Лина Эдриан
Дорога вопреки
Глава 1. Все было правильно
Пять с половиной лет спустя…
– Папа, папа, смотри.
Дочка скачет егозой вокруг отца, тыча на витрину детского магазина. Ей приглянулась кукла. И вот, она уже как пару минут пытается убедить нас, что это для нее жизненно необходимая покупка.
Я тихо посмеиваюсь, наблюдая за разыгравшейся сценой. Итог уже заранее известен, потому что Денис не умеет говорить Миле “нет”. Но, слава Богу, несмотря на это, дочь у нас растет не слишком избалованной и капризной.
Хочется быстрее закончить с делами и отдохнуть. Пара часов прошла после того, как мы вышли из самолета. По дороге к дому родителей остановились, чтобы зайти в торговый центр – перекусить и приобрести российские сим-карты.
– Мила, мы уже купили тебе сегодня игрушку, – возмущенно откликается Денис, напоминая о том, что буквально час назад в аэропорту она раскрутила его на покупку розового пони, которого дочь сейчас как раз крепко держит в руках. После слов отца она быстро прячет игрушку за спину.
– Ну, пап, – Мила смешно надувает губы и делает жалобные глаза, которые к тому же в миг наполняются слезами.
Слышится тяжкий вздох поражения.
– Саааш, – я ловлю на себе взгляд и стараюсь скрыть смех, – это ты ее научила вить из меня веревки?
– Она сама, – пожимаю плечами, все-таки не сумев сдержать улыбку.
– Ладно, – сдается, – подождите здесь, я зайду вот сюда, – он показывает на салон связи, – и мы пойдем и купим тебе игрушку.
Мы с Милой согласно киваем.
– Мам, – окликает меня дочка, дергая за руку, – папа такой хороший, ведь правда?
– Правда, – со смехом отвечаю я. – Пойдем, пока купим мороженое? – подмигиваю.
– Даааа, – глаза дочки вдохновленно округляются, и она начинает возбужденно подпрыгивать на месте.
Я беру Милу за руку и разворачиваюсь, но тут же застываю, не веря своим глазам…
Впервые за пять с половиной лет мы прилетели в Россию. Впервые. И вот – через несколько часов после прилета я встречаю… Тимура Старцева.
Он стоит в шагах десяти, внимательно разглядывая меня. Темный взгляд все такой же пронзительный. Лицо сосредоточенное, напряженное.
Наверное, надо развернуться и уйти. Не смотреть на него так пристально и долго. Но я не обращаю внимание ни на что – ни на то, как дочка дергает меня упрямо за руку, ни на шум вокруг. Я смотрю в темные глаза, понимая, что прошедших лет будто бы и не было. И только вчера мы с ним танцевали на берегу океана, а Тимур мягко напевал:
“Забудь обо всех, кто тебя целовал
Танцуй под мои слова”.
Но правда в том, что прошло много времени. Очень. Целая жизнь. И каждый из нас сделал выбор, в результате которого этот путь мы прошли не вместе.
Судорожно вздохнув, беру себя в руки. Тяну дочь, собираясь пойти в другую от Тимура сторону, чтобы не встретиться с ним лицом к лицу.
Но глупо, конечно, было ожидать, что он даст уйти. Не сделав и десяти шагов, чувствую жесткую хватку на руке. Застываю, прикрывая глаза. Даже это простое касание вызывает столько воспоминаний.
Только он всегда держал так – до боли крепко.
Оборачиваюсь, даже не пытаясь сделать вид, что рада его видеть. А сама… не знаю, что чувствую. Сердце делает кульбит, когда вижу его так близко, загнанной птицей бьется в грудной клетке то ли от радости, то ли от боли.
– Как ты меня нашел?
Наверное, вопрос глупый. Но эта встреча не кажется мне случайной. Не бывает таких случайностей. В огромной Москве.
– Мне сообщили, как только ты прошла паспортный контроль в России.
Его голос… я чувствую, как от его хриплого, глубокого голоса все внутри сжимается.
– Зачем?
Он отпускает мою руку и переводит взгляд на Милу, которая застыла, внимательно разглядывая незнакомого дядю.
– Сколько ей?
Я задерживаю дыхание, чувствуя волну ужаса. Смотрю на дочь, которая вдруг неожиданно протягивает руку и звонко говорит:
– Я – Мила, мне…
Я тут же резко подхватываю ее, поднимая. Она уже достаточно тяжелая, поэтому я редко беру ее на руки. Но сейчас мне требовалось как-то отвлечь внимание дочки, чтобы не дать ей договорить.
– Это не твое дело. И ей три, – резко чеканю, ловя темный взгляд Старцева.
– Мам… – начинает Мила, явно намереваясь сказать, что я ошиблась, ей на самом деле уже почти пять. До дня рождения осталось каких-то девять дней. Для нее это принципиально важный вопрос – она хочет, чтобы все вокруг считали ее достаточно взрослой. Но я смотрю на нее таким взглядом, что она невольно замолкает, так ничего не сказав.
– Значит, три… – задумчиво тянет Старцев, внимательно смотря на мою дочь.
– Что тебе надо, Старцев? – резко спрашиваю.
Чувствую себя неуютно. Нужно закончить эту встречу как можно скорее.
Он вновь переводит взгляд на меня. И столько в его взгляде чего-то, что невозможно прочитать и понять.
– Ты счастлива?
Я задыхаюсь от его вопроса. Так просто, так прямо. Я смотрю на человека, которого когда-то так сильно любила. Безудержно, безумно, до сумасшествия. На человека, который столько раз делал мне больно.
Счастлива ли я? Да.
Я держу на руках сокровище – свою дочь. Она – самое прекрасное, что могло со мной случиться в этой жизни. Солнечная, яркая девочка, которая вернула в мое сердце тепло и покой.
Мой муж – самый внимательный и добрый человек, прекрасный отец. Он был рядом все эти годы. Моя опора и поддержка.
Я ни в чем не нуждаюсь. Все в моей жизни как надо. Так, как многие могут только мечтать.
Мы живем на северном побережье Южной Америки. В стране, которая известна невероятной красотой своей природы – в Венесуэле. Там всегда солнечно и тепло. Наш дом находится в самом крупном городе – в Каракасе. Прямо поблизости Карибское море – свинцово-серое в грозу, фиолетовое на закате, зеленоватое на рассвете, головокружительно голубое и сверкающее на солнце.
У нас милый уютный домик в два этажа. По выходным мы устраиваем барбекю на заднем дворе и зовем в гости соседей. Американская мечта – ни дать ни взять.
Я все также пишу картины. И без хвастовства могу сказать, что они хорошо продаются и стоят баснословных денег.
Денис еще четыре года назад открыл галерею в Каракасе. И она на сегодняшний день является одной из самых известных и популярных не только в нашем городе, но и в целом в Венесуэле. Ради того, чтобы посмотреть на редкие полотна художников, люди приезжают из самых разных уголков. А я, как и когда-то в Питере, помогаю вести дела мужу на правах арт-директора.
Конечно, я счастлива. Размеренным, спокойным, теплым счастьем.
– Да, Тимур, да, – говорю, смотря в его глаза.
Он усмехается.
– Значит, все было правильно.
Его слова будто иголкой колют, пронзают, задевают.
Мне хочется закричать. Даже спустя столько лет.
Что “правильно”? Твое глупое “уходи”? Твои гордость и упрямство? То, что мы так и не смогли просто честно признаться, как много друг для друга значим? Что против нас было все – обстоятельства, люди, наша собственная глупость? Что мы с тобой слишком сложные и закрытые, поэтому так и не смогли построить ничего вместе?
Но все это в прошлом. В далеком прошлом. Каждый сделал свой выбор.
– Да, правильно, – тихо говорю я. – Я пойду.
Он смотрит на меня еще долгие секунды.
– Пока, – наконец, звучит его ровный голос.
– Пока, – шепчу в ответ.
Зачем была эта встреча? Для чего? Чтобы поставить точку? А она разве не стояла до этого? Жирная, пугающая, однозначная.
Я отворачиваюсь и иду прочь, чувствуя, как слезы непроизвольно сбегают по щекам.
Почему я плачу? Ведь он… ничего уже для меня не значит. Давно. Да… не значит…
Но почему-то каждый шаг дается тяжело, ноги будто налились свинцом. Хочется обернуться.
Но я упрямо иду вперед. Шаг за шагом. Все дальше. Прочь от него.
Теперь уже навсегда.
Глава 2. Возвращение в Россию
– Мам, мам, – прыгая егозой, дергает меня за руку Мила. – Там дядя Крис, посмотри.
Я поднимаю голову, встречаясь с братом глазами. Губы сами в ту же секунду складываются в теплую, радостную улыбку.
Наконец-то дома. Пока мы поели, купили Миле желаемую куклу и постояли в московских пробках, прошло еще несколько часов, я как выжитый лимон. Особенно после встречи с Тимуром, которая выпотрошила эмоционально…
Благо, Денис не пересекся со Старцевым. Объясняться с мужем я была точно не готова. А пришлось бы… Потому что Денис явно не поверил, если бы я сказала что-то вроде “встреча с Тимуром – чистая случайность”.
Но как только я вижу широкую улыбку на лице брата, усталость меня покидает. Хочется перейти на бег и прижаться к родному человеку.
Последний раз вживую мы виделись очень давно. Даже и не вспомнить уже когда. Все прошедшие года общались по видеосвязи. После рождения Милы это стало происходить чаще, а сами разговоры дольше. Вот даже дочь без труда узнала дядю Криса, хотя ни разу не видела его кроме как на экране ноутбука.
Мы с братом идем навстречу друг другу, улыбаясь с каждым шагом все ярче. В какой-то момент я не выдерживаю и все-таки срываюсь практически на бег. Крис ловит меня в медвежьи объятия, так сильно и крепко прижимая к своему телу, что я начинаю задыхаться от недостатка кислорода. Но мне все равно.
Он стал совсем другим – больше не худощавый, молодой парень, а широкоплечий, крупный мужчина. Хотя, если быть честной, он никогда и не был щуплым, но все же сейчас он выглядел действительно по-мужски мощно. Видимо, спортзал – его любимое хобби. На лице приличная щетина, уже похожая на небольшую бороду. Каштановые волосы густые и отросшие. Крис темноволосый – в папу, а я светловолосая – в маму. Внешне мы с ним совсем не похожи на брата и сестру.
– Скучал, сестренка, – с улыбкой говорит Крис.
И я киваю, пытаюсь что-то сказать, но из-за обилия эмоций не могу вымолвить ни слова.
Удивительно, но именно с Крисом за прошедшие года мы стали ближе всего. И по факту все общение с семьей поддерживалось через него и благодаря ему.
Он – самый старший из нас всех. Когда я была маленькой, мне всегда казалось, что мой брат слишком строгий, важный, взрослый. Кристофер с самого детства был слишком серьезным. Как мы часто шутили в семье – казалось, что он родился с серьезным выражением лица. Сейчас я уже не думала, что Крис чужой, непонятный или слишком взрослый. Совсем наоборот.
В детстве самые крепкие отношения у меня были с младшей из нас четверых – с Эммой. Она была тихой, творческой, периодически летающей в облаках, мягкой и доброй. Но с ней всегда было как-то невероятно тепло и уютно. Мы делились всеми секретами и мыслями друг с другом. И так часто ночами прятались под одеялом, придумывая различные сказочные истории и рассказывая их, что и не счесть.
После смерти родителей я сбежала из родительского дома и оборвала все контакты с семьей. Тогда и охладели наши крепкие отношения с Эммой. В те времена мне было слишком больно видеть живое напоминание того, что еще так остро и сильно болело. А потом прошли месяца, годы, и мы уже совсем стали чужими, а связь перестала быть такой сильной и важной.
С Рози, которая была старше меня всего на год, отношения никогда не были такими теплыми как с Эммой. Наверное, потому что и самой Рози не нужны были какие-то нежные привязанности – она всегда меняла и подруг, и друзей легко и играючи. Рози – самая веселая и активная в нашей семье. Блогер, модница, путешественница. Слишком кардинально ее интересы даже в детстве отличались от моих.
– Наконец-то… – тихий голос Криса вырывает меня из мыслей.
От крепкости его объятий я практически слышу, как трещат мои кости, но мне все равно. Так мы бы и стояли еще целую вечность, обнимая друг друга, но егоза Мила нарушила тишину звонким, требовательным голосом.
– Мам, а я?
Мы переглядываемся с Крисом и тихо смеемся. Потом он поворачивается к моей дочке, подхватывает ее на руки и начинает кружить. Раздается громкий, детский визг вперемешку со смехом, а я с улыбкой наблюдаю за этой умилительной картиной.
Чувствую, как крепкая, твердая рука ложится мне на талию, прижимая к теплому мужскому телу.
– Скучала? – тихо спрашивает Денис.
По Крису? По семье? По дому? По России?
– Да, – честно отвечаю.
Конечно, мы общались с родными по видеосвязи достаточно часто. Но никакое виртуальное общение не способно заменить реального человеческого тепла.
Когда мы уезжали в Германию, никто и не думал, что мы больше не вернемся в Россию. Но в итоге за прошедшие пять с половиной лет мы ни раз так и не вернулись в родную страну даже на день.
Когда Денис встал крепко на ноги после курса реабилитации в немецкой клинике, мы сразу же переехали в Венесуэлу. В основном потому что там у него были знакомые, которые помогали нам обжиться в новой стране.
Мы долгое время даже не обсуждали возможность вернуться в Россию. Словно бы и не существовало другой страны и иного дома. А потом как-то все же поговорили об этом. И вынесли принципиальный, кардинальный приговор – не возвращаться в Россию и даже не приезжать сюда. Мы перечеркнули болезненное, запутанное прошлое. Сбежали от него. И взявшись за руки, пошли строить все заново…
И это было самое наше правильное решение из всех возможных. Это позволило действительно все починить между нами.
И вот теперь спустя бесконечно долгие года мы приехали в Россию. Чувствую я себя непривычно, странно. Но все же ощущение однозначное – словно ты вернулся домой.
Когда захожу в дом, сердце сжимается. Тут все осталось абсолютно таким же. Вот – любимая мамина картина, на которой изображены розовые пионы. Комод, который папа смастерил своими руками.
– Вы ничего не меняли, – с затаенной радостью шепчу я.
Крис тепло улыбается и кивает.
Мы проходим в гостиную.
– А где Эмма и Рози? – спрашиваю, оглядываясь и счастливо впитывая атмосферу родительского дома.
Прошло так много лет, но этот дом как будто хранит миллион воспоминаний.
– Рози, кажется, где-то в Мексике. Ее позвали быть ведущей одного из популярных тревел-шоу, я тебе не рассказывал? А Эмма… – он неожиданно замолкает, так и не договорив начатую мысль.
Я бросаю на него взгляд, не понимая, почему он резко прервался.
– Где же Эмма?
– Она наверху.
Я хмурюсь, потому что лицо Криса чересчур серьезное, мрачное. Чем дольше я смотрю в зеленые глаза, так похожие по цвету на мои собственные, тем сильнее волнение сжимает внутренности. Я уже неосознанно чувствую, что что-то не так…
И следующие несколько часов становятся самыми сложными и болезненными за последнее время. Даже, когда умерла мать Дениса, не было так оглушающе больно. А ведь мы за прошедшие года стали с Тамарой Валентиновной достаточно близки, благодаря тому, что она поселилась в нашем доме в Каракасе.
– Почему… почему вы ничего не говорили? – слезы льются по щекам.
– Ты была далеко. Ничем не могла помочь. Зачем? – звучит тихий ответ Криса.
Я растерянно смотрю на него.
– Я бы приехала. Это же моя сестра. Как вы могли ничего мне не сказать?
Крис вдруг бросает взгляд на Дениса, который сидит рядом со мной на диване, прижимая к себе. Взгляд такой мимолетный, но острый. Потом Крис вновь смотрит на меня.
– Мы решили, что так будет лучше. Что тебе не стоит возвращаться в Россию.
– Мы? Кто мы?
И опять это – быстрый взгляд на Дениса. Резкая, стремительная догадка атакует, заставляя задохнуться.
– Ты все знал? – оглушено, на выдохе. – Ты все знал, правда?
Я смотрю на мужа.
– Саш… – аккуратно начинает он.
– То есть твоя мама – достаточная причина, чтобы вернуться в Россию, а моя сестра – нет? – злость поднимается во мне темной волной.
Вскакиваю, я больше не в силах сидеть на месте.
– Но ведь Эмма жива, – вставляет Денис.
Я замираю и медленно поворачиваюсь лицом к мужу.
– У нее рак! Это недостаточная причина? То есть если бы она умерла, как твоя мать, ты бы все-таки сказал мне об этом и позволил прилететь в Россию?
– Саш…
– Ты сошел с ума. Сколько прошло времени, Динь? Сколько!? Ты не имел права! Не имел!
– Ты права… – опять пытается он оправдаться.
– Не хочу, не хочу ничего слышать.
– Мамочка…
Я поворачиваю голову на встревоженное лицо Милы, которая появилась в дверях. Минут двадцать назад она унеслась вслед за проказницей-кошкой, что было очень кстати – ни к чему ей было присутствовать при таких разговорах.
– Да, дорогая, – мой голос и взгляд смягчается.
– Ты плакала? – шмыгнув носом так, словно и сама сейчас заплачет, спросила она, подходя и прижимаясь ко мне.
– Немного, дорогая… Просто я узнала, что твоя тетя Эмма болеет.
– Болеет? – огромные темные глаза внимательно смотрят на меня сверху вниз.
Эти глаза – моя личная награда и проклятие. Оттенок – абсолютная, точная копия глаз Старцева. Как вечное напоминание. А вот в остальном дочь похожа на меня – золотистые волосы, черты лица, характер, светлая кожа, невосприимчивая к загару. Она, как и я – вместо того, чтобы загореть, просто обгорала. Поэтому мы с ней дружно тоннами использовали солнцезащитные средства, учитывая в какой солнечной стране мы жили.
– Да, дорогая, очень серьезно болеет.
– И что же будет, мамочка?
Я подняла растерянный взгляд на Криса.
И правда, что же теперь будет?
Мы вернулись в Россию меньше, чем на неделю. У нас даже были заранее куплены билеты обратно. В Каракасе должен был быть проездом один знаменитый художник, картины которого для галереи очень хотел заполучить Денис, поэтому мы и не планировали откладывать отъезд обратно. Перенести встречу уже никак нельзя было – она была назначена еще месяц назад, да и Денис, итак, еле договорился через знакомых о неформальном знакомстве. А в Россию мы приехали только ради похорон матери Дениса, которая умерла три дня назад.
Смерть Тамары Валентиновны была неожиданной. Конечно, у нее последнее время шалило сердце, и она соблюдала все полагающиеся ее возрасту и самочувствую рекомендации, но все же умерла стремительно. Мы впопыхах собрали самое необходимое, договорились о перевозке тела и отправились в Россию.
Тамара Валентиновна уже три года жила с нами в Каракасе. Но перед смертью попросила об единственной вещи – похоронить ее именно в России, рядом с мужем, которого она так сильно любила. И Денис не мог не выполнить последнюю волю матери. Поэтому наша поездка в Россию планировалась короткой, ради одной единственной цели. И вот теперь я узнаю, что Эмма больна раком…
Мне требуется еще несколько часов, чтобы собраться с духом и все-таки подняться к сестре. Долгое время я стою под дверью ее комнаты, не находя в себе сил нажать на ручку и войти.
Внутри полный раздрай. Я чувствую свою вину за то, что не была рядом. Злюсь, потому что за меня приняли решение о том, что я ничего не должна знать. Боюсь… а вдруг Эмма посмотрит разочарованным взглядом, прогонит? Когда-то мы были очень близки, не разлей вода. Но потом я сама отстранилась, сбежала, разорвала нашу связь…
Делаю глубокий вдох и открываю дверь.
Эмма спит. Лицо бледное, щеки впалые, на голове косынка. Крис сказал, что она проходит курс химиотерапии.
Почему я не настояла на том, чтобы поговорить с Эммой по видеосвязи? Почему я довольствовалась разговорами с Крисом? Почему перестала интересовать делами сестры? Не заметила, когда Крис ничего не рассказывает о сестре…
Я застываю в дверях, не в силах сделать ни шага. В голове проносятся воспоминания.
Вот Эмма сидит за фортепиано и с мягкой улыбкой играет очередную сонату Шопена. Она, несмотря на все наши насмешки, обожала классическую музыку и абсолютно не любила современную попсу. И ее улыбка… она была очень кроткой, мягкой по натуре, и всегда на лице была такая теплая, светлая улыбка. На нее никогда не получилось злиться, ни у кого. Когда в детстве мы проказничали, родители могли ругаться на нас, но как только смотрели на грустные, огромные глаза Эммы и на ее дрожащую губу, сразу смягчались.
– Сэмми… – раздался тихий, сдавленный шепот.
Я невольно кивнула, вдруг понимая, что по щекам уже давно текут слезы. Смахнула соленые капли, думая о том, что плачу сегодня больше, чем за все прошедшие года. Последний раз я так много и горько плакала, уезжая из России в Германию, когда понимала, что рву все оставшиеся ниточки связи с Тимуром…
Тепло и болезненно на сердце от этого “Сэмми”. Так обожал называть меня папа. Денис не любил такую вариацию моего имени, поэтому звал всегда только “Саша”. А я, оказывается, скучала по этому родному “Сэмми”, которое напоминало о детстве, родителях. Я сразу вдруг начинала чувствовать себя по-другому – будто словно стала маленькой. Вот сейчас мы с Эммой побежим во двор, чтобы ловить сочком бабочек. А позже мама крикнет в окно, зовя нас на обед…
– Ты здесь… – удивленно, радостно, горько шепчет Эмма.
Я не заметила, как она проснулась. Сестра смотрит на меня с неверием.
Я подхожу к кровати, замечая, что тумбочка рядом вся завалена лекарствами, а руки Эммы настолько тонкие, ярко просвечивают вены. Аккуратно присаживаюсь на край, коснувшись чересчур холодной ладони.
– Я здесь… – тихо, нежно, с болью.
Рак легких. Ирония судьбы, а может быть, насмешка. Заболевание, которое чаще всего бывает у курильщиков, появилось у Эммы. У той, кто за всю жизнь не обзавелся ни одной вредной привычкой. Она ведь никогда и не держала сигарету в руках.
Пока мы в детстве шкодничали и придумывали разные забавы, Эмма всегда была в стороне. Участвовала иной раз, просто потому что мы ее донимали и уговаривали так, что было не отказаться. Пока мы били вазы, приводили домой бездомных котят, ночами рассказывали друг другу страшные истории, Эмма читала книги, играла на фортепьяно, училась.
Она этого не заслужила. Эта болезнь должна была прийти не к ней. Не за ней.
Мы проговорили где-то час. В основном рассказывала я, Эмме было сложно говорить, да и, кажется, не было у нее достаточно сил, чтобы поддерживать разговор. Каждое слово требовало от нее невероятно много усилий.
Я рассказывала о том, как красиво и тепло в Венесуэле. Мы жили в столице – в Каракасе, но мой любимый город – Валенсия. Именно в этом городе были построены самые выдающиеся памятники архитектуры, благодаря чему Валенсия обладала каким-то невероятным шармом и атмосферой.
Наше жилье находилось не в самом центре, а в пригороде. Мы жили в небольшом двухэтажном доме с большой лужайкой спереди и бассейном с зоной барбекю позади. До Карибского моря от нашего жилья примерно двадцать минут езды, но в отпуск я любила отправляться на острова, которых было более семи десятков в Карибском море.
Я рассказывала историю самой Венесуэлы. Я действительно полюбила эту страну и с ней сроднилась, поэтому знала о ней много интересных деталей. Долгое время она была колонией Испании и только в девятнадцатом веке стала независимой страной. Но несмотря на это дух Испании сильно ощущался в Венесуэле. Даже говорили там именно на испанском.
А я, кстати, так и не выучила этот красивый, но невероятно сложный для меня язык. Сколько не пыталась, хотя очень любила слушать, как звучит испанская речь. Я освоила только базовые фразы, достаточные для осуществления элементарных потребностей. В остальное время рядом был либо переводчик, либо Денис. В отличие от меня, муж начал хорошо и свободно говорить на испанском уже через год жизни в Венесуэле.
Мы много путешествовали – несколько раз в год обязательно бывали в моей любимой Валенсии, минимум раз в год отправлялись на какой-нибудь новый остров, чтобы просто поваляться на пляже и насладиться прелестями ничегонеделания, и раз в несколько месяцев ездили в небольшое, культурное путешествие на выходные в новый город.
– Я зря, да? – вдруг тушуюсь под внимательным взглядом сестры.
Она тут лежит больная, умирающая, а я… про солнце, море, путешествия…
– Нет, конечно, нет, – она слабо улыбается. – Расскажи еще, пожалуйста… Мы так давно не виделись…
Дверь резко распахивается, со стуком ударяясь об стену.
– Мамочка… – раздается звонкий детский голосок.
Я смеюсь.
– Мила, иди сюда, познакомишься со своей тетей Эммой.
Дочь практически вприпрыжку подходит к кровати. Энергии у нее океан. Там, где я уже еле держусь на ногах, она готова покорять горы.
– Тетя болеет? – детский взор бегает между мной и Эммой.
– Немножко, – тихо говорит Эмма. – Совсем немножко, – голос сестры дрожит.
Я сжимаю руки в кулаки и ощущаю, как слезы вновь начинают течь по моим щекам. Чувство вины сдавливает ядовитыми щупальцами, отравляет, наказывая. За то, что не была рядом, не поддержала. Сердце рвется на части, желая помочь и не зная как. Глаза Эммы смотрят без осуждения. И я думаю, что я бы хотела, чтобы она ругалась, винила, кричала. Так мне было бы намного легче. От ее усталого взгляда и ничего не требующего голоса, почему-то чувство вины наоборот кратко растет и лишь сильнее убивает…
