Мария Згурская
50 знаменитых загадок Средневековья
Цветущая и образованная Тулуза стала центром катаризма. В 1178 году горожане изгнали папских легатов, прибывших, чтобы восстановить позиции католической церкви в столице графства. В городе Кастельнодари альбигойцы совместно с католиками пользовались главной церковью. В Лораке еретики вступали в открытые диспуты со своими оппонентами. Эсклармонда, родная сестра графа де Фуа, самого влиятельного вассала графа Тулузского, приняла Consolamentum.
Средняя и мелкая знать, городской патрициат, все мыслящее население юга Франции было проникнуто симпатией к еретическому учению. Праведная жизнь еретиков, их зажигательные речи, а более всего – моральное падение католической церкви неуклонно делали свое дело. Уже Раймонд VI граф Тулузский часто появлялся в сопровождении нескольких «совершенных», хотя официально альбигойское учение не принимал.
В 1198 году папский престол под именем Иннокентия III занял тридцатисемилетний энергичный Джованни-Лотарио Конти. Это был в высшей степени незаурядный человек. Иннокентий III мечтал о безграничном могуществе католической церкви, себя же мыслил правителем христианского мира. Естественно, в силу своих убеждений, папа не мог мириться с существованием и процветанием явной ереси. Целые области Европы выходили из-под контроля Рима из-за секты, проповедовавшей какой-то не вполне христианский аскетизм. Самым страшным казался покров тайны, окружавший еретиков: «Клянись и лжесвидетельствуй, но не раскрывай тайны» – гласил кодекс чести катаров – альбигойцев.
Папа задался целью любой ценой покончить с этой ересью. При всем том Иннокентий III не был кровожадным монстром и поначалу пытался решить вопрос, как говорится, малой кровью. В Лангедок отправляются легаты с целью заставить местную знать встать на защиту церкви. Здесь пытаются действовать католические проповедники. Среди них – Доминик де Гусман, будущий основатель ордена братьев-проповедников, больше известного под названием Доминиканского ордена; члены этого сообщества впоследствии будут вершить жестокий суд инквизиции. Доверенный легат Иннокентия III отправился в Лангедок, чтобы личным примером укрепить авторитет католической церкви, – и начисто проиграл «совершенным» соревнование в аскетизме и красноречии. Озлобленный неудачей, Доминик доложил своему патрону, что страшную ересь катаров можно сломить только военной силой, и вопрос о вторжении крестоносцев в Лангедок был решен.
Однако знать либо смотрела на деятельность еретиков сквозь пальцы, либо открыто ее поощряла. В 1208 году, вскоре после гневной обвинительной речи в адрес графа Тулузского, был убит папский легат Пьер де Кастально. Его смерть стала последней каплей, переполнившей чашу терпения Рима. Иннокентий III решил применить силу.
Зимой 1209 года началась проповедь крестового похода против альбигойцев. Под его знамена вставали воины северной и центральной Франции, шли боевые дружины из германских земель. В конце весны 1209 года на Тулузу двинулись, по разным источникам, от 20 до 30 тысяч рыцарей, не считая горожан, вилланов и духовенства. Их вело не только желание искупить свои грехи и послужить делу торжества церкви – в большей степени они рассчитывали поживиться за счет богатого края.
Во главе этого воинства встал аббат могущественного монастыря Сито Арно-Амальрик. В ходе экспедиции военное руководство было передано графу Лейчестерскому Симону де Монфору. Он славился безумной храбростью и доходившим до болезненности фанатизмом. Поход принесет ему мрачную славу одного из самых жестоких завоевателей в истории человечества. Гроза надвигалась.
Клятвенные заверения Раймонда Тулузского в верности католической церкви и французскому королю, унизительная процедура покаяния за совершенные и несовершенные грехи не смогли остановить крестоносцев. Если обнажен меч, должна пролиться кровь. И она пролилась – кровь виновных и невиновных, молодых и старых, женщин и детей, католиков и еретиков.
Одним из первых нападению подвергся хорошо укрепленный альбигойский город Безье. 22 июля 1209 года огромное войско оказалось под его стенами. Жители отказались выдать «добрых христиан». Начался беспощадный штурм. До нашего времени дошло жуткое описание штурма Безье, которое оставил Цезарий Гейстербахский: «Узнав из возгласов, что там (во взятом городе) вместе с еретиками находятся и добрые христиане, они (воины) сказали аббату: «Что нам делать, отче? Не умеем мы отличить хороших от плохих». И вот аббат (а также и другие), боясь, чтобы еретики из страха смерти не прикинулись истинными католиками, а впоследствии опять не вернулись к своему суеверию, по преданию, сказал: «Бейте их всех, ибо Господь признает своих». Когда крестоносцы ворвались в город, началась самая настоящая резня. Согнав оставшихся в живых горожан к церкви Святого Назария, они перебили 20 тыс. человек. В слепой ярости завоеватели подожгли Безье. Альбигойцы предпочли умереть еретиками, чем сдаться на милость своих врагов.
Примечательно, что сопротивление армии крестоносцев сразу же приняло национальный характер. Люди, вставшие на пути северян, сознавали, что, защищая еретиков, они отстаивают свободу своей родины, жизни своих близких, тепло своих очагов от посягательств жестоких завоевателей, говоривших, кстати, на ином – не провансальском – языке. Поэтому на стенах крепостей плечом к плечу сражались и катар, и католик. Но как бы отчаянно ни сопротивлялись жители городов Прованса, силы были слишком неравными. Крепкие стены рано или поздно разрушались, непокорные жестоко истреблялись.
В августе 1209 года пал город-крепость Каркассон, который Монфор превратил затем в свою временную резиденцию. Пал Альби, давший название альбигойской ветви катаризма. Под давлением папы Иннокентия III король Арагона Педро II, чьими вассалами издавна были сеньоры Безье и Каркассона, утвердил Монфора в качестве нового виконта Безьерского и Каркассонского. Торжество завоевателя омрачалось решимостью местного населения продолжать сопротивление. Монфор был готов завалить Лангедок горами трупов, смести с лица земли десятки городов, лишь бы поставить эту страну на колени, лишь бы стереть саму память о катарах.
Напрасно Раймонд Тулузский, возмущенный неоправданной жестокостью крестоносцев, слал жалобы Иннокентию III. Папа не желал верить в то, что богоугодное дело превратилось в широкомасштабную резню, в которой вместе с еретиками гибли невинные христиане-католики. Римский первосвященник не хотел замечать, что воинство Христово превратилось в войско захватчиков – убийц, да и вряд ли был в состоянии остановить своих защитников.
Тем временем, в июне 1210 года крестоносцы взяли город Минерв. Попытка обратить еретиков в лоно католической церкви успехов не имела. Не желая дожидаться раскаяния альбигойцев, Монфор приказал сложить гигантский костер. Жители города были согнаны на соборную площадь. Предводитель крестоносцев потребовал выйти вперед «совершенным». Из толпы вышло около полутораста человек: женщин и мужчин. Все они были сожжены на одном костре. Никто не молил о пощаде. Люди погибали молча, с улыбкой на устах, веря, что идут на встречу с Богом Света.
Религиозная война превратилась в национальную. Она никого не оставила в стороне. Каждый житель Лангедока должен был сделать свой выбор. Сам Раймонд VI Тулузский, который до сих пор оставался пассивным наблюдателем происходящего, терпя унижения от легатов, принял наконец решение возглавить сопротивление. Конечно, кроме патриотического долга им двигало стремление соблюсти свои вполне материальные интересы. Не следует забывать, что граф как сеньор имел определенные обязательства перед своими вассалами, которые подверглись нападению крестоносцев.
17 апреля 1211 года Раймонд, обвиненный в пособничестве еретикам Лавора, был торжественно отлучен от церкви. Но эта мера не остановила его и не лишила поддержки провансальцев. Вокруг восставшего сюзерена собираются все те, кто готов был сражаться за честь и достоинство своей отчизны. Раймонд призывает на помощь короля Педро Арагонского, которого уже давно тревожило усиление власти французского короля в Лангедоке.
IV Латеранский церковный собор лишил графа Тулузского как еретика и врага церкви всех его владений в пользу Симона де Монфора. Тогда же в Лангедок двинулось войско французского короля во главе с наследным принцем Людовиком.
Но в 1219 году будущий французский король Людовик не смог овладеть Тулузой. В сердцах южан затеплился луч надежды, которая, впрочем, оказалась призрачной.
Вожди ереси вышли из своих укрытий, но наступившее успокоение было лишь затишьем перед той бурей, которая положит конец вольностям юга и свободной проповеди катаризма.
В 1222 году Раймонд VI скончался отлученным от церкви, и его дело продолжил сын – Раймонд VII граф Тулузский. Этот человек грезил былым расцветом края, лелеял самые радужные мечты, которым, к сожалению, не суждено было сбыться.
В 1226 году Людовик VIII, сменивший на французском престоле своего отца Филиппа II Августа, вторгается в Прованс. Местное население еще не оправилось от прошлых сражений, а воля графа Тулузского была надломлена. Столица еще держалась, но французы неуклонно занимали остальные города края. Сотни и сотни костров снова запылали на земле Лангедока.
Раймонд не находил в себе сил для сопротивления, его уже не воодушевляли увещевания «совершенных». Он устал и слишком боялся потерять то, что еще имел. Поэтому в марте 1229 года в Шампани, в городе Мо, граф подписывает условия унизительного мирного договора. Графские владения сокращались, а после смерти его единственной дочери должны были перейти к французской короне. Граф обязался преследовать еретиков, то есть тех, кого недавно сам защищал.
Один из современников отмечал: «Этот договор таков, что даже издалека очень трудно считать его справедливым».
Вслед французскому воинству пришла черно-белая «армия» отцов-инквизиторов. 20 апреля 1233 года папа Григорий IX окончательно узаконил деятельность святой инквизиции. В застенки священного трибунала люди могли попасть по единственному бездоказательному обвинению в причастности к ереси.
Катары, те, кто выжил в многолетней бойне, либо пытались уйти в Италию, либо, скрывая свои убеждения, оставались в родных местах. Наиболее отчаянные и бесстрашные продолжали проповедовать, переходя ночами от города к городу, от села к селу… Их жизнь была полна тревог и лишений. Рано или поздно эти подвижники веры всходили на костер инквизиции, замученные пытками, но духовно не сломленные. В своих опасных странствиях они находили короткий отдых от постоянного напряжения душевных и физических сил только в одном месте – в глубине Пиренейских гор, в замке Монсегюр – последнем оплоте катаризма. Именно этот замок стал прообразом мистического Монсальвата средневековой литературы. Замок располагался на крутой скале, охваченной кольцом гор, что делало его труднодоступным для регулярной осады и штурма. Сеньоры Монсегюра были давними и верными вассалами графа де Фу а, стойкого защитника ереси. Здесь в стенах твердыни укрылся последний епископ гонимой церкви Бертран Марти. Отсюда он напутствовал своих братьев-единоверцев, отправлявшихся в смертельные путешествия; здесь он давал благословение рыцарям-патриотам, которые уходили в партизанские рейды, наводя ужас на оккупантов и монахов-инквизиторов.
Смириться с таким положением дел новые хозяева Лангедока не могли. В мае 1243 года сенешаль Каркассона Гуго дез Арси осадил крепость. Поводом для экспедиции стало жестокое избиение инквизиторов, учиненное воинами Монсегюра в одном из близлежащих селений. На штурм с ходу дез Арси не решился. Началась долгая осада. Тайными тропами, известными только местным жителям, в замок доставлялся провиант, но именно этим путем пришел и враг. Возможно, среди горцев нашелся предатель, который под страхом смерти или, польстившись на обещанное вознаграждение, провел французов под самые стены крепости. Защитники Монсегюра держались еще несколько недель. За это время им удалось вывезти и спрятать в пещерах сокровища катарской церкви. Замок был обречен, и с полного согласия «добрых христиан, дабы не проливать напрасно кровь защитников», 28 февраля 1244 года его сдали.
Условия капитуляции требовали от катаров отречения от еретических убеждений, в противном случае им грозило сожжение. Поражает то влияние, которое имел катаризм на умы людей: многие рыцари, сержанты, простые горожане – мужчины и женщины принимали Сonsolamentum уже после оглашения этих условий, обрекая себя на мучительную смерть. Когда победители уже шли по переходам замка, комендант Монсегюра устроил побег четырем «совершенным», «дабы церковь еретиков не лишилась своих сокровищ, спрятанных в лесах: ведь беглецы знали тайник». Отсюда начинаются кладоискательские легенды. Мы не знаем дальнейшей судьбы бежавших. Мы не знаем, что сталось с сокровищами и что это были за сокровища. По легенде, катары обрели Грааль, что бы под этим ни подразумевалось, и этот Грааль катаров находился в Монсегюре. Наконец, неясно, почему «хранителям» потребовалось бежать в последний момент, когда можно было остаться возле тайника сразу после перевозки ценностей в горы. Возможно, их остановило что-то, чему, по мнению катаров, следовало было находиться в крепости до последней минуты сопротивления. На этот счет выдвигались и выдвигаются до сих пор различные гипотезы, среди которых хватает и совершенно фантастических.
Так или иначе, нам доподлинно известно лишь то, что ночью 16 марта 1244 года «добрых христиан», числом более двухсот, из которых ни один не пожелал отречься от своей веры, сожгли на гигантском костре. До сих пор это место называют Полем Сожженных. Вместе с этим костром угасло и сопротивление. Еретиков-катаров еще можно было встретить в XIV веке, но прежнего влияния и могущества движению достичь было не суждено.
Когда восстание альбигойцев было подавлено, то большая часть Тулузского графства присоединилась к королевскому домену. Несколькими годами позже рыцарь Бернард Сиккарт де Марведжольс и трубадур Каденет создали, независимо друг от друга, два великих произведения французской литературы: «Песнь об Альбигойском крестовом походе» и «Плач по альбигойцам». «Песнь об Альбигойском крестовом походе» считается во Франции второй по значимости после Песни о Роланде.
С альбигойской ересью связана одна из загадок романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Вот персонаж Коровьев-Фагот – состоящий при Воланде кривляка-регент, бывший запевала, в клетчатом костюме и треснувшем пенсне, говорящий голосом до противности дребезжащим, шут (ведь fagotin по-французски значит именно шут, правда, это только одно из значений этого многозначного слова). И Гелла, и Бегемот, и сам мессир обращаются к Коровьеву не иначе, как рыцарь. И это удивительно, потому что сводит разом вещи несовместные. Как удивительно и то, что иногда, внезапно, фальшивый переводчик не нуждающегося ни в каких переводах иностранного консультанта начинает говорить громким и звучным голосом. Преображение совершается при помощи все той же луны, и «вот уже скачет, звеня золотой цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим, никогда не улыбающимся лицом…
– Почему он так изменился? – тихо спросила Маргарита под свист ветра у Воланда.
– Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, – ответил Воланд, поворачивая к Маргарите свое лицо с тихо горящим глазом, – его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!»
Что же это за шутка, если пришлось так расплачиваться за нее? Первое, на что нужно обратить внимание, – это на то, что все герои в лунном свете обретают свои истинные облики и становятся самими собой. И у нас нет причин не поверить Михаилу Афанасьевичу и усомниться. Так что принимаем на веру – Фагот и на самом деле был рыцарем в той части своей судьбы, которая не описана в романе, но подразумевается для имеющих желание уразуметь.
Обратимся еще раз к слову fagotin. И тут нас ждет сюрприз, ибо второе значение этого слова – «ветки» или «прутья, связанные в пучок»; а вот третье – и оно крайне интересно – это «еретик».
Какая же рыцарская шутка о свете и тьме может считаться ересью? С очень большой долей вероятности – именно шутка альбигойцев, среди которых действительно много было знати. И тема Света и Тьмы – альбигойская тема.
С идеями романа пересекается еще одна «шутка»: когда католическая церковь, обеспокоенная происходящим в Тулузе, послала послов по приказу папы, Раймонд VI Тулузский не принял заманчивых предложений, уверенный в своей победе. А когда послы собрались назад, он призвал придворных и с тревогой сообщил им о своем сне: он-де видел, как послы были зарезаны в лесу, недалеко от переправы, в безлюдном месте. Их убили ударами ножей, и теперь граф думает, что так оно и должно произойти. Говорят, что кто-то из вельмож возразил ему: такое невозможно, ибо личность посла неприкосновенна. Однако граф настаивал на своем: приснилось, и сон этот вещий, он уверен. Сон, кстати, сбылся – послов зарезали. Видимо, кто-то из придворных правильно понял своего повелителя. Точно так же, как начальник тайной службы Афраний в романе Булгакова правильно понял предчувствие Понтия Пилата:
– …его зарежут сегодня, – упрямо повторил Пилат, – у меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло, – тут судорога прошла по лицу прокуратора, и он коротко потер руки.
– Слушаю, – покорно отозвался гость, поднялся, выпрямился и вдруг спросил сурово:
– Так зарежут, игемон?
– Да, – ответил Пилат…
Волею Мастера Иуда из Кириафа был убит так же, как папские послы в Тулузе – в безлюдном месте, ночью. И это вряд ли можно считать простым совпадением.
И еще одно. Средневековая рукопись с текстом «Песни об Альбигойском крестовом походе» хранится в Румянцевской библиотеке. Именно на каменной террасе этого, одного из самых красивых в Москве зданий, с балюстрадой из гипсовых ваз с гипсовыми цветами, Воланд и Азазелло сидели в ожидании неугомонной парочки Бегемот – Коровьев. И последний уже скоро предстанет перед читателем в своем истинном облике фиолетового рыцаря. Замечателен тот факт, что заглавная буква «Песни об Альбигойском крестовом походе» была выполнена в виде фигуры рыцаря в темно-фиолетовых одеяниях. Очевидно, именно это воспоминание заставило Михаила Афанасьевича назвать Фагота фиолетовым рыцарем. Ересь катаров-альбигойцев полагала весь материальный мир порождением дьявола; осуждала все земное, призывая к аскетизму. Наверное, поэтому рыцарь оплачивал свой счет, служа у князя тьмы.
Тайны тамплиеров
О тамплиерах написано немало, но тайн и загадок, связанных с ними, меньше не становится. Например, почему «бедное рыцарство Христово и храма Соломонова» (таково официальное название ордена тамплиеров) превратилось в крупнейшего землевладельца и обладателя несметных богатств, значительно превосходящих казну любого тогдашнего государя в Западной Европе? Основанный в 1118 году девятью рыцарями, орден тамплиеров спустя всего лишь полвека стал самой могущественной и богатой организацией в Европе. Тамплиеры строили дороги, вели войны, финансировали строительство готических соборов. Говорят, даже плавали в Америку задолго до Колумба. Но… в 1307 году они исчезли с исторической арены так же таинственно, как и появились на ней.
Вопросы множатся. Куда пропали материальные и духовные сокровища тамплиеров? Почему тамплиеры уделяли такое внимание возрождению легенд о короле Артуре и Братстве Круглого стола? Как связаны тамплиеры и Святой Грааль, были ли они действительно хранителями священной реликвии? Что давало духовную силу десяткам тысяч рыцарей в белых плащах? Кем они были? Вот уже сотни лет людей занимает вопрос: это слуги Господа или помощники дьявола? Невинно оклеветанные жертвы или злостные еретики, получившие по заслугам? Мы не будем углубляться в этот давний спор, в котором вряд ли можно обрести истину. Поговорим об исторических событиях, происходивших более 800 лет назад, и попробуем приподнять покров над тайнами ордена Храма.
В самом конце далекого XI века произошли события, повернувшие ход мировой истории в новое русло. Началась эпоха крестовых походов. Начало ей положил Клермонский собор, проходивший на юге Франции в 1095 году. Многотысячные участники его, воодушевленные страстной проповедью Папы Римского Урбана II, преклонив колена, поклялись освободить захваченный к тому времени мусульманами Гроб Господень в Иерусалиме. Принявшие обет в знак верности пришивали к одеждам крест, а многие, в приступе религиозного восторга, раскаленным железом выжигали крест прямо на теле. Они стали называться крестоносцами. Отвоевывать Гроб Господень отправились десятки тысяч людей – мужчины и женщины, молодые и старые, даже дети. Были среди них монахи и ремесленники, торговцы и крестьяне, наивные поэты и циничные разбойники.
Но, в большинстве своем, погибая на долгом пути от лишений и невзгод, рядовые участники крестовых походов годились главным образом лишь на то, чтобы с радостью умирать во славу Всевышнего, совершив подвиг благочестия и заслужив тем самым место в раю. Единственно, кто мог достойно противостоять лихим мусульманским всадникам, были рыцари. Не всякий хороший воин мог считаться рыцарем, но всякий рыцарь был обязан стать хорошим воином. В те годы они еще не носили появившихся позднее блестящих стальных доспехов. Вооружение было простым, нравы – суровыми. Многие из них были грешниками, желавшими в боях с неверными смыть кровью свои прегрешения. Были среди них и фанатики, одержимые искренней верой. Из этого сплава негодяев и святых образовывались первые рыцарские ордены. Ордены возникали благодаря слиянию аскетического идеала с идеалом рыцарства. Но еще не став аскетическим, рыцарский идеал был уже идеалом христианским, ибо рыцари – «те, которые служат Божьей Матери, преданные ей всем сердцем», – считались не только защитниками безоружных и слабых, вдов и сирот, но самое главное – защитниками христианства от неверных и еретиков.
Стать рыцарем значило дать клятву ни шагу не отступать перед неверными. «Лучше оказаться мертвым, чем прослыть трусом» – так гласила старая французская поговорка. Таким образом, миссия защиты Гроба Господня в отвоеванном у мусульман Иерусалиме и охрана паломников в Святую землю, помощь тем из них, кто болен или беден, эта миссия вытекала из идеала христианского рыцарства. Благодаря господству в тогдашнем обществе аскетического мировоззрения она хорошо сочеталась с принесением монашеских обетов о целомудрии, бедности, послушании.
Так возникали рыцарские ордены – добровольные союзы братства рыцарей-монахов. XI и XII века стали временем расцвета рыцарства. В XII веке христианская церковь была уже мало похожа на маленькую иудейскую секту, которой она была при возникновением. Ее влияние распространилось на все области жизни в Западной Европе, но было еще далеко до времени того мрачного мракобесия, которое ставили в упрек Средним векам просвещенные поколения века XVIII. В этот период вся политическая активность проходила под знаком соперничества между духовенством католической церкви и императорами Священной Римской империи германской нации за влияние на сеньоров.
Над умами в те годы властвовал талантливый молодой (ему в то время не было еще 30 лет) аббат Бернар Клервоский, который еще при жизни был канонизирован (признан святым) и известность которого простиралась далеко за пределы вверенного ему монастыря в Клерво. Силе и убедительности его слов могли бы позавидовать ораторы Древнего Рима; люди верили ему, потому что в своих проповедях он удивительным образом находил путь к сердцу каждого и не просто пересказывал Писание, а делился пережитым. Его голос звучал одиноко, но к этому голосу прислушивался весь христианский мир. Бернар не любил сложных и малопонятных теорий; о самых глубоких истинах он говорил очень просто, считая первоосновой любых духовных достижений нравственную чистоту человека, а не количество выученных псалмов. Писатель-мистик, великолепный оратор, он был вдохновителем Второго крестового похода. К его мнению прислушивались папы, а феодалы его боялись. Святой Бернар Клервоский в сочинении «Во славу нового воинства» утверждал: «Нет такого закона, который бы запрещал христианину поднимать меч. Евангелие предписывает воинам сдержанность и справедливость, но оно не говорит им: «Бросьте оружие и откажитесь от воинского дела!» Евангелие запрещает только несправедливую войну, особенно между христианами. Нет для избравших себе воинскую жизнь задачи благороднее, чем рассеять язычников, жаждущих захватить Святую землю, чем отбросить этих служителей дьявола, мечтающих отнять у христиан сокрытое в Иерусалиме святилище Бога. О, да извлекут дети веры оба меча против врагов!»
В 1099 году христианский мир ликовал. Еще бы! Результатом Первого крестового похода стало освобождение Иерусалима, а это значит, что Святая земля перестала принадлежать неверным. И гораздо важнее расширения территориальных пределов было возвращение надежды в сердца людей, вновь обретших святыню. Освобождение Иерусалима стало, образно говоря, освобождением от оков, более духовных, нежели материальных по своей сути. Истосковавшиеся по настоящему, глубокому, великому, люди разных национальностей, мужчины и женщины, юноши и старики устремились в Иерусалим с одной целью: поклониться Святым местам. К сожалению, религиозный порыв, возвышающий душу, не является достаточной защитой от всех превратностей пути. Преодолев многие тяготы морского путешествия (наиболее доступный путь из
Европы в Святую землю проходил по Средиземному морю), паломники зачастую становились жертвами вначале просто шаек, а затем и организованных банд грабителей. Легкость наживы и практически полная безнаказанность вели к быстрому росту числа грабителей, а это, в свою очередь, сделало путь в Иерусалим опасным не только для кошелька, но и для жизни самих паломников.
Понятны радость и облегчение, с которыми король Иерусалимский Болдуин II встретил появление в 1118 году при его дворе девяти рыцарей разного происхождения и из разных городов – «людей меча и копья» во главе с Гуго де Пайеном, небогатым синьором из Шампани. Они были объединены одной общей целью: защитить паломников от нападения сарацин и охранять цистерны с питьевой водой от разбойников. Девять рыцарей предложили королю взять под свою защиту караваны паломников в конечной и самой неспокойной части их пути: из портового города Яффы через ущелье Шато-Пелерин в Иерусалим.
К сожалению, не сохранилось исторических документов, описывающих этот момент, а поэтому нам приходится пока только догадываться о побуждениях, двигавших рыцарями и заставивших их приняться за столь небезопасное дело без видимой выгоды для себя. Официально считается, что они пытались добиться отпущения грехов и заслужить вечное спасение. Оставим это без комментариев, тем более что дальнейшие события пока лишь подтверждают такую версию.
Иерусалимский король Болдуин II предоставил рыцарям жилище в своем дворце (они не имели жилья в Иерусалиме), а на следующий год – в доме каноников, расположенном на месте прежнего храма легендарного иудейского царя Соломона. Считается, что именно поэтому рыцарей, составивших костяк будущего ордена, в народе начинают называть храмовниками, рыцарями ордена Храма. Храм по-французски – «тампль», и поэтому нам они известны как тамплиеры. Перед лицом иерусалимского патриарха рыцари заявили о своем духовном братстве и поклялись «в послушании, целомудрии и бедности» неустанно сражаться с неверными, и к этим трем монашеским обетам добавляют четвертый, свой: защищать паломников.
Так возник орден тамплиеров, полное название которого было: «братья воинства Храма, рыцари Христа, сражающиеся вместе бедняки храма Соломона». Храмовники не были первыми. Еще в конце XI века в Палестине появился орден иоаннитов – госпитальеров. Но именно храмовники наиболее полно воплотили в себе образ воина – монаха, идеал бойца – религиозного аскета, ставший образцом подражания для всех последующих рыцарских орденов. Своей личной отвагой и мужеством они быстро снискали уважение и признание. Тамплиеры не только охраняли пилигримов на их путях в Святую землю, но и сопровождали короля в его поездках, делая их безопасными. Очень скоро об ордене стали создаваться романтические легенды – о бескорыстных и бесстрашных рыцарях, готовых прийти на помощь человеку, попавшему в беду. Многочисленные паломники разнесли весть об этих славных воинах по всем уголкам Европы, и через несколько лет не было в Европе мест, где не восхищались бы подвигами тамплиеров.
Святой Бернар, тогда еще простой аббат, написал ордену Устав, который запрещал тамплиерам какие бы то ни было контакты с отлученными от церкви, тем более не могло быть и речи о приеме их в орден. (Однако впоследствии это правило изменили, разрешив братьям идти к рыцарям, отлученным от церкви, а также допускать их в свои ряды – ради спасения души.) Покровительницей ордена братья избрали кроткую Матерь Божью, святую Марию.
Сам орденский Устав отражал дух традиций монахов-цистерцианцев. Св. Бернар подчеркивал, что обет бедности – основной для тамплиеров. Параграф второй Устава даже предписывал двум братьям-храмовникам есть из одной миски. Позаботился Бернар и о том, чтобы ничто не отвлекало тамплиеров от служения Христу. Запрещены были любые светские развлечения – посещения зрелищ, соколиная охота, игра в кости и прочие радости жизни. Возбранялись смех, пение, суесловие. Перечень запретов составлял более 40 пунктов. Свободное время этих «монахов по духу и бойцов по оружию» должно было заполняться молитвами, пением священных псалмов и воинскими упражнениями.
Официальной печатью нового ордена стало изображение двух рыцарей, скачущих на одной лошади, что должно было означать не только братство, но и крайнюю бедность.
Своебразным символом храмовников стал белый плащ, надевавшийся поверх остальной одежды того же цвета. Рыцарь – монах, принявший три обязательных обета: бедность, целомудрие и послушание, – белыми одеждами символизировал чистую святую жизнь, которую он вел, посвятив свою душу Господу.
Будучи уверенными, что божественный порядок в мироустройстве должен найти свое отражение во внутреннем устройстве ордена, тамплиеры особое внимание уделили его структуре. На вершине царил Великий магистр, избранный собранием представителей девяти провинций Западной Европы. Великий магистр обладал абсолютной властью, за исключением вопросов, связанных с приемом новых рыцарей, продажей имущества ордена, назначением высших руководителей провинций, – их решало собрание. Тамплиеры не признавали над собой никакой другой власти. Орден Храма пользовался правом экстерриториальности и не подпадал под юрисдикцию властей тех земель, на территории которых он находился. Орден не платил никому никаких налогов, в том числе и церковную десятину, а также таможенных пошлин. У него была своя полиция и свой трибунал. Формально Великий магистр подчинялся только папе, который на деле сам его боялся.
