Литтмегалина
Омут
Мой брат был из тех людей, которые, не умея плавать, даже не предпримут попытки научиться. А я всегда была для него старшей сестрой. Я слишком опекала его, так же как прежде наши родители. В этот раз я должна была позволить ему самому принять решение.
Я поднялась в комнату Делефа и вытащила из-под кровати его чемодан. Копаться в вещах в отсутствие владельца – несомненно непорядочный поступок, но Делеф никогда не был искренен со мной, и я чувствовала, что заслужила реванша. Но чемодан оказался пуст. Конечно, Делеф уже давно разложил свои вещи в шкафу, как я не подумала об этом сразу.
Я принялась обшаривать ящики. Знакомый флакон из коричневого стекла лежал в самом нижнем, поверх стопки маек. Мне показалось, что на гладком стекле еще сохранилось тепло пальцев Делефа. Я заплакала. Три таблетки в день, Делеф? Прошлый раз флакон был практически полон. Сейчас в нем осталось не больше десятка таблеток. Громко всхлипывая, я перевернула весь ящик и нашла еще два початых флакона. Пряча, Делеф запихнул их в носки.
***
Я все-таки побежала за ним. Но его уже не было на берегу омута. На этот раз я не успела. Вновь сойдясь, опавшие листья закрывали воду.
Возвращаясь к дому, я сильно замерзла, так как, выбегая, только накинула плащ поверх пижамы. А на ногах у меня домашние шлепанцы, обнаружила я с удивлением. Должно быть, я выглядела как беглая пациентка психиатрической клиники, но это было последнее, что меня волновало.
Я взяла книжку для записи телефонных номеров. Почти все ее страницы были заполнены, но мне не были нужны номера, написанные карандашом. Я набрала один из напечатанных красной типографской краской на первой странице.
– Да, – произнес прохладный официальный голос.
– Мой брат совершил самоубийство, – сказала я в трубку таким ровным тоном, как будто уже давно знала, что этот день настанет, и была в некоторой степени готова. Затем я продиктовала свой адрес.
Мне задавали вопросы, но не слишком много. Я отдала им три флакона с таблетками. На этикетках флаконов стоял штамп аптеки, и я мстительно подумала, как засыплется теперь тот, через кого Делеф достал эту дрянь.
Его тело не смогли отыскать, до самой темноты провозившись у проклятого омута, оказавшегося глубоким, как бездна. И Делеф был там, на самом дне, куда его утащили подводные потоки.
Так завершилась история моего брата.
Я вспомнила о «Розовой оранжерее» и о письме только тогда, когда почтальон, не сумевший впихнуть в переполненный почтовый ящик очередную ежедневную газету, положил ее на коврик перед дверью. Опустошая ящик, я извлекла записную книжку и, узнав мелкий угловатый почерк Делефа, прижала ее к груди. На секунду меня ослепило видение черной воды, глянцевито поблескивающей, как нефть.
2. Делеф
[Первые двадцать – тридцать страниц записной книжки вырваны.]
…что смогу продолжать это долго.
Как я устал от боли. Обезболивающие не снимают ее полностью, лишь снижают интенсивность. Но ее постоянство вкупе с ощущением, что никуда мне от нее не деться – это самое худшее. Неужели когда-нибудь закончится? Проще умереть, чем поверить.
Жара доконала. Такая сильная – это дикость для Ровенны. После короткого дождя с земли пар.
Ненавижу.
12 сентября
Вынужденное бездействие не пошло мне на пользу. Я окончательно одичал и стал горьким, как хина. Одна мысль, что придется снова вступать в социальные взаимодействия, вымучивая из себя вежливость и хотя бы минимальную вовлеченность, вызывает тошноту.
Утром я разговаривал с Матиушем и пытался отказаться от вызова. Я сказал, что все еще не чувствую себя в достаточной степени восстановившимся.
В ответ Матиуш сослался на заключение врача СЛ, согласно которому я уже настолько здоров, что мог бы отправиться на соревнование по бальным танцам.
Я указал на свою трость взглядом, сочащимся сарказмом.
С заметным усилием Матиуш подавил свое желание высказаться. Тем не менее его мысли были практически зримы, витая над его головой: «Ты сам виноват в произошедшем, Делеф. Не обстоятельства, а твои безответственность и рассеянность позволили этой зверюге вывести тебя из строя на столь долгое время как раз в период, когда на нас навалилась лютая дичь. Это был рядовой случай, и все шло как обычно, а ты работаешь в отделе уже двенадцать лет. Ты облажался».
– Доктор настаивает, что у тебя нет никакой физиологической причины, чтобы продолжать хромать.
– Не иначе как меня заставляют мои собственные извращенные предпочтения, – язвительно фыркнул я.
– Тебе же выплатили компенсацию за увечье, – напомнил Матиуш, пытаясь меня утихомирить.
А существует ли компенсация за боль, за бессонные ночи и ночи, полные кошмаров, за неподвижные дни и тошноту, вызванную интоксикацией печени обезболивающими?
– Порой компенсация не компенсирует, – бросил я.
Матиуш решил, что мое недовольство вызвано малыми размерами суммы, и разразился занудной речью на тему нехватки финансирования. Мог бы и не распыляться. Все, что он мог сказать по этому поводу, я давно знал наизусть. Я выслушивал подобное каждый раз, как обращался к нему с жалобой, что после очередного ливня на стол в моем кабинете капает вода. Все проклятое здание СЛ трещит по швам.
– Тем не менее я похлопочу, чтобы тебе повысили зарплату, – торжественно завершил свою тираду Матиуш, видимо, пытаясь убедить меня, что ради столь ценного сотрудника он готов пойти на невиданные подвиги.
– Мне все надоело, – огрызнулся я.
Глаза Матиуша раскрылись шире.
– Надоело, – покорно согласился он. – Я выбью тебе отпуск, Делеф, я обещаю. Возвращайся, и я переговорю с Медведем. Но ты поедешь, да? Сейчас у нас нет возможности отправить другого.
– Неужели все заняты?
– Все заняты.
– Что случилось?
– Ты знаешь, у нас настала черная полоса… – промямлил Матиуш, отводя взгляд.
– Киношник вернулся? – перебил я его.
– Да, – неохотно подтвердил Матиуш.
– Сколько на этот раз?
– Молодая пара. Семья с ребенком. Все в один день.
– И как долго он продолжит убивать?
– Мы пытаемся остановить его.
– Поэтому ты отсылаешь меня, Матиуш? – осведомился я. – Чтобы я не вмешивался в расследование?
– Существует одна веская причина, по которой тебе не позволено участвовать.
– Даже две. Мой отец. Моя мать.
– Ты знаешь правила. Никакой личной вовлеченности в следствие.
Что может быть более личным, чем месть. Когда я только заступил на свою должность в СЛ, мною владела юношеская убежденность, что однажды я заставлю убийцу моих родителей понести наказание. В последующие годы не всегда успешной работы моя наивность сползала с меня, как кожа с линяющей змеи. В итоге от меня остался один скелет.
– Впрочем, какая разница, – горько бросил я. – Вы ничего не добьетесь. Руки коротки.
– У тебя упаднические настроения, Делеф. Видимо, тебе действительно необходим дополнительный отдых.
– А что, есть основания для оптимизма? Посмотри, что происходит в последнее время. На каждое чудовище, что мы одолели днем, за ночь нарождается три новых.
– «Серебряная Лисица» справлялась в течение многих веков и…
– Она не справлялась. У нас просто нет ресурсов. От вычерпывания моря ложками оно не уменьшается.
– Делеф…
– Признайся себе. У нас нет контроля над этой страной. Наша деятельность ничего не меняет. Она бессмысленна.
– Делеф, я понимаю, что тебе не хочется ехать. Но это уже чересчур. Возьми себя в руки. Сконцентрируйся. Поезжай и выполни свою работу.
Я кивнул, без энтузиазма признавая его правоту.
Матиуш передал мне материалы по делу, и мы обсуждали их некоторое время. В моей груди не таял ком льда. Нет, я стремился избежать этой поездки вовсе не по причине моего скверного физического состояния или паршивого ментального. Пожалуй, я определю свои ощущения как дурное предчувствие.
Поколебавшись, я все же высказал свои опасения Матиушу. Он рассмеялся и ответил, что я проникся мистикой. Я спросил его, как в моем случае не проникнуться мистикой. Матиуш запнулся. Я попытался объяснить ему (он идиот, но неплохой парень): от меня отвернулась удача, меня одолела апатия. Иногда мне ничего не хочется знать, не нырять снова и снова в эту воду, она слишком глубока для меня. Хочу просто жить в неведении, как все – это понятно? Меня сорвало.
Матиуш, хоть и оторопел от такого потока слов с моей стороны, все же выдавил из себя неискреннюю сочувственную улыбку. По его глазам я понял, что подобное он слышал уже раз сто, и оно все меньше и меньше его трогает. Выгорают все. Это просто вопрос времени. У Матиуша свои обязанности и свое начальство, которые заботят его больше заморочек подчиненных.
– Пойми, Делеф, если бы у нас была возможность отправить кого-то другого, мы бы так и сделали. Но сейчас ты единственная кандидатура. Работы много – вас мало. Вот так обстоят дела, господин Управомоченный.
(Вечер.)
Выезжаю в четыре утра. Я мрачен и зол.
Я должен бы собираться в дорогу, а вместо этого лежу, отмокая в ванне, и читаю газету. От воды поднимается пар, увлажняя страницы. Знакомое тесное помещение окружает меня, как кокон, успокаивая мои истерзанные нервы.
Захватывающие новости о завершении какой-то никому не нужной дипломатической миссии. Статейка о задержании очередного кшаанского освободителя с его устрашающей армией из пятнадцати человек, вооруженных обломками своих разваливающихся от древности идолов, не иначе (будь кшаанцы организованнее, нам зажилось бы поинтереснее, но…). Еще какая-то ерунда в том же духе. Далее литературные обзоры, советы по садоводству (кому это нужно, да еще осенью?) и в финале экспертиза чистящих средств. Докатились.
В Ровенне тишь и покой, которые глупые обычные людишки принимают как должное. Если бы они знали, чего нам стоит их спокойствие. Проживать в этой стране – это как жить на поверхности моря, но, пока нет шторма и дома стоят более-менее ровно, обывателей ничего не заботит. Впрочем, я могу преувеличивать опасность, глядя сквозь темные линзы своей профессиональной осведомленности.
13 сентября
В вагоне тяжелый, затхлый воздух. Я пытался открыть окно, но оно заклинило и не поддается. Нога ноет, да и все остальное тоже от желания выбраться отсюда. Терпеть не могу долгие поездки.
Все, это последнее дело, с которым я разбираюсь. Потом я складываю с себя обязанности и беру время, чтобы прийти в себя – столько, сколько потребуется. Отправлюсь зализывать раны к Силене. Я давно не видел сестру.
К середине дня я прочитал все газеты, книгу, и мне надоел пейзаж за окном: поля и деревья, деревья и поля. Небо тяжелое, набрякшее тучами. Трава уже по-осеннему тусклая. Лето закончилось, хоть что-то радует. Я не люблю лето. Нет, я ненавижу лето. Его яркость и свет дисгармонируют с моим самоощущением. На его фоне я кажусь себе бледным, как моль.
Вот сейчас начался мелкий дождь, оставляя на стекле косые полосы. Может быть, я все же не решусь окончательно порвать связи с СЛ. Мне хватит отпуска, чтобы съездить к Силене и немного прийти в себя. Особенно если договориться на длительный, за свой счет.
Меня беспокоит мое состояние. В последние пару месяцев я постоянно раздражен и мрачен, что чересчур даже для меня. Депрессия? Сама моя должность предполагает, что я не из тех, чья психика сдается так легко. Нет, это просто хандра. Мне следует быть осторожнее с ней, она затягивает. Вероятно, это означает, что что-то притягательное в ней все-таки есть.
(Вечер.)
Отчет об осмотре тела, составленный полицейским из близлежащего городишки, весьма невнятен. Ненавижу косноязычие. Тем более на бумаге, пусть она и все стерпит. Если отбросить лишнее и бессмысленное, в сухом остатке остается немного.
Тело обнаружено третьего сентября лежащим навзничь на тропе к лесу. Подросток, шестнадцать лет. Кожа покрыта многочисленными кровоизлияниями. На запястьях, щиколотках и коленях ссадины от веревок. Сами веревки не найдены. На одежде убитого кровь, натекшая из носа и ссадин. Повреждений костей нет. Никаких признаков сопротивления убийце. «На лице ужасное выражение». Очаровательно изложено. Автор сего опуса мог бы найти себя в написании третьеразрядных ужастиков.
Ну ладно. Надеюсь, сложностей не возникнет и удастся разобраться с делом по-быстрому. У меня ни сил, ни желания работать.
За окном совсем стемнело и все так же моросит. Мне нравится дождливая погода, но в этом году изобилие льющейся с неба воды уже вызывает ощущение, что я с июля не могу высохнуть. Продолжаю раздумывать, уходить ли мне из СЛ. Пока получается, что вроде нет, хотя все осточертело.
Прибываю около полуночи.
14 сентября, день (для меня это утро)
Замечательная ночь. Не знаю, как по итогам я не слег с воспалением легких.
На вокзале меня ожидал угрюмый юноша сельского вида. После полутораминутного молчания, пока он рассматривал меня, а я, утопая в дождевых потоках, в ответ уныло взирал на него, он таки осведомился:
– Вы господин Делеф?
Я кивнул, подтверждая свою личность, и только после этого он соизволил меня поприветствовать – видать, слова свои он ценил и как попало не тратил. Несмотря на физиономию, настолько простецкую, будто он был рожден от союза мужчины и овцы, произношение у него было чистое.
– Пройдемте к лошадям.
– Лошадям? – переспросил я, не веря своим ушам.
Юноша невозмутимо подтвердил, что да, к лошадям.
– Дорога через лес, – объяснил он. – Автомобиль там не проедет. Ни у кого из нас нет автомобиля.
Я по-прежнему надеялся, что он издевается надо мной, но мы прошли от фонаря в темноту, и там действительно обнаружились две упитанные лошади, чьи шкуры тускло поблескивали от капель воды.
– Думаю, нам лучше переночевать в городе, – сказал я, указав на отдаленные огни освещенных окон, немногочисленные в это позднее время. – В деревню отправимся утром.
– Нет, – возразил юноша. – Придется ехать сейчас.
– Но дождь идет. И темно.
– Ночь достаточно лунная, – сухо возразил юноша.
– Достаточно для чего? – осведомился я, мгновенно вспыхивая раздражением. – Чтобы осветить мой холодеющий труп, после того, как я сломаю себе шею, налетев сослепу на ветку?
– В городе нет гостиницы. Нам негде остановиться.
– Нет?
В самом захудалом городишке есть гостиница, весь вопрос – какая.
– Нет.
Странно.
В последний раз я ездил на лошади лет в десять. В парке. Может, это вообще был пони, не помню. Какой из меня всадник, особенно с тех пор, как порождение больного человеческого воображения перегрызло мне кость ноги, последствия чего все еще весьма ощутимы.
Держа мой чемодан, юноша спокойно наблюдал, как я пытаюсь взобраться на проклятую кобылу, которая, к счастью, стояла как вкопанная.
– Вам помочь? – не шелохнувшись, вяло поинтересовался он, когда мои попытки очевидно затянулись.
– Что вы, я прекрасно справляюсь, – грубо бросил я и все-таки рывком взобрался на проклятое животное. Лошадь всхрапнула, то есть заржала, так это у них называется, и внезапно шагнула вперед. Я качнулся, стискивая коленями ее скользкие, неприятно мокрые бока, нервно вздохнул и подумал: как в прошлые века. Никогда не завидовал людям из прошлого. Необходимость путешествовать на глупых непредсказуемых животных, оставляющих груды навоза, была только одним из множества неприятных аспектов их дискомфортного существования.
Юноша прикрепил мой чемодан к седлу своей лошади и легко оседлал ее.
То, что он назвал дорогой, оказалось тощей тропинкой среди деревьев. Как он ее различал в темноте, мне не понять. Капли дождя на нас не падали, но падали на листья и с них уже струйками стекали на нас, в основном прицельно за шиворот. Длился этот кошмар три или четыре часа (ближе к сотне по ощущениям), точно не знаю, потому что мои часы с синим светящимся циферблатом запотели изнутри и остановились. У меня затекло все тело, я промок и продрог до костей, и вообще было невероятно мерзко. Юноша молчал, и я тоже, потому что вежливость заставляла меня сдерживать теснящиеся на языке ругательства, а гордость удерживала от нытья.
Наконец мы выехали из леса на какую-то узкую длинную улицу без единого фонаря, вдоль которой смутно виделись невысокие дома.
– Прибыли, – объявил юноша, что было и так понятно. Он потратил зря одно слово.
Когда я кое-как спустился с лошади, левой ноги я совсем не чувствовал, а правую лучше бы не чувствовал – ее пронзала тысяча игл.
Проводив меня до дома, где мне предстояло расположиться, юноша оставил меня, не удосужившись даже показать, где в прихожей выключатель. После недолгих поисков в кромешной тьме я сдался, вдоль стены прошел в комнату и ощупью, как слепец, отыскал кровать. При моем чистоплюйстве немыслимо, чтобы я позволил себе завалиться спать, не отскоблившись предварительно от дневной грязи, но вчера был именно такой случай.
Проснулся поздно. Комнату заливали солнечные лучи – погода наладилась. Поднявшись, первым делом я осмотрел дом и несколько успокоился. Не похоже на бывший свинарник. Просторный дом, недавно выстроенный. Вполне приятно пахнет древесиной. С кухни доносился звон посуды. Юноша упоминал, что мне предоставят служанку. Он называл ее имя, но оно не удержалось в моей памяти.
Не обнаружив в доме ванной комнаты, я прошел в кухню и осведомился у хлопочущей там смуглой угрюмой особы, где могу привести себя в порядок. В ответ служанка выдала мне большое корыто и кусок коричневого мыла с горьким, дерущим ноздри запахом.
Пришлось мыться прямо посреди комнаты. Какая потрясающая необычность ситуации. Чихая от резкого запаха мыла и расплескивая воду на пол, я рассматривал комнату, впервые заприметив масляную лампу на столе и отсутствие выключателей на стенах. Быть такого не может…
Одевшись и зачесав волосы назад в своей обычной манере, я отправился расспросить служанку, что за ерунда с этим домом. Она ответила, что электричества и водопровода нет во всей деревне. Дикость. И это в наше время, когда у всех в домах телевизоры, у некоторых даже цветные. Еще начиная с лошадей, не оставляет ощущение, что меня отбросило на несколько веков назад. В кухне допотопная плита – музейная реликвия, требующая растопки дровами. Впрочем, служанка с ней управляется неплохо, судя по завтраку, который она мне принесла.
Ладно, смирюсь с неудобствами. Всего-то несколько дней. Не успею привыкнуть к корыту, как уже вернусь в свою маленькую спокойную ванную, чьи белые кафельные стены надежно прячут меня от людей, мира, всего.
(Дописано утром следующего дня.)
Денек выдался сильно так себе.
Едва я успел подсушить волосы, как заявился староста деревни. Староста – слово-то какое. Я как будто из вагона вышел непосредственно в машину времени. Предупредить о своем визите он не удосужился, как и постучаться. Явись он на полчаса раньше, и я был бы застигнут в корыте, с торчащими из воды коленями и пеной, стекающей с волос в глаза.
Старосту зовут Грольве Лаош. Ему около пятидесяти лет, и в его внешности, как и в имени, роанское сочетается с кшаанским: хищный крючковатый нос, блеклые узкие зеленоватые глаза и угольно-черные в прошлом, теперь высеребренные сединой жесткие волосы. Наличие в его жилах крови сразу двух враждебных нам наций делает сам факт того, что ему удалось возглавить хотя бы крошечное, затерянное в глуши ровеннское поселение, удивительным. Если в его характере слились роанская расчетливость и кшаанская хитрость (а так оно, вероятно, и есть), тем, кто не относится к его подданным, следует держать с ним ухо востро. Интересы деревни – его маленького королевства численностью в сто двадцать шесть человек (сто двадцать семь минус один) – он наверняка защищает хорошо. Предварительно сам же их определяя.
В нашем кратком разговоре мне с самого начала дали понять, что деревенского радушия надолго не хватит, поэтому мне следует продемонстрировать моментальные и эффективные методы работы и убираться. Что конкретно от меня требуется, он обозначил прямо:
– Изгоните ее.
– Ее? – вцепился я в слово.
– Призрака, – уточнил Лаош.
– Призраков не существует, – заметил я с кроткой интонацией санитара психиатрической клиники, беседующего со склонным к приступам буйства пациентом.
– Прекратите, – грубо прервал он меня. – Я живу не первый день. И я слышал о таких, как вы.
Признаться, его замечание застало меня врасплох. До сих пор «Серебряной Лисице» удавалось сохранять факт своего существования в секрете, то ли по причине высокоэффективных мер безопасности, то ли вследствие немногочисленности ее сотрудников (склоняюсь к последней версии).
– Таких – каких? – уточнил я, состряпав недоуменное выражение лица.
– Вы не из полиции, – отрезал Лаош.
– Откуда же я?
– Вам лучше знать, господин Управомоченный, – с нахальной усмешкой Лаош уставился на меня.
Прицельного столкновения взглядов я никогда не выдерживал, поэтому отвел глаза.
– Почему вы сказали «ее»? – вернулся я к заинтересовавшему меня моменту.
– Я сказал так, как мне было удобно, и не собираюсь отчитываться за каждое свое слово ни перед вами, ни перед кем-либо еще.
– Почему вы заранее уверены, что действует призрак?
– Кому такое под силу? – Лаош говорил, как рычал. – Точно не человеку.
– А любой призрак, вы полагаете, на это способен? – фыркнул я.
Лаош молча, с ледяным презрением посмотрел на меня. Я почувствовал, как во мне шевельнулась злость.
– Ладно, предположим, это действительно призрак, – я дернул уголком рта, демонстрируя, с каким презрением отношусь к этой абсурдной идее. – Я не могу просто взять и изгнать ее. Как вы это себе представляете: раз, два, три, пошла вон – и полный штиль? – я начал разговаривать резко, собеседнику в тон.
В глазах Лаоша мелькнул если не страх, то опасение. Не стану отрицать, мне это понравилось.
– То есть вы позволите этой опасной твари бродить здесь и дальше? А она бродит. Вчера в мое окно влетел камень и разбил его. В другом доме окно лопнуло без всяких видимых причин. Осколком стекла едва не ранило маленькую девочку. И в деревне стало слишком тихо. Ни одна собака не залает. Местное зверье прячется.
Я сделал вид, что пропустил мимо ушей все, кроме упоминания о брошенном в окно камне, и выдвинул предположение, что происшествие могло быть результатом личной инициативы кого-то из сельских.
– Вы считаете, у селян есть мотивы швыряться камнями в мои окна? – спросил Лаош очень тихим и очень яростным голосом.
– Нет. Я считаю, что вы должны позволить мне действовать так, как я считаю нужным, – спокойно объяснил я.
Несколько секунд Лаош ненавидяще рассматривал меня своими ледяными глазами, потом процедил:
– Допустим, я предоставлю вам свободу действий. Что вы намерены делать, если изгнать ее вы не способны? Тот мальчишка, которого нам прислали из города, только взглянул на убитого, позеленел и удрал.
– Ну я-то еще не позеленел, и я не говорил, что не могу изгнать ее вообще. Это невозможно сделать прямо сейчас. У меня недостаточно сведений.
Из того, как я формулировал фразы, следовало, что я уже признаю возможность существования призрака. Непозволительная прямолинейность. Впрочем, очевидно, что попытки заморочить Лаошу голову не пройдут. Он знал больше, чем следует, задолго до нашей встречи.
– Какие сведения вам нужны?
– Трудно указать, какие конкретно. У вас есть что еще сообщить мне по делу?
– Нет.
– Я расспрошу селян.
– Я уже поговорил с ними. Им нечего вам рассказать.
– Моя работа не предполагает посредников.
– Моя работа не предполагает, что я позволяю чужакам расхаживать по деревне, подвергая допросу ни в чем не повинных местных жителей, не выражавших на то согласия.
Лаош не нравился мне все больше и больше. Я уже не надеялся, что он отступит от своих намерений всячески мне препятствовать, что бы за этим ни скрывалось.
– Мне нужен тот, кто обнаружил тело.
– Он уехал по делам.
– Уехал? Как вы могли его отпустить, если ожидали приезда следователя? Лаош, вы вообще заинтересованы в расследовании?
За непроницаемым выражением на физиономии старосты могло скрываться все что угодно. Я подавил желание досадливо плюнуть на пол.
– Предоставьте мне лошадь. Я еду в город. Мне нужно осмотреть труп.
– Вам никуда не придется ехать, чтобы осмотреть его.
– Что? – оторопел я. – Труп хранится в деревне? С начала сентября? В местных условиях?
– Мы положили его в погреб. Это самое прохладное место, которое мы смогли найти.
– Почему тело не было перевезено в городской морг?
– Мы отказались выдать его.
– Что значит «отказались», Лаош? Я понимаю, что вы тут застряли в своей дремучей сельской утопии, но есть обычный нормальный цивилизованный мир, и вы обязаны подчиняться его законам. Криминальный труп должен был быть передан на осмотр, вскрытие и хранение.
Лаош угрюмо молчал.
– Все ясно, – бросил я. – Я извещу вышестоящие службы о сговорчивости местной полиции, уж будьте уверены. А сейчас ведите меня в свой погреб.
И мы устремились.
На месте я быстро осознал, что завтракать мне не стоило.
Во-первых, прежде чем тело обнаружили, оно успело поваляться на солнышке, что само по себе не идет мертвецам на пользу, даже если не принимать во внимание тот факт, что на открытом природном пространстве труп мгновенно привлекает внимание насекомых. Во-вторых, погреб при довольно высокой температуре снаружи тоже не обеспечивал достаточной прохлады. Так что тело я осматривал, зажимая нос и рот полотенцем и непрерывно отмахиваясь от мух. Лаоша, который все это время не отходил от меня, пристальным взглядом отслеживая каждое мое движение, я запряг держать фонарь.
