Лин Яровой
Зазеркалье
«Отец говорил, что в серебре. И в молитве, с которой достаешь иглу. Впрочем, он у меня суеверный. Как и все, кто слишком долго живёт в этой деревне… Здесь все суеверные. И сухие. Будто Роща вытягивает из них чувства. Лишает возможности видеть красоту».
«Из тебя тоже вытянула?»
Я усмехнулся, сообразив, к чему этот вопрос.
«Пожалуй, что нет. Вовремя уехал».
«Уверен?»
«Теперь уверен».
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а затем я отпустил куртку и отступил на шаг. Лида покачала головой и медленно опустила ресницы. Сделав вид, что ничего не произошло, мы пошли дальше по ночной улице.
Через пару мгновений Лида вдруг произнесла:
«И все же, каким бы ни был сухим твой отец, он отдал тебя в музыкальную школу».
«Что?»
«Ты играешь на клавишных. И, пожалуйста, не убеждай меня, что это не так. Всё равно не поверю. Пальцы тебя выдают».
«Боже, – искренне восхитился я. – Да ты ещё и наблюдательная. Может, лучше в следователи, чем во врачи?»
«Чтобы забрать твой хлеб?»
Я удивленно посмотрел на Лиду и по насмешливому взгляду понял, что она сказала это отнюдь не случайно.
«А здесь как догадалась? Тоже пальцы выдали?»
«Нет, не пальцы. Твои друзья».
Пришлось вздохнуть и смириться. Макс не оставил даже малейшего шанса сохранить ореол загадочности. Впрочем, сегодня она была и не нужна. Этим вечером хотелось быть открытым, легким, ласковым…
Лида на секунду сжала мою ладонь, и я сжал в ответ. Мы переглянулись. Улыбнулись чему-то, что одновременно пронеслось в наших мыслях.
Больше всего мне хотелось, чтобы наша прогулка никогда не заканчивалась. Чтобы мы шли так до самого леса, до реки, до песчаного пляжа. Устроившись где-нибудь на берегу, вместе бы встречали рассвет. Смотрели, как солнце поднимается над синими холмами тайги, в которой вьется тенями полоз – лесной бог, что крадёт невест и возвращается в подземное царство лишь с первым снегом. Я бы рассказывал Лиде жуткие сказки и тут же успокаивал шутками, а в какой-то момент, придвинулся бы ближе и словно между делом, обнял…
Но сердце в груди подсказывало: не сегодня. Всё будет, Андрей. Просто не сегодня.
«Пришли» – сказала Лида, развернувшись у деревянной калитки.
За её спиной в палисаднике цвели жёлтые бархатцы. Качалась и шелестела листвой черемуха. Лида стояла, чуть наклонив голову, и смотрела на меня, улыбалась лукаво – одними уголками губ.
«Значит, послезавтра уезжаешь?» – спросила она
«Взрослая жизнь зовёт».
«И куда тебя отправят?»
«Ещё не знаю. Скорее всего, на север. Следачить в городе у меня нет желания, а в здешних районах мест нет».
«Деревенский мальчик?»
«А ты городская девочка?»
«К сожалению».
«Почему к сожалению?».
«Город – не место для таких, как я».
«Каких таких?»
Лида вновь подмигнула мне. Затем задумалась на миг и поманила пальцем.
«Подойди, кое-что скажу…»
Я шагнул и в следующую секунду она поцеловала меня. Сделала это так ловко, что я растерялся на мгновение. А когда поднял руку, чтобы обнять и прижать к себе Лиду, она уже отшагнула назад и, прикусив губу, вновь посмотрела на меня с бесовским огоньком в глазах.
«Отыгралась, ведьма», – подумал я весело.
«Успехов, – сказала Лида, возвращая куртку. – Будет время, забегай. Только не сюда. Тётя у меня немного строгая, так что лучше на работу».
«Во сколько заканчиваешь?»
«Ты же будущий следователь, – улыбнулась Лида. – Узнай всё сам».
«Хорошо. Приду завтра вечером. Обещаю».
«Буду ждать, кот».
Она ушла, а я остался около её калитки, и ещё полчаса переминался с ноги на ногу, чувствуя, как внутри что-то переворачивается и расцветает. Я надеялся, что Лида выглянет в окно, помашет мне на прощание. Выкурил, наверное, треть пачки, но шторки за рамами так и не шелохнулись. И лишь потом, после свадьбы, Лида призналась, что всё это время она стояла у окна. Смотрела сквозь задернутые шторы за тем, как я не нахожу себе места, и тихо смеялась над моими попытками разглядеть что-нибудь сквозь просвет занавесок.
А тогда я об этом не догадывался. Тогда я возвращался домой по пустой деревне с чувством, будто меня ударили обухом по голове. Ещё утром я был свободным бездомным романтиком, чьи вещи умещались в один чемодан. Был цельным, ничем не связанным, и, может, болеющим изредка вечерней тоской, но теперь после этой прогулки и поцелуя меня словно разбили на тысячу зеркальных осколков, которые искрили, кружили, кололи, и сладкая тоска вперемешку со счастьем захлёстывала волнами, и звёзды на небе плясали в пьяном хороводе, и трава под ногами была мягкой и сочной, и воздух пропитан жизнью.
В ту ночь я засыпал на пуховой перине, слушая как на соседней постели храпят в стельку нарезавшиеся медсестрички. За стенкой надрывались пружины кровати, и сладко вздыхала под Максом Леночка. Мне было всё равно на этот скулёж и на все блудливые шорохи, ведь душа моя летала высоко под небом – чистая, легкая, разорванная пополам одним колдовским поцелуем. Я провалился в сон, и до рассвета мне снились тёмные вьющиеся волосы, лукавые глаза и желтые бархатцы, цветущие в палисаднике…
А на следующее утро позвонили из прокуратуры. Собеседование с генералом перенесли на день раньше, и пришлось бежать на автобус с тяжелой, похмельной головой. Я собрал вещи наспех, попрощался с Максом и ещё до обеда уехал из Рощи.
И когда вернулся неделю спустя, Лиды здесь уже не было.
***
Сигарета потухла. Я бросил окурок перед собой и затоптал ботинком.
«Засиделся, – мелькнула мысль. – Нужно идти за продуктами».
Продравшись сквозь заросли крапивы обратно за двор, я обернулся и ещё раз окинул колебинский пятистенок взглядом. «Странное всё-таки чувство. Смотришь на избу, и будто в землю проваливаешься».
Из леса налетел холодный ветер. Пробежала по телу дрожь. Вновь защекотала тревога. Прежде чем идти в посёлок, я решил, что нужно заглянуть домой – проверить всё ли хорошо с Лидой.
Она спала на диване – там же, где я её успокаивал. Лежала на боку, зажав подушку между коленями. Я осторожно сел рядом и поправил сбившийся плед. Затем погладил Лиду по голове – нежно, едва касаясь волос. Лишь бы не разбудить.
«Спи, родная, спи. Отдыхай. Я всё сделаю сам. На свете непременно есть способ победить смерть. И я найду его, обещаю».
Сердце кольнуло иглой. Совсем как тогда – под ветвями черемухи, у палисадника с желтыми бархатцами – в ночь, когда я пообещал Лиде, что приду за ней следующим вечером. Пообещал и не пришёл.
Чувство вины нахлынуло, словно нежданный ливень. Утопило душу, а затем так же быстро исчезло, оставив после себя лишь сырое чувство собственной никчемности. То самое паршивое ощущение, когда, попав под дождь, стоишь посреди улицы вымокший до нитки – жалкий и непохожий на человека.
«Возьми себя в руки, Андрей. Мечешься весь день, как подросток. На эмоциональных качелях солнышко крутишь».
Собрав остатки воли в кулак, поднялся с дивана и вышел на улицу. Но стоило шагнуть за двор, как я снова застыл у калитки. Застыл и понял, что боюсь оставлять Лиду одну. Мне мерещилось, что вот сейчас я уйду, пусть ненадолго, буду ходить по посёлку и искать кролика на ужин, а когда вернусь, Лида уже умрёт.
Пришлось зайти обратно в дом. Убедиться, что жена действительно дышит.
Затем снова вышел. Снова вернулся.
– Чёрт, – выругался еле слышно, чувствуя себя псом, привязанным к дому невидимой цепью. Лесным чертиком, чью тень прикололи к земле иголочкой.
Не зная, как погасить беспокойство, я начал ходить по комнате туда-сюда. Взгляд упал на шкатулку, валявшуюся на полу кверху дном. Взяв её в руки, сел за обеденный стол и начал вертеть шкатулку из стороны в сторону, пытаясь разглядеть что-нибудь в лакированном дереве. В отражении мелькали размытые очертания комнаты. Лестница, камин, дверь. Диван, на котором спала Лида. На секунду показалось, будто рядом с диваном в ногах у жены я вижу белое пятно… Но наваждение тут же развеялось, и сколько бы я больше не всматривался в поверхность шкатулки, ничего необычного так и не увидел.
Зато, когда обернулся, вздрогнул. Чёрный кот сидел на карнизе окна. Неотрывно следил за мной через стекло желтыми колдовскими глазами.
– Твою мать, – тихо выругался я, переводя дух. – Ты меня так в могилу сведёшь. Хватит пугать.
Кот наклонил морду чуть набок. Затем перевёл взгляд на Лиду. Или на кого-то рядом с Лидой.
– Видишь её? – спросил я шёпотом.
Ирис не ответил. Он спрыгнул на террасу, скрывшись из виду, а когда я открыл дверь и выглянул на улицу, кота уже и в помине не было. В голове шевельнулась безумная мысль: «А может, это ты в дверь и стучался?»
Чувствуя, что окончательно схожу с ума, я покачал головой. Накинув куртку, замкнул за собой дверь и отправился в посёлок. Подкуривая на ходу сигарету, решил, что нужно ещё раз позвонить Максу и узнать, где в Роще можно раздобыть кролика.
Номер друга оказался вне зоны действия. Уже почти убрав мобильник в карман, я вдруг задержал руку и задумался. Затем снова открыл телефонную книгу.
«Не стоит этого делать, – повторял я себе, пока палец прокручивал список контактов. – Ты обещал».
Палец замер на букве «В». На душе стало так тяжело, что я даже оглянулся, вообразив, будто Лида может следить из окна. Я вёл себя, словно неумелый начинающий воришка, стыдясь греха, что вот-вот случится – того самого груза, что давил с самой зари. Я знал: это просто звонок. Всё ради общего блага. Всё, чтобы вырвать Лиду из костлявых пальцев той, что стоит по другую сторону зеркала. Я знал это… Знал и не верил. Потому что маятник под сердцем качнулся, когда прозвучал первый гудок. Груз потянул на дно, когда в трубке затихло, зашуршало, а затем прошелестело нежным:
– Алло.
Забытое чувство… Сладкая гниль, будто вкус перезревшего яблока.
– Привет, Вик, – сказал я. – Есть минута?
В трубке застыла тишина, прерываемая лишь глубоким, хорошо различимым дыханием. Я слышал, как Вика успокаивается. Связь была чистой. Никаких помех, что шуршали в телефоне полчаса назад.
– Да, конечно. Ты по поводу или так?
Я догадывался, какой ответ она хочет услышать. Знал, почему Вика говорит таким неестественно низким тоном.
Стараясь об этом не думать, сразу перешёл к теме:
– По работе. Нужен твой совет как врача.
Молчание…
Разочарование.
Вика ответила обычным, лишенным приторного шарма голосом:
– Слушаю. Что случилось?
Я огляделся по сторонам и прикинул, куда бы усесться, чтобы не разговаривать на ходу. Заметил у одного из домов качели. Подошёл и с горем пополам влез на узкое детское сидение, после чего оттолкнулся ногами от земли. Качели скрипнули… Звук из детства.
– Мне тут дело подкинули, – соврал я, не задумавшись. – Скажи, от чего может внезапно умереть человек?
И снова стыдливо-ошарашенное молчание в трубке. Наверное, не таких слов ждёт бывшая любовница спустя шесть месяцев с последнего разговора.
– Ты не подумай, – сказал я. – Никаких непотребных консультаций. Всё наоборот: у клиента умер родственник. А до этого вообще никаких симптомов. Следак и эксперты молчат. Решил у тебя уточнить: что это может быть?
– Как именно умер?
– Клиент не знает. Его минуту не было. Возвращается в комнату – там тело.
– Хм… ну вообще… – Вика как обычно растянула слово «вообще», превратив его в длинную звуковую макаронину, – если так сразу, то, скорее всего, сердце. Пароксизм фибрилляции предсердий или желудочков. Тромбоэмболия легочной артерии. Трансмуральный инфаркт. Всё это может привести к внезапной смерти.
Наверное, если б я позвонил ей в три часа ночи или наутро после Нового года, она всё равно ответила бы без запинки. Я не знал другого человека с такой же памятью. К слову, это была одна из причин, по которой Вику на дух не переносила Лида. Десять лет назад они учились в одной академии, на параллельных потоках, и если говорить честно, моей жене медицина давалась гораздо хуже. А если быть откровенным до конца, до уровня Викиных знаний Лиде было так же далеко, как если б она собралась лететь на Луну.
Правда, я не был твёрдо уверен, что Лида и впрямь не летает на Луну ночами.
– А скажи, вот к этим штукам, которые ты назвала, можно как-то проверить предрасположенность? Без обращения в больницу?
– Ну вообще… По клиническим определить вряд ли получится. Конечно, если это не хроническая недостаточность. Там да – могут быть и отдышка, и боли загрудинные. Но в целом – это внезапная катастрофа. Предугадать без ЭКГ очень сложно, – Вика замолчала на секунду, а затем спросила: – Ты курить так и не бросил?
Я оторопел на мгновение. Затем понял: «Она думает, я говорю про себя. Что ж, пусть думает. Так даже лучше».
– Не бросил.
– Зря.
– Знаю, что зря. Слушай, подскажи ещё вещь.
– Говори.
– Если случается вот такая ситуация… Что вообще делать?
– Скорую вызывать.
– Это понятно. А кроме?
– Дать аспирина таблетку. Нитроглицерин. И непрямой массаж сердца. Ты же бывший следак, вас этому не учили?
Голос Вики изменился и похолодел. Исчезли влажные, мурлыкающие нотки. Она злилась на меня. И не пыталась это скрывать. Пора заканчивать разговор.
– Учили, конечно. Просто забыл. Спасибо тебе за помощь. Надеюсь, не сильно отвлёк?
– Не сильно… – Вика замолчала. Я чувствовал, что на языке у неё крутятся жгучие невысказанные слова. – Была рада тебя услышать.
– Я тоже, Вик. Удачи.
Сбросил вызов – словно тлеющий уголёк из ладони скинул.
Ещё минута, и Вика обязательно сказала бы то, о чём говорить не нужно. Она бы сделала это мягко, сглажено – без претензий и просьб, но из-за её скрытого упрёка, я бы до вечера ходил с чувством вины. А мне нельзя возвращаться домой с таким грузом. Лида прочитает всё с полуслова. С одного неловкого жеста.
Закурив очередную сигарету, я отметил последнюю запись в истории звонков и нажал «удалить».
***
На выходе из аптеки мне встретился Лёпа-дурачок.
Пряча таблетки в карман, я поднял взгляд и увидел его – низенького, несуразного, в рваной китайской олимпийке. Он шёл пружинистой, даже чуть подпрыгивающей походкой по засыпанной песком улице и улыбался от уха до уха. Эту искреннюю щербатую улыбку не портила даже заячья губа, из-за которой Лёпе в своё время доставалось от рощинской шпаны.
– Дядь Дюха! Привет! – махнул он рукой, растопырив пальцы над головой. – Ты приехал! А где Алиска?
– Привет, Лёп. Алиса в городе. Ей… в школу надо.
Я знал: он не поймёт правды. В мире Лёпы не было такого понятия, как смерть. Ему было около тридцати лет – этому чуть косоглазому, смешному мужичку, но умом Лёпа застрял в далёком детстве.
– Жалко… А ты мне, кстати, дядь Дюх, снился недавно. Ты мне вообще часто снишься. Ты и Алиска. Давненько не приезжал только, дядь Дюх. Хорошо, вот, теперь приехал. А раскраски привёз?
– Нет, Лёп, извини. Не взял.
– Эх, жаль… Есть цибарка?
Я протянул ему сигарету. Лёпа уселся на лавочку и, закурив, рассеянно посмотрел в мою сторону.
– А у меня лисапед украли.
– Что?
– Лисапед.
– А-а… велосипед. И кто украл?
– Ящерица украла.
– Кто?
– Ну ящерица. Из леса, – пояснил Лёпа. – У дядьки Валеры жила.
Я замер, недоуменно глянув на дурачка.
– У Колебина?
– Ага. Он её кормил, а она в лес его увела. И лисапед мой украла. Дядь Дюх, найди, а? Ты же милиционер. Я на этот лисапед всё лето копил. В магазине у Алека работал, ящики таскал. Хороший был лисапед. Красивый. Красный.
В голове снова закружились мысли. Присев на крыльцо аптеки, я недоверчиво окинул взглядом Лёпу, пытаясь понять, как далеко зашла его болезнь. Можно ли воспринимать его слова всерьёз?
– Ты сам-то эту ящерицу видел?
– Конечно! – кивнул Лёпа так резко, что показалось, сейчас голова отвалится. – Видел! Только не глазами.
– Не понял.
– Она меня обманула. Сказала, что губу вылечит и с мамкой научит разговаривать, если я ей кошку принесу.
– Чего?
– Ну кошку. У дяди Валеры чёрная ходила. Видел?
– Видел.
– Ну вот. Я её правда поймать не смог, больно шустрая. Нашёл другую, тоже чёрную. В пакет завернул и ящерице принёс. А ящерица давай меня ругать, что это не та кошка. Хотя пакет даже не открывала. Значит, что получается? Значит, сразу обмануть хотела, чтобы не лечить. Она ж не знала, какая там кошка, правильно?
– Правильно, – согласился я, окончательно запутавшись в рассказе дурачка. – И как эта ящерица выглядела?
– Как-как? Как ящерица.
– Понятно, – кивнул я. – А с кошкой что?
– Да ничего. Оставил в пакете и за грибами пошел. А потом смотрю, лисапеда нет. Ящерица украла.
– И где это было?
Лёпа помахал ладонью над головой, показав во все стороны сразу.
– Здесь.
– Где здесь?
– Ну здесь. В Роще.
– А кошку ты куда приносил?
– Дядь Дюх, ты дурачок что ли? Говорю же, Валере приносил.
– Ага… Понятно. А когда?
– Недавно.
Чувствуя, как голова идёт кругом, я потянулся к карману, чтобы покурить, но пачка оказалась пустой. Последнюю сигарету докуривал Лёпа.
– Так ты поможешь?– спросил дурачок. – Дядь Дюх, найди лисапед, а? Жалко лисапед.
Он говорил сбивчиво и невнятно, будто с набитым ртом. Сидел на скамейке, закинув ногу на ногу, и держал сигарету большим и указательным пальцем. Причем не за фильтр, а посередине, и, втягивая дым, опускал огонёк вниз – так, словно пил сок через трубочку.
– Хорошо, – согласился я. – Будет время, поспрашиваю. Может, кто видел твою ящерицу.
Лёпа махнул рукой.
– Да не… Так не получится. Никто её не видел. Только дядя Валера и я. Она под землёй прячется.
– Ты же сказал, что у Колебина живёт.
Дурачок замотал головой.
– Раньше жила. А потом дядю Валеру в лес увела и под землю спряталась. И лисапед мой украла. Ей, наверное, звоночек понравился. Хороший был звоночек. Она любит, когда звенит.
– Подожди, Лёп. Что-то я не понимаю. Ты сказал, что ходил к Колебину недавно. Правильно?
– Ага.
– А Колебин когда в лес ушел?
– Давно, – ответил Лёпа. – Только не сам ушёл. Его ящерица увела. И под землю спряталась.
– Это я уже понял. Так что, получается, она потом сама в дом приходила?
– Кто?
– Ящерица твоя.
– А-а-а, – понимающе мотнул головой Лёпа. – Не. Она под землёй сидит.
– Блядь…
Я поднялся с крыльца и сделал пару шагов туда-обратно.
– Лёп… Ты меня запутал совсем. В итоге, эта ящерица сейчас где? Ты знаешь?
– Ну так под землёй же!
– А где именно? Сможешь показать?
Дурачок поднялся со скамейки и начал мотать головой из стороны в сторону, будто пытаясь кого-то высмотреть. Заячья губа дрожала от волнения, Лёпа мялся и переступал с ноги на ногу. Затем дурачок глянул на меня и сказал:
– Не слышу, дядь Дюх. Где-то спряталась. Это всё потому что кошка не спит. Как кот уснет – проснётся змейка. Костерок сделаешь – она сама и придёт.
«Понятно, – решил я. – Всё понятно… Идиот ты, Андрей. Устроил допрос блаженному. Времени ведь до хрена, правда? Подумаешь, дома жена умирает. Давай теперь будем велосипеды для дураков искать и по домам разваленным ходить. Это ведь именно то, что сейчас нужно».
Я пнул подвернувшийся под ногу камень. Затем с раздражением глянул на Лёпу. Он почесал грязную голову и продолжил тянуть сигарету, которая уже истлела до фильтра, потом что-то сказал себе под нос и сел обратно на скамейку. Прищурился от солнца. Улыбнулся.
От вида его щербатой улыбки с заячьей губой раздражение угасло, сменившись жалостью.
– Хорошая погодка, тепло… Правда, дядь Дюх?
– Правда, Лёп.
– Это потому что лягушки на болоте квакают. Когда лягушки перед змеиной Пасхой квакают – они солнышко зовут. Мне мамка рассказывала. Только она говорила, если лягушки сильно квакать будут – гроза ударит.
Я вздохнул и покачал головой. «Успокойся, Андрей. Не злись. В самом деле, что ты хочешь от дурачка? Ему и так непросто, а ещё ты со своими вопросами докопался. Отстань от него. Иди уже за продуктами».
– Как мамка поживает? – спросил я напоследок из вежливости.
– Да никак. Её каракатица съела.
– Кто?
– Каракатица. Мамка летом в речке купалась, а каракатица к ней в шею залезла. Я видел, там шишка была большая на шее. Мамка сказала, это каракатица сидит. А недавно её забрали.
– Кого? Каракатицу?
– Да не. Мамку. Дядя Юрка сказал, что каракатица ей всю спину съела.
«Юрка? Участковый что ли?» В голове щёлкнуло, и я вдруг понял, о чём говорит Лёпа.
Шишка в плече… Лимфоузел. Рак.
– Подожди, так ты теперь один живёшь?
– Ага. Но дядя Юрка помогает. Он бумажки сделал, чтобы мне на почте деньги давали. И к Алеку в магазин устроил. Дядя Юрка хороший. Только лисапед найти не может. Говорит, я сам потерял. Ты поговори с ним, а? Скажи, что это ящерица украла. А то дядя Юрка мне не верит, смеётся.
– Хорошо, – кивнул я. – Будет время, забегу. Где он сидит?
– А где сельсовет. У него кабинетик там. Мне нравится, я часто прихожу. Дядя Юрка меня чаем угощает, а я ему рассказываю, кто чего в деревне делает.
Я отвёл взгляд и усмехнулся. «Молодец, Юра. Старая школа. Даже юродивого – и того в агентуру оформил».
– Ну хорошо, Лёп, договорились. Ты только скажи вот ещё что. В деревне кроликов кто-нибудь разводит?
Лёпа нахмурился и кивнул.
– Витя, – сказал он. – Но ты к нему не ходи. Он злой.
– Что за Витя? И почему злой?
– Рядом с магазином Алека живёт. Он меня летом палкой ударил. Я к нему на огород залез малины поесть, а он давай орать и бить меня. Жалко ему этой малины? И жена у него такая же. Врачиха. Ты не ходи к ним, дядь Дюх. Они больные совсем. Ненормальные.
Я невольно улыбнулся.
– Хорошо, Лёп. Подумаю. И спрошу у Юры про твой велосипед.
Дурачок махнул рукой и откинул голову на спинку скамейки. Зажмурившись, он принялся болтать себе под нос что-то несвязное и перебирать пальцами, словно растягивая невидимую резинку.
Оставив его наедине с собственными фантазиями, я сделал пару шагов по улице. А затем в голове родилась неожиданная догадка. Я остановился и обернулся.
– Лёп!
– А?
– Слушай, а та каракатица, про которую ты говорил… Это и есть ящерица?
Дурачок замотал головой.
– Не-е… Ты чего, дядь Дюх? Они рядом ходят, но ящерица под землёй живёт. Глубоко закопалась. А каракатица – она другая. Она в воде.
Помолчав немного, Лёпа глянул куда-то в небо, а затем сказал:
– Она рекой пахнет.
***
Прелое сено пахло гнилью и сыростью.
Кролики копошились в вольере. Грязные, вонючие – каждую секунду они кусали друг друга за лапы и издавали надрывные крики, похожие одновременно на лошадиное ржание и плач ребенка.
– Че-то злые они у тебя, – сказал я продавцу, сидевшему рядом на пеньке.
Одетый в перемазанный камуфляжный костюм мужик равнодушно курил дешевую сигарету. Руки и шея у него были черны от загара и пыли, под ногтями скопилась грязь. Сплюнув на землю, хозяин двора хрипло ответил:
– А тебе что, детей с ними крестить? Как зажаришь, так подобреют.
– Разумно, – согласился я и отошёл от вольера.
Мужик потушил бычок и, кивнув на кроликов, спросил:
– Выбрал? Которого берёшь?
Я пожал плечами.
– Да любого. Главное, чтоб не слишком тощий.
– Ты мне тут не надо, – выпятил грудь мужик. – Какой тощий? Они у меня все – атлеты.
Я ещё раз глянул за заборчик вольера. Костлявые, с облезшей шкурой кролики грызли друг друга, толкаясь посреди дерьма, перемешанного с соломой.
– Ну вон того давай, – махнул я рукой, показав на кроля с чёрным ухом.
– Которого? Этого? Не, не дам. Гитлер не продаётся.
– Чего?
– Не продаётся, говорю, чего-чего. Другого бери.
Я невольно усмехнулся. Потом спросил:
– А почему Гитлер?
– Злой, сука. Как чёрт.
Хозяин двора вновь плюнул на землю. Потом зашёлся нехорошим кашлем.
– Ви-и-итя! – донесся бабский крик из дома.
– Хули надо?! – заорал мужик в ответ.
– Кроля делай, херли расселся? Готовить пора!
– Помолчи на хер! – крикнул хозяин двора. – Люди пришли, а ты орёшь, как свиноматка! Ща принесу! Ты мне не надо!
Он выматерился себе под нос, затем закурил новую сигарету и, нехотя, встал с пенька.
– Выбирай, короче. Я пока делом займусь. А то родная меня с ума сведёт. Ежа ей в пизду.
Подойдя к вольеру, мужик на секунду задумался. Затем достал из кармана толстую перчатку и, надев её, схватил за уши Гитлера. Кролик закричал, как ребенок. Забрыкался ногами, царапая мужику запястье.
– Ах, сука! – выругался хозяин двора, выронив изо рта сигарету.
Свободной рукой он схватил кролика за задние лапы, согнув его дугой. Ушастый не сдавался – продолжал извиваться всем телом. Тогда мужик подошёл к противоположному концу забора, и, отпустив уши кролика, взял увесистую дубинку.
– Ну-ка смирно, сученыш! – выругался громко.
Ушастый замер на секунду, повиснув головой вниз. Мужик взмахнул палкой. Один раз. Второй. Дубинка скользнула вдоль шерстки, словно бы и не задев животное. Только два глухих удара – будто по полному водой ведру – подсказали: не промахнулся.
Кролик обмяк. Чёрное ухо безвольно опустилось вниз.
«Быстро, – подумал я. – Так быстро».
Мужик бросил дубинку на землю и подошел к чахлой берёзке, росшей во дворе. К её стволу была прибита поперечная балка с обмотанной вокруг бечевой. Я опустил глаза и заметил бурые пятна на траве у корней дерева.
Хозяин стянул зубами перчатку. Затем ловко подвязал тушку за задние лапы, чуть растянув их в стороны. Достал нож.
– Ты выбрал, нет?
– Что? – дёрнулся я, очнувшись. – А, да. Выбрал.
– Погоди тогда, – кивнул мужик. – Я сейчас быстро закончу, чтобы эта отстала, и тебе зверя забьём.
Он взял болтающегося кролика за уши, чуть подвернул ему голову и ткнул лезвием в шею. Быстро. Точно. На сухую траву полилась горячая, исходящая паром кровь. Бурая струя ударила из тушки с напором, слабея с каждой секундой.
«Хоть бы ведро подставил, – подумал я. – Вонять же будет».
Мужик заметил мой взгляд.
– Чего так смотришь?– ухмыльнулся. – Крови не видел?
– Видел.
– А чего тогда?
– Непривычно.
– Чего непривычно? Ты ж мент.
Я удивлено приподнял брови. Мужик отхаркнул на землю и объяснил:
– Помню я тебя. Ты ведь Лотова сын, да? Ты к нам еще приезжал, когда продавщицу зарезали.
В голове пронеслись картинки десятилетней давности – красные, густые… Окоченевшее тело в кладовой. Забрызганные стены. Перерезанное горло, в котором белел позвонок. Двенадцать лет прошло, а воспоминание яркое, словно вчера случилось.
– Это ведь ты Сивого поймал тогда? – спросил мужик.
Я кивнул.
– Он, кстати, вышел, – сказал хозяин двора, будто между делом. – Где-то года три-четыре назад. Вроде, тихий стал, говорят. А как по мне, всё равно сядет обратно рано или поздно. Что он, что братец его, Строганчик, – зверьё.
Ещё где-то с минуту мужик держал кроля, а потом отпустил. Последние капли упали на почерневшую траву. Вытерев нож о рукав, мужик начал разделывать животное, работая будто небрежно, но вместе с тем ловко, словно судмедэксперт.
Я смотрел завороженно – переживал смесь наслаждения и брезгливости. Нож мелькал в руках мужика – раз, два… шкура с лапки отлетела вниз.
– Я ведь и жену твою знаю, Лидку. Она у моей практику проходила. Помню её молоденькую. Красивая девка. Халат наденет, волосы распустит – вся больница заглядывается. А ты, по-моему, в то время вечно с Морозовским сыном шатался. Как его зовут? Максим?
– Да. Максим.
Раз, два… вторая лапка туда же. Мужик подтянул шерстку, дёрнул пальцами что-то за хвостом кролика.
– Ты с ним и дом строил? На Березовой?
– С ним.
– Хороший дом вышел. Ладный. Соседям на зависть.
Раз, два… Лезвие скользнуло вниз. Кролик болтался наполовину освежеванный.
– Кстати, насчет соседей, – сказал я. – Что с Валерой случилось, не в курсе?
– С Колебиным?
– Ага.
Мужик вытер вспотевший лоб запястьем. Глянул на окровавленный нож, и продолжил разделывать тушку.
– Да ёбнулся он. Сгинул. Прошлой осенью ушёл с другом своим в тайгу и не вернулся.
– Синька?
– Не, – покачал головой мужик. – Он не пил. Как узнал, что помрёт скоро, так бросил.
Я озадаченно глянул на хозяина двора.
– В смысле узнал?
– У него рак нашли.
– И давно?
– Года два назад. Как пришибленный ходил всё время. Потом ещё Варька его расшиблась, один остался. А позапрошлой осенью к нему этот хер жить заехал. Весь в чёрном, словно с тюрьмы сбежал.
– Тоже археолог?
– А хер знает. Может быть, и копали вместе раньше что. Я его краем глаза только видел. И то – со спины. Он у Валеркиного дома сидел, курил в одну харю и в лес куда-то смотрел.
На другом конце посёлка зазвенели колокола. Пять часов. В местной церкви начиналась вечерняя служба. Повернув голову, я посмотрел поверх крыши избы, но храма отсюда не было видно, хоть и стоял он высоко – на холме у изгиба реки. Перекрестившись трижды, я опустил взгляд и глянул на хозяина двора. Тот словно и не услышал звона колоколов. Видимо, заработался. Или привык.
– Я вот как думаю, – сказал он. – Этот хер Валеру в могилу и свёл. Он его вылечить обещал. Вот, видать – долечил.
– Вылечить? От рака?
– Ага. Шарлатан, сука. У Валеры пил, жрал, а чтоб не выгнали, по ушам ездил, мол, знает, как смерть обмануть. А наш Валера – собачья душа. Ему пиздят, а он и верить рад.
Маятник под сердцем качнулся… Замер.
– А что именно говорил? Про смерть.
– Хех… Ты думаешь, я помню? Я с Валериных слов знаю только. Вроде травы искал какие-то. В лес вечно мотался. Как ни зайду, ни спрошу: «где этот»? Валера, мол, в роще. Вот и думай, че он в этой роще забыл?
Словно обертку с конфеты, мужик стянул шкуру с тушки. Отрезал кролику уши, сделал ещё пару движений. На веревках болталось худое, похожее на кошку-сфинкса, существо.
– Имя-то было у друга?
Хозяин двора задумался. Почесал нос основанием ладони, стараясь не перепачкаться кровью.
– Слушай, не помню. Вроде как-то звали… Только из головы вылетело.
– Ясно. А с телами что? Похоронили или как?
– Или как. Где их найдешь теперь в тайге.
– Говорят, что нашли.
– Кто говорит?
– Участковый, – соврал я.
– Да быть не может, – отмахнулся хозяин двора. – Ты, видать, чет путаешь. Если б нашли, я бы знал. Я с Юркой часто вижусь…
Мужик осекся. Скривил губы всего на мгновение, но я успел заметить это и усмехнулся. «Да здесь, похоже, вся деревня стучит. Хорошо работаешь, Юра. Матереешь».
Тем временем хозяин двора вскрыл кролю живот. Вытащил внутренности и бросил их в вольер. Другие кролики завизжали, подскочили к кишкам и с жадностью сожрали всё.
– Надо же, – удивился я. – Думал они больше по сену. Или по морковке.
– Им похер, – махнул мужик окровавленной рукой. – Звери.
Он снял освежеванную тушу с петель и занёс её в сени. Из дома вышла женщина лет пятидесяти с острыми, неприятными чертами лица. Она напомнила мне вахтершу, работавшую в подъезде девятиэтажки, в которой мы с Лидой жили в первые годы после свадьбы. Женщина коротко глянула на меня, что-то проворчала мужу, а затем забрала кролика и скрылась за белой шторкой в дверном проеме.
Мужик спустился с крыльца. Махнул ножом в сторону вольера.
– Ну что? Которого берёшь?
Я обернулся. Посмотрел за заборчик. В этот момент за спиной вновь зазвенели колокола. Громче и быстрее.
– Давай того, – показал я пальцем на белого зверька с чёрными глазами-бусинками.
