Лидия Чарская
Вакханка
XII
Новая жизнь, жизнь-сказка, развернулась теперь перед Клео. Отдавшись Арнольду, она, казалось, забыла весь мир в объятиях любимого человека. Они виделись ежедневно, встречались где-нибудь в укромных уголках столицы, в домах свиданий, в загородных приютах для влюбленных парочек, ищущих уединения. Но чаще всего у Фани Кронниковой.
– Гостиная Фани – это колыбель моей любви, – говорил Арнольд, сжимая в объятиях свою маленькую возлюбленную.
Ему действительно казалось, что он любит эту прелестную рыжую полудевушку-полуребенка, умевшую действовать, как никто, на его капризное воображение. Все, все привлекало его к ней. Она была красива, умна, грациозна. С неподражаемым шиком, казалось врожденным, Клео умела, высоко занося ножку, впрыгнуть в каретку мотора… Или легко вбежать по лестнице какого-нибудь фешенебельного кабачка, стреляя из-под полей огромной шляпы в попадавшихся ей навстречу мужчин подведенными глазками. Она умела непринужденно откинуться на спинку кресла в темной ложе бенуара и оттуда бросать вызывающие взгляды в партер.
– Кто эта рыженькая красоточка? Приезжая? Парижанка? – допытывались друзья Арнольда, окидывая жадными взглядами его юную даму.
Он только принужденно смеялся в ответ.
– Ничуть не бывало. Это дочь моей большой приятельницы, известной артистки Орловой. Мать занята предстоящими ей ролями будущего сезона и не может вывозить девочку. Бедняжка скучает, и я решил пошапронировать малютку.
– Опасное шапронство, – лукаво грозил ему пальцем какой-нибудь завсегдатай укромных вилл и кабаре, – смотри, не попадись, Арнольд… В нашем возрасте мы более всего, mon vieux, склонны увлекаться такими подлеточками, – цинично предостерегал он приятеля. И тут же немедленно следовала просьба представить его рыженькой очаровательнице.
И Арнольд соглашался, скрипя зубами. Жало ревности вонзалось ему в сердце, когда он одного за другим подводил к Клео всех этих неисправимых ловеласов и прожигателей жизни. Он находил даже в себе силы с кривой усмешкой шепнуть в розовое ушко своей возлюбленной:
– Смотри, Котенок, пококетничай хорошенько с длинным Андре Бехметьевым, он уже ранен тобою насмерть.
И Клео кокетничала. Кокетничала напропалую. Она хорошо помнила заветы своей подруги Фани.
– Если хочешь удержать как можно дольше любовь твоего Макса, прячь подальше твое собственное чувство к нему. Дразни его, кокетничай, флиртуй с другими. Не будь такой же дурою, как твоя мать, которая понадеялась исключительно на свои чары и проморгала своего Макса. Нет, пусть он дрожит за тебя, как за драгоценное сокровище, пусть трепещет страхом за возможность потерять тебя. Если хочешь женить его на себе, говори как можно чаще и как можно больше о том, что ты презираешь семью, что ты понимаешь исключительно свободную, независимую любовь… Тогда…
– Но, Фани, если бы ты знала, как это тяжело играть так… – перебивала подругу Клео.
– Тяжело? – удивленно вскидывала та свои густые черные брови. – Во всяком случае, далеко не так тяжело, как пережить его охлаждение.
– О да! – вырывался возглас испуга у Клео, и она следовала советам своей опытной подруги. Сама Фани была влюблена теперь (была захвачена, по ее собственному выражению) в мулата-наездника из цирка, и обе парочки прекрасно устраивались в ее шикарном особняке.
– Мы не станем мешать вам, вы нам – мне и моему Бену. Не будем же терять золотое времечко. Жизнь не ждет, и молодость не приходит дважды, – сверкая своими белыми, как миндалины, крупными зубами, смеялась Фани.
Все здесь, казалось, было приноровлено к комфорту любовных наслаждений, в этом роскошном особняке на Каменноостровском. О, Фани умела разнообразить эти сеансы любви. Мулат из цирка не требовал, правда, особенной изысканности, но зато Арнольд был слишком утончен для того, чтобы довольствоваться заурядной обстановкой. А Фани была хорошей подругой Клео… И вот, возвращаясь из своего министерства, Арнольд после скучной, однообразной и весьма неутомительной службы попадал сразу в экзотическую обстановку Фаниного особняка. Там было все, что требовала натура этого капризного, ищущего постоянно смены впечатлений человека. Тут было дорогое шампанское и тонкие сигары, пахитоски с опиумом. Звуки арфы, дополняющие впечатление, ароматы каких-то одуряющих курений и прелестная маленькая вакханка, то нежная и страстная, то непонятно холодная, как льдинка, то притягивающая, то отталкивающая его от себя. К обеду Клео должна была неизменно возвращаться к матери. Но после обеда, к вечеру, она появлялась здесь снова, чтобы разделить до полуночи общество своего возлюбленного. И всегда Арнольд с уколом в сердце отпускал от себя свою маленькую вакханку. Иногда он появлялся на короткий миг в гостиной Анны Игнатьевны, скучающий, далекий, равнодушный, едва находя в себе силы поддерживать разговор со старшей хозяйкой. Но вот появлялась Клео, и глаза его загорались… Он обменивался с нею полным значения взглядом за спиной ее матери и начинал прощаться. А получасом позднее исчезала и Клео.
– Куда? – встревожено спрашивала Анна Игнатьевна дочь.
– Ах, мама, какая ты странная, право, – усмехалась девушка, – ну сама посуди, возможно ли сидеть в такие вечера дома? Не забудь, ведь ты лишила меня дачи в этом году, – добавляла она с жесткой улыбкой.
– Ты катаешься с Тишинским? Но почему же он не заглядывает больше к нам? – допытывалась Анна Игнатьевна.
– Очень просто. Он надоел мне, мама, и я просила его больше не беспокоиться. Нет, я пользуюсь воздухом не с ним, а в обществе целой компании, моей гимназической подруги, ее сестер и братьев. Ты же видишь, я аккуратно являюсь к двенадцати домой. И надеюсь, ты ничего не имеешь против таких прогулок, которые дают мне возможность подышать чистым летним воздухом?
О да, против таких прогулок Анна Игнатьевна, разумеется, ничего не имела. Но сердце ее, это бедное, исстрадавшееся сердце сжималось каждый раз, когда Клео после обеда прикалывала шляпу к своим рыжим волосам. Однако собственные переживания слишком захватили ее, чтобы долго останавливаться на постоянных отлучках дочери. К тому же они были так понятны – эти отлучки. Клео еще так молода. Она сама – весна, сама – жизнь. И, конечно, кому как не ей пользоваться обществом молодежи… Пусть веселится девочка, в этом нет никакого греха.
Страшно другое… С той памятной ночи, проведенной ею с Арнольдом в черной молельне, он больше не возвращался на ее ложе… Та памятная ночь была, казалось, лебединой песнью ее трепетного счастья. О, теперь она поняла все. Он не любил ее. Никогда не любил по-настоящему. А последний раз он взял ее из жалости. Какой позор! Он из жалости приласкал ее. Ее, еще полную сил, красивую, соблазнительную. Недаром же он настаивал, чтобы свидание их происходило в черной молельне. Ему нужно было искусственное опьянение. В обыкновенной обстановке она уже не возбуждала его.
Измученная, истерзанная такими предположениями, она с замирающим сердцем (с некоторых пор оно стало у нее что-то пошаливать) шла в черную молельню. Кроваво-алые розы, которые она не велела убирать отсюда с той памятной ночи, безобразными ссохшимися комочками устилали пол. Они шуршали, как осенние листья, под ногами, напоминая о смерти и тлении… И она падала на колени между этими ссохшимися комочками, простирала руки к портрету мужа и шептала, обливаясь горячими слезами:
– Левушка! Один ты на свете любил меня. Видно, сама судьба отомстила мне за тебя, Левушка…
XIII
Была душная, грозовая июльская ночь. Огромный город, казалось, задыхался под тяжестью своих махин-зданий, словно накаленных скопившимся электричеством. Черные тучи бороздили небо… Отдаленно и грозно рокотали, приближаясь с каждой минутой, громовые раскаты… Огненные стрельчатые зигзаги молнии то и дело перечеркивали низко спустившуюся над землею черную пелену грозового неба.
Анна Игнатьевна чутко и тревожно спала в эту ночь на своей широкой двуспальной постели. Кошмары преследовали ее. Какое-то жуткое, бесформенное чудовище, покрытое серой слизью, с маленькой сплющенной головой змеи, гонялось за нею по комнатам незнакомого пустого дома, кажется, еще мгновение и… Со стоном открыла Анна Игнатьевна глаза и сразу села в постели. Ослепительным светом осветила молния комнату, страшным ударом раскатился в эту минуту за окнами гром…
Анне Игнатьевне показалось, что она умирает. Холодный пот выступил у нее на лбу. Сердце забилось тревожными жуткими перебоями. Едва найдя в себе силы дотянуться рукой до электрического звонка, Орлова позвонила. Прошло добрых пять минут – никто не шел. Она позвонила еще и еще раз. Горничная не появлялась. Наконец, после четвертого звонка на пороге появилась растрепанная, заспанная Нюша.
– Что с вами? Почему вы не шли? Неужели не слышали звонка? – накинулась на нее Орлова… – вы видите, мне нехорошо… Дайте мне воды… капель, я задыхаюсь…
– Я слышала ваш звонок, барыня, – наливая воду и отсчитывая из пузырька в стакан капли против сердцебиения, к которым последнее время часто прибегала Анна Игнатьевна, – я слышала ваш звонок, но думала, что здесь Максим Сергеич, и войти побоялась.
– Почему Максим Сергеич?.. Ведь он же уехал перед ужином, как всегда.
– Так точно уехали… А потом вернулись снова. Я слышала, как они открывали дверь своим ключом, – пряча хитрую улыбку, невинным тоном докладывала Нюша…
– Что такое? Что вы путаете? Максим Сергеич здесь… Какой вздор! Вам, верно, это показалось спросонья.
– Ничуть не показалось, – дерзко огрызнулась девушка… – Ничуть даже не показалось вовсе. Слава Богу, не пьяная. Своими глазами видала, как они крались по коридору…
– Довольно! Ступайте! Вы дерзкая. Мне больше ничего не надо… – внезапно упавшим голосом прошептала Орлова. И счастливая улыбка тронула ее губы.
«Он здесь… Мой милый здесь. Он все-таки пришел ко мне. Он все-таки вернулся. Он меня любит, любит», – вихрем проносилось в голове женщины и, едва дав Нюше скрыться за дверью, она, забыв все свои недомогания, быстро поднялась с постели, сунула голые ноги в шитые серебром туфельки и, накинув пеньюар, со стремительностью молоденькой девушки выскользнула из спальни.
Что-то говорило ей – Макс ждет ее в черной молельне. Он уже однажды сделал ей такой сюрприз. Пришел неожиданно ночью и, пройдя туда, послал за нею Нюшу.
И сейчас, конечно, он, ее милый, желанный, уже там. Никогда, никогда, казалось, она не любила сильнее. Это сгустившееся в воздухе электричество, эта сухая удушливая атмосфера, эти знойные беги молнии среди туч и зловещие, буйные раскаты грома, все это усугубляло ее и без того приподнятое настроение. Скользя длинным коридором, поминутно освещаемым вспышками молний, она уже рисовала себе блаженные минуты наслаждений, усиленные, обостренные этой грозовой непогодой.
Внезапно у комнаты дочери она остановилась. Было около двух часов ночи, а из-под двери спальни Клео пробивалась чуть заметная полоса света.
– Бедная детка! Она тоже не спит. Боится грозы, вероятно… – подумала Орлова и, внезапно поддавшись охватившей ее волне нежности к дочери, решила успокоить, приласкать Клео. Счастливая предстоящим ей свиданием с любимым человеком, Анна Игнатьевна хотела пролить избыток нежности на свою хорошенькую девочку.
Она быстро, неслышно подошла к двери… Бесшумно открыла ее. Откинула портьеру и с внезапным криком ужаса отпрянула назад…
Клео лежала в объятиях Арнольда.
Прошла томительная минута, показавшаяся для этих троих людей бесконечностью, пока Орлова-старшая нашла в себе силы, глядя горящими глазами в лицо Арнольда, выдавить из своего горла:
– Вон! Сию же минуту вон из моего дома. Негодяй! – шипящим беззвучным шепотом произнесли ее губы, и она упала, лишившись чувств, в близстоявшее кресло.
Очнувшись, она увидела Клео, подававшую ей в стакане воду.
Глаза дочери без тени смущения смотрели на мать. Казалось, девушка совсем не чувствовала своей вины. Орлова с трудом привстала и оглядела комнату. Арнольда уже здесь не было. Он малодушно скрылся, предоставив разбираться в этой мучительной истории одним женщинам.
– Клео, – прошептала, окончательно приходя в себя, Анна Игнатьевна, – Клео, скажи мне, что это был сон, что мне пригрезился, померещился весь этот ужас…
Рыженькая девушка гордо запрокинула голову.
– Ничуть не бывало, мама, – произнесла она вполне твердым голосом, – ничуть не бывало! Макс действительно находился со мною здесь, потому что он любит меня… потому что мы любим друг друга, и вот уже месяц как я стала его любовницей, – с какою-то циничной прямотою закончила она.
Сердце Анны Игнатьевны сжалось. Это открытие было настолько ужасным, что совершенно лишало ее энергии и воли.
– Что же нам теперь делать? – прошептала она, совершенно сраженная.
– Что делать? – усмехнулась Клео. – Очень просто, мама: отдать меня ему. Ну да, отдать меня ему, повторяю. Ты его только что выгнала вон, а он слишком горд, чтобы снова вернуться. Я же не могу жить без него… Слышишь? Мы любим друг друга. Отдай меня ему, мама!
– Разве… разве… он хочет жениться на тебе?.. Он делал тебе предложение? – снова вырвалось беззвучно из груди женщины.
– При чем тут предложение? Я полюбила его, он меня… И нет таких уз, которые бы связали нас сильнее нашего свободного союза… Я еще слишком молода для того, чтобы думать о закрепощении себя в собственность, посредством законного брака, мужчины. У меня более крепкие узы, нежели брачный венец. Я молода, свежа, хороша собою. Макс не может не оценить эти мои качества, а раз оценив их, уже постарается сохранить их для себя, – нанося одну рану за другой в сердце матери, спокойно говорила Клео.
– Но он развратил тебя. Он – негодяй! Пойми! – с отчаянием и мукой почти выкрикнула последняя.
– Чем же он негодяй, мама? Тем, что он любил тебя прежде? А потом разлюбил и полюбил меня! Но разве сердцу можно заказать любить насильно? Ты умная женщина и поймешь, что силою ты не могла удержать подле себя Макса. А когда твои чары…
– Довольно! – неожиданно гневно воскликнула Орлова с приливом вдруг налетевшего на нее бешенства… – Довольно, говорят тебе, замолчи! Ты мерзкая, безнравственная девчонка, и я сумею переломить, обуздать тебя… Помни, я запрещаю тебе видеться с этим господином! Ты будешь теперь постоянно под моим надзором и шагу не сделаешь без меня… Я буду следить за тобою неотступно… и из моего дома ты не выйдешь иначе, как замуж, и не за этого негодяя, конечно, а за достойного и порядочного человека. Ты хорошо, надеюсь, поняла меня? – едва владея собою от бешенства, шептала внезапно охрипшим голосом Орлова-мать.
Орлова-дочь побледнела. Ее кошачьи глаза сверкнули угрозой и непримиримою ненавистью.
– Слышала… поняла… – произнесла она веско и тихо, – и приняла к сведению твои слова… Теперь и ты постарайся понять меня, мама. Видишь ли, я ничего не забываю и ничего не прощаю, да… И не постою ни перед чем в случае, если ты будешь разлучать меня с Максом. О, я сумею отомстить за себя, мама, берегись!
XIV
Началась пытка, настоящая пытка для обеих. Анна Игнатьевна не ограничилась одними угрозами. Она в буквальном смысле заперла на ключ Клео. Сказав прислуге, что барышня больна и не может выходить из комнаты, Орлова сама относила обед и завтрак дочери. Сама сопутствовала ей на прогулке в наемном экипаже или в автомобиле. Игнорируя полные ненависти и вражды взгляды дочери, взгляды затравленного волчонка, бросаемые на нее исподлобья Клео, Анна Игнатьевна, забыв весь прочий мир, отдалась уходу за своей «больной» дочерью. Теперь она не сомневалась, что страсть Клео к Арнольду была хронической болезнью, нездоровым явлением… Она чувствовала одно: ей необходимо спасти девочку от сетей Арнольда, недавняя страсть к которому у нее сменилась теперь жгучей ненавистью. Последний рискнул было заехать на Кирочную на следующее после рокового события утро. Его встретила расфранченная по своему обыкновению Нюша, задаренная и закупленная им.
– Что барышня? Здорова ли? – осведомился Арнольд.
– Ничего не известно, барин. А только из комнаты своей не выходят. Барыня с ими каждую минуту заняты. Только слышно, страсть как убиваются Клеопатра Львовна. Просили письмо к вам как-нибудь доставить. А от барыни наказ: не принимать вас ни под каким видом, – опуская смущенно глазки, заключила ловкая Нюша.
– Вот как, принимать не велено, – усмехнулся тот недоброй усмешкой. – Ну да, авось и без приемов как-нибудь справимся. Вот что, Нюша, хотите заработать двадцать пять рублей?
– Ой, что вы, барин, мы и так вами премного довольны, – жеманничала девушка, а у самой уже глаза зажглись алчным блеском.
– Словом, согласны? Прекрасно… Вот вам письмо. Найдите возможным передать его барышне и доставить мне от нее ответ. Только, конечно, без ведома Анны Игнатьевны. Поняли?
– Как не понять. Будьте покойны, Максим Сергеевич, все будет исполнено в точности.
Однако, несмотря на свое обещание передать письмо Клео, Нюша долго не могла выполнить его. Анна Игнатьевна не отлучалась из комнаты дочери, пока горничная убирала спальню молодой девушки.
И только однажды ночью, когда измученная Орлова-мать заснула у себя в комнате, не забыв на ночь запереть на ключ спальню дочери, Нюша осторожно пробралась к комнате своей барышни и зашептала у нее под дверью:
– Клеопатра Львовна, вы не спите?.. Я принесла вам письмо… Просуну под дверь… Прочтите, ответ отпишите и тем же манером мне отдайте… Вы подошли, барышня? Оченно хорошо… Вот я кладу письмо на пол.
Голые ножки Клео зашлепали за дверью, дрожащая рука подняла с пола большой конверт веленевой бумаги с художественной монограммой Арнольда на углу. Знакомый запах Peau d’Espagne и дорогого табаку, исходящий от письма, заставил задрожать Клео.
Вся трепещущая, она вскрыла конверт… Перед нею замелькали строки, написанные знакомым характерным почерком… В них был все тот же милый любовный вздор, полный страсти, тоски и призыва, заканчивающийся жалобой на жестокость бессердечной разлучницы. «О, она злится на нас, твоя мать, злится за то, что ты, юная, свежая и прекрасная, отбила меня от нее, несмотря на все ее кажущееся обаяние, на ее талант и известность. Она мстит нам, моя Клео, моя очаровательная маленькая вакханка, и мы должны подчиниться ее произволу, так как иного выхода у нас нет», – так заканчивалось письмо Арнольда.
Оно подняло целую бурю в душе девушки. В бессильном бешенстве сжималось маленькое сердце… Опалило вновь жгучею ненавистью девичью грудь…
– Так продолжаться не может. Я люблю Макса… Я не могу жить без него, – прошептала с отчаянием Клео, – и надо заставить мать во что бы то ни стало покориться нашему желанию. Заставить, не разбирая средств достижения.
И уже много раз за последнее время приходившая в ее юную головку мысль наведалась к ней снова. «О да, она знает теперь, что надо сделать. Она решится на этот шаг. Она ненавидит ее, свою мать, ненавидит так же страстно, как страстно любит Макса. Она разлучила их, прикрываясь ложным доброжелательством. Она просто ревнивая, мелочная эгоистка, готовая замучить, иссушить свою дочь, лишь бы не отдавать ее своему бывшему возлюбленному. И она заслуживает возмездия, неумолимой кары… О, да, они с Максом хорошо отомстят ей за все, за все». И, не откладывая дела в долгий ящик, Клео тут же присела к столу и набросала своим трепетным, совсем еще детским почерком ответ своему возлюбленному:
«Макс, моя радость, блаженство мое! Люблю, люблю, люблю тебя, Макс, мой единственный! Какое счастье, что тебе удалось подкупить Нюшу. Она все еще следит Цербером за мною. Я заперта на ключ, подумай, какой это позор, мой Максинька… Она говорит, что делает это все исключительно ради моего блага и спасения, что ты погубил меня и окончательно погубишь меня, если мы будем видеться. Но если я сама хочу этой погибели? Если я не хочу ее пресловутого спасенья?.. Гибель здесь, в этой комнате, вдали от тебя. С тобой же, напротив, радость и счастье. Я ненавижу ее. О, как я ненавижу ее… Она сказала, что я только путем законного брака избавлюсь из-под ее опеки… Уйду не иначе, как замуж, из ее ненавистного дома. Но за тебя она не отдаст меня. Она слишком мстительна и слишком оскорблена; по крайней мере, ей это так кажется. Значит, надо пригрозить ей, значит, надо ее заставить подчиниться, если она не соглашается добровольно отдать тебе меня. И вот, слушай, что за мысль приходит мне часто в голову в мои бессонные ночи, когда я томлюсь и изнываю без твоих ласк. Полтора месяца тому назад она приказала мне подделать подпись на векселе рукою дяди Федора Снежкова. Потом послала меня в банк учесть этот фальшивый вексель. Пишу тебе адрес банка. Теперь твое уже дело действовать. Я еще очень молода, но знаю, конечно, что за такие вещи по головке не гладят. Так вот, если ты приобретешь этот вексель, Макс, мое сокровище, мы можем благодаря ему держать ее в руках и сами диктовать ей наши условия. Будем господами положения, словом. А теперь целуй меня мысленно, целуй много и страстно, как я тебя целую, и люби меня, Макс, блаженство мое, так же, как любит тебя маленькая Клео!»
Письмо написано, запечатано и подсунуто под дверь Нюше.
На следующий день оно уже вручено Арнольду, а еще через несколько дней злополучный фальшивый вексель был выкуплен Максимом Сергеевичем, и торжествующий Арнольд не замедлил оповестить об этом не без злорадства старшую Орлову.
