Ляна Зелинская
Огненная кровь. Том 1
– Я всё-таки хочу её увидеть, обещаю, место верховного джарта просить не стану, – Альберт отложил шляпу, – я просто столько лет мечтал об этом, хочу проверить, как это работает. Попрошу что-то мелкое.
Эверинн смерила его взглядом, вздохнула и постучала в стенку кареты ручкой веера. Кучер остановился.
– Езжай в Цитадель!
* * *
В башне было тихо и спокойно. Эверинн осталась снаружи, и когда за Альбертом закрылись дверь, тишина навалилась внезапно, точно весь мир остался за её резными створками. А может, так оно и было.
Пахло сандалом, чабрецом и полынью. Сквозь решётки в полу откуда-то снизу поднимался тёплый воздух – служители следили за тем, чтобы сырость или мыши не испортили драгоценную книгу. Шторы на окнах были задёрнуты, и в полумраке лишь одно окно вверху давало немного света, он падал как раз на постамент, на котором лежала Книга.
Книга желаний. Священная Книга прайда Стрижей и их Источник.
Альберт постоял некоторое время, вдыхая ароматный воздух и тишину, пытаясь отрешиться от посторонних мыслей. Надо сосредоточиться на самом главном, на том, чего желаешь больше всего, и Книга тебя услышит. Он опустился коленом на маленькую подставку, обитую красным бархатом, и положил руки на края постамента. Книга закрыта и открывается она сама, когда услышит твоё желание, иначе открыть её нельзя. До неё даже дотронуться нельзя, если ты не джарт.
Как просить тебя, Великая Книга?
Никто не учил его этому. Отец в своё время не воспитывал его, как багрянородного, не водил сюда, не рассказывал, как достигать чистоты помыслов, как сосредотачиваться, и вообще, что можно, а чего нельзя просить у книги. И как просить. Но Альберт всё решал быстро, он не собирался стоять тут часами и испытывать священный трепет. Поэтому, не раздумывая, сложил руки, переплетя пальцы, как для молитвы, и мысленно произнёс:
«Великая Книга, я не знаю, как тебя просить, поэтому попрошу, как есть. Сделай так, чтобы я победил в поединке силы, чтобы я стал верховным джартом прайда Стрижей и главой дома Драго. А взамен возьми мою силу».
Как говорил Хранитель на занятиях с детьми Салавара, нужно ещё представить себе то, чего просишь – ярко, в картинках, в образах, пропустить перед мысленным взором, чтобы картинки ожили и легли на страницы книги. Альберт подслушивал это, взбираясь на толстую ветку магнолии у классного окна, где проходили уроки.
Всех багрянородных дома Драго учат этому с детства, учат рисовать с закрытыми глазами, запоминать образы: птиц, листья, облака, и рисовать, снова и снова. Учат описывать каждую деталь, составлять мозаику, складывать огромные картины из мельчайших кусочков разноцветного стекла. Чтобы однажды они смогли говорить с Книгой на её языке, создавая образы желаний.
Его же этому никто не учил. Салавар Драго не считал его багрянородным, ведь его мать была просто шлюхой. Но такая мелочь не могла остановить Альберта, который все эти годы мечтал только об одном – стать верховным джартом и доказать отцу, что тот был неправ.
Альберт закрыл глаза, сжал пальцы и, прижавшись к ним лбом, сосредоточился. Он представил себя, идущего в алом плаще по открытой галерее к тронному залу, пол усыпан лепестками красных роз и над балюстрадой торжественно горят факелы. Слуги в белом склоняются перед ним, а впереди, там, где обычно стоит Красный трон, братья и сёстры – лица напряжённые, но они смирились. И Хранитель протягивает ему корону с рубином в центре и чашу вина…
Альберт не видел, как на самом деле проходит обряд Посвящения в верховные джарты, но такой расклад его бы устроил. Он так сильно хотел этого, стискивая пальцы, что ногти впились в кожу, и алая капля крови стекла по ладони и упала на обложку Книги и в тот же миг картинка перед глазами ожила, формируясь в образ.
Заплясал огонь факелов, над жаровнями заклубился ароматный дым, зашевелились слуги, перешёптываясь и склоняясь, послышался стук каблуков по лестнице, а затем его поглотил рыжий ковёр, ветер донёс запахи: терпкий – можжевелового масла, которое капали на горячие камни, и приторный – розовых лепестков под ногами…
Только вот плащ на нём был не алый, а чёрный, как обычно и, занеся ногу над первой ступенькой лестницы, Альберт не смог шагнуть дальше. Картинка стала гаснуть, размываясь и удаляясь. Он отчаянно цеплялся за неё мыслями, пытаясь не дать ей ускользнуть, вливая всю силу, какая у него была, и едва слышно шепча слова, но так и не смог удержать образ. А перед глазами вдруг появилось лицо Риты и рука с арбалетом, в то мгновенье, когда он впервые её увидел. Этот образ проступил так отчётливо, без всяких усилий. А затем перед его мысленным взором возникла страшная гроза, волосы Риты, по которым стекали струи дождя, глаза её синие, как небо, что смотрели на него, когда под ними ревел поток… Её улыбка, смех, поворот головы, поводья, накрученные на кисть в зелёной перчатке. Он почувствовал запах леса и дождя, прелой листвы и жареного мяса, которое разносили на празднике вина. Услышал снова её смех, весёлую дзуну, песню и увидел сумасшедший танец в чане с виноградом, свои руки на её талии, её руку в его руке, краткий поцелуй, что ему достался, и радугу во все небо.
Все это вспыхнуло молнией так ярко, что ослепило его, заставило забыть обо всём, оставив в голове только одно желание – увидеть её снова.
Книга распахнулась, веером зашелестели страницы, Альберт открыл глаза и увидел те картинки, что сейчас вспыхивали в его голове ложатся на страницы книги. Сменяя одна другую, переворачивая листы, они проносились перед его глазами, и последней была галерея, ведущая в тронный зал, которую он представлял перед этим, и слуги в белом, и факелы, и она в конце этого коридора, а он безуспешно пытается сделать шаг…
– Не-ет! Нет! – он вскочил в сердцах, ударив с силой по краю постамента. – Нет! Я не этого хотел!
Но книга, взметнув напоследок со страниц облачко золотой пыли, захлопнулась, а в пылинках на фоне острого луча света, падающего из верхнего окна, на мгновенье чётко проступило улыбающееся лицо Риты. А потом вспыхнуло и распалось, и ему даже показалось, что он услышала где-то вдалеке её звонкий смех.
Альберт схватил подставку для ног, в ярости метнул её в стену с такой силой, что она разлетелась в щепки. Вбежали служки и бросились к книге, а он, сыпля ругательствами, развернулся и торопливо бросился прочь из башни.
Проклятая Книга! Кто бы мог подумать, что поступит с ним так! Что она вытащит из него то, в чём он и сам боялся себе признаться!
В том, что всю дорогу сюда, в Эддар, его сердце глодала странная грусть от того, что он не знает где искать эту девушку с арбалетом. Что после того, как улеглась первая злость на её обман, его охватило отчаянье, ведь он хотел её найти, но не знал где искать. Он не мог ничего сделать, и не мог вырвать из сердца эту маленькую саднящую занозу. И боялся признаться в том, что очень хочет увидеть её снова, во что бы то ни стало увидеть её улыбку, эти удивительные синие глаза и услышать её смех.
Но Книга услышала струны его души.
* * *
– И что, это, интересно, ты делаешь? – спросил Цинта, входя с ворохом одежды и глядя на стол, уставленный бутылками.
– Крестиком вот вышиваю, – хмуро ответил Альберт, – сам-то как думаешь?
– И по какому поводу это «вышивание»? – Цинта аккуратно сложил одежду на кресло и принялся убирать со стола пустые бутылки.
Князь показался ему молчаливым и мрачным. Уже стемнело, и комнату освещала только одна свеча на столе, на которую он смотрел неотрывно, словно хотел что-то разглядеть в её неровном пламени.
– Считай, что это поминки, – буркнул Альберт и добавил, оборачиваясь, – ну и ещё, Цинта, кажется, я сделал одну неимоверную глупость.
– Только одну? А я как-то даже и не удивлён, мой князь.
– Вот как? И почему же?
– Вернее, я удивлён, – ответил Цинта, зажигая ещё свечей, – но не тому, что ты сделал глупость, а тому, что ты в этом вдруг признался. И судя по твоему мрачному виду, ты не иначе опять спалил чей-нибудь дом.
– Нет, не спалил. Хотя… было такое желание. Похоже, я теряю хватку! – Альберт посмотрел на слугу и воскликнул. – И как я сразу не понял! Моя тётка, та ещё лиса, знала ведь, что у меня ничего не получится с Книгой.
– Ты что, уже видел Книгу?
– А где, думаешь, я был всё это время?
– Наш пострел везде поспел! – воскликнул Цинта. – Так у тебя ничего не получилось?
– Получилось, но не совсем то, что я просил.
– Ну что-то же получилось! Ты же в первый раз просил Книгу?
– В первый-то в первый, но тут что-то не так. Не всё так просто, видимо. Мне нужно поговорить с Хранителем насчёт Книги и всего этого. Как вообще исполняются желания.
– А что книга попросила у тебя взамен?
– Взамен?
– Да, ну что-то же ты ей отдал? Ты сам мне говорил, что нужно что-то отдать.
– А ничего не попросила.
– Разве так должно быть?
– Ты прав, – задумчиво ответил Альберт, – так не должно быть. Книга берёт взамен твою силу за исполнение желания, но мою она не взяла. Как я об этом не подумал? Но, знаешь, я был так зол, что мне это в голову не пришло, да и Книга сразу закрылась. Так что да, точно, она ничего не попросила.
– Это ведь странно, да?
– Странно. Может, я что-то неправильно сделал? Может, все и не исполнится, и я могу попробовать ещё раз? – он даже улыбнулся.
– Ты как будто рад?
– Я? Да, я рад. Вернее, нет, я не рад, и я рад, и…
– Ты что-то путанное говоришь, мой князь, чему ты рад? – недоумённо спросил Цинта. – Тому, что твоё желание победить и стать верховным джартом не исполнится?
– Нет, просто это было не совсем то желание, которое должно исполниться, и я рад, что могу попробовать ещё раз, но я не рад тому, что не исполнится то, что я видел в Книге.
– Что-то ты ещё более путаное говоришь… А что ты в ней такое увидел?
– Да так, кое-что, чего не должен был… Ты принёс мою одежду? Завтра оглашение помолвки и торжественный обед, и я приглашён как полноценный член семьи, понимаешь? Мне полагается не выглядеть свиньёй и вести себя прилично.
– Ухт! Значит, ограничишься только послеобеденным мордобоем?
– Своими подозрениями ты опошляешь предстоящую семейную идиллию, – усмехнулся Альберт. – Нет, в этот раз я буду молчаливым, грустным и незаметным, совсем, как призрак. А призраки на званых обедах прячутся за шторами и наблюдают, а не бьют морды, как ты понимаешь.
– То есть ты будешь шастать по дворцу и тихо пугать обитателей? – невозмутимо спросил Цинта.
– Нет, Цинта. В этот раз я буду слушать. Я подозреваю, что там и без меня будет, кому поупражняться в остроумии. Затевается большая игра, тётя Эверинн попросила меня занять сторону Себастьяна, и даже обещала мне за это приличный куш, так что мне бы хотелось посмотреть на расклад сил за этим столом. Потому что, сдаётся мне, это не последнее предложение со стороны моей родни, и если уж я не стану верховным джартом, а такое возможно, то нужно хотя бы получить от этой драки кусок пожирнее.
– Это мудро, мой князь, вот если бы ты и вправду так сделал…
– Ну, а что, по-твоему, ещё я забыл на этом празднике лицемерия? Помолвки и званые обеды в кругу семьи – это вот точно не моё. Так что я буду пить, молчать и наблюдать.
– А что, и в самом деле, возьми деньги – купишь хороший дом с садом, женишься, заведёшь детишек, зачем тебе место главы Дома? Да у меня кровь в жилах стынет только от одного взгляда на твою родню. А ты хочешь ими править! Я бы взял деньги, – мечтательно произнёс Цинта, – можно лекарню открыть или аптеку…
– Детишек? – усмехнулся Альберт как-то зло, и его руки, лежащие на столе, непроизвольно сжались в кулаки. – Чтобы они стали детьми бастарда-неудачника и внуками шлюхи? Знаешь, Цинта, мои дети не должны чувствовать того, что чувствовал я, когда сидел за столом последним, рядом с собаками Салавара. Знаешь ли ты, что отец всякий раз указывал мне на моё место перед обеденной молитвой? А мои братья и сёстры называли меня выродком? И когда я давал им сдачи, отец сёк меня собственноручно кнутом, говоря о том, что они правы, что я и в самом деле выродок. И когда все шли в классные комнаты, чтобы учиться, я шёл на конюшню дрессировать лошадей, потому что науки не для таких как я.
Он разжал кулак и взял кубок, заглянув на дно – там осталось ещё немного вина.
– Я жил в крыле для слуг, и каждый раз, когда Салавар меня бил, а делал он это часто, он говорил, что лучше бы утопил меня, как щенка, ещё в детстве, и каждый раз вспоминал мою мать разными словами, будто это её он хотел убить во мне, – Альберт покачал головой и добавил как-то горько, – а вот теперь его нет… Уже почти месяц прошёл. Даже прах его давно развеян на Грозовой горе. Я это понимаю умом и, наверное, я должен простить его, а я не могу! Сердцем простить не могу… Мне всё кажется, что он вот-вот войдёт в дверь и скажет: «Что, явился, наконец, мелкий поганец!» Так что, надеюсь, он слышит меня сейчас в светлых садах Миеле!
Альберт залпом допил из кубка, аккуратно поставил его в центр стола, сняв нагар со свечи прямо пальцами, и произнёс совсем тихо:
– Дети должны гордиться отцом, а не презирать его. И я хочу, чтобы они мной гордились, а для этого я должен сделать так, чтобы им было чем гордиться, и чтобы ни одна собака в этом городе не могла сказать, что их отец – выродок. А место верховного джарта всё исправит. Так что, если я и возьму отступные от моей родни, то это будет только если уж я совсем начну проигрывать. А пока мои шансы на победу… неопределённые.
Цинта молча убрал бутылку с вином и кубок.
– Думаю, хватит тебе уже пить, мой князь. И жалеть себя тоже.
Альберт помолчал, а потом добавил, глядя куда-то в тёмный проём окна:
– Знаешь, есть ведь ещё один волнующий меня вопрос – кто прислал мне то письмо? Я был уверен, что это тётя Эверинн. Но оказалось, что это не она. И это точно не Милена и не Таисса, тогда кто? Понимаешь, есть кто-то, кто втравил меня в эту игру, и кто знал про волеизъявление отца. Хотя, может, тётя мне просто соврала и всё-таки это она прислала письмо? Она та ещё лиса и может вести двойную игру.
– А письмо было подписано? – Цинта поставил на огонь чайник и достал чашки.
– Да. Там было написано «Друг».
– А у тебя разве есть друзья? Гипотте… тьфу, гипотетически?
– Гипотетически? Какие, к Дуарху, друзья, Цинта? – усмехнулся Альберт. – Ну, вот если только Мунс и Тибор, но они точно пишут, как курица лапой и не обливаются дорогими духами.
– А женщины? Разве в каждом городе за тобой не тянется их целая гирлянда?
– По-твоему, бордельные мистрессы или чьи-то жёны стали бы писать мне такие письма? Нет, Цинта, тут что-то другое. Я даже не уверен, что придумала это письмо действительно женщина. Написала, да, но придумать его мог кто угодно, кто решил втянуть меня в игру. И я бы хотел узнать это раньше, чем меня прикончит кто-то из родни.
– А они могут? – осторожно спросил Цинта.
– Могут. И даже более того, они непременно попытаются это сделать, как только узнают, чью сторону я занял. Сам понимаешь, внезапная смерть бастарда, такого как я, от удара ножом где-нибудь на портовых улицах совершенно никого не удивит.
– Значит, нужно, чтобы они не знали, чью сторону ты занял.
– А вот тут ты дело говоришь. Нужно, чтобы они до последнего не знали, на чьей я стороне. Так что этот расклад сил мы и посмотрим завтра на помолвке. И это, кстати, ещё один вопрос, который не даёт мне покоя – с чего вдруг Себастьяну так пригорело жениться? Ещё только месяц траура прошёл, а он уже тут как тут со своей помолвкой!
– Видать, пригорело, – ответил Цинта, развешивая вещи.
– Вот и надо выяснить, с чего вдруг такая спешка. Так что можешь не переживать, завтра на помолвке я буду тих, как агнец, и нем, как рыба.
Глава 11. Помолвка
– Я очень волнуюсь, – прошептала Иррис, одёргивая платье, – это как-то слишком вызывающе.
– Вызывающе? Помилуйте, миледи, это же церемониальное платье, – произнесла Армана, расправляя складки на карминно-красном шёлке, – хотя вы ещё джарти Милену не видели.
– А ты уже видела?
– Нет, но не сомневайтесь, если бы можно было прийти голой – она бы пришла. Покрутитесь, я подол проверю.
Иррис покрутилась, оглядывая себя в зеркало. Голые плечи, рельефный лиф, утягивающий талию, и пышная юбка со шлейфом. На её вкус в этом платье всего было чересчур: и длины, и цвета, и обнажённости. Оно было ярким, кричащим, невольно притягивающим к себе взгляд, и от одной мысли о родственниках, и особенно о родственницах Себастьяна, которые будут её оценивать, у Иррис кожа покрывалась мурашками.
Армана занялась причёской, всеми силами успокаивая Иррис и стараясь рассказывать ей забавные истории из жизни дома Драго. Только вот чем больше Иррис узнавала родню своего жениха, тем меньше ей хотелось появляться на сегодняшнем представлении. У неё из головы до сих пор не выходила сцена с Таиссой, а если она поведёт себя так же и на церемонии?
Себастьян появился в тот самый момент, когда всё было готово. Он принёс шкатулку, поставил на столик перед Иррис и открыл. Рубиновое колье, в котором тоже всего было чересчур, лежало на бархатной подкладке. Похожее на воротник-стойку, с россыпью алых камней, оно напоминало драгоценное кружево, и впереди его венчал крупный рубин в виде огромной багровой капли.
Себастьян осторожно поднял колье и аккуратно застегнул сзади на шее Иррис. Оно было тяжёлым. И в какое-то мгновенье Иррис показалось, что вместе с этим колье на её плечи легла непомерно тяжёлая ноша всего того, что ей придётся держать в себе, если её опасения насчёт семьи Драго оправдаются.
– Идём? – Себастьян протянул руку и улыбнулся.
Она встала и нервно дотронулась до огромного рубина.
– Я боюсь до безумия! – прошептала она, беря под локоть своего жениха.
Себастьян накрыл её руку ладонью и произнёс ободряюще:
– Ты очень красивая сегодня. Ничего не бойся! Милена и Таисса, конечно, умрут от зависти, но ты не обращай внимания на их шпильки. Я поддержу тебя.
– Спасибо! – ответила Иррис с улыбкой, вдохнула побольше воздуха, и они пошли к подъездной аллее.
– Сегодня ты переезжаешь жить в Большой дворец, твои комнаты уже готовы, – сказал Себастьян, когда они сели в карету.
– Комнаты? – улыбнулась она.
– Конечно, – он ответил ей такой же улыбкой, – спальня, библиотека, гардероб, музыкальный салон, студия – я ничего не забыл?
– О… – она смутилась, – это даже слишком много!
– Когда ты станешь моей женой, их будет ещё больше.
– Это… так… неожиданно… что ли. Я не думала об этом.
– О комнатах? Или о том, что станешь моей женой?
– Ты подтруниваешь надо мной, да?
– Я пытаюсь тебя приободрить, на тебе просто лица нет, – он внезапно сел рядом, накрыл её руку своей, а другой чуть приподнял за подбородок и произнёс тихо, – не бойся, они тебя не съедят, милая.
И его взгляд задержался у неё на губах.
Иррис почувствовала, как её лицо заливает краска. Он впервые был так близко, и его голос, бархатный и тихий с лёгкой хрипотцой, словно трогал обнажённые струны в её душе. А этот взгляд был настолько красноречивым, что у неё кровь прилила к губам, и ей показалось, что он коснулся их невидимым поцелуем. Она смутилась и отвела взгляд, а Себастьян тут же убрал руку от её лица, и, распахнув веер из алых перьев, Иррис принялась усердно им обмахиваться, пытаясь успокоить сердце.
– Тебе очень идёт этот румянец, – прошептал он, чуть наклонившись к уху.
– Если так ты пытаешься меня успокоить, то… эффект у этого совершенно обратный, – пробормотала она, не глядя на него и услышала, как Себастьян рассмеялся.
И она сама нервно рассмеялась в ответ.
– Хорошо, хорошо! Я не буду смущать тебя сейчас, моя милая Иррис, – он пересел на сиденье напротив, но продолжил её разглядывать. – Я поцелую тебя на помолвке.
От этих слов она зарделась вся, словно роза, под стать своему платью.
Они были наедине и довольно близко, и, кажется, впервые по-настоящему, с самого дня её приезда сюда. И это было очень волнительно и странно.
Она ведь была замужем за Эрхардом. И она волновалась в день помолвки, и в день свадьбы тоже. Нравился ли ей Эрхард? Пожалуй, да. Он посватался, отец спросил её согласия, и она не была против, потому что…
… а что она вообще видела в жизни? Уединённое побережье, два городка – Маленькая и Большая Мадвера, все жители знают друг о друге всё, и когда рождается мальчик или девочка, уже известно, кто на ком женится или за кого выйдет замуж при благоприятных обстоятельствах. С Иррис было сложнее, но всё же Эрхард был очень удачной партией. Он был молод, симпатичен и богат, довольно начитан, образован и мил. И так должно было быть, поэтому она сказала «Да».
И ей, как невесте, полагалось испытывать к нему уважение и почтение, и она испытывала. Любовь в таких браках могла быть, а могло не быть… но Иррис была практичной девушкой и, несмотря на то что сочиняла стихи, она понимала, что любовь – это что-то такое, о чём всегда пишут в книгах, но что почти не встречается в обычной жизни. Что-то мимолётное, как цветение вишнёвых садов, которое длится всего пять дней в году. Как её наставляла тётя, любовь рождается с годами, и над браком нужно работать, потому что брак – это обязанности. О страсти она слышала лишь из разговоров горничных, но это было что-то неприличное и пошлое, о чём они всегда судачили шёпотом и нервно хихикали.
Страсти в их браке не было. Не было и любви… наверное. Потому что в браке с Эрхардом она никогда не испытывала того, что происходило с ней последнее время.
И это её пугало.
Сначала Альберт, там, на озере, и после – в деревне среди виноградников… А теперь вот Себастьян. Почему в жилах у неё закипает кровь? Почему горит лицо и внутри всё сплетается в сладкий клубок, а в голову лезут странные мысли, которых не должно быть в голове приличной женщины? Может, это и есть любовь? Или страсть? Та, о которой так много говорит на кухне прислуга, когда думает, что её никто не слышит, а у Иррис очень хороший слух…
Ей бы хотелось узнать, что это такое.
– Ну, вот мы и приехали, – произнёс Себастьян, глядя в окно, – а теперь, милая Иррис, выше голову и ничего не бойся.
* * *
– Цинта, тебе никто не говорил, что ты ужасно приставучий тип? Чего ты за мной увязался? – спросил Альберт, когда они подъехали к воротам Большого дворца.
– Чутьё мне так подсказывает, – уклончиво ответил слуга.
– Опять чутьё? – усмехнулся князь. – Я же тебе обещал.
Альберт посмотрел в окно. Идеальный парк – пальмы, кипарисы и розовые клумбы, старые оливковые деревья, озеро с лебедями. Большой дворец виднелся вдали, на вершине холма, в окружении кедров и магнолий. По мощёной красным булыжником дороге двигалось несколько карет – гости собирались на приём.
Альберт смотрел на родной дом и думал о том, как же давно он не был здесь. Кажется, десять лет. Или больше? Он представил себя на месте отца в его приёмном зале в Башне Уважения, где тот любил сидеть за массивным столом из чёрного кедра, принимать посетителей и проводить советы, и подумал, что если он станет верховным джартом, то отведёт себе другую комнату для приёмов. А Башню Уважения с её мрачными коридорами, бордовыми стенами и панелями из красного дерева вообще закроет навсегда.
Если он станет верховным джартом…
Хотя, может, Цинта и прав? Может, ему и не нужно всё это? Может, поговорить с тётей Эверинн, взять отступные и уехать куда-нибудь, да вон хоть в Рокну, купить дом и жить, забыв всё это? Там его никто не знает, и можно начать жизнь с чистого листа…
Но даже если принять предложение тёти, ему всё равно следует быть очень осторожным. Нужно сделать так, чтобы каждый в их семье рассчитывал на него, надеясь получить в союзники. До самого последнего момента. А для этого ему придётся всё-таки разобраться с Книгой и не сглупить в следующий раз, думая о девушке с арбалетом. Ему нужно выбросить её из головы и сосредоточиться на главном. Ведь Книгу нельзя просить каждый день, ему просто не хватит сил, а если всякий раз она будет вытаскивать из него воспоминания о Рите…
Ему нужно забыть её.
Забыть обязательно.
Во что бы то ни стало.
И он забудет её…
Забудет…
Уже забыл.
Иначе ему не победить.
И даже если вся эта борзая свора родни набросится на него сейчас, он будет молчать и отшучиваться ничего не значащими фразами. Он сделает вид, что его интересуют только деньги – бросит им эту кость, и пусть думают, как его купить. Он не станет драться с Драгояром, хотя можно было бы пройтись по его самодовольной роже, и даже не станет называть его идиотом. Он не будет говорить гадостей о красоте Милены и тщеславии Таиссы, он сядет, как обычно, в конце стола, чтобы не привлекать внимания. И, пожалуй, ему стоит присмотреться к Себастьяну, если уж он решит принять предложение тёти Эверинн.
– Почему ты опять оделся в чёрное? – спросил Цинта.
– Это? Дань уважения моему отцу.
– Что? Я не ослышался? – слуга покосился на Альберта.
– Он заставлял меня надевать чёрное, чтобы я не считал себя равным моим братьям и сёстрам, – ответил князь задумчиво, – с тех пор привычка ходить в чёрном так и осталась.
– А я-то думал, что ты просто хочешь выглядеть зловеще.
– Если тебя это утешит, то да, я хочу выглядеть зловеще, совсем как настоящий стриж, – усмехнулся Альберт. – Приехали!
Большой дворец впечатлял обилием красок: розовый, бежевый, терракота и жёлтый. Изящные восьмиугольные башни по углам, внутри выложено мозаикой роскошное патио, в центре которого находился сад с маленьким прудом. По периметру внутреннего двора – длинные галереи арок, лежащих на плечах витых колонн, и над ними фризы, украшенные пеной каменных кружев. Над центральной башней остроконечный шпиль, а в центре башни огромная чёрная птица из обсидиана – стриж, символ прайда.
– Ухт! Красотища! – восхищённо пробормотал Цинта, задрав голову и разглядывая фасады.
– Ты ещё внутри не был! Хотя тебя в церемониальный зал не пустят, но я знаю, где можно пробраться, чтобы всё посмотреть. Идём.
Оставив Цинту наблюдать за церемонией с верхней галереи, Альберт спустился вниз, где уже собрались гости. Церемонию решили проводить в Мозаичном зале, и по лестнице, ведущей к нему, уже спешили с подносами слуги, горели факелы, игристое вино стояло на столах.
Альберт рассматривал толпу, узнавая знакомые лица: эддарские вельможи и их жёны, послы, главы богатых купеческих домов и даже один из аладиров Ирдионского Ордена. Церемония обещала быть пышной. Он выпил немного вина и отставил бокал. Сегодня ему понадобится трезвая голова. Среди гостей он заметил Хранителя, пожалуй, ему стоит с ним потолковать, пока не началась церемония.
– Здравствуй, Берт! – услышал он голос позади себя, обернулся и увидел Тибора.
Тот уже как следует приложился к игристому вину, и лицо дяди стало красным и довольным. Белый атласный фрак и крахмальная рубашка обтягивали его большой живот, алому кушаку вторила алая бабочка на шее и платок в красный горох, торчавший из кармана, а довершали образ туфли с бантами – Тибор был похож на павлина.
– Дядя, ты вырядился так, словно это твоя помолвка, – усмехнулся Альберт.
Тибор подмигнул ему и, засунув руки в карманы, произнёс:
– Зато ты, как вроде перепутал помолвку с поминками кахоле. А я вот хочу понравиться невесте Себастьяна, – Тибор расправил кружевные манжеты, – слышал, она красавица!
– Послушай, а я вот всё хотел спросить, с чего такая спешка с этой помолвкой? Ещё даже траур не закончился.
– Салавар так хотел. Знаешь, когда он приехал из Скандры, куда ездил сватать невесту Себастьяну, он сам не свой был. Сказал, что сама Богиня Айфур дала ему знак и послала эту девушку, и он так торопился с этой свадьбой! Но, видишь, как всё получилось, – Тибор развёл руками, – так что это всё его воля.
– Богиня Айфур? Прайд Лучницы? И как Салавару это удалось? Мы же вроде с ними не… в очень хороших отношениях? – удивился Альберт.
– Хех, ещё бы! Салавар, помню, сватался к дочери Айрена Айфура, да только его строптивая доченька Регина в ночь перед помолвкой сбежала с кахоле. Скандал был страшный. Салавар проклял Айрена, а тот его, и они даже вроде подрались и кто-то сломал кому-то нос. Но я это так, со слов Гасьярда знаю. Гас там был, и всё видел.
– И теперь мы что, вдруг снова стали друзьями?
– Не-ет! Какие там друзья – Айрен злопамятный старый пень! Гас говорит, что невеста Себастьяна и есть дочь Регины Айфур. И она ни сном, ни духом про деда своего, Айрена.
– Её мать, Регина Айфур, это та, на которой хотел жениться Салавар?
– Она самая. Он был влюблён в неё по уши, как мальчишка! Но Айфурам трудно угодить. Они все, знаешь ли… утончённые! Стихи, музыка, ветер! А Салавар простой, как медная лея – был напорист, как бык, и упрям, как баран, хотел взять девушку с наскока. Обаянием! – Тибор перехватил хрустальный бокал с вином и выпил половину. – Куда там! Обаянием! Она Салавара терпеть не могла. Но Айрен был настойчив и дочку не слушал. А она махнула хвостом и сбежала. Только её и видели. Наплевала на мнение отца и на его проклятья – они, знаешь ли, все своевольные, эти Айфуры! Айрену вообще не повезло с дочками – старшая Ладдерис подалась в монашки, средняя сбежала с кахоле, и младшая тоже грозилась сбежать с кахоле – так что пришлось Айрену самому выдать её замуж за таласского князя. И поделом старому пню!
Церемониймейстер открыл двери и, ударив в большой гонг, объявил помолвку Иррис Айфур и Себастьяна Драго. Зал пошумел и затих – представление началось.
– Гасьярд Драго из дома Драго! – провозгласил церемониймейстер.
Альберт задумчиво потёр переносицу.
Вот, значит, в чём дело! Отец готовил Себастьяна в верховные джарты, дом Айфур – сила ветра, что же умный ход. И если Себастьян совершит обряд, он станет сильнее…
Гораздо сильнее.
Пожалуй, стоит всерьёз рассмотреть предложение тёти Эверинн.
– Альберт Драго из дома Драго! – услышал он своё имя и удар гонга.
Вызывают его? Ах да, он же теперь полноценный член семьи, его представляют вместе со всеми.
И это было слышать странно, но… приятно.
Альберт шагнул вперёд, и стал подниматься по лестнице. Пять ступеней, галерея… Стук каблуков заглушил рыжий ковёр, и в ноздри ударил запах можжевелового масла… розовые лепестки разлетались в стороны от его шагов… шептались слуги, кланяясь, трепетали факелы… с бокалом вина стоял разливающий…
Он замедлил шаг, словно во сне. Всё это уже было с ним, кажется. Вот только когда? Но прежде, чем Альберт достиг середины короткой галереи, он все понял.
Книга желаний.
Он оторвал взгляд от рыжего ковра, устремляя его в конец галереи, туда, где среди корзин роз, белых и красных, была сооружена торжественная арка, украшенная гирляндами цветов. И он уже знал, что именно там увидит.
Она стояла рядом с Себастьяном. Стройная фигурка в карминно-красном платье, волосы убраны в высокую причёску, на шее алеет рубин.
