Лидия Чарская
Юркин хуторок
ГЛАВА 1
Семейство Волгиных. Странная встреча. Мая. Еще неожиданность
– Динь! Динь! Динь! Динь! – бойко заливается-звенит колокольчик. – Топ! Топ! Топ! Топ! – выстукивают по пыльной, неровной дороге копыта лошадей.
– Тпрууу! – выкрикивает рослый кучер, важно восседающий на козлах, и тройка останавливается у крыльца господского дома.
Два кудрявых черноглазых мальчугана поспешно выскочили из экипажа, за ними выпрыгнул третий, рыженький и бледнолицый, с крошечным личиком фарфоровой куколки. Следом за детьми из коляски легко спустился еще не старый, но с заметной проседью, господин. Он помог выйти толстой маленькой женщине в чепчике на голове и в клетчатом платке на плечах и высокой, тоненькой и бледной девочке лет двенадцати на вид, с белокурыми, отливающими золотом кудрями и кротким, миловидным личиком, напоминающим прекрасные лица ангелов, изображаемых на картинах.
Навстречу вновь прибывшим из дома выбежал приказчик – он же и управляющий усадьбой, – седой старик Андрон, и с низкими поклонами приветствовал господ.
– Милости просим! Милости просим! Пожалуйте, ваше превосходительство! Барышня! Господа молодые! Заждались вас. Заждались. С приездом! Наконец-то пожаловали! – говорил он, ласково кивая и улыбаясь приезжим.
– Здравствуй, Андронушка! Здравствуй! – ласково отвечал старику седой господин, которого звали Юрием Денисовичем Волгиным и который был отцом двух черноглазых мальчиков – Сережи и Юрки, рыженького Бобки и белокурой Лидочки, похожей на ангела. – Ну, веди нас в дом, показывай новое хозяйство. Да прикажи, голубчик, самовар поставить: с дороги и закусить не мешает, и чайку напиться.
– Как же, как же, ваше превосходительство! – засуетился Андрон. – Все сделано. Пожалуйте в столовую.
И он торопливо зашагал впереди господ, указывая им дорогу.
Они миновали ряд комнат, маленьких, уютных, уставленных простой, но изящной мебелью. Дети с любопытством разглядывали все, что попадалось им на пути. Одна только бледная белокурая девочка шла, ни на что не глядя, под руку с отцом и, казалось, не обращала внимания на окружающую ее обстановку. Зато мальчики шумно восторгались всем, что попадалось им по пути. Все казалось им так ново, интересно и мило.
– Ах, папа! – кричал старший, Сережа, тормоша отца. – Как нам будет весело жить в этом маленьком хуторском домике! Это далеко не то, что на даче. И какой ты милый, папа, что купил этот хуторок.
– Мы превесело проведем в нем это лето, – вторил ему Юрик и взглянул на отца огненным взглядом своих больших выразительных глаз.
Несмотря на то, что Юрик был на год моложе Сережи, он казался много сильнее и как будто даже старше брата.
– Да, да! Какой ты умник, папочка, что купил хуторок! – подтвердил и маленький семилетний Бобка, общий баловень и любимец в семье.
– А ты, моя неулыба-царевна, довольна ли? – обратился Юрий Денисович к старшей дочери, которую с заботливой нежностью вел под руку, как больную.
– О папочка, все, что ты делаешь, так хорошо! – произнесла она с чувством и крепко пожала руку отца.
Не совсем довольна была только полная особа в клетчатом платке – нянюшка Ирина Степановна, вынянчившая всех четверых детей Волгиных.
– Хорошо-то, хорошо, – ворчливо произнесла она, – да только была радость – в этакую глушь забираться! Тут и человеческого жилья-то, поди, на несколько верст нет. Охота тоже чуть ли не в самом лесу законопатиться! И провизии тут не доищешься. И разносчики не ходят.
– А как же, няня, мы мимо деревни ехали? – вмешался Сережа. – Там людей много! А провизии, папа говорил, и на хуторе довольно.
– Да деревня-то не близко вовсе: версты две будет, – поправил брата Юрик.
– А я рад, что мы забрались в такую глушь, право; по крайней мере я отдохну за лето, да и вы окрепнете на чистом деревенском воздухе, – вставил свое мнение отец.
– И славно же проведем мы это лето! – весело вскричал Юрик, самый проказливый и шаловливый из всех детей Волгиных. – Я уж видел по пути, что тут всего вдоволь, чего только душа ни пожелает: лес, река, поле… И в лесу эта усадьба, о которой ты говорил, папа… князя этого…
– Да, усадьба и охотничий домик. Как-нибудь мы осмотримся. А пока, друзья мои, советую вам покушать как следует с дороги… Андрон Савельич об нас уже позаботился. И чай готов… Нянюшка, – прибавил Юрий Денисович, обращаясь к Ирине Степановне, – налейте-ка чаю детворе да и меня не забудьте.
Дети не заставили отца повторять приглашение и с большим аппетитом принялись за еду. Старик Андрон, стоя у притолоки, рассказывал Волгину про хозяйственные дела на хуторе. Хутор был куплен Юрием Денисовичем этою весною в одном из прелестных уголков России, и он впервые с семьей приехал сюда провести лето и отдохнуть на деревенском просторе.
* * *
После чая мальчики поспешили на двор – осматривать хозяйство вместе с отцом и Андроном. Нянюшка, что-то ворча себе под нос (она была недовольна решением господ провести лето на хуторе, где, по ее мнению, особенно трудно уследить за буйной детворой), принялась хлопотать по устройству комнат совместно с двумя прислугами, приехавшими на хутор еще накануне.
Бледная белокурая Лидочка осталась одна в столовой. Она медленными глотками допила свой чай и осталась сидеть за столом.
– Не желаешь ли, дорогая, пока пройти в сад? – предложил вдруг вошедший в комнату отец.
– Хорошо, папа, – ответила девочка и, тихо встав из-за стола, оперлась на подставленную ей отцом руку и вышла вместе с ним из комнаты, осторожно ступая, точно боясь новой, незнакомой ей обстановки.
Медленно пройдя ряд комнат, они вышли на балкон и спустились в сад.
Это был роскошный старый сад с вековыми деревьями, громадными дубами и кленами и белоснежными березками, покрытыми сплошною шапкой зеленой листвы. Лидочка, под руку с отцом, шла так же медленно и осторожно по длинной и прямой, как стрела, аллее. Солнце золотило ее белокурую головку и ласкало бледное личико своими прощальными лучами. Когда они дошли до конца аллеи, отец подвел девочку к скамейке и сказал:
– Ты, наверно, устала, дорогая? Посиди здесь на скамейке, отдохни. Я пойду распорядиться по хозяйству, а к тебе пошлю няню.
Лидочка послушно опустилась на скамью и осталась сидеть, прислушиваясь к удаляющимся шагам отца.
Вдруг она вздрогнула и насторожилась. В кустах послышался легкий шорох и задавленный смех.
– Кто тут? – испуганно воскликнула Лидочка и протянула вперед руки как бы для защиты.
– Это я! – послышался чей-то звонкий, серебристый смех, похожий на колокольчик.
– Кто – ты? – тем же пугливо-вопрошающим голосом спросила Лидочка.
– Я – майская фея! Или ты не видишь меня?
И из кустов шиповника выскочила маленькая странная фигурка и подбежала к Лидочке.
Это была девочка лет десяти-одиннадцати на вид, с лукавым, подвижным и смеющимся личиком, черненькая, с длинными толстыми косами до пят, вся с головы до ног украшенная цветами, в венке из душистых ландышей на черненькой головке.
– Майская фея? – произнесла бледная девочка. – Но разве существуют на свете феи? Феи бывают только в сказках.
– Должно быть, существуют, если я говорю тебе, что я – фея, – с тем же серебристым смехом отвечало странное существо. – Взгляни на меня: разве ты не видишь, до чего я похожа на фею?
– Нет, не вижу! – произнесла бледная девочка и кроткое лицо ее подернулось печалью.
– Не видишь? Почему? – удивилась в свою очередь странная фигурка, называвшая себя феей.
– Да потому, что я… слепая, – тихо прозвучало в ответ, и белокурая девочка низко опустила свою золотистую головку.
– Слепая! – удивленно протянуло странное существо. – Слепая! Вот никогда бы не подумала этого… Значит, ты не видишь ни голубого неба, ни золотого солнца?
– Нет!
– Ни цветов, ни деревьев, ни птичек?..
– Нет, нет! – было ответом.
– И меня не видишь?
– Нет, я слепая; мои глаза, как мертвые, – уныло произнесла Лидочка. – Но кто же ты на самом деле? Ведь я знаю, что феи не существуют… Ты должна мне сказать, кто ты?
– Ха, ха, ха! – со звонким смехом, похожим на звук серебряного колокольчика, произнесла странная девочка, – какая ты недоверчивая! Я уже сказала тебе, что я фея – фея и есть. Мне жаль, что ты слепая, потому что, во-первых, ты такая хорошенькая и сама очень похожа на фею, а во-вторых, потому что ты не видишь меня и не можешь удостовериться в том, что я действительно фея!.. Слышишь? Меня зовут. Это кличут меня такие же маленькие феи, как и я, чтобы справлять наш майский праздник в лунном свете. Жаль, что ты не фея и не можешь участвовать в этом празднике. Прощай, прощай! Пора! Солнце уже заходит.
– Как же зовут тебя? Скажи мне, по крайней мере! – произнесла слепая Лидочка, живо заинтересованная своей странной собеседницей.
– Мая! Фея Мая, – прозвучал в ответ серебристый голосок. – А тебя?
– Меня зовут Лидочка, – произнесла слепая.
– Ну, прощай, Лидочка! Не забывай фею Маю! – произнес тот же серебристый голосок, и странное маленькое существо с веселым смехом исчезло в густо разросшихся кустах шиповника.
В ту же минуту по аллее послышались шаги. Это явилась няня за Лидочкой. Держа под руку няню, Лидочка тем же медленным, рассчитанным шагом повернула к дому и пошла своей осторожной походкой, какой обыкновенно ходят только слепые.
– Кто она – эта странная маленькая Мая? – рассуждала по дороге девочка. – И откуда взялась она? Надо будет узнать, нет ли у приказчика Андрона или у кучера родственницы, какой-нибудь щалуньи-девочки, которая подшутила над нею, Лидочкой, назвавшись феей. – Что она не фея, это Лидочка отлично знала. Отец Лиды постоянно занимался со своей слепой дочерью, со слов знакомя ее с разными науками, поэтому Лидочка была достаточно образованна, чтобы не поверить в существование фей и всего сверхъестественного на белом свете. Но кто же, однако, эта девочка?
* * *
В то время как слепая Лидочка неожиданно встретила странное маленькое существо, назвавшее себя феей Маей, ее три брата успели обежать скотный двор, заглянуть в хлев к коровам и свинке, помещавшейся по соседству в обществе своих двенадцати поросят, розовых и нежных, еще не обросших щетиной. Мальчики приходили в восторг решительно от всего: им нравились и поросята, и Буренка, доверчиво бравшая хлеб из рук, и красноносый индюк, важно разгуливающий по двору, и семейство цыплят, следовавшее с пронзительным писком за своей матерью-хохлаткой. Но больше всего возбудили их любопытство конюшни. Кроме тройки вороных, там еще стояли четыре верховые лошадки и четыре рабочие. Особенно привлекал внимание детей один гнедой верховой конек. Коня звали Востряк, и он как нельзя более оправдывал это прозвище: он поминутно вертел головою, махал хвостом и ржал так, точно хотел этим ржанием по-своему, по-лошадиному, приветствовать своих новых господ.
Из конюшни дети побежали на задний двор, где находилась голубятня, помещавшаяся как раз над домиком скотницы Аксиньи.
– Можно посмотреть голубей? – обратился вежливо Сережа к краснощекой и толстой хозяйке избушки, входя к ней в горницу по шатким ступеням крылечка.
– Пожалуйста, молодые господа, пожалуйте! – проговорила Аксинья, низко кланяясь барчукам. – Митька, а Митька, – закричала она резким, пронзительным голосом, – и где ж это ты запропастился? Сведи господ на голубятню. Слышишь, что ль?
Но невидимый Митька не откликнулся на призыв Аксиньи, и мальчикам пришлось подниматься одним по узкой и скользкой лесенке в мезонин домика.
– Да где же голуби? Их нет! – разочарованно протянул Сережа, заглянув в темный мезонинчик под крышей.
– Нет голубей, – в тон ему грустно протянул Бобка.
– Стойте, а это что? – произнес шепотом Юрик.
Его зоркие глаза отыскали в углу небольшое гнездышко, свитое под балкой, и в нем четырех еще не оперившихся птенчиков-голубков, пищавших на разные голоса.
– Ах, прелесть! – вскричал, всплеснув ручонками, Бобка. – Возьмем их к себе в детскую непременно.
– И будем их кормить молоком, – подхватил Сережа.
– И глуп же ты, Сережа! – насмешливо произнес Юрик. – А еще старшим называешься. Ну где же это видано, чтобы голуби, как котята, молоко пили?
Сережа сконфузился.
– Возьмем их с собою! – тянул Бобка и протягивал ручонки к гнездышку.
– Оставь, я сам! – оттолкнув его, проговорил своим резким голосом Юрик, и бросившись ничком на ворох соломы, он в свою очередь потянулся рукою за гнездом.
Тут произошло нечто совсем неожиданное. Ворох соломы зашевелился, словно живой, под Юриком, и из-под него высунулась белобрысая головенка с потешными пышными вихрами и маленьким носом, торчавшим на детской грязной рожице в виде пуговицы.
– Не трожь голубей, тебе говорят! – произнес вихрастый мальчик. – Голуби мои, и худо тебе будет, коли что ежели…
– Вот тебе раз! – протянул изумленный Юрик, в то время как Бобка со страхом попятился к двери. – Вы из каких же будете, господин хороший, и чего же вы бранитесь, с позволения сказать?
Вихры отчаянно зашевелились, и нос-пуговица окончательно вылез из-под соломы. Обладатель этого носа оказался небольшим пузатым босым человечком в грязной, заплатанной в нескольких местах рубашонке. У него было какое-то задорное и в то же время недоумевающее выражение лица.
– Кто ты такой? – спросил Юрик, удивленно глядя на этого курносого и вихрастого мальчугана.
– Кто? Я-то? – переспросил мальчуган.
– Ты-то!
– Я-то – Митька! А вот ты-то кто будешь? – произнес далеко не миролюбивым тоном курносый человечек.
– А я – Юрик, – отвечал маленький барчук, с трудом удерживаясь от смеха при виде этой забавно воинственной рожицы. – А это Сережа, – указал он на старшего брата, – а этот – Бобка, – протянул он палец в направлении рыженького мальчика, забившегося от страха в уголок.
– Бобка… имя-то словно собачье! – протянул с глупой усмешкой пузатенький Митька и вдруг снова неожиданно рассердился: – А пошто вы, ровно воры, в мою голубятню забрались?
– А пошто ты, как разбойник, в соломе спрятался? – передразнивая его, спросил Юрик.
– Боялся я! Тетка Аксинья меня била, шибко била… Велела коров пасти, а я убег.
– Зачем же ты убег? – спросил Юрик.
– А тебе што за дело?
И Митька воинственно выпрямился и даже сжал в кулаки свои грязные ручонки. Но как раз в эту минуту раздался пронзительный крик внизу:
– Митька-а! Митька-а! Куда ты провалился?
– Ахти, беда мне! – вскричал Митька и снова нырнул в солому. – Прибьет она меня, прибьет беспричинно. У нее первое дело – за вихры таскать.
– А ты не бойся. Мы тебя не дадим в обиду, – успокоил его Юрик.
– Это кто? Ты-то?
– Да хоть бы и я!
– Во! Так она на тебя и посмотрит.
– Батюшки! Да она сюда идет, – прошептал испуганно Сережа.
– Беда, беда! – вскричал Митька и с головой ушел в свою солому.
Действительно, ступени скрипели под тяжестью Аксиньи, и не успели мальчики переглянуться между собою, как ее тучная фигура показалась на пороге мезонина.
– Ну, полюбовались на голубков, барчата! – произнесла она вкрадчивыми певучим голосом, каким обыкновенно говорят простолюдинки, когда желают показаться ласковыми и добрыми. – Голубки-то улетели.
– Да, – произнес лукаво Юрик, искоса поглядывая на чуть шевелившуюся в углу кучу соломы, – и Митька ваш улетел вместе с ними.
– Митька? Да нешто вы его знаете?
И, не дожидаясь ответа, Аксинья стала жаловаться на Митьку: и лентяй-то он, и грубиян, и разбойник, совсем он от рук отбился и сладу с ним никакого…
А курносая рожица в это время выглядывала из своего убежища под соломой и корчила такие уморительные гримасы, что три мальчика едва могли удержаться от смеха.
– Митька ваш племянник? – спросил Юрик толстую Аксинью.
– И-и… какой он мне племянник, детушки! Просто он сирота бездомная, и приняла я его к себе по своей доброте, а он, заместо того чтобы помочь мне в чем по хозяйству, только проказничает. Невмоготу мне с ним!
И, говоря это, толстая Аксинья, раньше чем кто-либо из детей мог предвидеть это, тяжело уселась на кучу соломы, под которой притаился злополучный Митька. Уселась и тотчас же вскочила на ноги как ужаленная. Глаза ее, выпученные и испуганные, стали совсем круглые от страха, рот широко раскрылся.
– Разбойники! – завопила на весь двор и даже на весь хутор Аксинья. – Разбойники, режут! Караул! – и со всех ног бросилась вон из мезонина, оставив в голубятне трех громко хохочущих мальчуганов.
– Ну, таперича держись! – вскричал, вылезая из своей соломенной засады, Митька. – Коли узнает, што это я ее испужал – прибьет меня… как Бог свят – прибьет!
И прежде чем мальчуганы успели опомниться, он кубарем слетел с лестницы, и через минуту его потешную маленькую фигурку можно было видеть бегущею по полю от хутора к лесу.
Мальчики перестали смеяться и искренно пожалели сироту-Митьку, которому, должно быть, несладко жилось у его сердитой названой тетки. Потом они занялись птенчиками. Они решили оставить маленьких голубков в голубятне и навещать их как можно чаще, а заодно навещать и Митьку, успевшего сильно заинтересовать детей Волгиных.
ГЛАВА 2
Старший лесничий и его внучка. Юркино слово. В лесу. Митькины страхи. Снова фея Мая
На балконе небольшого лесного домика сидит старый седой господин в темном халате и круглой шапочке на голове. Старик весь погрузился в чтение газеты. А кругом него глухо шепчут старые ели, стройные березки и трепещущие осины… Солнце настойчиво проникает сквозь кружево листвы и нежными лучами ласкает старика. В этом густом, вечно что-то шепчущем лесу так хорошо и уютно! И маленький лесной дом кажется какой-то хорошенькой игрушкой среди громадного старого леса, в его густой, непроходимой чаще. А на опушке этого леса стоит большой княжеский дом. Его почти не видно сквозь стволы часто разросшихся деревьев, и он стоит одинокий, уже чуточку развалившийся, точно безмолвный сторож старого леса.
Старик сложил газету и задумался. Мало-помалу сон подкрался к нему, и он забылся дремотой, уронил голову на грудь.
Но недолго пришлось спать обитателю лесного домика. Невдалеке, в чаще молодого ельника, послышалась звонкая песенка:
Я эльфа лесная,
Я чащи дитя,
Веселая Мая,
Малюточка я!
И большой лист влажного от росы папоротника упал на колени спящего.
Старик открыл глаза и улыбнулся.
– Это ты, Мая? Ты, моя плутовка?
Маленькие елочки быстро раздвинулись под чьей-то рукой, и то же странное кудрявое и смеющееся существо, появление которого так удивило Лидочку Волгину в саду на хуторе, с хохотом выскочило из чащи ельника и повисло на груди старика.
– Мая! Шалунья дорогая! Маленькая фея! Что скажешь новенького?
– Твоя фея, дедушка, – зазвучал голосок девочки, – принесла тебе ворох новостей, и нехороших новостей, дедушка! – добавила она, надув свои губки.
– Какие же новости принесла ты мне, дитя?
– «Они» приехали, дедушка!
– Ты была на хуторе, Мая?
– Увы! Да, дедушка! Я была на нашем хуторке, который теперь стал не наш. Ах, дедушка! – всплеснув руками, произнесла девочка. – Зачем они приехали! И зачем князь продал наш хуторок?
– Мая, Мая, разве хутор этот был наш когда-нибудь?
– Ах, все равно, ты управлял им, дедушка, и я его считала как бы своим. А теперь туда приехали чужие дети. Они бегают по нашему саду, рвут цветы, которые посадил ты, дедушка. Ездят на наших лошадях, кормят голубков, моих голубков, которых я так любила кормить…
– Ты познакомилась с ними, Мая?
– Нет, я не хочу с ними знакомиться. Они злые, гадкие дети! Они живут на нашем хуторе я их терпеть не могу за это!
– Мая! Мая! Стыдись!
– Я видела, впрочем, одну больную девочку в саду. Она – слепая и, кажется, приняла меня за фею…
– И ты можешь не любить слепую, обиженную судьбою девочку? Да разве у моей феи Май такое недоброе сердечко? – с укором спросил свою любимицу дед.
– Ах, дедушка! – смущенно произнесла она и скрыла покрасневшее личико на груди старого деда.
Мая не солгала Лидочке Волгиной, сказав, что ее зовут феей Маей.
Когда маленькая сиротка – внучка старого лесничего и управляющего бывшего княжеского хутора, приобретенного теперь Волгиным была совсем крошкой, она не могла выговаривать своего имени «Маня» и называла себя Мая. Потом, когда девочка подросла, это имя так и осталось за нею.
Мая Лер неспроста называла себя феей. Когда звонкий, серебристый голосок девочки раздавался в чаще леса, ее дедушка, Дмитрий Иванович Лер, княжеский управляющий, говорил своему старому слуге Антону: «Точно маленькая фея поет в лесу». И дедушка и Антон с тех пор и прозвали Маю феей.
Маленькая Мая, как только начинала помнить себя, жила на хуторе у дедушки до тех пор, пока князь не продал хутора и не перевел Дмитрия Ивановича в лесной домик, назначив его управляющим своих лесных поместий. Мая, всей душой любившая хутор, была в отчаянии. Как и многие маленькие дети, она перенесла свой гнев на совершенно неповинных людей: на нового помещика Волгина, купившего их хутор, и на его детей.
Особенно Мая невзлюбила ребятишек Волгиных, занявших, как ей казалось, ее место на хуторе. Эти дети казались ей настоящими виновниками ее несчастия.
Но когда она встретила сегодня в саду бледную слепую девочку, сердечко Май забило тревогу. Ей было жаль несчастной слепой и в то же время она не хотела признаться в этом дедушке. Но Мая знала, что, помимо слепой дочери, у Волгина было еще три мальчика, и на них-то преимущественно она и перенесла свой гнев.
– Гадкие мальчишки! – ворчала про себя девочка. – Терпеть их не могу!
Дедушка не останавливал своей внучки. Он знал, что, когда на Маю нападали минуты каприза, лучшебыло оставлять ее в покое.
И Мая расположилась было как следует покапризничать, но внезапное появление на балконе Митьки разом прервало ее настроение.
– Ну что? – так и бросилась она ему навстречу.
– Што-што?
– Да как у вас?
– Дерется!
– Кто дерется?
– Да тетка Аксинья дерется!
– Ах, ты все про свое… Ну что, приехали?
– Известно, приехали!
– Много их?
– Не считал. А видать – много. Перво-наперво барин, потом мальчонков трое. Шустрые! На голубятню забрались. Меня в соломе отыскали. Я в солому схоронился, а она за вихры меня.
– Кто она? Голубятня?
– Не. Тетка Аксинья меня за вихры. Я оттелева шасть – и сюды. Уж я бег, бег, бег и к тебе сюды прибег.
– Слушай, Митька, знают они, что у моего дедушки есть внучка? – делая таинственную рожицу, спросила Мая.
– Не… откедова им знать-то?..
– Ну так ты ничего не говори про меня. Слышишь?
– Ладно!
– Уж очень мне над ними хочется потешиться. Дедушка, можно? – в одну минуту вспрыгивая на колени деда, спросила Мая.
– Только помни, стрекоза, шалить можно, но чтобы злых шуток не было.
– Не будет, деда, не будет! Только, откровенно говоря, я их терпеть не могу!
– Ай-ай-ай, Мая! Чем же виноваты дети, да чем же виноват и сам Волгин, что князь продал им свой хутор? Ведь не им бы продал, так другие бы купили, рассуди-ка сама, моя умница!
Но умница не хотела принять совета дедушки. Ей было не до рассуждений. Схватив Митьку за руку, она бегом сбежала с ним с балкона, и скоро ее звонкий голосок, распевающий веселую песенку, донесся до слуха деда:
Я эльфа лесная,
Я чащи дитя,
Веселая Мая,
Малюточка я!
* * *
Прошла неделя со дня приезда семейства Волгиных на хутор. Эта неделя показалась детям каким-то сплошным и радостным сном. С каждым днем они находили все новые и новые прелести в своей деревенской жизни.
Даже бледная слепая Лидочка – и та чувствовала себя гораздо лучше, нежели в городе или на даче. Целыми днями просиживала она в саду, греясь на солнышке, вдыхая аромат цветов, росших в изобилии на клумбах и куртинах, и прислушиваясь к пению птичек. Она смутно желала снова услышать серебристый голосок и звонкий смех странной девочки, называвшей себя феей. Но девочка не появлялась больше, и маленькая слепая потеряла всякую надежду увидеть ее.
Сергей, Юрик и Бобка гораздо веселее, нежели их сестра, проводили время.
Они сдружились с Митькой, купались, играли вместе и сообща занимались голубями. Митька пришелся им по вкусу. Это был расторопный и ловкий малый, хотя немного глуповатый, но глупость Митьки скорее смешила, нежели сердила их. А наигравшись вдоволь за день с барчатами, под вечер Митька бежал в лесной дом с целым запасом новостей для Май.
Мая и Митька до приезда Волгиных постоянно играли вместе, живя по соседству друг с другом, и умненькая Мая сумела подчинить себе простоватого Митьку и заставлять его все делать по-своему.
И теперь Митька исполнял все желания своей бывшей госпожи.
– А вы не видели княжеского дома? Хотите его осмотреть со мною? – предложил как-то Юрий Денисович мальчикам.
– Ах, да! Вот славно! Непременно возьми нас с собой, папа! – закричали дети, прыгая и тормоша отца во все стороны.
– Ну вот и отлично, – весело проговорил Юрий Денисович, – мне княжеский лесничий прислал любезное предложение осмотреть большой дом. Завтра и отправимся туда.
– Ну, и отправляйтесь с Богом, а мы хоть с Лидочкой отдохнем как следует без наших головорезов! – обрадовалась нянюшка, которой порядочно-таки надоели шум и беготня трех мальчуганов.
– А сейчас мы в лес пойдем! Можно нам в лес, папа? – вскричал Юрик.
– Поздно в лес идти, тем более что я не могу сопровождать вас сегодня: мне надо еще проверить хозяйские книги. А одних вас страшно пустить, – ответил отец.
– Ах нет, совсем не страшно, папочка, с нами пойдет Митька. Он всякий уголок в лесу знает! – приставал к отцу Юрик.
– Ну, если знает – идите с Богом! Только смотрите, к ужину назад, – предупредил детей Юрий Денисович. – Ты, Сергей, старший и возьми на себя ответственность за братьев. Смотрите, будьте на опушке, а в лес не углубляйтесь… чтобы я был спокоен.
– Будь покоен, папа, я тебе даю слово, что мы дальше опушки не пойдем и к ужину будем дома! – серьезным тоном, как взрослый, произнес Юрик.
– Ну, Юрка, смотри, – улыбнулся Волгин, – не давши слова, крепись, а давши – держись.
– Буду держаться, папочка, – весело вскричал Юрка и быстро скомандовал (Юрка всегда любил командовать): – Ну, стройся! Оборот налево, шагом марш!
И вся команда, состоящая из четверых мальчуганов, с босоногим Митькой во главе, зашагала к лесу.
* * *
На опушке леса было хорошо и прохладно. Мальчики с наслаждением принялись прыгать и играть под тенью громадных елей и густолиственных берез. Митька ловил Бобку, Бобка улепетывал от Митьки, поминутно радостно взвизгивая. Юрка и Сережа влезали на деревья и оттуда любовались видом старого княжеского дома, который находился в версте от опушки и казался огненным в вечернем освещении заходящего солнца.
Но Бобка был еще слишком мал, чтобы находить прелесть в красоте природы, а Митька был слишком глуп для этого, и потому они продолжали бегать и возиться на опушке. И вдруг, догоняя Митьку, Бобка увидел прелестный беленький цветочек, росший в стороне от опушки.
В одну минуту мальчик был подле цветка и сорвал его. Но тут на пути Бобке показался другой цветочек, еще лучше прежнего, и Бобка во всю прыть бросился к нему; за ним помчался Митька, сверкая своими грязными пятками.
– Борис! – крикнул Юрик, взгромоздившийся было на высокую ель. – Не смей убегать от опушки! Или ты забыл, что сказал папа?
Бобка вовсе и не думал забывать того, что говорил папа, но белые цветочки были слишком заманчивы, чтобы он мог удержаться от соблазна их сорвать и составить из них хорошенький букетик, и к тому же с ним был Митька, а с Митькой Бобка ничуть не боялся заблудиться.
Перебегая от цветка к цветку, оба мальчика незаметно углубились в чащу леса и наконец очутились среди высоких исполинов-елей, протягивающих к ним свои мохнатые ветки.
– Мы не заблудимся, Митька? – тревожно обратился Бобка к своему новому приятелю.
– Во! Што мне, впервые, што ли? Я весь этот лес вдоль и поперек знаю! – хвастливо проговорил Митька. – Вот только разве, когда «он» загудит, тогда уж больно страшно!
– Кто «он»? – спросил шепотом Бобка, и глаза у него расширились и стали круглыми от страха.
– Да «он» – леший. Во страху-то бывает, как он гудеть зачнет на весь лес!
– А папа и Лидочка говорят, что леших не бывает на свете, – произнес храбро Бобка.
– Во! – по своему обыкновению произнес Митька. – И русалок, скажешь, не бывает, и домового?
– Нет, не бывает. И папа, и Лидочка говорят, что не бывает.
– Глупы, оттого и говорят. А кто, как не «он», в лесу гудит? А иной раз наши бабы за хворостом пойдут в лес зимою, а «он»: гу-гу-гу-гу – так и зайдется.
– Так это ветер, – нерешительно произнес Бобка, невольно поддаваясь уверенному тону Митьки.
– Во, ветер! Сам-то ты ветер! Такой большой вырос, а про лешего не знаешь. И чему только эти господа детей своих учат! – и Митька, возмущенный невежеством барчонка, даже сплюнул в сторону.
– Глупости ты говоришь! Никаких леших нет! Врешь ты все! – с дрожью в голосе произнес Бобка.
– Ан есть!
– Нет! Нет! Нет!
– Есть! Есть! Есть!
– Ну, коли есть, так я с тобой и разговаривать не стану! – рассердился Бобка.
– Эва, напугал! А я тебя одного в лесу кину, коли што. Тебя и съест леший.
– Не смеешь! – вскричал Бобка, и даже слезы навернулись на его синие глазки.
– Не смею? Я-то? А вот увидишь!
И прежде чем Бобка мог произнести хотя одно слово, Митька со всех ног кинулся бежать от него, и через минуту-другую его маленькая фигурка исчезла в чаще деревьев.
– Митька! Митька! Гадкий! Злой! Противный! – кричал Бобка. – Вернись! Я папе пожалуюсь. Тебе достанется, Митька!
Но Митьки и след простыл. Тогда, испуганный своим одиночеством в лесу, Бобка стал звать братьев плаксивым голосом:
– Юрик! Сережа! Сережа! Подите сюда!
Но – увы! – никто не откликался. Должно быть, мальчик, незаметно переходя от цветка к цветку, слишком далеко отошел от опушки.
Солнце между тем уже село. Его прощальные лучи потухли за верхушками мохнатых елей. Легкий, прохладный ветерок подул с севера. В лесу стало холоднее и темнее.
Бобка начал трусить. Он пошел наугад по вьющейся тропинке; потом сперва повернул налево, затем направо и зашел, наконец, в такую чащу, из которой, казалось, никуда нельзя было выбраться. Тут Бобка бросился на траву и горько заплакал.
