнуться с Сибирским ханством. А поскольку стражи для серьезной войны было мало, собирать ополчение не представлялось возможным (люди шли в слободы не воевать, и были вправе рассчитывать на хозяйскую защиту), пришлось задуматься о собственной армии. Собрать которую в принципе не было особой проблемой, дело стояло только за дозволением Москвы, шутить с которой на эту тему было бы рискованно, – и 30 мая 1574 года после долгих и недешевых хлопот Строгановы получили свое. Иван IV – точно так же, как в свое время Чингисхан Тайбуге – дал им Жалованную грамоту на право завоевать для Москвы земли Сибирского ханства и править завоеванным на правах московских вассалов.
Вот тогда-то и явился Ермак. Ака Токмак. Профессионал. Человек с пестрой биографией и вполне определенной репутацией. Возможно, обрусевший ордынец, вроде бы из-под Ярославля. Опять-таки «вроде» начал карьеру, разбойничая под Муромом, отсидел пару лет в тюрьме, слегка одумался – в том смысле, что перестал беспредельничать на Руси, изменив вектор профессиональных интересов в сторону Волги. Собрав весьма крупную и боеспособную brigada. В 1580-м тысячами угонял коней у ногайцев, затем, набравшись опыта, нанялся на Ливонскую войну. Всерьез повоевать не успел. Однако, видимо, зарекомендовав, получил лестный и выгодный госзаказ. Москва была очень обеспокоена участившимися набегами ногайцев (те пытались, в частности, вернуть угнанных коней, но грабили, понятно, не тех, кто украл), однако сил гоняться по степям за наглецами не имела, в связи с чем дала полную свободу (что-то вроде европейской «каперской грамоты») атаманам вольных brigadas, а те, хорошо зная повадки и слабые стороны ордынцев, лихо взялись за дело, в конце июля 1581 года даже разграбив ногайскую столицу Сарайчик. А затем случилось неожиданное. Где-то на Волге, у Соснового острова, к Ермаку, человеку серьезно авторитетному, «прибежали» гонцы от другой гоп-компании, считавшейся опасным конкурентом. У пацанов была серьезная проблема: они сдуру учинили беспредел, поголовно порубив посольский караван, идущий в Москву из Бухары, и тут уже дело, не глядя на все царевы «милостыни», пахло плахами и петлями.
Вариантов у Ермака было два: умыв руки, увести своих людей подальше от обреченных коллег или взять идиотов под себя, с одной стороны, войдя в тяжелые контры с Москвой, с другой – вдвое увеличив свои силы за счет опытных и по необходимости верных отморозков. Первый вариант был, конечно, разумнее, однако Ермак – как, видимо, поступили бы на его месте и синьор Писарро, и мистер Дрейк – выбрал второй. И уже в статусе «государева вора» увел объединенный стан сперва на Яик, оттуда опять на Волгу, а затем – по воде – на Урал, где братки по ходу дела столкнулись с недружелюбными вассалами Кучума и без труда перебили их. Слухи о побоище растеклись по краю очень быстро, и вскоре на остров Сылва, где зимовала brigada, явились агенты Строгановых, которых начали всерьез тревожить князьки вогулов и остяков, подстрекаемые Кучумом не только на грабеж, но и на убийства – с целью спровоцировать бегство русских поселенцев из «Строгановщины». Договорились быстро.
Большая стрелка
Имея базу и неограниченное финансирование, не имеешь проблем. Всю зиму Ермак тренировал пацанов, щемя близлежащих вогулов, участвовавших в налетах, но теперь уже рвавших на себе волосы на предмет «Зачем?», и где-то к середине весны 1588 года формальная часть работы была выполнена: вогулы, а вслед за ними и остяки запросили пощады. Оставалось замирить только Пелым, самое сильное из «криминальных» княжеств, и тут фарт сам пошел казакам в руки: напуганный вусмерть князек Аблегирим запросил помощи у Кучума, и хан не счел возможным бросить в беде самого верного своего вассала. В пределы «Строгановщины» ворвались отряды ханского наследника Али, начавшие грабеж Соли Камской. По логике вещей, Ермак обязан был разделить собранные для похода на Пелым силы и бросить их на борьбу с вторжением, однако получилось иначе. 1 сентября, в тот самый день, когда отряды Али и Аблегирима осадили Чердынь, Ермак, оставив город без подмоги (он, впрочем, устоял), двинул войско вглубь Кучумовых владений. Кстати сказать, войско по тем временам и тем местам более чем солидное – 840 бойцов, в том числе, кроме казаков, откуда-то взявшиеся (возможно, нанятые Строгановыми) литовцы и немцы, включая военных инженеров, а также «свои» татары, охотно воевавшие под русскими знаменами с кем угодно, не глядя на веру. Перевалив через Урал, brigada пошла вниз по Туре, разгромила мурзу Епанчу, одного из самых сильных сибирских князей, вышла к Чинги-Туре и, взяв город штурмом, сделала его своей базой. К Кучуму отправилось посольство: время качать права прошло, и лучше решить дело добром, не то хуже будет. Ответа на что, естественно, не последовало. Кучум был не тот мальчик.
Всю зиму хан готовился к войне, собирая войска и укрепляя Искер, а в середине весны 1583 года состоялась основная кампания. Сперва, в мае, сибирские войска потерпели поражение в многодневной битве на Тоболе. Затем, после долгого перерыва, 23 октября, на берегу Иртыша, на Чувашском мысу, казаки ценой страшных потерь (107 бойцов только убитыми) разгромили огромную армию, ведомую самим Кучумом, заняв после этого брошенный ханом Искер, где нашли гигантские склады отборной «мягкой рухляди», оправдав тем самым все затраты на подготовку к походу. Больше того. Остяки и вогулы, давно уже недовольные налоговой политикой Кучума (меха для хана, меха для Бухары, меха для ногайцев, меха для казахов) и нравами его князей (меха, меха, меха!), пошли к Ермаку толпой, охотно принося шерть – клятву верности. Благо ставки ясака Москва назначала более чем умеренные, а присягнувших туземцев (в отличие от «немирных») казаки не обижали под страхом смерти. В сущности, на этом война с Сибирским ханством была завершена. Продолжалась война с Шейбанидами, не собиравшимися отказываться от своих прав. Война нудная, но не слишком трудная: даже лучшие татарские полководцы, вроде Кучумова племянника Махметкула (позже, уже в плену, ставшего известным московским воеводой), сталкиваясь с людьми Ермака, из раза в раз терпели поражения. Редкие и весьма небольшие удачи случались лишь благодаря хитростям вроде ложных присяг и ударов в спину. 22 декабря 1583 года в Москву пошло сообщение о покорении Сибири и сокрушении ханства. В Кремле весть встретили с не меньшим восторгом, чем некогда весть о взятии Казани. Награды и милости, не говоря уж об амнистиях, пролились дождем, по царскому приказу в Сибирь двинулось солидное (500 стрельцов с «огненным боем») подкрепление во главе с князем Болховским. Однако при всем внешнем блеске успех был с червоточиной. То, чего не могли сделать татары, сделал голод. За полтора года войны хозяйство страны было полностью разрушено, запасы исчерпаны, сеять казаки не умели, да и не могли, а реквизировать запасы у присягнувших туземцев строго запрещала Москва, тем паче что такие реквизиции могли повлечь за собой всеобщий бунт или, по крайней мере, уход «мирных» в леса. Скудные припасы, привезенные в обозе Болховского, ситуацию не облегчили, а едоков прибавилось. В сущности, стабильность в brigada держалась только на абсолютном авторитете атамана и вере братвы в то, что Папа чего-то придумает. Возможно, и придумал бы. Но в ночь на 6 августа 1584 года, попав в засаду на берегу Иртыша, Ермак погиб, и его гибель деморализовала казаков настолько, что они вместе со стрельцами Болховского просто бежали из Сибири, бросив завоеванное на произвол судьбы. В пустой Искер вновь вошли татары.
Охота на лохов
Воспользоваться шансом Кучум не сумел. Он, похоже, был тяжело болен, а его сын Али не удержал ситуацию и увяз в борьбе с Сейдяком, племянником убитого некогда Едигера, как снег на голову свалившимся из Бухары с дружиной очередных искателей приключений. Основной задачей, решить которую пытались оба, было вновь «примучить» ясачные народы, отучив их от такой глупости, как «русские» расценки. Ясачные не соглашались. В стране начался бардак, в котором участвовали все, кроме русских, никуда не спешивших. Лишь в конце 1585 года воевода Мансуров, выйдя к Оби, построил там городок, перезимовал и вернулся в Россию, сообщив царю и Думе, что ничего особо страшного нет. После чего 300 стрельцов под началом Василия Сукина, Ивана Мясного и Данилы Чулкова без боев прошли по территории ханства, 29 июня заняли покинутую татарами Чинги-Туру и в тот же день рядом с ней заложили Тюмень – первый полноценный русский город в Сибири. Полгода спустя, весной 1587 года, под боком у второй столицы, Искера, был основан Тобольск; в 1588-м был интернирован и вместе со свитой отправлен в Москву Сейдяк, после чего его войско разбежалось, а Искер с тех пор опустел навсегда. Драться продолжал только Кучум. Это была уже, по сути, партизанщина, отчаянная и злобная. Поймать хана не удавалось, от любых, самых почетных условий сдачи он отказывался. Лишь после разгрома 20 августа 1598 года впервые не угадавший засады Кучум, потеряв почти всю дружины, свиту и семью, отрекся (формально «по состоянию здоровья») от титула в пользу Али, посоветовав ему искать помощи в Бухаре, а сам с крошечным отрядом загулял по лесам, пытаясь осесть хоть где-то. Безуспешно. Упрямого старика, при малейшей возможности гадившего русским, выгоняли и бывшие подданные, и ранее дружественные ногайцы, не говоря уж о старых недругах-казахах. Хорошо зная, насколько тяжелой может быть рука Годунова, связываться с Москвой степняки не хотели, – и, в конце концов, в начале 1601 года потомок Чингиса был убит старым ногайским побратимом, зарезавшим его с пояснением: «Если русские узнают, что ты с нами зимуешь, они и тебе, и нам лихо сотворят, а так всем хорошо будет».
Дальнейшее грустно и смешно. Сыновья Кучума бегали по лесам аж до Уфы, пытаясь уговорить хоть кого-то «подняться» хоть за ханство, хоть за веру. Татары их не желали слушать, а вогулы с остяками просто вязали и сдавали. Один за другим – Али, Канай, Ишим – они попадали в плен, где с удивлением обнаруживали, что принимают их с уважением и почетом, наделяя землями, чинами и титулами. Войну пытались продолжать их молодые, жадные до власти дети, Кучумовы внуки. Добиться чего-то серьезного они, конечно, не могли, города, даже маленькие, им были не по зубам, но пакостили «царевичи» изрядно. Из года в год повторялось одно и то же: летом – набеги, весной, когда кочевники были ослаблены зимовкой, – зачистки, сперва силами сотни-двух стрельцов, затем двумя-тремя десятками. Хватало с лихвой. Русские крестьяне очень быстро научились обращать на налеты внимания не больше, чем израильтяне на хамсин, при необходимости справляясь и своими силами. Последний «царевич», еще устроивший какую-то докуку, Давлет Гирей, осаждавший в 1648-м Тюмень, а в 1662-м приглашенный «на ханство» мятежными башкирами, был, судя по всему, просто фанатиком джихада. В целом борьба выдохлась. Ни для кого из Чингизидов не было секретом, что Москва ребенка не обидит. Выбор был прост. Можно было бегать по болотам, получая плюхи со всех стороны, в первую очередь даже не от русских, а от своих же ногайцев или, еще хуже, от невесть откуда взявшихся калмыков. А можно было жить в имении под Москвой, наслаждаясь почетом и роскошью, при особом везении даже сидя пусть на декоративном, но все же престоле – как один из сыновей Али, назначенный ханом Касимова. Так что один за другим сибирские «царевичи» делали правильный выбор, в итоге пополняя ряды русской элиты, а те, кто решил еще и креститься, даже высшие ее эшелоны.
Глава IV. ТЕРЕК ВОЕТ (1)
История присоединения к России Казани, Астрахани, ногайских степей и Сибири, казалось бы, самодостаточна. Все «почему» объяснены, все последствия рассмотрены, и точка. Ан нет. История, как и жизнь (хотя, собственно, почему «как и»?), не останавливается на достигнутом. Один сюжет, хотим мы того или не хотим, плавно перетекает в другой, не давая ни участникам событий, ни нам, наблюдающим издалека, возможности остановиться, и любое «уже», опять-таки, вне наших пожеланий и планов, неизбежно влечет за собою «а потом». В политике, безусловно, тоже.
Перезагрузка
Крушение Большой Орды изменило политическую карту Евразии, окончательно сломав устоявшиеся, пусть под конец во многом формальные, но все-таки правила. Теперь каждый устраивался как мог. Началось почкование и в предгорьях Северного Кавказа, тогда, в отличие от теперь, населенных отнюдь не варварами. Адыги, древнейшие жители запада и центра региона, обитавшие от Кубани до Терека, сперва сорганизовались под властью полулегендарного Инала, судя по всему, «смотрящего» при последних ханах Большой Орды, а затем, после его смерти, разделились на три княжества Иналидов – Кайтыкуэхэ (потомки Кайтука), Идархэ (потомки Идара) и Талостанхэ (потомки Тлостана), образовав нечто вроде раннефеодальной конфедерации во главе с пщышхуэ, номинальным великим князем всея Кабарды, – как правило, князем из рода старшего брата Идара. Княжества были сильные, богатые, достаточно культурыные (правда, в основном языческие, однако христианство там знали и уважали еще со времен Византии), так что борьбу с наследниками Орды – Крымом и ногайцами – вели довольно успешно. Достаточно быстро устаканилось и на востоке, в Дагестане. Там выстроилась целая пирамида племенных княжеств, а наиболее сильными оказались Аварское ханство и – в первую очередь – кумыкский Шамхалат со столицей в Кумухе и второй столицей в Тарках. В отличие от соседей, издавна и прочно исламизированное, княжество шамхалов было в социальном смысле куда более развитым, чем даже Кабарда, там уже имелась полноценная феодальная лестница, понемногу ограничивались права общинников, но главное – вовсю шли завоевательные походы под знаменем ислама, завершавшиеся раздачей земель родственникам правителя. В начале ХVI века власть шамхалов распространялась на значительную территорию Дагестана либо напрямую, либо – как с Аварией – на основах вассалитета. Хозяев Кумуха называли Великими Валиями (арбитрами) Дагестана и даже падишахами, а во внешней политике они ориентировались на Османскую Порту, во всем подражая крымским ханам, – и точно так же, как крымские ханы, обеспечивая турок важнейшим для тех стратегическим товаром, живой силой, необходимой для пополнения гаремов, экипажей галерного флота и янычарского корпуса. Какое-то время основным источником полона служили соседние племена, однако к концу первой трети ХVI века все они были исламизированы, а поскольку порабощать единоверцев Пророк не велел, шамхалы понесли знамя «священной войны» в «языческую Кабарду».
Адыгам пришлось очень нелегко. Управляться с крымцами и ногайцами им сил хватало, но теперь, оказавшись меж двух огней, приходилось искать новые решения. И тут, очень кстати, заняв и присоединив Астрахань, а чуть позже поставив на Тереке небольшую, но сильную крепость, вплотную к предгорьям Северного Кавказа вышла Россия, отношения с которой у «черкасов», надо отметить, были традиционно, еще с эпохи Руси Киевской, очень приличными, оставшись такими и в ордынские времена; по старой памяти, адыгская знать считалась на Москве ровней. Так что, когда там начали искать невесту овдовевшему царю Ивану, княжна Идархэ Гуашеней, дочь пщышхуэ Идарокуэ Кемыргокуэпща, стояла второй в списке кандидаток, а после того, как не сладилось с польской королевной, вышла на первую позицию, став в 1561-м царицей Марией Темрюковной. Вместе с девушкой на Москву прибыли многочисленные кузены, ставшие родоначальниками многочисленных ветвей рода Черкасских, так что кому лоббировать адыгские интересы в Белокаменной очень даже было. Уже в 1560-м, аккурат в период сватовства, в качестве одолжения будущим родственникам, царь направил на Тарки войско под командованием Ивана Черемисинова, который, с минимальными потерями разгромив дружины шамхала Чупана, сжег его равнинную столицу и с победой вернулся в Терский городок. Урок пошел впрок, но всего года на два: обойтись без набегов кумыки не могли, так что в 1566-м князь Матлокуэ Темрюкович вновь попросил свояка Иванокуэ подсобить, на сей раз прося не посылать войска, а раз и навсегда поставить в удобном месте (карта прилагалась) крепость, перекрывающую абрекам путь в Кабарду. В общем, насколько желательно отрезать шамхалат от Крыма и Малых Ногаев, московское правительство и само понимало. Так что и дополнительного вмешательства царицы не потребовалось. Уже в 1567-м «князья Андрей Бабичев и Петр Протасьев со многими людьми, пушками и пищалями» поставили на слиянии Терека и Сунжи обустроенную по последнему писку науки крепость Терки, крайне неприятно удивив шамхала. Пару раз безуспешно попробовав прорваться в адыгские земли, бедняга Чупан начал писать в Крым, коллеге Девлет Гирею. Объясняя, что, как докладывал начальству Афанасий Нагой, московский посол в Крыму, «не дать ставить город на сей его реке ему, шевкалу, по силенке его было не мочно», но как только хан с турками пойдет к Астрахани, так он, блин, всегда готов. В тот раз, правда, обошлось без драки. После фиаско 1569 года Порта предложила Москве мир, отказываясь от Астрахани и обязуясь «не велети тому шевкалу обиду черкасам чинити», но категорически требуя снести все русские крепости на Тереке и Сунже. На чем и поладили, – к полному удовлетворению кабардинских Идаровичей. Шамхалу же, которому без рабов был полный зарез, пришлось отныне уделять больше внимания другим соседям, в связи с чем очень скоро Москву посетило очередное экзотическое посольство…
