Лидия Чарская
Тяжелым путем
Взглянув на себя еще раз в зеркало, Ия осталась вполне довольна своим костюмом. Отразившаяся в стекле строгая черная фигура давала полную иллюзию обительских послушниц. Тем более была счастлива Ия, что ей не пришлось заимствовать наряд у Нетти или у княгини, и что она сама могла, затратив самую крошечную сумму, сделать этот удобный для себя костюм.
Взглянув еще раз на крепко спящих детей, она поправила лампаду перед божницей и неслышно выскользнула из комнаты.
Еще в верхнем коридоре стали доноситься до её ушей звуки музыки, шарканье ног и веселые голоса танцующих. Не спеша, Ия спустилась в залу.
Глава VIII
– Ба! Ба! Кого я вижу! Прелестная монахиня, разреши просить тебя окунуться в мир житейской суеты, умчать тебя, в вихре бешеного вальса, – услышала Ия странно знакомый голос.
– Так как я монахиня только на сегодняшний вечер и мне не придется возвращаться в мою угрюмую обитель, то охотно принимаю ваше приглашение, – с низким поклоном отвечала Ия, сразу входя в свою новую роль.
Стройный арлекин, звеня бубенчиками, обвил рукой её талию и они понеслись. Несмотря на полное нежелание танцевать в незнакомом обществе, Ия при первых же звуках немного грустного вальса, который она всегда предпочитала всем остальным танцам, почувствовала смутное удовольствие. Чудесные, нежащие звуки музыки ласкали ее. Сами ноги неслись, казалось, под эту красивую, нежную мелодию. К тому же её кавалер, пестрый арлекин, танцевал прекрасно. И словно сама Ия с каждой секундой делалась все легче, все воздушнее, соразмеряя с ним свои движения.
– Parqleu![2] Ho вы танцуете, как богиня! Я ничего лучшего еще не встречал на своем веку… Такая легкость и грация, parole dhonneur![3], – восторженно нашептывал ей её кавалер, продолжая свои удивительные пируэты.
От этих слов еще веселее стало на душе молодой девушки. Она давно не танцевала, не веселилась. A молодости не присущи угрюмость и суровость. Ия отлично сознавала это и не находила ничего предосудительного в том, что она так весело, от всей души кружится сейчас по зале с пестрым арлекином, умеющим так прекрасно вальсировать. Но вот он расшаркался перед ней и посадил ее на место.
– Ты прелестно танцуешь, очаровательная отшельница, – переходя на пресловутое маскарадное «ты», произнес кавалер Ии.
Потом он исчез на минуту и возвратился, ведя с одной стороны римского воина, с другой – пастуха.
– Выбирай любого! – прозвучало в тот же миг над головой Ии.
Последняя протянула руку скромному пастушку, и опять с этим новым кавалером закружилась по зале.
A тихие, вкрадчивые звуки вальса так и баюкали, так и нежили слух. Они то пели свирелью, то звенели раскатисто сотнями серебряных струй, то рокотом нежного морского прибоя ласкали ухо. Ия носилась по зале, едва касаясь маленькими ножками земли.
– Как приятно танцевать с тобой, маска, не чувствуешь даже тебя, так ты воздушна и легка! – сказал ей, усаживая ее на место, её новый кавалер.
A тут уже ждали ее другие бальные танцоры.
– Смиренная монахиня, удостой меня, убогого, осчастливь! – послышался знакомый голос за спиной. Она живо обернулась. Русский мужичок в широких шароварах и в поддевке стоял перед ней, неуклюжий, забавный, смешно переминаясь с ноги на ногу, с гармоникой под мышкой, с плетеными лаптями на ногах.
– Ха-ха-ха! – рассмеялась Ия, – князь Леонид, сразу узнала по голосу!
– Какой князь Леонид, просто убогий мужичонка, бобыль Ефремка из села Михайловки, что близ Яблонек, по соседству, значит. Знакомо, чай, село-то тебе, мать святая? А? – умышленно подражая крестьянскому говору, басил старший из братьев Вадберских.
– Господи! Да неужели же вы и почтаря Ефрема знаете? – внезапно обрадовалась при знакомом имени Ия.
– A то как же? Он ведь не только к вам в Яблоньки, a и к нам в Лесное почту возил.
Словно родным деревенским воздухом, знакомой родной обстановкой повеяло на Ию при этих словах юноши. Встали, как по мановению волшебной палочки, перед ней картины недавнего родного прошлого… Воскресли перед мысленным взором девушки дорогие далекие образы… И сразу потянуло туда, далеко, в родное гнездо… Потом сразу мысль перескочила на сестру, постоянно тревожившую Ию.
– Катя, a Катя, где же она, однако? – невольно пронеслось в голове Ии, уже безо всякого удовольствия кружившейся теперь по зале с рыжим князьком, поминутно сталкивающимся с другими танцующими парами и наступающим на ноги своей дамы.
Сегодня, перед вечером, ей удалось только мельком увидеть Катю, когда та прибежала показаться ей за пять минут до начала бала в их «детскую». Теперь же, попав сразу в шумную атмосферу бала, и отдавшись так неожиданно нахлынувшей на нее волне непривычной маскарадной суеты и веселья, молодая девушка на миг позабыла о младшей сестре.
– Непростительная оплошность! Где же она, однако? – тревожно ища глазами по зале нарядного пестрого мотылька и все сильней волнуясь, думала Ия.
– Довольно, довольно, благодарю вас, князь! – обратилась она к своему кавалеру, потеряв окончательно всякое желание продолжать танцы.
– Ну вот, уж и довольно, экая вы, право! A я только что разошелся, признаться сказать. Кажется, не очень ваши ноги пострадали? Нетти, та со мной ни за что не пойдет и все её кисейные барышни-подруги тоже, – своим грубоватым тоном бросал Леонид, – иначе, как слоном, они меня и не называют.
– Мерси, мерси, я не могу больше! – энергично приняв руку у своего кавалера, Ия выскользнула из круга танцующих. Теперь она порхнула по зале, ловко лавируя среди вальсирующих пар.
Маленькая маркиза с задорными мушками на щеке и подбородке, под руку со средневековым рыцарем внезапно заступила ей дорогу.
– Наконец-то ты вышла из твоего монастыря, прелестная отшельница, – слегка ударяя Ию веером по плечу, насмешливо произнесла она, наклоняя лукавым движением на бок свою пудреную головку, – и не надоело тебе быть, однако, ключницей и кастеляншей в этой обители?
Ия вздрогнула, сразу поняв насмешку.
– Я не нахожу в этом ничего дурного, – помимо воли горячо вырвалось у неё.
– Но с твоей внешностью, с твоим образованием и воспитанием, милая скромница, ты могла бы найти себе лучшее применение, нежели быть нянькой и домоправительницей там, где все равно не оценят твоих услуг, – снова засмеялась под кружевом маски незнакомка.
– Клянусь, не знаю более скучных обязанностей! – вторил ей рыцарь, её кавалер.
«Какие они все злые, однако, – с затаенной горечью обиды подумала Ия, – ведь это они смеются надо мной. Они не знают, что ради мамочки и Кати я готова нести еще и не такую трудную службу». – И она поспешила уйти подальше от насмешливой парочки.
Между тем, вальс сменился кадрилью.
– Mesdames et messieurs, prenez places! – надрывался дирижер.
– Смотрите, видите эту черную фигуру… Мрачная личность, пробирающаяся из залы, это сестра молодого Басланова, – в тот же миг услышала Ия чей-то заглушенный шепот за собой.
– Что за странность нарядиться, точно на похороны… Ведь Басланов зарабатывает не мало, не мог поприличнее одеть сестру, неужели же… – отвечал на это другой.
Дальше молодая девушка не пожелала слушать. Ей казалось, что пол горел у неё под ногами, пока она пробиралась к порогу залы.
В соседней столовой, y ледяного грота с крюшоном, стояло несколько масок: пронырливый китаец, пестрый арлекин и бойкий Пьеро. Тут же была и Нетти, оживленная, смеющаяся, между Цветком Алого Мака, Доброй Феей и Мотыльком… Они все оживленна болтали, прихлебывая прохладительное питье из хрустальных бокалов. Очевидно, молодые люди не в первый раз подходили к крюшону, потому что движения и речи их были развязнее и порывистее, чем всегда.
– А, прекрасная монахиня, – при виде Ии весело вскричал арлекин, – вот неожиданное открытие, mesdames, вообразите, сие смиренная отшельница всех вас, как говорится, за пояс заткнула, по части грации и искусству танцев. Ия Аркадьевна легка и воздушна, как Сильфида и, право, многие из ваших дам и барышень могли бы позавидовать ей.
– Ха, ха, ха, – не совсем естественно рассмеялась Нетти, не выносившая, чтобы в её присутствии хвалили других.
– Вы пристрастны, monsieur! – пропищал Красный Мак, всячески старавшаяся не быть узнанной её собеседниками.
– Воображаю танцующей эту провинциалку, – шепнула на ухо Пьеро Добрая Фея.
– Га-га-га! – заржал Пьеро диким смехом Димы Николаева и ломаясь, и извиваясь с искусством настоящего клоуна, он ни с того ни с сего обратился к барышням с довольно своеобразным заявлением: – A вот, если б вы видели только лошадь князя Контакузен, mesdames. Она взяла первый приз на последних скачках. Mille diables, не лошадь, a огонь!
– На такую не грех поставить, – вращая черными щелочками глаз в отверстии маски, вставил китаец, прихлебывая крюшон из хрустальной стопки.
– A разве ты играешь на скачках, милый китайский мандарин? – кокетливо смеясь, обратилась к китайцу Добрая Фея.
– A ты умеешь держать на привязи твой болтливый язычок, волшебница.
– Мы не болтливы, сударь! За это подозрение не желаю говорить с вами, – обиделась маска.
– Увы мне! Увы мне! – воздевая руки к небу, запел китаец.
– Мотылек, разреши наполнить этой живительной влагой твой бокал, – обратился арлекин к Кате.
Девочка со смехом протянула ему опустошенную ею только что стопку. Её глаза неестественно блестели. Из-под кружева полумаски то и дело сверкали в улыбке зубы. Катя никогда за всю свою коротенькую жизнь не брала в рот вина и нынче впервые, по настоянию Нетти, выпила холодного крюшона. Последний сразу ударил ей в голову, заставляя беспричинно смеяться на каждое слово. Лицо её пылало под маской, голова слегка кружилась. Но тем не менее она храбро поднесла к губам стопку, наполненную шампанским, ни в чем не желая отставать от старших.
Как раз в эту минуту рука подоспевшей Ии удержала ее:
– Перестань, Катя, это вредно и некрасиво. Ты еще ребенок, a детям не полагается пить вина, – произнесла она, взяв у девочки бокал с искрящейся влагой.
– Но как строго, однако… – засмеялся Пьеро, вертясь на каблуке.
– В монастырях проповедуется пост, молитва и полное воздержание от спиртных и виноградных напитков, – тоненьким фальцетом протянул арлекин.
– Вот еще! – надула губки Катя, – я не понимаю, почему ты, Ия…
Она не договорила, потому что Нетти отвела в эту минуту старшую золовку в сторону и, сверкая глазами, зашептала ей, мало заботясь о том, слышат ее или нет.
– Ия, что вы сделали? Вы же осрамили нас с André.
– Я? Осрамила? Что вы еще выдумали, Нетти? – с неподдельным изумлением вырвалось у той.
– Не притворяйтесь, пожалуйста, моя милая, вы отлично знаете, что я хочу сказать! Взгляните на себя, как могли вы показаться на вечере в этом жалком тряпье! Ведь вы же родная сестра André! Что будут говорить о нас с мужем! Скажут, балы устраивают, a бедную молодую девушку одели в лохмотья, как какую-то нищую или Сандрильону. Если б я знала это раньше, то ни за что не пустила бы вас сюда в этом затрапезном виде.
Ия слушала, не веря ушам. Неужели уже настолько была мещанкой эта блистательная Нетти, чтобы делать ей такие нелепые, пошлые замечания, да и притом вслух, при всех!..
Оскорбленная, негодующая, взглянула она на невестку.
– Это легко поправить, – металлическим тоном произнесла она, – большая часть гостей меня не узнала, и я постараюсь незаметно скрыться от тех, кто меня видел и уже не возвращаться сюда, чтобы не компрометировать вас моим костюмом. Таким образом, инцидент будет исчерпан, я надеюсь, вполне, – спокойно, но с легким оттенком насмешки проговорила она, направляясь к двери.
– Это будет самое лучшее, что вы могли придумать, – холодно бросила Нетти вдогонку молодой девушке. Но та не слышала ее. Мысли Ии были теперь заняты уже другим.
– Катя, – позвала она с порога сестру, – я надеюсь, что ты не будешь больше делать глупостей, пить вина, и тотчас же после ужина пойдешь спать. Тебе, как девочке, еще рано оставаться до самого конца бала.
– Ого, какая строгая, однако, старшая сестрица! – паясничая, пропищал Пьеро.
– Она страшная деспотка и завидует Кате, – успела шепнуть Нетти своим друзьям.
– Смотрите, пожалуйста, a на вид смиренница какая, воды не замутит!.. – засмеялся Красный Мак, в лице Нины Завьяловой.
– В тихом омуте, вы знаете… – подхватила её сестра Ольга.
– Офелия, ступай в монастырь!* – подскочил к Ии арлекин, успевший уже приложиться к десятому бокалу, и вследствие этого не совсем твердо державшийся на ногах.
– Офелия, о нимфа! – помяни меня в твоих святых молитвах,[4] – внезапно опускаясь на одно колено, с патетическим жестом продекламировал Дима Николаев – неугомонный Пьеро.
Но Ия уже не слышала того, что ей говорили. Со смутным чувством глухого раздражения, впервые появившимся в её душе, она поднялась к себе в детскую. Здесь перед божницей теплилась лампада. Слышалось ровное дыхание спящих детей, и на нее сразу пахнуло атмосферой патриархального уюта, покоем и сладкой грустью.
Смутно заглушенные несколькими дверьми, долетали сюда звуки мазурки, веселые выкрики дирижера… Топот сотни ног… Звонкие, молодые всплески смеха… Но молодая девушка ничего не слышала. Она достала из бювара лист почтовой бумаги и села за письмо к матери.
Глава IX
Весь этот вечер Катя была, как во сне. От выпитого с непривычки крюшона голова девочки кружилась все сильнее и сильнее. Смех делался все громче и неестественнее. A тут еще подоспели и новые впечатления: её первый бал, её положение взрослой барышни, танцевавшей впервые с настоящими взрослыми кавалерами, – все это усугубляло её волнение. К тому же Валерьян Вадберский, прячась под своей хламидой китайца, наперерыв с Димой Николаевым говорили ей поминутно комплименты, громко восторгались её внешностью, грацией и изяществом, танцуя с ней по несколько раз подряд, и словно по уговору отличая ее перед всеми остальными барышнями.
Бедная Катя! Она не слышала того, что говорилось в то же время за её спиной этими юными шалопаями.
– Она божественно глупа, – величественно глупа ваша Катя! – шептал со смехом Дима на ушко Нетти.
– Послушай, сестра, мой Громобой, ей Богу же, умнее нашей молоденькой родственницы, a ведь, он только лошадь. A эта девица, вообрази, только и знает, что хохочет на всю ту ерунду, которую я напеваю ей в уши… – Нет, она великолепная дурочка, эта милая Katrinе! – вторил ему Валерьян Вадберский, обращаясь к Нетти.
– Но ты уж не очень, Валя… – с притворным беспокойством останавливала брата молодая женщина.
– Да, я и так не очень… но тсс! Вот она, легка на помине! Идет.
– M-lle Katrine, m-lle Katrine – хотите, я очищу вам грушу? – бросился он с видом непритворной любезности навстречу Кате.
– Грушу? Ха-ха-ха! – смеясь тем же неприличным смехом, лепетала та, – ах, нет, не надо груши, я не хочу груши. Я ничего не хочу… У меня болит голова. Вот если бы можно было выйти сейчас на крыльцо подышать свежим воздухом!.. Но этого нельзя! – заплетающимся языком произнесла бедная девочка.
– Voici une idée![5] Почему нельзя? Какой вздор!.. И не только на крыльцо, но и прокатиться можно… Хотите, я приведу мотор и мы все прокатимся, – предложил князек Валерьян, обращаясь ко всему кружку.
– Идея! Идея! Отлично, отлично, мы все поедем! – весело захлопали в ладоши обе барышни Завьяловы и Нетти.
– A как же Ия? Она будет недовольна! – непроизвольно сорвалось с губок Кати.
– Бэби, маленькая бэбичка какая, подумаешь, – засмеялась Нина Завьялова, – без спросу у сестры шагу ступить не смеет! Однако же, и держит вас в руках ваша Ия! Стыдитесь, m-lle Katrine, так слепо повиноваться сестре, которая немногим старше вас.
– Она заметно командует вами! – подтвердила вторая Завьялова, Ольга.
– Возмутительно, – вмешалась в разговор Нетти… – Ия до сих пор, вообразите, считает Катю ребенком, из личных соображений, конечно. Ведь, согласитесь, однако, mesdames, неприятно иметь около себя сестру, которая и моложе, и свежее, и красивее её. Ха, ха! A наша Иечка далеко не так глупа, чтобы не сознавать этого.
– Однако, mille diables, mesdames, едем мы кататься или нет? – повышая голос, нетерпеливо спросил Валерьян.
– Едем, едем! Только мы одни поедем, уговор лучше денег, больше не возьмем никого… A то пойдут охи, вздохи, ахи и причитанья, – возбужденным тоном говорила Нетти, – и даже André не возьмем. Мне надоели его вечные страхи: Нетти, ты простудишься, Неттичка, заболеешь, не ходи туда, не езди сюда! Боже, от тоски с ума сойти можно! Нет, уж я лучше предпочитаю остаться дома, нежели выносить все это.
– Разумеется, разумеется. Поездка без старших куда лучше! – вторил ей Пестольский, веселый арлекин.
– Чудесно, бесподобно, божественно! – пищали барышни Завьяловы.
– В таком случае, addio, исчезаю за мотором, – и на ходу срывая маску и привязанную косу китайца, князь Валерьян бросился через кухню и черный ход исполнять поручения расходившейся молодежи.
A получасом позднее мимо удивленной прислуги тем же путем, словно маленькая группа заговорщиков уже одетая в добытые Лушей из передней шубы и шинели молодежь со сдержанным смехом высыпала на заднее крыльцо.
* * *
Студеный морозный воздух сразу отрезвил Катю. Холодный крещенский вечер захватил ее. Зимний ветер щипал лицо, щеки, нос и проникал в горло овладевая её дыханием.
Автомобиль, раздобытый князем Валерьяном, несся стрелой по снежной дороге.
– Как хорошо, как чудесно! – то и дело восторгались барышни.
– Таинственное, романтическое похищение четырех граций! – смеясь, говорил Дима Николаев. – А, и вы, Екатерина Аркадьевна, любите кататься в автомобилях? – обратился он к Кате, сидевшей на коленях Нетти, поместившейся между сестрицами Завьяловыми.
Ложный стыд помешал сознаться девочке, что она никогда еще не ездила на моторе до сегодняшнего вечера, и Катя предпочла обойти молчанием этот вопрос.
– Куда же мы едем, однако? – поинтересовалась Нетти.
– Туда, туда! Прямо все, прямо, на край света, где он держится на одном из китов, – шутил Дима.
Его и без того маленькие глазки стали еще меньше и казались щелочками. Катя видела, что эти щелочки задорно и насмешливо поглядывали на нее… От Димы пахло вином, и вся его нетрезвая фигура внушала Кате гадливое отвращение.
– Какой противный! Пьет вино и говорит глупости, – произнесла мысленно девочка, стараясь не смотреть на Диму и других спутников, которые теперь казались ей не лучше подвыпившего Димы, и искренно наслаждаясь быстрой ездой.
Мимо мелькали молниями дома, фонари, улицы… Проехали тихую окраину, вылетели стрелой в более шумную часть города и снова помчались в тишину. Дух захватывало от быстрой езды в груди Кати. Голова прояснилась, перестала болеть. Но сама Катя вся притихла сразу, словно опустилась как-то. Теперь перед ней ясно предстала вся изнанка её ночного приключения.
Уехать, не спросясь у брата, y Ии, это что-нибудь да значило. Неприятное чувство сознания содеянной вины пробудилось в сердце девочки. Ей уже не хотелось слушать веселой болтовни соседей, не хотелось отвечать на их вопросы. И сама поездка в моторе не представляла уже больше никакого удовольствия. Её спутники, между тем, трещали без умолку. Говорили громко, спорили о чем-то…
– Боитесь, боитесь, mesdames, нечего и говорить, боитесь! – смеясь и заглушая всех своим громким голосом, кричал Пестольский.
– Нет, нет, вот глупости, волков бояться, в лес не ходить, – надрывались барышни Завьяловы, перекрикивая молоденького корвета.
– Да, мы в лес и не пойдем, мы поедем только на кладбище, – загоготал Дима Николаев, широко разевая рот.
Князь Валерьян, тоненький, юркий и вертлявый, склонился к лицу Кати.
– О чем задумались, очаровательные глазки? – спросил он сладеньким голоском.
От Валерьяна тоже пахло вином, и язык юноши плохо ему повиновался.
Кате стало еще противнее. Еще сильнее и настойчивее зашевелилось раскаяние в глубине души от присутствия всей этой пустой и пошлой компании. Со дна её поднималась муть от всех этих глупых разговоров, беспричинного смеха и ежеминутных на каждом ухабе взвизгиваний барышень.
В это время Пестольский рассказывал с увлечением о последних скачках, о каком-то «божественном» жеребце Снобе, который «схватил» всемирное Дерби, – но никто уже не слушал его. Заметно охмелевший Дима Николаев чуть ли не во весь голос кричал, стараясь обратить на себя внимание всей компании.
– Это будет очаровательно… Прелестно!..
– Все стремятся совершать, обыкновенно, поездки на Стрелку, на острова, в парки, a мы покатим на самый край Петербурга, на дальнее кладбище и посмотрим, что запоют наши храбрые барышни, очутившись в мало подходящей к ним компании мертвецов. Я вижу уж сейчас, как глаза Анастасии Юрьевны расширились от страха, ха, ха, ха! – заключил Дима свою речь самодовольным смехом.
– Ложь, ложь! – протестовала Нетти, – ничего я не боюсь! Неправда.
– Значит я ошибаюсь, и вы храбры, как рыцарь средневековья?
– Ну, разумеется, a вы думали как?
– Шофер, возьмите направо. Прямо к N-скому кладбищу, – скомандовал Валерьян.
Глаза Кати испуганно раскрылись.
– Мы, кажется, действительно, поворачиваем на кладбище, зачем? – тихо спросила она у своих соседок. Но никто не ответил ей. Никто даже не расслышал её вопроса. Все говорили и смеялись в одно время, заглушая один другого.
Мотор повернул уже в какой-то темный переулок и понесся снова вперед со сказочной быстротой. Вдруг он сразу остановился…
– Приехали, дети мои, mille diables, как говорит Дима… Но что это? Ворота кладбища закрыты? По-видимому, они не очень-то любезные хозяева, господа покойнички, и совсем не намерены нас принимать, – первым соскакивая на землю, шутил Валерьян.
– Можно в обход, если главные ворота закрыты… Там, y речки есть калитка, – посоветовал шофер.
– Вот неудача-то, но все равно! Поедем к речке.
– Parbleu! Катим на речку!
– Нет, сударь, этого, пожалуй, нельзя, машину испортим, дорога там худая, – покачал головой шофер.
– В таком случае отправимся туда пешком. Mesdames, не правда ли?.. Докажем свою храбрость! – предложил Дима, тяжело соскакивая с подножки и попадая в снег.
– Ловкость не порок! – сострил Валерьян под общий хохот, вызванный видом беспомощно барахтавшегося в сугробе юнкера.
– Mesdames et messieurs! Я предлагаю вам обойти ограду кладбища, и проникнуть внутрь его с другой стороны, – предложил Пестольский.
– Cest l'a, cest l'a![6] Очаровательно! – не совсем, однако, искренно обрадовались дамы.
– Господа, я предлагаю идти попарно, ваши руки mesdemoiselles, – и Дима Николаев, поднявшись, наконец, на ноги, подставил свернутые калачиком руки обеим барышням Завьяловым. За ними корнет Пестольский подошел к Нетти.
– Очаровательная княжна… Вашу прелестную ручку, – дразнил он ее по привычке.
На этот раз Нетти не обижалась на молодого человека, именовавшего ее княжной. Она звонко смеялась и торопила всех:
– Скорее, господа, скорее, докажем же нашу храбрость, побываем на кладбище, a там быстрым аллюром домой. Наверное, котильон уже кончился, сели ужинать и нас могут хватиться.
– Allons, mes enfants! Раз два, раз два! – и Валерьян замаршировал по-солдатски, увлекая за собой Катю, опиравшуюся на его руку.
– Дядя Дима, дядя Дима, – кричал Пестольский Николаеву, – a ты револьвер с собой не захватил?
– Мммм! Зачем он мне?
– На всякий случай не мешало бы! У меня есть. A то знаешь, всякие могут произойти случайности на кладбище… Там, ведь, и пошаливают иногда.
Тут начались рассказы о восставших из гробов мертвецах, которые оказывались потом… ворами.
В это время, отстав от компании, Валерьян нашептывал Кате:
– Какие у вас прелестные глазки, mademoiselle Katrine в темноте, как две маленькие звездочки они сверкают. Не мудрено, что ваша старшая сестрица завидует вам. Кстати, ваша сестрица совсем забрала вас в руки и смотрит на вас, как на маленькую девочку, которую можно наказывать… Вот вы увидите, когда она узнает, что вы без спроса поехали с нами, то поставит вас в угол, a может быть еще на колени, ха, ха, ха, ха, a может быть и на горох?.. Что вы на это скажете, ха, ха, ха, ха, ха!
Голос Валерьяна звучал обидной насмешкой. Было очевидно, что ему во что бы то ни стало хотелось раздразнить Катю до слез. Ta вспыхнула, как порох, топнула ногой.
– Это неправда! Это ложь! Меня никто не смеет наказывать, я не ребенок, – возмущенным тоном вырвалось из уст девочки:
– Ха-ха-ха-ха, – не унимался юнкер, замечая с удовольствием, что слова его упали на плодотворную почву, что ему удалось царапнуть болезненно развитое самолюбие девочки, – ха-ха-ха-ха, parlez pour vous, ma petite, a я все-таки утверждаю, что вас поставят в угол, да еще высекут, пожалуй, как провинившуюся деточку…
– Но это уже чересчур! – возмутилась Катя, пытаясь вырвать из рук юнкера свою дрожащую от волнения гнева руку.
– Ха, ха, ха, ха! Вот мы и рассердились! Milles diables, как говорит Дима, – ах, как вы бываете прелестны, когда сердитесь, Катя. Вы не сердитесь, что я называю вас так, но, ведь, мы родственники, и я считаю вас своей милой маленькой сестричкой, и хочу утешить и успокоить вас… Я не дам вас в обиду, крошка… Я вас люблю, как маленькую сестричку…. Разрешите мне поцеловать вас! Что? Вы уклоняетесь? Ну, так я и без спроса вас поцелую… Что за церемонии между близкими родственниками, право! Вздор!
И прежде чем Катя успела отскочить, лицо Валерьяна, от которого пахло противным запахом вина, наклонилось к ней, a его губы старались дотянуться до её пылающей от гнева щеки.
– Как вы смеете! Оставьте меня в покое, я ненавижу вас! – с отвращением и негодованием вырвалось у девочки, – я пожалуюсь Андрюше, я…
Катя не договорила. Слезы обиды и гнева обожгли ей глаза… Она прислонилась к кладбищенскому забору, который они огибали в эту минуту, и закрыла лицо руками. Валерьян растерялся, не зная, что делать, что предпринять.
Остальная часть компании успела уйти далеко вперед. Откуда-то издали уже слышались звонкие голоса барышень, смех Нетти.
Совсем сконфуженный, юноша сделал попытку завладеть Катиной рукой.
– Вот спичка-то! Вот фейерверк-то! Ну, и характерец у вас, Катенька. Я думал, что на правах родственника имею право поцеловать вас, как милую, славную девочку, a вы точно ежик… Право – ну, ежик. Фырк! Фырк! Перестаньте же, дайте же мне вашу лапку, будем по-прежнему друзьями, – говорил он вкрадчиво, переминаясь с ноги на ногу.
– Отстаньте от меня! Оставьте! – неожиданно для самой себя, резко крикнула Катя, снова отталкивая руку юноши, – вы мне противны. Да, противны все, все, все!.. И за то, что вино пьете… За то, что чушь всякую несете все время и глупости делаете. Я уже не маленькая, мне скоро минет пятнадцать лет. И я не позволю себя обижать! – Не позволю! – уже кричала теперь громким, плачущим голосом Катя.
– То есть, как это противны?.. Все противны, и Нетти; и я? – недоумевал Валерьян.
– Да, да, да! – не помня себя, твердила девочка.
– А, так вот вы какая капризная, упрямая. Ну, в таком случае, разрешите хотя бы проводить вас до мотора, и подождите нас, пока мы не вернемся к вам, чтобы ехать обратно, – уже холодным, недовольным тоном, произнес обиженный Валерьян.
– Убирайтесь вы от меня! Я и сама найду дорогу к мотору, – крикнула так пронзительно Катя, что молодой князек поднял руки к ушам и, совершенно оглушенный, замотал головой.
– Но зачем же так кричать? Точно вас режут. Право, я и так уйду, согласно вашему приказанию. A вы потрудитесь сесть в автомобиль и подождать нас.
– Это не ваше дело! – грубо отрезала Катя, – уходите!
– Слушаюсь, ухожу…
И, повернувшись на каблуках, юноша побежал вприпрыжку догонять остальную компанию.
– Глупая девчонка! – по дороге бранил он Катю, отводя душу, – тоже вообразила себе, что неотразимо-хороша собой и еще ломается. Мещанка этакая! A того не понимает, что ничего-то в ней хорошего нет, смуглая, черная, как голенище, глаза, как плошки, a туда же!.. – «Вы мне противны», ах, скажите, пожалуйста! Ничтожество этакое, туда же возмущается, грубит! – совершенно уже разошелся Валерьян.
Между тем, оставшись одна, Катя повернула назад, к тому месту, где оставался шофер с машиной. Но ни шофера, ни машины здесь уже не было. Девочка смотрела вправо, влево… Нигде не было и признака автомобиля. Очевидно, шофер, воспользовавшись отсутствием пассажиров, заехал в ближайший трактир погреться и подкрепить свои силы.
Направо, вдоль ограды, убегал вперед узенький переулок. В него и повернула Катя, чтобы не выходить на проспект, куда, по её предположению, могли вернуться каждую минуту молодые люди. С ними же ей совсем не хотелось сейчас встречаться. Ей были теперь несказанно противны и Валерьян, и Дима, первый своими пошлостями, второй неимоверной глупостью и пустотой.
– Пока не позовут сами, не вернусь ни за что на свете, – думала Катя, машинально поворачивая в следующий переулок и все подвигаясь незаметно вперед.
Пройдя несколько минут, она приостановилась и стала прислушиваться. Не зовут ли ее? Ведь, по её предположению, сейчас Нетти и её спутники должны были уже хватиться ее, Кати, и, не найдя на месте, не медля ни минуты, броситься на поиски за ней.
Но морозная ночь молчала по-прежнему; не слышно было никаких голосов; кругом царила полная тишина.
Внезапный страх пронизал все существо Кати. Теперь только она вполне поняла создавшееся положение. Ее оставили одну среди этой тишины и безлюдья, вблизи этих жутких пустырей и кладбища.
Где же они все, однако? О чем думают они, оставляя ее так долго здесь?
Теперь уже недавнее гордое желание не встречаться с вёселой компанией уступило место другому. Кате захотелось уйти скорее к свету, к шуму, к людям, какими бы дурными ни были они – все равно. Слишком уж было пустынно и жутко кругом. И ни признака присутствия человека вдобавок, ни единого человеческого голоса, ни одного живого звука кругом!
Дрожа от волнения и от пронизывающего ее насквозь холода, девочка зашагала теперь быстрее, прямо, как ей казалось, по направлению проспекта, где, она была уверена, сейчас находилась молодежь, изредка посылая в тишину:
– Нетти! Нетти! Где вы?
Никто не отзывался по-прежнему. Окраина города казалась вымершей. Между тем, высокая ограда, окружающая погост, заменилась более низким, земляным валом, который было не трудно перелезть. Оттуда, из-за вала, странными, фантастическими фигурами казались кресты и памятники, находившиеся внутри ограды. Второпях Катя и не заметила, что повернула совсем в противоположную сторону и теперь отдалялась еще дальше от проспекта.
