Ляна Зелинская
Огненная кровь. Том 1
Она приложила ладонь ко лбу, закрываясь от низко висящего солнца, и принялась с восхищением разглядывать бесконечные зелёные поля. А князь смотрел на неё…
Боги милосердные! Любой женщине сегодняшних испытаний было бы достаточно, чтобы слечь на неделю с нервным срывом и лихорадкой, а она восхищается виноградниками!
– Да, действительно, красиво, – усмехнулся он.
Они спустились к деревне, и оказалось, что здесь никакой грозы не было – между кустов проглядывала сухая земля и даже пыль летела из-под копыт. И лишь обернувшись назад и посмотрев на клубящиеся над горами тучи, можно было вспомнить о том, что с ними со всеми недавно произошло.
Маленькая деревенька – две улицы с белёными домами под красной черепицей крыш, несколько амбаров и площадь, мощённая камнем – встретила их суетой. На площади громоздился большой деревянный чан, в который сборщики из корзин сгружали виноград. Вокруг сновали нарядные женщины, мужчины ставили столы, а судя по тому, что местный умелец настраивал дзуну, в деревне намечался праздник.
– Мой кня… мэтр Гарэйл, ведь сегодня первое полнолуние осени! Я вспомнил! – воскликнул Цинта. – Это же праздник вина! Сегодня давят первый виноград! Всю ночь пьют, гуляют и славят Богов! Вот ведь повезло нам!
– Нам бы всем и правда не помешало выпить, – произнёс Альберт, останавливая лошадь и оборачиваясь, но лицо его при этом было серьёзным, – а теперь слушайте. Я так полагаю, заночевать нам придётся здесь, и хоть отсюда до Фесса недалеко, но в ночь мы туда не поедем. И поскольку мы не знаем, кто стрелял в Риту и где эти люди сейчас, то будет лучше нам всем… немного соврать.
Он прищурился и добавил тише:
– Представить Риту моей…
Он хотел сказать «женой». И он знал, что скажи он так, она, конечно же, снова смутится, будет прятать взгляд, покраснеет и примется теребить пальцами край жакета. Зато Цинта выпучит глаза, ляпнет какую-нибудь глупость и будет потом всю дорогу попрекать его тем, что он поставил даму в неловкое положение. И… не будь здесь Цинты, он бы так и сказал, чтобы насладиться тем, как дрогнут её ресницы, как губы чуть приоткроются, ловя судорожный вдох, как она отведёт глаза и будет думать о том, что он имел ввиду, покрываясь лёгким румянцем… И мысль эта была возбуждающе приятной. Вот только сейчас ему почему-то не захотелось делить её смущение ни с кем, и уж точно не хотелось, чтобы Цинта испортил этот момент каким-нибудь дурацким вопросом. И, сдержав свой порыв, Альберт произнёс, как ни в чём не бывало:
– …сестрой. Надеюсь, ты не против, Рита?
Он посмотрел на неё пристально, и она тут же кивнула согласно:
– Да, конечно, это разумно. Спасибо вам!
– И уж я надеюсь, что ты Цинта, не сболтнёшь здесь чего-нибудь лишнего. Никому ни слова о том, что произошло с Ритой, о стрелах, карете и прочем. Мы просто попали в грозу. А ты – Рита Гарэйл, моя сестра, и мы едем из Индагара в Фесс, потому что там мы живём, а были на свадьбе у родственника. И ты Цинта – наш слуга. Всем понятно?
Рита кивнула.
– А утром мы уедем, как только встанет солнце.
Глава 8. Праздник вина
Золотая луна медленно вставала над горами. Гроза ушла, и озеро застыло, как тёмное зеркало, лишь блестящая дорожка лунного света дрожала на его поверхности. Медленно спустилась ночь, рассыпав неяркие звезды по краю неба, и на площади собралась почти вся деревня. Ночь придала нехитрому убранству праздника особенной красоты – масляные лампы в слюдяных колпаках зажглись на старых абрикосах словно огромные светляки. На длинных столах, украшенных цветами и гирляндами виноградных лоз, девушки расставили свечи. Появились блюда с жареным мясом и куропатками, бутылки вина, сыр и лепёшки с травами. Запылали факелы – праздник начался.
Где-то неспешно наигрывала дзуна, а ей отвечала протяжная горская дудка. Все женщины пришли в широких цветастых юбках, с обнажёнными плечами и в лёгких блузках, подхваченных короткими корсажами. И это, как объяснил один из стариков, сидевших за столом рядом с Альбертом, всё ради танца. В разгар праздника, по местному обычаю, все женщины забираются в огромную бочку и танцуют – давят виноград ногами, вознося хвалу Богам за хороший урожай. Завтра, конечно, принесут большое колесо, приведут лошадь и соорудят пресс. И лошадь будет ходить по кругу, давя сизые ягоды, а из тонкого желоба потечёт отжатый виноградный сок. Но сегодняшний танец и сегодняшний сок из ягод – для особого, самого первого вина, которое преподнесут в дар Богам.
Среди женщин Альберт увидел и Риту. Она шла рядом с хозяйкой дома, в котором они остановились, и на ней была такая же широкая цветастая юбка. Она улыбнулась ему и села за стол, напротив, а рядом примостился Цинта.
Вот же прохвост! Он же на шаг от неё не отходит!
Цинта и вправду, увязался за Ритой, всё расспрашивал её о чём-то, а она ему охотно отвечала, и Альберт даже забеспокоился, как бы этот прохвост не болтнул чего лишнего. Говорить правду, когда не надо – такой грешок за ним водился.
Все собрались, расселись за столами, дзуна умолкла, и староста деревни встал, велев наполнить кубки. Он произнёс торжественную речь – благодарил хороший год, землю, урожай и милость Богов, говорил о том, что земля – это мать, солнце – отец, а вино – это их дитя, которое дарит всем радость, а потом кубки радостно стукнулись друг о друга, расплёскивая половину содержимого, все выпили и принялись за еду. Разговор за столом потёк плавно, в основном о погоде, урожае, предстоящей осени, приметах и будущей зиме. Альберт ел молча, наблюдая за тем, как Рита разговаривает с хозяином одного из домов – пожилым виноградарем по имени Йола.
– Так, значит, это вы делаете знаменитое фесское золотое? Скажите, а в чём же его секрет? Эта сладость и вкус! Этот бесподобный и такой насыщенный аромат! – донёсся до него обрывок её вопроса, и Альберт прислушался.
– Ах, найрэ, боюсь, если я отрою секрет, после этого вы не сможете пить золотое фесское с тем же наслаждением! – усмехнулся Йола.
– Нет! Нет! Ну что вы, меня трудно испугать! – рассмеялась она. – Если только вы не поите землю кровью младенцев!
– Нет, найрэ, дело тут совсем в другом.
– Ну расскажите же! И обещаю, я никому не открою ваш секрет, – лукаво произнесла Рита.
– Да это вовсе и не секрет, – ответил он, улыбаясь в ответ щербатым ртом, – всё дело в плесени и туманах.
– В плесени? – удивилась она.
– В плесени.
– И туманах! О Боги! Расскажите подробнее, это так интересно!
Альберт видел, как загорелись глаза старого виноградаря, неподдельный интерес и внимание со стороны красивой женщины будто стёрли с его лица несколько десятков лет. Альберт уже заметил, как Рита умела зажечь в людях огонь – ей всё было интересно, её искренние вопросы заставляли собеседников идти навстречу, и она улыбалась им так, будто душу открывала. Немудрено, что все тянулись к ней, как цветы к солнцу. И, непонятно почему, Альберт вдруг почувствовал странное раздражение, в чём-то похожее на ревность.
Почему она одаривает всех этим лучистым взглядом, а от него прячет глаза? Будто всё время его боится.
– …и влага в воздухе, которую даёт озеро, – говорил Йола напевно, – осень длинная, туманная и тёплая, мы оставляем жёлтый мускат висеть на лозе до поздней осени, и он усыхает, покрываясь плесенью от туманов, и от этого становится очень сладким, а уж потом мы делаем вино из этих ягод. Это и есть фесское золотое.
– А что делает плесень? – спросила Рита с интересом. – Зачем она?
– От неё ягода становится во много раз слаще и ароматнее.
– Как удивительно! Значит, во всём виноваты туманы?
– Выходит, что так, найрэ, – ответил Йола и налил ей в кубок, – да благословят их Боги!
– Красное вино у вас тоже очень хорошее, хотя, пожалуй, слишком терпкое, на мой вкус. Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что самые лучше красные вина делают всё-таки в Шербе? – сказала Рита лукаво.
– Ах, найрэ Рита, если бы у нас было столько солнца, сколько в Шербе, мы бы делали не просто золотое, мы бы делали солнечное вино из любого винограда! – воскликнул Йола.
И все подхватили его слова, снова стукнули кубки, и за столом стало шумно.
– Я погляжу, ваша сестра разбирается в винах не хуже нашего старосты, – произнёс сидящий рядом с Альбертом старик.
– Моя э-э-э… сестра разбирается во многих вещах, – хмыкнул он в ответ, не сводя с Риты глаз.
– И она у вас красавица!
– И не говорите! – он посмотрел на неё снова, уже поверх кубка, и увидел, как она снова смутилась и сделала вид, что не слышит их разговора.
– Замужем?
– Пока нет.
– Отчего же? Будь я помоложе, эх, я бы не пропустил такой случай!
– Разборчива.
– И то правда, не всякий совладает с умной и красивой женщиной, – вздохнул старик.
Староста встал, снова поднял кубок, восславил Богов и пригласил всех к чану начать ритуал. Взметнулись факелы, окружая чан кольцом света, и женщины бросились к нему радостной стайкой. К высокому борту приставили деревянные ступени и помост, чтобы идти босыми ногами. Девочки принялись раздавать всем венки из виноградных листьев, а мужчины начали поднимать женщин на руки и под визг и хохот опускать в чан. И откуда-то появился палмеро с бубном, отстукивая ритм. Подтянулась дзуна, полилась плавная мелодия, и дудки подхватили её, а поверх зазвучала скрипка. Скрипач – кудрявый коротышка – пошёл вокруг чана, и рядом с ним заскользила женщина с чёрной косой, уложенной на голове короной и украшенной кистями винограда. В руках у неё заиграли, щёлкая, деревянные браслеты, и её бархатный плавный голос затянул старинную песню.
– Ну и что ты стоишь? Подсади свою сестрёнку, пока наш Марко на неё не набросился, вон как глазами зыркает, – старик толкнул Альберта в бок.
Марко?
Альберт увидел высокого парня в тёмной рубахе с закатанными рукавами, который смотрел на Риту, и взгляд его был совершенно недвусмысленным. И то ли от выпитого вина, то ли неизвестно от чего, на Альберта внезапно накатила злость, он усмехнулся и, похлопав старика по плечу, произнёс негромко:
– Марко, значит! Хм. Я ему шею сверну, как котёнку, если этот ваш Марко хоть пальцем до неё дотронется.
Он вышел из-за стола и подошёл к Рите, которая стояла босиком на помосте поодаль от взбирающихся по ступеням женщин, и легко подхватил её на руки.
– Ну что, сестрёнка, танцуешь ты также хорошо, как и пишешь стихи? – спросил он насмешливо и, прежде чем она успела что-то ответить, опустил в чан к остальным.
А сам прислонился к стене, скрестил руки на груди и стал смотреть. Пламя факелов трепетало, и музыка плыла над площадью. Люди вокруг принялись хлопать, вторя в такт ритму, отбиваемому на бубне. Женщины приподняли юбки и танец начался…
Они кружились, обходя друг друга, спина к спине и плечо к плечу, то склоняя, то вскидывая голову, и капли виноградного сока падали на их обнажённые плечи. Рита нашла его взглядом. Вскинула голову, усмехнулась, и в одно мгновенье преобразилась. То ли это вино изгнало сегодняшние страхи, то ли хмельной воздух этого праздника, то ли музыка стёрла вуаль смущения, но она больше не отводила глаз, и взгляд этот был другим.
Не взгляд – вызов. Дерзкий. Манящий. Огненный.
Венок из виноградных листьев слетел с её головы, и волосы рассыпались по плечам. И сама она была такая же гибкая и стройная, как виноградная лоза. Руки удерживали юбку, ноги отбивали такт, и брызги летели во все стороны.
Она смеялась. И эта улыбка…
…теперь она предназначалась ему. И Альберт улыбался в ответ, потому что она будила в нём что-то такое, до сих пор для него неизвестное. Какое-то новое томление в груди, сладкое и пьянящее совсем, как местное вино.
Так ли уж ему нужно в Эддар сейчас? Может, задержаться в Фессе? Пожить некоторое время… Он найдёт практику, не вопрос. А что дальше? Да ничего! Просто… узнать её поближе. Хотя она ведь не замужем, наверняка её отец будет беречь свою дочь, как зеницу ока. Ну, конечно! Берёг бы – не отпускал одну без охраны к Дуарху на рога в Мадверу, да ещё горной дорогой! Но всё равно вряд ли её отец обрадуется появлению лекаря-голодранца среди ухажёров. И он, как назло, ничего не понимает в овцах и шерсти! А если она замужем? Он ведь не спрашивал… Нет, точно нет, колец на пальцах не было, ничего кроме обычного перстня с сапфиром, да он бы сразу понял. Замужних женщин он повидал немало на своём веку, и если они и прячут смущённо взгляд, то только для того, чтобы он подошёл поближе. И что ему с ней делать? Держаться за руки? Пить чай на веранде? Не жениться же на ней! Но ведь завтра…
…завтра она останется в Фессе, а он уедет в Эддар. И мысль эта была до боли неприятной.
Альберт взял со стола бутылку и выпил прямо из горлышка, не сводя горящего взгляда с танцующей Риты. Приподнятая по бокам юбка показывала слишком много…
Ещё сегодня утром он ехал в Эддар, одержимый мыслями о Красном троне, и что? Всего-то один день! Скоро полночь, а он уже думает о том, как осесть в Фессе и снова начать драть зубы? Боги милосердные, что вдруг с ним стряслось за этот день? Что за наваждение? Что с ним сотворила эта женщина своими стихами и этой улыбкой? Он с ума сошёл? Нет, ему нужно выбросить её из головы!
Только как это сделать, если он глаз не может оторвать от её гибкого тела? От этого танца, её лица и этих губ. От этих рук, поддерживающих цветастую юбку, от шеи, забрызганной каплями виноградного сока, и мокрой блузки, прилипшей к груди…
И все мысли у него только о том, какая она, должно быть, сейчас одуряюще сладкая на вкус…
Если коснуться губами её шеи…
Спуститься вниз дорожкой поцелуев…
Провести языком по груди от одной сладкой капли к другой…
Распустить завязки корсажа…
– Послушай, Альберт, – Цинта грубо вырвал его из этих грёз, незаметно появившись за плечом, как тень, – я вот тут сказать хотел, хм, ты же не обидишь эту девочку?
– Ты говоришь так, будто я только тем и занимаюсь, что обижаю девочек! – рявкнул Альберт, оборачиваясь, и снова приложился к бутылке. – С чего тебе только эта дурь в башку лезет?
Дуарх бы подрал Цинту! Подкрался, как вор!
– Просто, когда ты вот так смотришь на кого-то, то…
– То… что?
– Жди беды.
– И как же я на неё смотрю? – фыркнул Альберт.
– Будто съесть её хочешь.
Альберт усмехнулся, снова отхлебнул из бутылки, но промолчал.
Хочет. Только он и сам не знает, чего именно хочет, будто всего и сразу.
– Послушай, Альберт, это, конечно, не моё дело…
Но князь не дал ему договорить. Он повернулся резко, впечатав кулак в шершавое дерево открытой ставни и, глядя прямо в глаза, ответил:
– Цинта, ты же понимаешь, что всё, что ты начинаешь со слов «это не моё дело» – действительно не твоё дело? – и взгляд его, полный огня, испугал Цинту не на шутку. – А теперь сгинь живо, и чтоб я тебя не видел! И не вздумай ко мне лезть сегодня со своими дурацкими советами!
И ставня жалобно скрипнула под его кулаком.
– Охохошечки! – пробормотал Цинта, отступая в тень.
Альберт повернулся и продолжил смотреть на танец, с каким-то странным исступлением, и Цинта поклялся бы всеми таврачьими Богами, что даже когда он собирался укокошить сына главы Тайной Стражи, в нём не было столько огня.
– Чую, всё это плохо закончится! – пробормотал он.
Альберт пил и смотрел, возвращаясь мыслями к завтрашнему утру. И злился на себя за то, что не может принять решения – он не знал, что ему делать. Вернее, знал…
В нём сейчас боролись два Альберта. Один – рациональный, тот, который мыслил трезво, совершая точные обдуманные шаги к своей цели. Тот самый, благодаря которому он стал хорошим лекарем, который слушал советы Цинты – хотел взойти на Красный трон, стать джартом и доказать всем, что Альберт Драго – бастард, ничем не хуже законных холёных детей Салавара.
И этот Альберт понимал, что нужно оставить в покое эту женщину, перестать пить и смотреть на неё, сейчас же пойти лечь спать, и завтра утром гнать коней в Фесс так быстро, как только сможет. Найти дом Миора, отдать Риту из рук в руки папаше-купцу, получить награду и ехать в Эддар. Его ждут дела поважнее купеческих дочек, пусть даже и очень красивых. В мире полно красивых женщин, и на ней свет клином не сошёлся.
Но был и другой Альберт, которого он ненавидел в себе, каждое утро, просыпаясь после очередных неистовых безумств, и каким он быть не хотел, но с которым ничего не мог поделать. Он ненавидел его потому, что этот Альберт был так похож на его собственного отца – горячий и буйный, с кровью, полной дикого огня, не способный спокойно пройти мимо красивой женщины или драки, и принимающий решения сердцем, а не головой. Деливший мир на белое и чёрное и умевший с одинаковой силой ненавидеть и любить. Тот, которому нужно было непременно вываляться в грязи и всё испортить. И этот Альберт не мог оторвать глаз от танца, и единственное, чего он хотел сейчас – узнать, какие же на вкус губы у Риты Миора, и, может быть, снова испытать то сумасшедшее чувство, что накрыло его на озере у обрыва, когда он лечил её ногу. И желание слиться с ней не только губами стало совершенно непреодолимым.
И что дальше?
…спрашивал он себя.
А дальше – гори оно всё огнём!
– Хех, я так погляжу, парень, никакая она тебе не сестра, – рядом с ним снова оказался старик, тот самый, что сказал ему про Марко.
Он стоял, опираясь на трость, и тоже смотрел на танец.
– Это почему же? – Альберт допил вино и поставил бутылку у стены дома.
– Да потому как вы смотрите друг на друга, – старик махнул рукой в сторону чана, – нравишься ты ей, парень, чего стоишь? Сегодня ночь, благословлённая Богами! Будь я на тридцать лет моложе – не стал бы терять времени!
И в этот момент второй Альберт окончательно победил первого.
Вскоре танец переместился на площадь – женщины выбирались из чана, но останавливаться уже никто не собирался. И когда Рита взобралась на ступени, Альберт оттолкнулся от стены и подхватил её за талию обеими руками, поставил на помост и произнёс, чуть наклонившись к её уху и не отпуская рук:
– Потанцуем?
* * *
Рита ускользнула в самый разгар веселья, и Альберт нашёл её в конце улицы, упиравшейся в старый деревянный пирс. Она стояла, прислонившись к дереву, обняв себя за плечи, и смотрела на воду. Альберт подошёл, отшвырнул бутылку, которую держал в руке, и остановился совсем рядом. Несколько танцев посреди площади, и Рита, такая горячая и гибкая в его руках, её улыбка, которая заставляла его улыбаться в ответ просто так, потому что он не мог её удержать, и желание, что обрушилось на него так внезапно, всё смешалось, и он не знал, что делать. Хотелось просто дышать рядом с ней и ощущать её, и это было какое-то безумие, которому Альберт не мог найти объяснения.
– Я устала. Пойду спать, – ответила Рита на его молчание и собралась уходить.
– Рита, подожди…
Голос его внезапно стал хриплым. Он поймал её руку и положил себе на грудь, накрыв другой рукой. Этот день и эта ночь, танец, вино, луна, дрожащая в озере огромным золотым блюдом – все казалось нереальным. Что-то изменилось сегодня, что-то произошло, и он не понимал, что. Какие-то неведомые желания проснулись в нём и теперь будоражили кровь, и, если она сейчас уйдёт, вместе с ней исчезнет странное волшебство этой ночи, а ему очень хотелось его продлить.
Он был пьян, слишком пьян и от вина, и от этого танца, и от этой девушки. И даже, наверное, это именно Рита породила какое-то безумие в его крови, и лучше было бы её отпустить. Но рядом с ней ему хотелось раскинуть руки и вдохнуть в себя весь мир разом, и казалось, что это ему по силам. А больше всего хотелось вновь коснуться её и почувствовать то, что было у обрыва на озере. Но она испугалась и захотела высвободить руку.
– Пусти…
– Рита, погоди! Я… мы завтра уезжаем.
– Да, я знаю. До Фесса совсем недалеко. Мой отец отблагодарит вас за помощь.
– Мне не нужна никакая благодарность от твоего отца. Но от тебя… Если ты… Я бы хотел…
Он стоял к ней совсем близко, костёр, горевший у пирса, играл бликами на её лице, и она хотела уйти, но Альберт не дал. Он видел, как вспыхнули её глаза от простого прикосновения, как расширились зрачки, поглотив всю голубизну, и её горячее дыхание коснулось его щеки.
– Ты ведь тоже этого хочешь? – прошептал он, наклоняясь к её лицу. – Я же вижу…
Горячая волна желания накрыла его с головой, смыла всё, оставив только одно…
Захотелось прижать её к себе, сорвать одежду, ощутить жар её тела, сладкий вкус виноградного сока на её коже, нежность губ… Слиться с ней, вдыхая запах её волос, и целовать, целовать в исступлении, раствориться в ней и впитать её всю в себя. И, кажется, никогда он не испытывал такой сильной жажды обладания, как сейчас.
Наваждение…
Он поцеловал Риту страстно, сильно, немного грубо, обхватив за талию одной рукой и зарывшись другой в её волосы. Судорожно вдохнул, чувствуя, как та самая волна счастья затопляет его и взрывается радугой через все небо. И на мгновенье, совсем короткое мгновенье, она ответила. Её губы разомкнулись и слились с его губами, так же горячо отвечая ему и бросая его в пропасть. Но это был очень краткий миг.
– Нет! Отпусти меня! Отпусти! – воскликнула она, упираясь руками ему в грудь и отталкивая.
И он отшатнулся, а Рита размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу. И ещё раз, тыльной стороной ладони, оцарапав его губы перстнем.
– Ты что себе позволяешь! Да… как ты смеешь? Я помолвлена! – почти крикнула она.
Он опешил и от неожиданности разжал руки.
– Наглец! Как… Да как ты мог?! – воскликнула она горько.
– Вот, значит, как! Помолвлена? Как внезапно! – он преградил ей путь, опустив руки на ствол дерева, нависнув над ней и тяжело дыша. – Что же ты раньше молчала?
Его затопила бешеная ярость. И разочарование. И боль от того, что она его отвергла.
Помолвлена!
– Ты лжёшь мне, да? Лучше скажи, что я тебе не по нраву. Просто скажи мне это! – его глаза горели, и в них плясал огонь. – Я ведь сегодня спас тебе жизнь… дважды.
– И ты решил, что вправе требовать за это плату? А ещё лучше – взять её силой? – воскликнула она зло. – Ты мог бы оставить меня там, у озера!
– Плату? Взять тебя силой? Дуарх тебя раздери, да я в жизни ни одной женщины не взял силой!
Он вытер с губ кровь тыльной стороной ладони и, наклонившись, произнёс с глухой яростью:
– О, разумеется, синеглазка, я хотел бы получить такую плату, тем более что должница сама намекала мне на это, показывая свои ножки! Но ты же, оказывается, помолвлена, лгунья!
Она снова толкнула его руками в грудь и воскликнула хрипло:
– Намекала? Да как ты смеешь! Подонок! Жаль, я не застрелила тебя там, у обрыва!
Она нырнула ему под руку и бросилась бежать вверх по улице, а Альберт так и остался стоять, прижав ладонь к оцарапанным губам.
– Проклятье! – прошептал он, уставившись невидящим взглядом в костёр.
Он ничего не мог поделать – разочарование, боль и злость захлестнули его в одно мгновенье, сплелись клубком змей внутри и ужалили в самое сердце. И губы горели так, словно она только что прижгла их клеймом позора. Под его взглядом костёр вдруг ожил, взвился огненным языком, лизнув камыши у пристани. Они вспыхнули тут же, просто взорвались огненным вихрем, и сноп искр, ударив в небо, посыпался бисером на чёрную воду. Следом загорелись деревянные мостки, ведущие к воде, огонь покатился волной и взобрался на стог сена, а за ним полыхнули лодки, сложенные на берегу…
– Альберт! Альберт! Что ты делаешь! Мирна-заступница, да что же он такое творит!
Цинта подбежал и принялся трясти князя за плечо, но тот только смотрел невидящим взглядом на огонь, и огонь плясал безумный танец, словно повинуясь безмолвному приказу хозяина. Языки пламени взметались к небу один выше другого, гул стоял такой, что народ бросился прочь с площади с криками: «Пожар! Пожар!».
– Да очнись ты! Ты же спалишь всю деревню! – кричал Цинта, не переставая трясти князя.
– Плевать…
– Ох, прости меня Мирна-заступница! – недолго думая, Цинта схватил с земли глиняную бутылку и ударил ею князя по голове.
Пламя враз опало, рассыпаясь на тысячи искр, задымило и стало угасать, доедая остатки стога, а Альберт без сознания упал на жухлую траву.
Он проснулся утром в доме на кровати. Солнце стояло уже высоко, за занавеской, натянутой от печи, хлопотал Цинта, гремя тарелками, и беседовал с хозяйкой о том, как правильно готовить омлет. Болела голова, муторно и нудно, и на лбу у него лежал здоровенный капустный лист. Альберт отшвырнул его и, запустив руку в волосы, нащупал на затылке шишку размером с голубиное яйцо.
– Цинта? Эй!
Лохматая голова тут же показалась из-за занавески.
– Доброе утречко!
– Доброе? Что-то не похоже… Что вчера произошло? – спросил Альберт, морщась. – Воды дай.
– А ты… а что помнишь… из вчерашнего? – спросил Цинта, как-то с опаской протягивая ему глиняный кувшин.
– Пожар был, а потом я, кажется, вырубился? Так что случилось?
Цинта выглянул в комнату – хозяйка ушла во двор за яйцами, и произнёс тихо:
– Обещай, что ты не погонишься за мной с вертелом!
Альберт сел на кровати, держась руками за виски.
– Не погонюсь, говори уже, башка трещит, сил нет.
– А ещё, что ты не попытаешься меня убить каким-нибудь другим… способом, – добавил Цинта, оставаясь на расстоянии пяти шагов.
Альберт поднял глаза:
– Что-то ты темнишь, таврачья душонка, что случилось? Говори!
– Нет, ты мне сначала пообещай, что и пальцем меня не тронешь.
– Ну ладно, ладно, обещаю, так что ты опять натворил? – князь выпил воды и приложил к макушке мокрую ладонь. – Силы небесные, где это я так приложился?
– Ты вчерась полез к найрэ Рите, но, видать, что-то ей это совсем не понравилось, и она тебя оттолкнула.
– Это-то я помню, – он дотронулся до оцарапанной губы.
– Ну и ты хотел спалить всю деревню, а я тебе не дал.
– Что значит «ты мне не дал»?
– Я ударил тебя бутылкой по голове, – сказал Цинта, на всякий случай отойдя подальше, – а потом сюда притащил.
– Цинта! Какая же ты всё-таки скотина! – воскликнул Альберт и добавил, но уже без особой злости. – Я даже не знаю, что хочу с тобой сделать.
– Ты обещал меня и пальцем не тронуть!
– Ладно. Обещал. А если бы ты убил меня?
– У тебя крепкая башка, мой князь, да и я так … легонько.
– Я припомню тебе это «легонько»! Проклятье! Где Рита? Нам надо выезжать…
– Э-э-э, тут такое дело…
– Ну что ещё?
– Пообещай, снова, что не убьёшь меня.
– Цинта, гнус тебя задери? Что ты натворил? Огрел по башке ещё кого-то? – раздражённо спросил Альберт.
– Пообещай, мой князь, – Цинта отступил ещё на шаг.
Альберт встал и произнёс хрипло:
– Если ты не скажешь, то я прямо сейчас затолкаю тебя в эту печь, – он кивнул на открытую заслонку, за которой виднелись глиняные горшки.
– Ладно! Ладно. Только не злись! Но так было лучше для… всех нас.
– Да скажешь ты уже или будешь рожать до вечера?!
– Я дал Рите коня и отправил её в Фесс на рассвете.
Если бы можно было убить взглядом, то, вне всякого сомнения, Цинта упал бы замертво.
– Что ты сделал? – воскликнул Альберт, ставя кувшин с водой на стол. – Ты спятил? Отпустил её одну? Забыл, что в неё стреляли?
– Альберт, так будет лучше. И, я уверен, у неё всё уже хорошо. Я попросил хозяйского племянника проводить её до городских ворот, тут дорога-то идёт сплошь по виноградникам, кого тут встретишь?
– Седлай лошадей, доброхот хренов, живо!
– Зачем? Сейчас хозяйка яйца принесёт, омлет сделаю, тебе бы умыться, куда спешить, мы всё равно её не догоним, уж скоро полдень!
Альберт в три шага оказался рядом, схватил Цинту за воротник, притянул к себе и произнёс грозно и тихо, глядя ему прямо в глаза:
– Я тебя не убью и даже не покалечу… я сейчас пойду, умоюсь, но, когда вернусь – лошади должны быть осёдланы. Ты понял?
– Но… мой князь… Альберт, ты же не собираешься…
– Собираюсь! Собираюсь, Дуарх тебя задери! И лучше тебе не пытаться мне в этом помешать.
– Но зачем она тебе? Альберт! Мало ли женщин?
– Я… может… прощения попросить хочу, – усмехнулся он криво, отпустил Цинту и стремительно вышел из комнаты.
– Владычица степей! Всё хуже и хуже! Да зачем я только сказал! – сокрушённо вздохнул Цинта.
На его памяти князь ни у кого и никогда не просил прощения.
* * *
Фесс встретил их узкими улицами, башнями и высокими каменными заборами, которые закрывали собой заснеженные вершины гор. Солнце пригревало, и казалось, что в этот город осень ещё не добралась. Расписные ставни, рыжие купола храмов и арки, увитые диким виноградом, всё здесь дышало теплом.
Цинта хотел полюбоваться городом, да не вышло – князь, как одержимый, погонял коня. Дом купца Миора нашли быстро. Издали он выглядел весьма внушительно: кованые ворота выкрашены зелёной краской, и такие же зелёные ставни на всех трёх этажах большого каменного дома. У ворот мирно дремал страж в огромном тюрбане. Во дворе под старыми каштанами стояли три экипажа, один из которых, чёрный лаковый с красными колёсами, стоил, по меньшей мере, десять тысяч ланей. Судя по всему, купец Миора был очень богат. И даже крыльцо в его доме было не просто крыльцом, а массивной лестницей с сидящими по бокам мраморными львами. Ступени устилал оранжевый ковёр и когда Альберт и Цинта подъехали к воротам, служанка как раз нещадно чистила его щёткой.
– О-о! – воскликнул Цинта, разглядывая двор. – Видать, неплохо живёт Рита Миора!
В дом их проводили не сразу, страж в тюрбане долго рассматривал странную пару, потирая левой рукой усы, а правую держал на поясе поближе к кинжалу. Сам он был хоть и пузат, как бочонок из-под вина, но на голову выше Альберта, да и рядом с кинжалом на широком кожаном поясе обнаружились айяаррский кнут и тяжёлая двухарданная сабля. И, вне всякого сомнения, человек в тюрбане умел ими пользоваться. Видимо, богатства купца Миора многим не давали спокойно спать. Но, узнав, что Альберт лекарь, едет издалека и при себе везёт редкие лекарства, которыми, возможно, заинтересуется семейство купца, страж их пропустил, предварительно заглянув в седельные сумки и отобрав баритту и кинжал. Склянки и инструменты в сумках подтвердили легенду, наскоро придуманную Альбертом, и когда они остались одни в комнате с голубыми стенами и расписным потолком, Цинта шепнул:
– Ну ты и врать горазд, мой князь!
Но Альберт, погружённый в свои мысли, Цинту не слушал, лишь ходил от окна к окну, как тигр в клетке, временами пытаясь нащупать рукоять отсутствующей баритты. Служанка принесла им чай и сладости, а вскоре появилась и хозяйка. Высокая стройная девушка в синем атласном платье и с искусно заплетённой косой. Золотые браслеты, серьги и кольца и даже поясок на платье был расшит золотыми узорами. Её сопровождала смотрительница – внушительного вида женщина в зелёном платке поверх клетчатого платья, скрывавшего под многочисленными оборками её необъятную фигуру.
