Лилия Михайловна Кузнецова
Химия жизни
Кислянка
Кислянку я вспоминаю с удовольствием и даже ностальгией. Ах, какое красивое детство у нас было! Деревня для детей – это хорошее воспитание и здоровье на всю жизнь. Вокруг сплошная красота лесостепной зоны – лес, река, болотца, перелески, дикие цветы, ягоды, грибы.
Зимой белый снег, блестящий наст на сугробах, тихий снегопад, ходьба на лыжах в тихую погоду, но иногда метель и завывающая вьюга. В метель и непогоду я всегда испытывала необыкновенный покой, чувствуя защиту стен дома.
Весной – таяние снега, ледоход на реке. На мост через речку сбегается ребятня, да и взрослые тянутся посмотреть, как вскрывается лёд, ломаются льдины, налезают одна на другую. Почему-то это зрелище повсеместно вызывает большой интерес и ажиотаж.
Манжетка удерживает наиболее крупные капли росы
А дальше появляется первая трава, предвкушение того, что скоро можно будет бегать по ней бо сиком. Это такое удовольствие. Ноги часто травмировались – ушибы, царапины, занозы. И всё же мы стремились поскорее снять обувь.
Весной с неба вдруг за звучит нежная песня журавлей, клином летящих с юга на родину. Осенью они снова полетят и будут курлыкать свою нежно-печальную песню.
Летом, ранним утром – росы, переливающиеся радужными блёстками, щебет птиц, запахи травы, цветов, радость от каждого вновь расцветшего цветка, и какая-то невероятная степень свободы.
А осень! Ах, эта осень-волшебница! Багрец и золото, тихий шелест падающих листьев, тёмно-синие холодеющие небеса, а потом низкие свинцовые тучи и ожидание белизны зимы.
Кислянка расположилась на левом берегу речки Чёрной, которая воробью по колено. Речка впадает в Уй, та в Тобол – приток Оби. И текут наши воды в могучий Северный Ледовитый океан.
Мы купались в речке летом. А на берегу среди берёз устанавливали качели. Молодёжь собиралась на гулянья и каталась на качелях. Качали и нас, малышню.
Наша малышовая компания состояла из Люды и Майи – дочерей директора школы, эвакуированных Шурейки и Гены Кулагиных, Славы и Люси Выползовых, Славы Калитина, племянника учительницы географии Анастасии Макаровны Кузнецовой. Были ещё Геля и Эрнст – племянники Гильды Христиановны – учительницы немецкого языка. Её брат – отец этих детей – был на фронте. Матери, видимо, у них не было.
Верховодили мальчики постарше: Шурка Улитин, сын школьного конюха, и его двоюродный брат Саша. У Саши был хороший голос, и он участвовал в художественной самодеятельности.
Собирались мы играть в войну, но чаще – в лапту. Я очень любила эту чудную русскую игру.
На правом берегу расположился посёлок ШКМ – школы колхозной молодёжи. Он состоял из деревянных домов школьных корпусов и квартир учителей. Самую большую постройку занимало главное здание школы. Там была учительская, несколько классных комнат и зал со сценой – главное место школьных развлечений.
Коллектив Кислянской школы. Анна Кузьминична Неезжалая – моя мамуся – сидит слева. В центре этого ряда в чёрном платье – директор школы Ольга Ивановна Полянская. Над ней наполовину закрытое лицо Антонины Михайловны Лой – моей учительницы. Рядом улыбающееся лицо Татьяны Ивановны. Стоят Анастасия Макаровна Кузнецова – жена старшего брата папы, Николая Гавриловича Кузнецова. В середине Мария Кондратьевна – художница. Справа Гильда Христиановна – учительница немецкого языка. Не всех учителей я помню, не все фамилии остались в моей памяти
Нам выделили маленький домик на краю посёлка. За ним – огороды учительских семей, большая поляна, дальше болотце и лес. Лес справа, по-над рекой, лес слева, лес сзади. Берёзы и осины, которые отсвечивали осенью золотом и багрецом, отчего посёлок ШКМ озарялся мягким, ласковым светом.
Сам домик – шедевр деревянного зодчества: небольшой пятистенок с террасой. Терраса ограждена резной балюстрадой, под крышей террасы и всего дома тоже резьба. Резные наличники на окнах. Мы с сестрой считаем, что наше эстетическое воспитание началось с дивной кислянской природы и нашего маленького домика.
Сначала было трудно. В деревне нужны запасы муки, картошки, других овощей. Нужна скотина, чтобы было молоко и молочные продукты. Нужны куры на мясо и для яиц. У нас, приехавших в зиму, ничего этого не было. По-моему, мы получали хлебный паёк на каждого члена семьи. Остальное приходилось покупать у людей. Я не помню, чтобы в Кислянке был продуктовый магазин. Жители с неохотой продавали продукты, ведь деньги им не были нужны – у каждого своё хозяйство. Мамуся стала вышивать и обвязывать кружевами носовые платочки – и обменивать на продукты. Украинок с детства учили вязать и вышивать, это искусство нас и кормило. Потом ей стали поступать заказы на вышивку блузок. Кормились кое-как первую зиму. Весной нам выделили огород. Мы посадили помидоры, огурцы, другие овощи, картошку, развели кур.
Но урожай оказался невелик, видимо, выделенная заброшенная земля было не очень плодородной. Мама каждое утро варила картошку, делала пюре, потом запекала в русской печке на большой сковороде. Это было очень вкусно. Ещё она варила затируху. Мне она тоже нравилась. Это заваренная на кипятке мука. После войны я просила маму сварить затируху. Она утверждала, что есть её я не буду. Но как-то всё же сварила, правда, на молоке. И я не стала есть это блюдо. Эта баланда только с голодухи казалась вкусной.
А вот чего я не любила – так это хлеб с рыжиком. Хлеб пекла мама в русской печке. К муке всегда добавлялось ещё что-нибудь. Когда чистили картошку, то не выбрасывали очистки, сушили, потом перетирали и добавляли в муку. Но такой хлеб был вполне терпимым. А вот с рыжиком мне совершенно не нравился. Мама ходила в поле, собирала зёрна рыжика. Это такое растение из семейства крестоцветных, как горчица, кольза[2], турнепс. Созревшие коробочки содержали мелкие рыжие зёрнышки. Вот их мама добавляла в муку. Я говорила: «Скорей бы кончилась война, чтобы не было хлеба с рыжиком».
Мамуся со мной и Аллочкой
Ещё одним промыслом мамы был сбор колосков. Осенью после уборки урожая на поле оставались колоски. Люди выходили в поле их собирать. Промысел этот был опасным. Кто придумал запрещать собирать колоски? Ведь они всё равно гнили под снегом. Но как бы то ни было, людей гоняли. Кого ловили, могли посадить. Люди всё равно ходили собирать колоски: какое-никакое, но подспорье в голод.
Когда завели кур, настал мой черёд вносить свою лепту в семейный труд. Моя обязанность была такая: стеречь цып лят. Постоянно приле тал коршун и норовил унести цып лёнка. Когда курочки подросли, появилась ещё одна обязанность: стеречь огурцы, чтобы они их не поклевали.
Однажды я заигралась, забыла про кур и огурцы. Куры обрадовались, поклевали огурцы. Мамуся пришла из школы и обнаружила потраву. Очень расстроилась и ударила меня по лицу. Не сильно, но как-то неловко, и из носа потекла кровь. Её можно было понять: огурцы – это еда, которой было не так много.
Этот эпизод я запомнила. Но ещё сильнее его помнила мамуся. Незадолго до смерти она призналась, что всю жизнь чувствует вину передо мной за тот случай. Мне и сейчас жалко её до слёз за это чувство вины.
Вот такие мы, матери. Воспитание детей – дело сложное, требует порой и наказания. Но как потом мать переживает – больше, чем наказанный ребёнок. Тогда я успокоила мою мамусеньку, сказала, что понимаю справедливость наказания и никогда не обижалась. Ведь мне семья дала поручение, а я его не выполнила. А было мне пять лет.
В мои обязанности входило следить за Аллочкой. Это воспитало во мне многие черты характера. Я считаю, что стала известным педагогом благодаря Аллочке. К лету она начала вставать на ножки, но ещё не ходила. Я брала её за ручки и водила по террасе, выговаривая ей, почему это она не может ходить сама. Вон Светочка у Выползовых уже ходит. Я не догадывалась, что Аллочка так мала, что не понимает моих нотаций. Ей не было и года.
Мы часто с ней оставались одни дома, особенно летом. Мама Василиса с мамусей уходили на далёкий огород прополоть, окучить картошку, потом выкопать и привезти. Бояться я не имела права. Если бы я забоялась, стала бы бояться и Аллочка. Чтобы её отвлечь, я придумывала разные игры. Мы собирали цветы, и я вязала из них плети, а потом мастерила украшения на головку, ручки, шейку. На чердаке нашего дома лежали старые исписанные школьные тетради. Видимо, те учителя, которые раньше здесь жили, складывали их для какой-то надобности. Я их использовала в других целях: вырывала сдвоенные листы, нарезала бахромой и делала юбочки, воротники, скалывая листы тонкими веточками. В них наряжала свою сестричку.
Помню, как однажды мы долго ждали маму и мамусю, и Аллочка стала беспокоиться. Тогда я взяла палочку, приложила к уху и стала «звонить»: «Алло, огород? Позовите мамусю…» И так сочиняла разговор, чтобы успокоить сестричку. Как оказалось, у телеги, на которой везли картошку, сломалось колесо. Бедные мои женщины, не представляю, как они вышли из положения.
Без мужчин тяжело в таких случаях, да ещё и страшно за маленьких детей. Стасик к тому времени уже был призван в армию.
Стасик после окончания седьмого класса работал в МТС[3] электриком. Руки у него были золотые. Он и на токарном станке умел, и на слесарном. У меня хранится скалка, которую он выточил для мамы, и молоток, который тоже смастерил сам.
Стасик – танкист
В 1943 году его призвали в армию и отправили в Курган в танковое училище. Учился он там целый год. Ездили к нему и мама, и мамуся. Дорога была нелёгкая.
Как добирались до Кургана, я не знаю. Обе рассказывали, что учился Стасик успешно. Его хотели оставить при училище инструктором. Начальник училища просил маму, чтобы она уговорила его остаться: толковых инструкторов не хватало. Но он рвался на фронт, мстить за брата Анатолия, которого боготворил. В Нижнем Тагиле он получил танк и отправился по назначению в Восточную Пруссию. Воевал недолго, но успел отличиться в боях. Написал заявление в партию, которое рассмотрели на комсомольском собрании и рекомендовали в партию. На заявлении стоит резолюция от 18 января 1945 года. А девятнадцатого января он погиб. Был убит командир его танка, Стасик его заменил, успел подбить вражеский танк. Но вражеский снаряд угодил в него самого. Теперь в музее Калининграда среди экспонатов выставлен его окровавленный комсомольский билет и заявление: «Прошу считать меня коммунистом».
Стасик в Восточной Пруссии
Боль моя, Стасик, боль моя на всю жизнь. Боль за маму. Как она убивалась, получив похоронку! Как билась головой об стенку. Это нельзя забыть.
В 1944 году я пошла в первый класс. Как-то тёплым летним днём я играла перед нашим домиком. Учительница первая моя Антонина Михайловна подошла ко мне и спросила, собираюсь ли я идти в школу. Я ответила утвердительно.
– Тогда я записываю тебя в первый класс, – сказала она.
Я обрадовалась. Ведь старшие мои подружки – Майя Полянская и Шурейка Кулагина – уже окончили первый класс. А мальчики Слава Выползов и Слава Калитин учились во втором классе. Я, Люда Полянская и Люся Выползова теперь были записаны в школу. Было ощущение, что начинается неведомая интересная жизнь, которую мы наблюдали со стороны, а теперь включались в неё.
Антонина Михайловна была строгой и спокойной. Я не помню, чтобы она усмиряла нас криком или раздражалась. Дисциплина как-то сама собой устанавливалась.
Она рассадила нас по партам. Меня на первую парту, как самую маленькую. Моей соседкой оказалась Юля, еврейская девочка, которая ехала в эвакуацию с нами и про которую я уже говорила. Она была тоже очень маленькой и, кажется, патологически неразвитой. Помню, как она говорила «а я напишу шышнадцать» в ответ на задание написать какую-либо букву. Писать она научиться не могла. У неё получались волнистые линии по диагонали. Антонина Михайловна никогда не журила её, была терпеливой. Видимо, понимала, что ей не поможешь, а девать эту девочку бедной матери некуда. В школе она была хоть как-то пристроена.
Юля жила только с мамой. Других родственников у них не было. Маме Юли, видимо, было чрезвычайно трудно. Она была какой-то очень неприспособленной. Я помню, как она ходила и собирала милостыню. На ней было чёрное пальто, а под пальто ничего. Она распахивала пальто и показывала наготу, вызывая жалость и неловкость.
В ту пору многим жилось трудно. Нищие были не редкостью. Ходили и дети, прося милостыню. Наверное, многим жилось ещё хуже, чем нам. Но тем не менее ни мамуся, ни мама никому не отказывали в куске хлеба. Сочувствие в народе было неизбывным.
Ольга Ивановна – директор школы – даже приютила нищую бабушку. Ольга Ивановна жила с двумя девочками. Люда была моей ровесницей, а Майя на год старше. Ольге Ивановне некому было помочь, как помогала мамусе мама. В каждой семье были бабушки. Вот Ольга Ивановна и пригласила к себе нищенку. Эта бабушка была полуслепой. Но слепоту её вылечила одна из школьных техничек, она умела языком вытаскивать из глаз соринки. У бабушки в глазу оказалась волосинка, техничка вытащила её, и бабушка прозрела. Она стала в семье Ольги Ивановны надёжной помощницей, а девочки обрели бабушку. Бабушка для детей – это всегда счастье.
Читать я умела с пяти лет. Чтением развлекала Аллочку, не осознавая, что она слишком мала, чтобы понимать то, что я ей читала. Моей любимой книжкой была «Что я видел» Бориса Житкова. Это мои ранние университеты.
А вот письмо мне давалось трудно. Ручки перьевые, с пера часто капали чернила. Чернильницы-непроливайки носили с собой. Я часто капала чернилами на тетрадь, и писание моё выглядело грязно. Да и себя я умудрялась испачкать чернилами. Аллочка вспоминает, что она жалела меня, когда я возвращалась из школы, измазанная чернилами: снова предстоят нотации.
Хорошо я успевала на пении. Неезжалые, то есть семейство прадеда Луки, было голосистым. Замечательные голоса были у Фионы, сестры деда Кузьмы, и её дочерей. Замечательным голосом обладала мамуся. У нас с Аллочкой голоса получились слабые, но приятные. Мамуся научила нас правильно петь. Она пела профессионально, ведь в Нежинском пединституте всех будущих учителей учили музыке. Вот и нас она научила правильно петь. Так, что уже во взрослом возрасте врач-отоларинголог определил, что у меня поставленный голос. Это стало для меня неожиданностью, как для Журдена тот факт, что он говорил прозой.
Мамуся руководила школьной художественной самодеятельностью. И хор был, и танцы разучивали. И концерты устраивали. А на Новый 1944 год устроили даже весёлый маскарад.
Самая потрясающая традиция в школе – это хороводы. Ежедневно на большой перемене все ученики от первого до седьмого класса собирались в зале и водили хороводы. Становились в круг, брались за руки, шли по кругу и пели песню по заказу того, кто стоял в круге. Потом стоящий в круге что-нибудь исполнял, чаще танец. Исполнив номер, выбирал следующего в круг. И снова новая песня. Песни народ умудрялся учить по радио слёту. Только появлялась новая песня, как она уже звучала в нашем хороводе. «Землянка», «Огонёк», «Тёмная ночь», «Ой, туманы», «Смуглянка», «Вечер на рейде»…
Мы, ученики школы, получали хорошее музыкальное образование на практике. Я мечтаю о том, чтобы в каждой школе было такое непроизвольное обучение музыке, тем более что сейчас техника позволяет легко это организовать. Музыка должна встречать школьников утром, звучать на переменах. Музыка укрепляет связь правого и левого полушарий мозга, способствуя развитию детей. Музыка возвышает душу.
Я с раннего детства любила петь. При поступлении в первый класс на школьном концерте я пела со сцены песню Блантера «Расшумелся ковыль». Исполняя песни, я мало вдумывалась в слова. Однажды напевала одну патриотическую песню, в которой были слова: «На врага, за Родину, вперёд!» У меня перепутались предлоги, и я выпевала: «За врага, на Родину, вперёд!» Мамуся услышала эти ужасные слова и сказала, что за такое её посадят в каталажку.
Летом наши учительницы трудились не меньше чем в учебном году. Нужно было заготовить дрова на зиму и отремонтировать школьные здания.
В лесу школе выделялась делянка. Наши хрупкие нежные учительницы валили деревья, вывозили их на подводе, запряжённой школьными лошадьми, пилили брёвна, а потом кололи на поленья. Сколько труда приходилось затратить, чтобы заготовить дрова на все классы на всю зиму. В школе мы никогда не мёрзли.
Когда в бардаке перестройки и распада СССР жители разных республик мёрзли, я удивлялась беспомощности людей, вспоминая свою тёплую школу. В войну, в трудное время, без мужчин, слабыми женскими силами в школе и домах сохранялось тепло.
Кроме заботы о тепле, была обязанность проводить ремонт. Все классные комнаты белили, а под потолком рисовали цветы. Учительница рисования изготовляла трафареты с узорами. По этим трафаретам рисовали цветы и листья, в каждом классе свои.
В войну школьные принадлежности были редкостью. Мы не имели цветных карандашей, красок, даже простой карандаш нечасто можно было найти. И цветы под потолком рисовали соком растений.
Наш народ непобедим. Никакой силой его не сломить. Он выживает в любых условиях, проявляя изобретательность, смекалку, силу духа.
Моя мамуся проявляла изобретательность и в педагогической деятельности. При проведении контрольных и самостоятельных работ нужно было дать каждому ученику отдельное задание. В мирное время билеты с заданиями можно писать на полосках бумаги. Я в своей практике печатала билеты на машинке, а позднее на принтере. Ничего этого мамуся не имела, даже бумаги. Выручали запасы макулатуры на чердаке. Из старых книг она нарезала полоски и поверх печатного шрифта писала чернилами задания.
Война сказывалась на всех сторонах жизни. Не хватало тканей. У мамуси не было одежды, кроме старенького довоенного костюмчика. Однажды в сельский магазин привезли ткань диагональ, грубую, напоминающую брезент. Другого материала не было, пришлось шить мамусе костюм из него. На одной из фотографий школьного коллектива она в этом костюме.
Подрастала Аллочка, ей тоже требовались платьица. Одно сшили из синей наволочки, другое посчастливилось купить на базаре. В это время в деревню должен был приехать фотограф, и все готовились фотографироваться. Аллочка беспокоилась, какое платье надеть: синее или белое. Гадала-гадала и решила: одно надену, а другое на руку повешу. Это её решение осталось в семье, как милый анекдот.
Трудно было с мылом. Помню, как к соседке приехал муж после ранения на несколько дней и привёз кусок мыла. Соседка затеяла стирку. Мамуся попросила её не вы ливать мыльную воду после стирки. В этой воде она перестирала и наши вещи.
У неё износились туфли. Новые взять было негде. Опять выручил чердак. Мамуся отыскала среди хлама старые башмаки, подошву и каблуки от которых использовала, чтобы смастерить себе обувь. Где-то нашла кусок бархата, порезала на полоски и как-то приладила к подошве, каблуки тоже обтянула бархатом. Получились босоножки, и даже очень милые.
Бабушка-мама тоже проявляла чудеса смекалки. Сахар в магазин не завозили, а углеводы нам были необходимы. Мама Василиса сеяла сахарную свёклу, вываривала её, получался сироп. На нём варила варенье из диких ягод, которые сама же и собирала, в основном клубнику, реже вишню. В лесу росло много костяники, но она не годилась для варенья. Мы её ели в свежем виде, с куста.
Отправлялись целыми компаниями в ягодные места. Обычно такой поход длился весь день. Мама Василиса возвращалась под вечер с полной корзинкой.
Вот так и выживал народ. Постепенно налаживалось и наше хозяйство. Купили тёлку Зину. Когда она отелилась, стало жить гораздо легче. Появилось молоко, творог, сметана, сливки. Из сливок сбивали масло. Я тоже участвовала в этом. Мама наливала сливки в большую бутыль, и надо было её трясти, пока не взобьётся масло.
А война продолжалась. Каждый день слушали по радио известия с фронта. Сначала отмечали по карте те города, которые сдавали фашистам. Вот в газетах напечатали порт рет Зои Космодемьянской с описанием её подвига. Вот сообщалось о двадцати восьми героях-панфиловцах, краснодонских молодогвардейцах.
Женщины вязали из овечьей шерсти носки и перчатки с отдельным указательным пальцем. Собирали посылки и отсылали на фронт, чтобы солдаты не замерзали. Солдаты в ответ писали письма с благодарностями. Получала такие письма и мамуся.
Постепенно стали приходить другие известия. Фашистов остановили на подступах к Москве. Жестокая битва за Сталинград закончилась пленением гитлеровской армии. Битва на Курской дуге – опять победа. Война откатывалась обратно на запад.
Мы не получали известий о своих воинах. Не писал Стасик, не писал мой отец Антон. Где-то в середине войны получили известие о дяде Толе. Но и так было ясно, что пограничники, первыми принявшие бои с фашистами, не могли уцелеть.
А тут похоронка на Стасика. Перечитывая её снова, уже теперь, испытываю от неё ту же боль, которая со временем не улеглась, осталась, как и в те далёкие дни. Шёл уже 1945-й – последние месяцы войны. Восточная Пруссия в то время была заграницей. Вот там и погиб наш Стасик. Теперь новые враги предлагают отдать Калининград, бывший Кёнигсберг, вернуть его Германии. Эту дурь повторяет и мой племянник, забывая, что Восточная Пруссия полита кровью и нашего Стасика. Земли Восточной Пруссии – это небольшая плата за те руины, что оставили немцы после себя на нашей земле. К тому же некогда эта земля находилась во владении России, а генерал-губернатором служил отец нашего прославленного полководца – Василий Суворов.
Наша армия воевала уже не на нашей земле, освобождая страны Восточной Европы.
И вот настал день Великой Победы, такой долгожданной, такой выстраданной. Рано утром, когда ещё радиорубка не работала и репродукторы молчали, один из работников МТС, механик Бендельников, имевший радиоприёмник, пришёл в школу и объявил, что подписан документ о полной капитуляции фашистской Германии. Какое было ликование! Само это утро ликовало, сияло солнце, воздух был необыкновенно вкусный, так легко дышалось.
И я побежала домой сообщить эту весть маме Василисе, но, не добежав, разрыдалась. Я вдруг поняла, что это не только счастье, но и горе. Ведь победа пришла, но не вернётся Стасик, не приедет к своей матери дядя Толя. А было мне семь лет. И в таком возрасте я осознала то, о чём пелось много лет спустя: это праздник со слезами на глазах.