Ляна Зелинская
Чёрная жемчужина Аира
Зато Эдгар ей понравился сразу. Они даже вспомнили, как виделись несколько раз в детстве на каких-то семейных торжествах, где собирались семьи плантаторов. И вот сейчас Флёр вела себя совсем как хищник, заметивший добычу – она стала милой, кроткой и тихой, бросала на него нежные взгляды и в нужные моменты весьма умело покрывалась румянцем смущения. Впрочем, всё это было лишним. Своё решение о женитьбе Эдгар принимал не сердцем, и она это прекрасно знала.
Он достал из шкафа деревянную шкатулку и открыл её. Всё, что осталось от его семьи, уместилось здесь: пара украшений, маленький портрет в резной рамке, плетёная лошадка – любимая игрушка дочери… Прошло почти три года – сейчас ей было бы семь лет. Эдгар достал золотую цепочку, на которой висел кулон – два сердца, одно поменьше, второе побольше. Элена и Лили. А третье сердце – его настоящее сердце, – оно сгорело вместе с ними. Но оно ему больше не нужно. Не собирается он больше любить. А память… она и так навсегда останется с ним.
Он закрыл шкатулку и убрал вглубь шкафа, переложил портрет Флёр Лаваль в нижний ящик стола и накрыл его папкой. Завтра он поедет в Альбервилль и сделает ей предложение. Став мадам Дюран, она хоть рабов не будет драть кнутом, и то благое дело. А урожай её тростника этой осенью очень кстати поможет расплатиться по бумагам реюньонской сахарозаготовительной компании. Это ему клятвенно пообещал мсье Лаваль вместе со своим благословлением.
Глава 4. Суаре
Утром слуг наказали всех.
Как сказал дядя Готье, если они будут молчать и не выдадут того, кто нарисовал глаз в комнате мадмуазель Бернар, то сами виноваты. Но никто не сознался. Так что по пять плетей досталось и горничным, и кухаркам, и конюхам, и даже Люсиль.
Летиция сидела у себя в комнате и вздрагивала, слушая крики, что доносились с заднего двора. Это было ужасно, и она пыталась дядю отговорить – ведь ничего дурного не случилось, но Готье Бернар был непреклонен. А ну как рабам снова вздумается своевольничать и сделать такое в следующий раз в спальне хозяев? И нет ничего хуже, чем ньоры, которые начинают покрывать друг друга.
– Я бы на твоём месте так не расстраивалась, – сказала Аннет как ни в чем не бывало, – ньоры привыкли к порке, им пять плетей что слону дробинка, а уважения к хозяевам и их гостям добавит. К тому же папа́ позвал отца Джоэля. Говорят, он умеет изгонять из ньоров всю эту нечистую дурь. Ты готова?
Аннет стояла в комнате Летиции, в нетерпении хлопая по ладони веером.
– Ты что это делаешь? – спросила она, и её тонкие брови удивлённо поползли вверх.
– Постель… заправляю, – растерянно произнесла Летиция.
– Ты с ума сошла? А слуги на что?
И Аннет посмотрела на неё так, что Летиции показалось – сейчас она услышит вездесущее бабушкино «Чего и следовало ожидать». Вспыхнувшее во взгляде Аннет недоумение почти сразу сменилось презрением, которое кузина быстро погасила усилием воли, но и этого было достаточно, чтобы Летиция его заметила.
Ну вот, дала повод лишний раз поглумиться!
– Я уже иду, – Летиция поспешно схватила шляпку и направилась к двери.
На подъездной аллее они встретили священника, и Летиция немало удивилась тому, что он оказался ньором. Средних лет, высокий, крепкий, плечистый, он шёл степенно, как и полагается святому отцу, неся в руках книгу в синем переплёте. И если бы не его сутана и белая колоратка, подпирающая шею, Летиция бы подумала, что это кто-то из помощников самого Готье Бернара.
– Это отец Джоэль, – произнесла Аннет, перехватив заинтересованный взгляд Летиции. – Папа́ его позвал после вчерашнего. Он держит ньоров в строгости – приходит раз в неделю для проповедей. Как говорит мама́ – не даёт семенам зла и греха прорасти в их чёрных душах.
Кузина кивнула ему сдержанно, и святой отец церемонно кивнул в ответ, но его взгляд почему-то задержался на Летиции, и он даже замедлил шаг, пристально разглядывая незнакомку. Словно хотел убедиться, нет ли в её душе семян зла, а то и целых зелёных побегов. Может, это она сама баловалась в комнате кукурузной мукой и кровью?
– Надеюсь, он вразумит этих черномазых, – добавила Аннет. – Ну, чего ты стоишь? Нам пора.
Летиция даже поёжилась и, чтобы избежать пристального взгляда отца Джоэля, быстро забралась в коляску.
Дядя Готье велел им проехаться по магазинам и купить нарядов, разумеется, всё за счёт принимающей стороны – жест гостеприимства. Летиция попыталась отказаться, но дядя настоял, сказав, что дедушка Анри уж наверняка обрадуется, увидев внучку в красивом платье, и их семья точно не обеднеет от пары сотен экю. И что это просто подарок в память об её отце. Но, если она сильно против, то он потом вычтет это из причитающейся ей доли в наследстве.
Дядя был так настойчив, что пришлось согласиться. Вообще, хотелось быстрее убраться из этого дома, лишь бы не слышать криков, раздающихся с конюшни. Похоже, что порка на заднем дворе никого не смущала, кроме самой Летиции.
О своём кошмарном сне она, понятное дело, никому рассказывать не стала, но мысль о том, чтобы снова ночевать в доме Бернаров, почему-то была ей неприятна. И попросив дядю уделить ей минутку перед поездкой, Летиция опять завела разговор о том, чтобы поскорее отправиться на плантацию. В этот раз ей показалось, что дядя расстроился. Он долго извинялся за происшествие в её комнате и обещал, что такого больше не повторится, но, непонятно почему, разговор с ним оставил у Летиции в душе неприятный осадок. Может, потому что дядя старался не смотреть ей в глаза?
Бабушка бы её, конечно, отругала. Она же велела ей быть покладистой и понравиться новым родственникам. Люди проявили о ней заботу, хотят показать город и развлечь, дарят подарки, а она своим настойчивым желанием уехать даёт им понять, что ей не хочется здесь находиться. И за это ей даже стало стыдно перед дядей.
Их коляска прокатила по рю Виктуар и свернула на рю Верте. Первым делом Аннет потащила кузину в магазин готового платья. Они подобрали кое-что подходящее из лёгкого муслина, муара и тафты. Два платья забрали сразу, а для остальных портниха сняла мерки, обещала подогнать всё по фигуре и к утру прислать наряды в дом Бернаров. Затем они купили Летиции зонтик, шляпки, перчатки и ещё множество необходимых мелочей, без которых на юге «сразу станешь чернее ньоры с плантации или какой-нибудь квартеронки», как выразилась Аннет.
И хоть говорилось это из лучших побуждений, но каждый раз Летиции было неприятно слышать, как кузина нарочито проводит эту черту, отделяя себя от тех, в ком текла хоть капля чёрной крови. В понимании Аннет, только девушка с безупречно белой кожей и такой же родословной могла называться «ньеж», а все остальные делились аж на целых восемь категорий «нечистой» крови по степени черноты их кожи. Сказано это было вскользь, не специально, но Летиция умела слышать намёки. Ей хотелось сказать кузине всё, что она об этом думает, но от того, чтобы осадить Аннет, удерживали наставления мадам Мормонтель о том, что нужно быть покладистой и скромной.
Ну что же, раз она недостаточно белоснежна для этого города, пусть так и будет!
Летиция задержалась в лавке и купила красивый платок с рисунком из павлиньих перьев.
– Зачем тебе эта вульгарная вещь? – спросила Аннет, небрежно пощупав край платка.
– Просто хочу купить, – передёрнула плечами Летиция.
– Такое носят только ньоры, – фыркнула кузина.
Но Летиция не стала отвечать. Платок она решила подарить Люсиль, и не стоит Аннет об этом знать. Всё-таки Люсиль наказали ни за что, обвинив в том, что она, как служанка Летиции, плохо следила за её комнатой.
А как она должна была следить за комнатой ночью? Под дверью, что ли, спать?
Но это наказание слуг просто ради наказания произвело на Летицию сильное впечатление, и ей хотелось хоть вот этим подарком загладить свою вину перед Люсиль.
– Идём, нам ещё нужны вуалетки, – Аннет указала на лавку, где продавали шпильки, веера, расчески и украшения для волос, – сегодня мы приглашены на суаре[12] к Фрессонам, а значит, волосы нужно убрать в особую гладкую причёску – такая тут традиция, – Аннет покосилась неодобрительно на пышные тёмные локоны Летиции. – Фрессоны – очень уважаемая и респектабельная семья в Альбервилле, и большие ценители традиций. Мсье Фрессон – банкир, а его сын Жильбер – очень умный молодой человек, и весьма перспективный. Так что выглядеть нужно подобающе.
По лицу Аннет и её интонации Летиция поняла, что к мсье Фрессону-младшему её кузина явно неравнодушна, и подумала, что если Аннет считает его умным и перспективным, то, скорее всего, он ещё более «породистый» и занудный, чем даже дядя Готье. А то, что семья Фрессонов принадлежит к альбервилльской аристократии, вызвало у Летиции стойкое желание пропустить это суаре. Скорее всего, там будут вести скучные разговоры о цене на хлопок и сахар, чваниться своей «чистой» кровью и прятаться под зонтиками от солнца.
Но она не стала возражать кузине и купила вуалетку, сетку для волос и баночку какого-то воска, что должен был придать гладкость волосам и победить непослушные локоны. Побеждать свои локоны Летиция вообще-то не собиралась. Наоборот, что и говорить, с волосами ей повезло – густые, чуть вьющиеся, они без труда собирались в пышную прическу, и не нужно было ни греть щипцы в камине, ни спать на деревянных бигуди, как другим девушкам. Но Аннет настояла: традиция требует – нельзя явиться к Фрессонам «с лошадиной гривой на голове», и сказано это было таким тоном, что Летиция уступила. Воск пах приятно и был похож на жидкий янтарь – это примиряло с необходимостью мазать им волосы.
Вообще, она заметила, что кузина Аннет всякий раз будто нарочно указывает на какие-то недостатки её внешнего вида, делая это, правда, завуалированно – ссылаясь на традиции и то, что «тут так не принято». Но по смыслу было понятно, что для альбервилльского общества Летиция недостаточно «чистая» и утончённая особа, и её общество бросает тень и на саму Аннет. «В таком платье нельзя…», «Ты же не думаешь пойти в этих туфлях…», «Неужели ты хочешь показаться без перчаток?». Каждое восклицание сопровождалось таким изумлением, словно Летиция – ни больше ни меньше – чертыхнулась в храме или собиралась пройти голой по рю Верте. И за время их поездки эти бесконечные поучения со стороны кузины так ей надоели, что она едва сдерживалась, чтобы не произнести чего-нибудь лишнего.
И только наставления бабушки удерживали её от того, чтобы сказать Аннет, что для той, чей дед был пиратом, она слишком уж мнит себя аристократкой. Но скажи она что-то подобное – можно смело собирать вещи и ехать в гостиницу.
Когда они вышли наружу и сложили свёртки в коляску, Летиция обернулась и на двери одной из лавок увидела тот самый глаз, что был нарисован на полу в её комнате прошлой ночью.
– А что означает этот знак? – спросила она у Аннет.
– Этот? Фи! Безбожники ньоры, которым не достает молитвы и плетей, рисуют его, чтобы защититься от всякого зла, – ответила Аннет, бросив короткий взгляд на дверь. – Им повсюду мерещатся даппи – злые духи, и они всерьёз верят, что те могут прийти и украсть их душу. Как будто души рабов кого-то интересуют! Ну а эта мазня их якобы защитит. Сами придумали – сами верят.
– Так этот глаз – просто защитный знак? – спросила Летиция, присматриваясь к двери.
– Да, но я ума не приложу, кому могло понадобиться рисовать его в твоей комнате. Наверное, это всё-таки дурочка Люсиль. Мало её пороли! Идём, нам надо ещё многое успеть.
– А что в этой лавке? – спросила Летиция, разглядывая синий глаз с красным зрачком – в какой-то момент ей показалось, что этот зрачок смотрит прямо на неё.
В окне лавки стояли бутылочки тёмно-зелёного стекла, на горлышке каждой из которых были повязаны разноцветные нитки. Позади них виднелись склянки с настойками, висели пучки сушёной травы, а поверху шла косичка, сплетённая из маленьких красных луковиц, словно праздничная гирлянда. Над дверью Летиция разглядела потемневшую от времени вывеску: «Лекарственные настои мд. Лафайетт».
– Это нехорошая лавка, – уклончиво ответила Аннет и взобралась в коляску, – здесь торгуют всякими зельями и амулетами. Едем.
– Зельями? – удивлённо спросила Летиция. – Какими зельями?
– Ну… приворотными, отворотными… и не только, – добавила Аннет, раздражённо расправляя складки на платье, – глупости всё это.
А Летиция едва рот не открыла.
Вот так запросто торгуют приворотными зельями? И все об этом знают? А куда же смотрят городские власти? И святые отцы?
Бабушка Жозефина, наверное, отстегала бы её чётками только за то, что она вообще стояла рядом с этими склянками. Но, с другой стороны, бабушки здесь не было, а она уже вполне взрослая женщина и сама может решать, где ей стоять. Хотя это, конечно, было жутко неприлично, но и также жутко любопытно. Ведь в прошлой жизни, той, что была в Старом Свете, видеть лавки с зельями вот так запросто ей не приходилось. И она невольно задержалась, заглядывая в загадочное окно.
Дверь «нехорошей» лавки открылась внезапно в тот самый момент, когда Летиция подобрала юбку, чтобы сесть рядом с кузиной в коляску. Из лавки вышла ньора – чёрная, как эбеновое дерево, в высоком оранжевом тийоне, с рядами ярких бус на шее, и уже собиралась было направиться по своим делам, как взгляд её упал на кузин Бернар.
Что её так напугало, Летиция так и не поняла, но женщина отпрянула, прильнув к стене, и зажала рот рукой. Её чёрные глаза расширились от ужаса, так, что едва не вылезли из орбит, даже белки стали видны, а полные губы затряслись. Она что-то пробормотала, но слов было не разобрать, да и язык показался Летиции незнакомым. Единственное слово, что она смогла отчётливо расслышать – «экбалам». Женщина повторила его несколько раз, развернулась и со всех ног бросилась прочь по улице.
– Да поехали же! Что застыл? – недовольно воскликнула Аннет и ткнула возницу в спину ручкой веера.
– Что она сказала?
– Понятия не имею, – фыркнула Аннет, – да кому вообще интересно, что говорят ньоры?
* * *
Суаре у Фрессонов проходило в дальнем саду. Был ещё ближний сад – регулярный, где дорожки усыпал белый гравий, а кусты были пострижены в виде различных фигур: слонов, лошадей и птиц. Этот сад обрамлял дом в классическом стиле с белыми мраморными колоннами и большой верандой. В этом саду полагалось просто гулять, прикрываясь зонтиком от солнца, и показывать гостям плоды трудов искусного садовника. Ни на что больше этот сад не годился.
А вот дальше, там, где парадная часть усадьбы заканчивалась и природа брала своё, находился уютный уголок, заросший раскидистыми катальпами, которые неспешно роняли на траву цветы, похожие на маленьких белых бабочек. Лето встречало гостей водопадом лиловой глицинии, свисавшей кистями над входом в беседку, и на большой террасе с видом на Аирский залив стояли накрытые скатертями столы.
Над поляной витал умопомрачительный запах жареного мяса и лёгкий дымок от дубовых поленьев. Слуга нарезал мясо тонкими ломтиками, так, чтобы белые господа могли легко подцепить их вилкой и, поливая тамариндовым соусом, разносил между гостями.
Летиция чувствовала себя неловко, внезапно оказавшись объектом пристального внимания изысканного альбервилльского общества. Все здесь знали друг друга давно, и новая фигура – племянница Готье Бернара, пожаловавшая прямо из Старого Света – вызывала жгучее любопытство.
Впервые с того момента, как Летиция ступила на эту землю, ей стало не по себе. А вдруг кто-нибудь, вернувшись из Старого Света, расскажет историю её мужа? Вдруг кто-нибудь её узнает? Вероятность этого, конечно, была небольшой, но всё равно от мыслей об этом хотелось сжаться в комочек и перестать привлекать к себе излишнее внимание. Только сделать это было очень непросто.
Она чувствовала, как её придирчиво рассматривают дамы, изучая гостью от носков туфель, до кончиков волос, уложенных по настоянию Аннет в гладкую причёску. Надо ли говорить, что Летиция провела перед зеркалом весь остаток дня, доводя свой облик до совершенства. Ей так хотелось не ударить в грязь лицом перед знакомыми семьи Бернар, что даже голова разболелась, и заботливая Люсиль принесла какой-то успокоительный отвар. Столько тонкостей! Куда девать веер, какой рукой брать тарелку, куда класть салфетку, как приветствовать пожилых дам – во всем здесь были свои особенности.
Но какое счастье, что Летиция послушала свою кузину и приняла во внимание все местные традиции! Кое-какие огрехи вроде слишком яркого цвета платья, конечно, оказались замечены, но их Летиции снисходительно простили. А в остальном промахов у неё не оказалось. И судя по тому нарочито-безразличному выражению лиц, которое стремились изобразить дамы, глядя на новенькую, Летиция поняла – выглядит она хорошо. И судя по выражениям лиц мужчин – даже очень.
Она вспомнила напутствия мадам Мормонтель о том, что в незнакомом обществе надлежит вести себя скромно, но с достоинством, не изображать недотрогу, но и не позволять лишнего, не лезть с разговорами, а лишь поддерживать лёгкую беседу…
Наставления бабушки по этикету содержали, наверное, страниц триста, но сейчас Летиция разом вспомнила их все и стала вести себя так, что мадам Мормонтель наверняка поставила бы ей высший балл. Пусть не думают, что она бедная родственница-полукровка, да и к тому же не знающая правил поведения в обществе. По части образования и манер бабушка Мормонтель могла бы дать фору придворным дамам самой королевы.
– …да, очень красивый город, – отвечала Летиция на очередной вопрос очередной дамы о том, как она находит Альбервилль. – Такая удивительная архитектура, такое смешение стилей, такие краски…
– …жара? Нет, я совсем от неё не страдаю. Но я родом из этих мест – наверное, я всё-таки привычна к ней больше, чем думала…
– …о да, я очень люблю кофе! Вы знаете, в Старом Свете его совершенно не умеют делать…
– …согласна, этот соус придаёт мясу потрясающий вкус…
– …я не считаю, что справедливо наказывать тех, кто не имеет права за себя постоять…
– …не думаю, что одно только то, что ребёнок родился у рабыни, делает его рабом, в этом есть что-то, противное Богу…
Летиция не сразу поняла, что в её ситуации безупречные манеры – это, кажется, не очень хорошо. Вернее, даже плохо. Будь она проще, допусти пару ошибок и нелепостей, урони, наконец, соус на платье, все бы выдохнули со словами «Так мы и думали!» и успокоились бы. Но она своими безупречными манерами словно бросила вызов всем дамам альбервилльского общества, которые разом потеряли часть внимания своих мужчин. И лишь когда Жильбер Фрессон – сын хозяина дома, забросив разговоры с дядей Готье, устроился в кресле рядом и принялся подробно расспрашивать её о Старом Свете и взглядах на рабство, она поняла, что, кажется, перегнула палку и с этикетом, и с наведением красоты.
О-ля-ля! А ведь бабушка просила не выделяться! Сидеть тише воды, ниже травы. Ну вот, посидела…
И ещё ей, конечно, следовало бы попридержать язык. Потому что сложенные на коленях руки в тонких прозрачных нитяных перчатках и безупречная осанка, скромный взгляд и улыбка вежливости вместе со словами благодарности за поданую тарелку, и кокетливая вуалетка, и сетка, что стягивала непокорные волосы – всё это на фоне тех слов, что она говорила, было словно красная тряпка, какой дразнят быка. И мужчины альбервилльского общества, разумеется, не могли не принять этот вызов. Потому что никакой скромной позой не могла она скрыть того, что видели они в её глазах.
– Вы, может, аболиционистка?[13] – возмущённо спросила дама с буклями, ковыряя на тарелке салатные листья.
– Простите, мадам, но я не знаю, кто это или что это, – ответила Летиция как можно более почтительно.
– В Старом Свете все поголовно аболиционисты. Они думают, что сахар растёт на деревьях и падает оттуда прямо в мешки! – возмутилась другая дама с розовым фаншоном[14] на голове, напоминавшим взбитые сливки на свадебном торте.
– И сам собой ещё заворачивается в папиросную бумагу! – поддакнула другая пожилая дама в лиловом шёлке.
– Молодёжь, как побывает в Старом Свете, так приезжает оттуда с этими дурными идеями! – дама в розовом фаншоне недовольно отставила тарелку. – А вы что скажете, мсье Жильбер? Вы же сами учились в Старом Свете.
– Знаете, мадам Армонт, у моего отца, к счастью, нет рабов, но если бы они были, то в этом вопросе я солидарен с мадмуазель Бернар – это не гуманно. Что мешает нам нанимать работников так же, как это делают в Старом Свете? И платить им за работу? – ответил Жильбер Фрессон и при этом ободряюще улыбнулся Летиции.
И, наверное, эту поддержку можно было бы считать данью вежливости, ведь Жильбер – сын хозяина, которому по традиции следовало примирять позиции всех гостей, чтобы праздник проходил непринуждённо. Но только в его улыбке слишком уж много было теплоты, и сидел он совсем рядом, а голубые глаза откровенно любовались лицом Летиции. Он то подавал тарелку, то салфетку, то зонтик поправлял, и лишь когда Летиция перехватила полный ненависти взгляд Аннет Бернар, то поняла, что кажется, за один вечер нарушила все заветы бабушки и нажила себе смертельного врага.
– Платить ньорам? Как можно? – мадам Армонт так и замерла с ложкой в руке. – Мсье Жильбер, у меня такое даже в голове не укладывается!
И в подтверждение этих слов она мелко потрясла головой, отчего её фаншон затрепыхался совсем, как уши у спаниеля.
Конечно, внимание хозяина дома Летиции было приятно, но не более того. Жильбер Фрессон был «слишком слащав», как выразилась бы бабушка. Ведь по мнению мадам Мормонтель, мужчина должен быть чуть красивее лошади, иначе – жди беды. А мсье Жильбер был красив: правильные черты лица, голубые глаза, русые волосы и губы с чувственным изгибом, такие, на которые хочется смотреть, думая о всяких неподобающих вещах…
Он был одет со вкусом и безупречно вежлив, и он слишком похож был на Антуана Морье – её покойного мужа. А с того момента, как в их дом постучала полиция с дурными вестями, Летиция перестала верить «слащавым мужчинам», более того – таких мужчин она теперь старалась всеми силами избегать. Но как избежать внимания хозяина дома? Особенно, если она ему понравилась?
А она ему понравилась.
– Вы позволите, – мсье Жильбер придержал стул, когда Летиция собралась уходить. Гости постепенно разъезжались, и пришло время прощаться. – Я ещё хотел бы познакомить вас с дедушкой.
И хотя Летиция не горела желанием знакомиться с родственниками жениха своей кузины, но отказывать в такой ситуации было бы очень невежливо.
Рауль Фрессон показался Летиции крайне неприятным человеком. Высокий и худой, в чёрной шляпе, которую он не считал нужным снимать даже в присутствии дам, он стоял, прислонившись к столбику беседки, и рассматривал гостью внимательно и оценивающе, совсем как скаковую лошадь. Или как рабыню, выставленную на продажу. Измождённое, жёлчное лицо старшего Фрессона покрывала седая щетина, но в то же время он совсем не выглядел стариком, а, скорее, человеком, с которым лучше не встречаться на тёмной улице.
Он пропустил мимо ушей рассказ внука о приезде Летиции из Старого Света, а спросил напрямик, как ей показалось, с какой-то странной насмешкой в голосе:
– Так, выходит, ты – дочка Жюльена? Хотя похожа, да… А я слышал от Готье, что ты померла от лихорадки в тот год. А ты, значит, живучая…
На этом смотрины закончились – Рауль Фрессон развернулся и, не прощаясь, ушёл.
Жильбер проводил гостью до коляски. Поцеловав руку и чуть удержал в своей, спрашивая, посетит ли Летиция ежегодный бал. И его взгляд, и тихий голос, и то, как он склонялся к ней всякий раз, словно хотел расслышать, что она говорит, хоть со слухом у него и было всё в порядке – всё это говорило только об одном: он совершенно ею очарован. А поодаль стояла Аннет Бернар, с серым лицом, и делала вид, что очень занята увлекательным разговором с мадам Армонт.
Летиция представила, что её ждёт по возвращении в дом Бернаров, и отрицательно покачала головой. Сослалась на занятость и необходимость уехать на плантацию и всеми силами избегала смотреть Жильберу в глаза. Но он всё же поймал её взгляд, уже когда она села в коляску, и, видимо как-то иначе истолковав её смущение, улыбнулся.
Ну что за беда! Вот же навязался на её голову! Зачем только она сюда поехала!
Домой они с Аннет возвращались в гробовом молчании, и, наскоро попрощавшись, Летиция поднялась к себе.
Ну что за муха её укусила болтать о несправедливости рабства! Стоило бы сидеть помалкивать, да восторгаться домом Фрессонов или скатертями на столе!
Но история с поркой слуг в доме дяди Готье задела её за живое. Да и откуда ей было знать, что Жильбер Фрессон – гуманист и сторонник отмены рабства?
Вот правильно говорила ей бабушка: язык – твой враг, Летиция!
Она заперла дверь на засов, задула свечу и долго лежала, прислушиваясь, не попробует ли кто войти. Но было тихо. Потом помолилась мысленно и пришла к выводу, что, наверное, ей лучше как можно быстрее отплыть на плантацию, что бы там ни говорил дядя. Стать врагом Аннет Бернар – совсем ей это ни к чему. И этот «слащавый» Фрессон с его ухаживаниями даром ей не нужен.
И, кажется, впервые она была по-настоящему согласна с бабушкой в таком вопросе.
Этой ночью она спала крепко, её не тревожили странные сновидения, и поутру на полу не было никаких глаз из кукурузной муки. И Летиция подумала – прошлый рисунок, видимо, был просто дурацкой шуткой. Может быть, даже подстроенной руками Аннет.
