Макс Пембертон
Доверьтесь мне. Я – доктор
Суббота, 27 сентября
Все мы живем в состоянии тихого отчаяния, однако у кого-то оно все-таки отчаяннее, чем у других. За прошедшие 2 месяца я увидел и услышал множество очень печальных вещей, и теперь учусь не позволять им слишком на меня влиять. Однако в памяти порой остаются совсем не те события, что ожидаешь. Гораздо глубже в нее врезается то, как люди просто живут, день за днем, а вовсе не то, как они умирают.
Сегодня я проснулся пораньше, чтобы заехать к маме, собиравшейся меня накормить настоящей домашней едой. По пути решил остановиться и купить газету. Хозяева магазинчиков только-только открывали ставни на витринах, машины торопливо куда-то катились по своим важным делам. В голове гудело от недосыпа, и поэтому, ковыляя к ближайшему газетному киоску в рассветных солнечных лучах, я не сразу разобрал, что кто-то окликает меня по имени. Это оказалась миссис Уолден. Она поступила к нам с болями в животе на прошлой неделе, но мы выписали ее, когда анализы ничего не показали, а боль успокоилась. В больнице ее хорошо знали, потому что она была пациенткой отделения психиатрии. Большую часть своей взрослой жизни, а ей уже под сорок, она провела в разных лечебницах из-за своего психического заболевания. Жила одна в социальной квартире, в полной изоляции, погрузившись в депрессию. Единственной отрадой миссис Уолден был ее сын Генри.
Генри поместили под опеку, когда ему было 2 года, потому что она не могла обеспечить ему надлежащих условий. Исключительно из добрых побуждений. Шесть лет она не видела его.
– Нет такого дня, когда бы я не думала о нем, – сказала она, когда я в отделении скорой помощи пытался прощупать ее живот.
Недавно суд принял решение, что они могут изредка встречаться, под наблюдением. Пару недель назад сын позвонил, и она рассчитывала провести вместе с ним несколько часов перед Рождеством.
Я перешел через улицу.
– А куда вы едете? – спросил я ее.
Она озабоченно на меня поглядела.
– Скоро же Рождество! – последовал ответ.
Недостаток сна порой делает с нами странные вещи: на мгновение я впал в настоящую панику, прежде чем снова прийти в себя.
– Вообще, сейчас только сентябрь, – напомнил я ей.
– Я знаю, но мне хочется купить для Генри лучший подарок, а игрушки, которые дети больше всего хотят, вечно распродают первыми, поэтому надо успеть заранее.
Она ждала автобуса, который шел в большой торговый центр за городом, где был детский супермаркет. Вытащив из кошелька фотографию сына, она протянула ее мне.
– Но сейчас же очень рано, там еще закрыто, – сделал я еще одну попытку.
– Я хочу прийти первой, купить лучший подарок для него, – объяснила она.
Со стороны могло показаться забавным, что она стоит на остановке за 3 часа до открытия магазина, собираясь покупать подарок на Рождество, до которого еще 3 месяца, для своего восьмилетнего сына, которого не видела последние шесть лет. Я невольно представил себе, как он будет открывать рождественский подарок от матери, которой не помнит, не придавая этому никакого значения, в то время как для нее он – вся жизнь, единственное, что помогает ей держаться на плаву.
Вокруг нас сновали люди, торопясь начать свой день, безразличные ко всему. Она была просто женщиной средних лет, стоящей на остановке, решившей купить подарок для сына на Рождество. И одновременно живым символом трагедии, жертвой психического заболевания, разрушающего человеческую жизнь и откалывающего от нее часть за частью. Мысль о возможности наладить отношения с сыном была ее единственной надеждой.
Она спрятала фотографию обратно в сумку, помахала мне на прощание рукой и села в автобус.
Вторник, 30 сентября
Целых 2 месяца мы работаем врачами. Поверить не могу! Чтобы это отметить, отправляюсь к Труди под тем предлогом, что мне надо передать через нее бумаги мистеру Баттеруорту на подпись. Она заваривает мне чай, угощает печеньем, потом садится и начинает подпиливать ногти, игнорируя телефонные звонки, пока мы с ней беседуем.
– Итак, – спрашивает Труди, по обыкновению, в лоб, – как твои успехи в последнее время?
Я недоуменно пялюсь на нее.
– Ну, позавчера вызвали на остановку сердца, я вроде справился.
На самом деле это не совсем так. Я прятался за шторами, пока «настоящие врачи» пытались реанимировать пациента, но признаваться в этом что-то не хочется.
– Да нет же, дурачок, я не про то. Я про успехи, – она приподнимает одну бровь, – на любовном фронте.
Снова недоуменный взгляд. Она закатывает глаза.
– Тебе что, по буквам надо произнести? – спрашивает Труди и немедленно начинает:
– С-е-к-с.
Я отшатываюсь в ужасе.
– Секс? – переспрашиваю, едва не подавившись печеньем.
С тех пор, как я вышел на работу, мысль о сексе ни разу не промелькнула у меня в голове. Говорю, что был слишком занят, носился как безголовая курица за своим хвостом.
– У кур нет хвостов, – замечает Труди.
– Ну, я врач, не ветеринар. В любом случае ответ «нет». Если в следующие 10 месяцев я не умру сам и не поубиваю своих пациентов, то, может, опять смогу думать о подобных вещах, – говорю проникновенно.
– Видишь ли, у других-то, похоже, находится время посматривать по сторонам, – говорит Труди. – Как у Руби дела в последнее время?
– Не знаю. Все нормально. А почему ты спрашиваешь?
Интересно, я думаю о том, о чем и она?
Нахмурившись, забрасываю в рот последний кусочек печенья. «Пожалуйста, Руби, только не Любимчик Домохозяек!»
Октябрь
Четверг, 2 октября
Привычное течение утреннего обхода нарушил пронзительный вой сирены. Все интерны автоматически схватились за пейджеры и испытали одновременное облегчение от того, что это не вызов. Однако краткий момент радости прервали крики медсестер: «Пожар! Пожар!»
Тут же выяснилось, что мистер Баттеруорт способен преодолевать законы физики и двигаться куда стремительней, чем предполагают его Пиквикианские пропорции. Я смутно припомнил какие-то инструкции относительно пожара и эвакуации, полученные на вводном курсе, после которого прошло, по моим ощущениям, уже лет сто. Единственное, что врезалось мне в память, это вопрос Суприи о пациентах в реанимации и слегка неожиданный ответ на него.
К счастью, пожар был не в нашем отделении, и даже не в нашем корпусе, поэтому нам не пришлось срочно эвакуировать пациентов прямо с капельницами и кислородными баллонами, и мы вернулись к обычной беготне. Дополнительным бонусом стало исчезновение мистера Баттеруорта: Старая Кошелка, пользуясь моментом, продолжила обход без него.
Когда я быстренько пробегал глазами список задач на сегодня, ко мне подошла Рейчел, одна из медсестер.
– Пожар был далеко от нашего отделения, – сообщила она. – В административном корпусе, под лестницей. Совсем небольшой и распространиться не успел. Но у ответственного за пожарную охрану будет куча неприятностей: там валялись бумаги, которые вдруг возьми и загорись.
Я вспомнил лекцию по пожарной безопасности, на которой присутствовал в свой первый день. И кучу бумаг, которую нам раздали, велев почитать про процедуру эвакуации. И то, как я тут же их все потерял. Вполне возможно, оставил под лестницей в административном корпусе. А еще я подумал, что не скажу об этом ни одной живой душе до своего смертного часа.
Суббота, 4 октября
Этим утром я проснулся в панике, схватил брюки, бросился в ванную и увидел в зеркале тощую бледную физиономию, таращившуюся оттуда. Времени на душ не было. Я почистил зубы, ополоснул лицо и бегом кинулся вниз. Руби сидела за кухонным столом с сигаретой и, не отрываясь, смотрела на чашку кофе, стоявшую перед ней.
– Скорей, опаздываем! – пробормотал я, пытаясь отыскать чистую кружку.
– Нет, не опаздываем, – ответила Руби, не поднимая глаз, полуприкрытых веками.
– Ты о чем говоришь? Еще как опаздываем, уже семь утра!
– Сегодня суббота, – ответила она.
Дни недели утратили для меня значение. Они превратились просто в промежутки времени, которые надо продержаться, прежде чем можно будет рухнуть в кровать.
– Ну точно! – воскликнул я, лишь теперь осознавая, что впервые с начала работы в больнице мы оба были свободны целые выходные. Как могло такое потрясающее совпадение вылететь у меня из головы?
Мы несколько минут посидели молча, пока я не осознал кое-что еще.
– Погоди, – сказал я, – а ты-то почему встала?
– Я забыла. Тоже, – сказала она, явно до сих пор потрясенная. – Поняла где-то полчаса назад, но никак не могу собраться с силами, чтобы вернуться в кровать.
Воскресенье, 5 октября
Проблема рабочего графика, когда смены длятся с 7:30 утра до 9 вечера, перемежаясь суточными дежурствами, заключается в том, что у тебя нет времени организовать хоть какие-нибудь толковые развлечения на свой выходной. Уикенды, если вдруг они оказываются свободными, тратятся на сон, которого все равно никогда не хватает, поиски какой-нибудь еды и попытки обеспечить себе запас чистой одежды на следующую неделю.
Еда, сон, стирка – вот чем мы занимаемся в выходные. Флора, которая тоже сегодня свободна, решила отметить наш общий день отдыха, организовав поход в художественную галерею.
– Я есть хочу, – заявила Руби минут через десять просмотра картин.
– И я, – сказала Флора.
А я уже шел по направлению к кафе.
Понедельник, 6 октября
– Это ваш последний шанс, – предупреждает миссис Майлз.
Я покрываюсь потом, руки начинают дрожать. Мы оба хотим поскорее уснуть, но до того мне надо поставить катетер ей в вену.
До начала работы в больнице я имел о катетерах самое смутное представление – спасибо часовому практическому занятию на пластиковом муляже. Теперь же они окружают меня повсюду. Для тех из вас, кому повезло избежать встречи с ними, объясню, что это тоненькие трубочки, которые вставляют в вену, чтобы вводить жидкости или лекарства непосредственно в кровь. Это в теории. К несчастью, главная проблема заключается как раз в их постановке.
Процедура сложней, чем может показаться, а выполнять ее обычно приходится интернам. Она требует, помимо навыка точного попадания в вену, еще и хорошей координации. Первое, что следует сделать, – найти подходящую вену (у всех интернов, с которыми я знаком, есть своя любимая). Однако у пациента может быть нехарактерное расположение сосудов, либо слой жира, покрывающий их, так что «любимую» вы не найдете. Тут вы оказываетесь перед выбором: либо искать другую в другом месте, либо втыкать иглу и надеяться на лучшее. Когда игла оказывается в вене, окошко в ее задней части заполняется кровью, указывая на точное попадание; тогда вы сдвигаете трубочку с иглы, и она встает на место. Проще некуда. Однако вены миссис Майлз никак не поддаются – я колю ее иголкой уже минут двадцать.
– А не может это сделать кто-нибудь еще? – спрашивает она уже в четвертый раз.
И добавляет сквозь зубы:
– Кто-то, кто умеет.
– Боюсь, что все отдыхают. Здесь только я. Мне очень жаль.
Извинения, конечно, не к месту, да и я уже приносил их 10 минут назад. Проталкиваю иглу еще немного глубже.
– Ой! Больно же, – шипит она.
Подозреваю, миссис Майлз еще добьется, чтобы пролилась чья-то кровь, однако, моими стараниями, определено не ее.
Не так давно я осознал, что, по каким-то загадочным причинам, в течение дня катетеры никому не требуются, но стоит тебе отправиться в дежурку ближе к утру, как весь госпиталь начинает срочно нуждаться в них. Именно в этот момент рядом нет никого, кому можно это перепоручить. Особенно поразительно то, что у сестер имеется что-то вроде шестого чувства, позволяющего безошибочно определить момент, когда ты уже разделся и собираешься натягивать пижаму, чтобы именно тогда отправить вызов на пейджер.
Очень сложно побороть ужас при приближении к постели пациента, которому требуется внутривенный катетер. Из-за того, что ставлю их ночи напролет во время дежурств, я слегка свихнулся на этой почве. В автобусах и метро, даже в магазинах, мне бросаются в глаза толстые, похожие на веревки, полнокровные вены, бегущие по чьим-то рукам, которые прямо-таки призывают меня поставить в них катетер. У меня даже возникла немного настораживающая привычка проверять кровоток в венах запястья, слегка надавливая на них, когда я обмениваюсь с кем-нибудь рукопожатием. Люди думают, что я вступил в братство масонов, но я ничего не могу с этим поделать. В голове постоянно крутится мысль: «А что если придется срочно ставить этому человеку катетер? Смогу я или нет?» Мои друзья, кроме врачей, начинают подозревать во мне маньяка, когда я обливаюсь слюной при виде их роскошных сосудов. Однако будь они со мной сейчас, в три утра, возле кровати взбешенной миссис Майлз, когда лишь этот разнесчастный «венозный доступ» отделяет меня от нескольких часов спасительного сна, они бы поняли.
Наконец, я попадаю, и мы с миссис Майлз оба вздыхаем с облегчением. В целом я доволен собой, но она, похоже, не особо мне благодарна. Уже возле дверей отделения меня окликает сестра:
– Макс, надо поставить еще катетер. Койка 16.
Подхожу к указанной койке и осторожно бужу мистера Маршалла.
– Я Макс, врач, – сообщаю ему. – Мне надо поставить вам в руку катетер, чтобы можно было вводить лекарства.
Мы обмениваемся рукопожатием, и мистер Маршалл подозрительно смотрит сначала на свою руку, а потом на меня:
– Вы масон, что ли? – спрашивает он.
Среда, 8 октября
Только вчера я, стоя на этом самом месте, разговаривал с миссис Риаз, а теперь вот свечу фонариком ей в глаз.
– Не реагирует, так ведь? – говорит медсестра с отсутствующим видом, прибирая возле постели.
– Нет, – отвечаю я, – не реагирует.
Свечу еще немного, просто чтобы убедиться.
– Да, она мертва.
Заполняю сертификат о смерти и форму для кремации и выхожу из палаты. Пейджер пищит, и я перезваниваю: отделение радиологии спрашивает, нужен ли нам все еще срочный рентген грудной клетки, который мы запросили несколько часов назад для миссис Риаз.
– Нет, – отвечаю я, – она умерла, но все равно спасибо.
Вешаю трубку и представляю себе, как сейчас ее имя где-то вычеркивают из списка: одним человеком меньше, одним свободным местом для другого больного больше. Жизнь продолжается.
Несколько часов спустя прохожу мимо ее палаты и вижу там следующую пациентку, девушку лет двадцати. Молодой мужчина, очевидно бойфренд, держит ее за руку, на подоконнике ваза с цветами. Имени миссис Риаз над кроватью больше нет. Вскоре я и не вспомню о ней. Такова работа в больнице, да и вообще медицина. Жизнь продолжается, в ней нет остановок, ни на мгновение.
Четверг, 9 октября
Замечаю, что кто-то слоняется за окном ординаторской.
– Кто это там? – спрашиваю, указывая на тень, немедленно скрывающуюся из виду.
Льюис пожимает плечами и продолжает диктовать распоряжения о выписке. Руби поднимает голову, и на лице ее мелькает странноватое выражение.
– Ой, это, наверное, ко мне, – говорит она, выскакивая за дверь.
Пару минут спустя Руби возвращается.
– Кто это был? – спрашиваю.
Она делает вид, что не слышит, но вид у нее виноватый. Смотрю с подозрением и спрашиваю, уж не Любимчик ли к ней заглянул.
– Ну… да, он просто зашел, – мгновение она колеблется, – чтобы спросить, не схожу ли я с ним сегодня на лекцию по лапароскопи: у него оказался лишний билет.
Я поднимаю одну бровь.
– Почему он не мог войти и спросить, а не слоняться в коридоре?
Руби замирает, пытаясь придумать причину.
– Он… просто не хотел вас беспокоить, – весьма неубедительно объясняет она. – В любом случае я согласилась, так что не ждите меня. Мы потом пойдем ужинать.
Руби отворачивается и спешно включает чайник.
«Да кто бы сомневался, – думаю я, – наверняка это не все, что у него запланировано».
Пятница, 10 октября
Миссис Майлз сегодня выписывают. Но не раньше, чем пройдет обход, на котором мистер Баттеруорт объяснит в своем неподражаемом стиле, что у нее был панкреатит, но теперь она поправилась и может отправляться домой.
– Вы алкоголичка? – интересуется он немного некстати.
– Прошу прощения? – шипит она.
Эту реплику он игнорирует.
– Вероятно, камни в желчном пузыре. Что там на снимке? – продолжает мистер Баттеруорт, оборачиваясь к Старой Кошелке, которая оборачивается к Дэниелу, который оборачивается к нам с Суприей.
– Хм, – одновременно бормочем мы, пытаясь отыскать запись в карте.
Мистер Баттеруорт уже перешел к другому пациенту. Решаем разыскать снимки и отправить их семейному врачу миссис Майлз, чтобы оповестить его о случившемся и дать рекомендации на будущее.
– Ну, теперь все? – спрашивает она отрывисто, словно лает. – Я могу отсюда уехать?
– О да, – улыбаюсь я, – можете возвращаться домой.
Когда обход заканчивается, она просит еще раз меня позвать. Я бесконечно тронут. Мне-то показалось, что она отвратительная, неблагодарная человеконенавистница, а на самом деле миссис Майлз – добрейшая душа, которая хочет выразить мне признательность за все, что мы для нее сделали. Что если она даже приготовила для меня подарок? Или открытку с благодарностью? Подходя к кровати, я тепло улыбаюсь.
– Прежде чем уехать, хочу показать вам это, – говорит она.
Наверное, письмо к Королеве, в котором она испрашивает для меня рыцарский титул. У меня уже заготовлен ответ: о нет, я работаю не ради славы, а ради счастья видеть лица моих пациентов, когда они выздоравливают. Она закатывает рукав.
– Посмотрите! Только посмотрите на это! Это все вы виноваты! Вы это со мной сделали, – кричит она, тыча пальцем в большой фиолетовый синяк на предплечье. – Что же вы за врач!
Ох. Ну конечно. Бормочу извинения и пытаюсь скорей сбежать, пока она демонстрирует синяк пациенту на соседней кровати.
– Вы только посмотрите, какой огромный! – звенит ее крик.
«Я работаю не ради славы, а ради счастья видеть лица моих пациентов, когда они выздоравливают», – повторяю про себя, пока миссис Майлз, мрачная, словно туча, покидает отделение.
Суббота, 11 октября
У меня выходной, но Руби и Флора на дежурстве. Брожу по тихому дому в поисках какой-нибудь еды. Заглядываю в комнату Флоры, заваленную мусором, бумагой, нестираной одеждой и учебниками, разбросанными на полу. Слушаю радио. Читаю газеты. Потом решаю, что должен что-то сделать, извлечь хоть какую-то радость из свободного дня. Ну что? Пока я пытаюсь решить, не слишком ли жалким буду казаться, в одиночестве сидя в кино, у меня звонит телефон. Это сестра.
К слову, моя сестра Элен гораздо умнее меня. По этой причине она и не стала врачом. Постоянные смерти, депрессия, недостаток сна – нет, это не для нее. Она занимается рекрутингом: находит для людей их идеальную работу. Подбирает нужных сотрудников для каждого работодателя. Это прекрасная должность с восьмичасовым графиком, собственным рабочим столом и обеденными перерывами. Перерывами! Только представьте: специальным временем, отведенным для еды!
– Что поделываешь? – спрашивает она с жизнерадостностью и энтузиазмом человека, которому не пришлось вчера весь день совать указательный палец незнакомцам в задний проход.
– Ничего, – говорю я.
– Класс! – отвечает она.
Боже, терпеть не могу довольных людей!
– Хочешь завтра вместе пообедать? – спрашивает сестра.
– Дай-ка мне проверить ежедневник… ох нет, я не могу, завтра буду весь день умирать от переутомления, – язвлю ей в ответ.
Намек она игнорирует.
– Может, старший братик не откажется встретиться с младшей сестричкой за воскресным ланчем?
Я чувствую подвох. Сестра всего на 15 месяцев младше меня и признает это только в случаях, когда ей что-нибудь нужно.
– Чего ты хочешь, Элен? – спрашиваю я.
В ответ она изображает оскорбленную невинность.
– Что, разве нельзя младшей сестре позаботиться о старшем брате? Нельзя проследить, чтобы он хорошо поел, ведь теперь он на ответственной работе, настоящий доктор? Нельзя отвести его на ланч, чтобы он подкрепился и набрался сил?
Я слишком устал, чтобы напоминать, что отлично ее знаю.
– Ладно, встречаемся в Five Bells завтра в час дня.
Наверняка у нее сыпь или что-нибудь в этом роде, и она хочет, чтобы я посмотрел.
Воскресенье, 12 октября
– Ты не посмотришь, что это такое? – просит сестра, демонстрируя мне сыпь на животе.
Я так и знал. Бросаю взгляд на часы: еще только 13:10. Могла подождать хотя бы до десерта.
Понедельник, 13 октября
Снова на дежурстве. Пейджер сигналит, кажется, уже в тысячный раз. Смотрю, откуда вызов: отделение 4. Иду туда. Меня встречают две медсестры: по их лицам можно подумать, что они охраняют логово гангстеров. Я робко улыбаюсь, но обе в ответ лишь поджимают губы. «Не будьте со мной так суровы, – думаю я, представляясь, – я же не сделал ничего плохого… пока…»
– У нас к вам дело, – говорит одна из них, поднимая бровь.
Вторая делает то же самое. Подозреваю, что они тренируются во время перерывов.
– Двенадцатой кровати, – продолжает первая, – нужно поставить трехходовой катетер Фолея.
«Хм, лучше бы вам позвать кого-то, кто хотя бы знает, о чем идет речь», – думаю про себя, но присутствующим решаю этого не сообщать.
– Так, понятно, но, видите ли, я не совсем, как бы это сказать, в ладах с этим конкретным видом катетеров.
В ответ – гробовое молчание.
– Значит, сегодня придется его освоить, – говорит первая медсестра.
Интересно, вторая вообще разговаривает?
– А вы не могли бы сами его поставить? – стараюсь придать голосу максимальную непринужденность.
– Мы пробовали поставить обычный, но нужен трехходовой, для ирригации, а он большой. Стоит к ней подойти, и она начинает кричать.
О нет, это уже чересчур. Сейчас два часа ночи. Колени у меня подгибаются.
– Простите, вы сказали «она»? – переспрашиваю я.
Видите ли, ставить уретральный катетер мужчине – уже не самая приятная работенка. Но там хотя бы легко найти отверстие: берешься за гениталии, нащупываешь кончик и готово. Женщины же устроены совсем по-другому. Во время учебы я имел удовольствие поставить пару уретральных катетеров пациентам мужского пола, но женщины неизменно возражали против юношей-практикантов. К сожалению, они не понимали, что все когда-то случается в первый раз, и если не позволить нам потренироваться в хорошей клинике под присмотром консультанта, мы будем осваивать эту процедуру сами. Среди ночи. Под бдительным оком двух враждебных медсестер.
Разворачиваюсь и иду к кровати, сопровождаемый моей неразлучной парочкой, которая держится словно конвой, ведущий приговоренного на казнь. У миссис Даути старческое слабоумие. Она поступила с непроходимостью кишечника, а теперь у нее развилась еще и почечная недостаточность. Заслышав в темноте мое приближение, она отчаянно визжит. Другие пациенты начинают ворочаться в постелях. Они еще не знают, какой их ожидает концерт…
– Держи ее ноги, или она опять тебя лягнет! – кричит «говорящая» медсестра. «Немая» подчиняется, хватая пациентку за согнутое колено и подтягивая его к груди. Я делаю очередную попытку ввести катетер. Мы бьемся с ним уже 20 минут. Я весь в смазке, сестры в смазке, даже другие пациенты уже в смазке.
– Можно мне еще тюбик геля? – спрашиваю я.
– Вы что, издеваетесь? Вы на одну пациентку извели больше смазки, чем мы тратим за неделю!
Склонившись между ног миссис Даути, я задираю голову, и на мгновение меня ослепляет свет прикроватной лампы.
– Просто дайте его сюда, – говорю, понимая, что довольно трудно выглядеть солидно со смазкой на лице. Сестра подчиняется и приносит мне непочатый тюбик. Я еще раз окидываю взглядом зону боевых действий: отверстие – вот оно. Вспоминаю занятие в университете, на котором кто-то сказал «цельтесь выше». Обычная ошибка студентов – случайно попасть катетером во влагалище, что никак не поможет отвести жидкость из мочевого пузыря. «Целься выше», – говорю я себе и проталкиваю конец катетера в розовую выпуклость прямо перед моими глазами (понимаю, что подробности не самые приятные, но только представьте, каково было мне!). Кончик проходит вперед примерно на сантиметр и снова застревает. Черт побери! Ничего не понимаю. Вот отверстие уретры, вот катетер, ну почему он не пролезает дальше? А он не пролезает. Приходится признать свое поражение.
– Мне очень жаль, миссис Даути, – говорю я, хотя она, похоже, уже заснула. – Придется обратиться за помощью.
Прохожу дорогой позора к телефону и вызываю Старую Кошелку.
– Что тебе? – спрашивает она, не тратя времени на приветствия.
Я объясняю проблему, и она, не говоря ни слова, бросает трубку. Стою возле аппарата на сестринском посту. Прошу: «Кошелка, приходи. Пожалуйста». Она появляется пару минут спустя.
– Надеюсь, тут правда что-то серьезное, – говорит она.
«И вам тоже доброе утро. Да-да, у меня все в порядке, спасибо, что спросили», – произношу одними губами, когда она проходит мимо. Я следую за ней.
– Смотрите, – гордо объявляю, показывая на уретру, – я пытался ввести катетер Фолея, но он не проходит.
Старая Кошелка берет катетер и тут же попадает внутрь.
– Но как же… но… – бормочу я.
Кошелка оборачивается ко мне; медсестры маячат у нее за спиной.
– Поздравляю, доктор Пембертон. Вы только что потратили 30 минут, пытаясь ввести катетер этой женщине в клитор.
Зажмуриваюсь от стыда.
– С учетом ваших познаний в женской анатомии мне остается только поблагодарить бога, что я не ваша любовница, – говорит она своим обычным суровым тоном, проходя мимо меня к выходу.
«Ну, я и сам благодарю бога, что вы не моя любовница», – отвечаю я мысленно, опять предпочитая оставить свое мнение при себе.
Среда, 15 октября
Прошу, прошу, пускай, наконец, медсестры перестанут говорить обо мне исключительно как о парне, который пытался воткнуть катетер пациентке в клитор. Это уже не смешно. С Джорджем Клуни в «Скорой помощи» такого бы никогда не случилось.
Четверг, 16 октября
Как было бы здорово, цари в нашем мире справедливость. Тогда болели бы только плохие люди. А хорошие жили бы долго и счастливо, не зная страданий. Однако все устроено совсем по-другому. Жизнь несправедлива и бессмысленно притворяться, что это не так. Тем не менее иногда мне ужасно хочется взбунтоваться против этой несправедливости.
Прошлой ночью в больницу поступил Майкл. Его кишечник перестал работать, потому что буквально завернулся петлей. Кроме этого, у Майкла пневмония. Ему сделали срочную операцию, чтобы распутать кишечник и перерезать спайки, из-за которых развилась непроходимость. Не исключено, что он умрет. Ему 14 лет. Естественно, возраст не имеет значения – будь вам 14 или 44, жизнь – это жизнь. Но в 14 лет вы еще ничего не могли сделать, чтобы такое заслужить.
Дело в том, что Майкл попадает к нам не в первый раз. Все в больнице его знают. Он родился с отверстием в диафрагме, мышце под легкими, которая помогает им расширяться и сужаться во время дыхания. Через это отверстие кишечник проник в грудную клетку, заняв место легких. В результате легкие не развивались, и пришлось делать операцию. При анестезии возникли осложнения, и пострадал мозг. Никто не был виноват, такое иногда случается. Теперь Майкл плохо владеет руками и ногами, его речь нарушена, и он страдает недержанием, так что вынужден носить подгузники. Кишечник так и не начал работать полноценно, он постоянно болит и из-за операций плохо усваивает питательные вещества, поэтому Майкл истощен, выглядит, как мешок с костями.
На обходе я перечитал его карту. Мать парнишки стояла возле кровати. Она выглядела перепуганной, расстроенной и беспокойной, постоянно суетилась вокруг сына, пока хирурги с ними говорили. Сам он смотрел в потолок, не интересуясь разговором. Некоторым из нас он сделал знак отойти – ему не нравилось, что вокруг толпится народ, словно на викторианской ярмарке уродцев.
Я вспомнил себя в 14 лет: неприятности в школе из-за плохого поведения, походы в боулинг и в кино, попытки проникнуть с друзьями в паб, откуда нас немедленно выгоняли. Майкл всю жизнь скитался по больницам. Мать ухаживала за ним, и он всегда осознавал, чем ей обязан и насколько унизительно такое положение. В четырнадцать хочется быть независимым, нарушать правила, ходить по краю, а вовсе не просить мать тебя вымыть, когда ты обделался, или терпеть бесконечные медицинские осмотры.
Мне стало его до ужаса жалко, ведь он не сделал ничего, чтобы такое заслужить, а я ничем не мог ему помочь. Сильнее всего мне в глаза бросилась одна деталь: над его верхней губой пробивались усики – тонкие темные волоски подростковой щетины. Ему пора было начать бриться, но кто мог его этому научить? Мать носилась с ним, как с малышом, не отдавая себе отчета в том, что он уже вырос. Это было словно финальное унижение, напоминание о том, что он полностью зависит от других и никогда не повзрослеет, не станет нормальным. Никто не виноват, но до чего несправедливо!
Пятница, 17 октября
Снова заглянул к Труди на еженедельную чашку чая.
– Ты что-то похудел, – заметила она, когда я вошел в кабинет.
Я посмотрелся в зеркало, висевшее на двери изнутри. Труди была права, я действительно отощал. В первые несколько недель я еще испытывал голод и переживал, что не могу спокойно пообедать, а ужинаю не раньше десяти вечера, слишком усталый и сонный, чтобы жевать, а уж переваривать съеденное – и подавно. Однако вскоре я привык пропускать обеды или, в лучшем случае, перекусывать на ходу, как хомяк, чем придется. Со временем первоначальный голод отступил, сменившись постоянным ощущением дискомфорта в желудке, сопровождавшим меня в рабочие часы. Собственно, я не ел нормально даже в выходные, потому что ради сна зачастую пропускал и завтрак, и обед.
– Тебе срочно нужен эклер, – сказала Труди, вытаскивая один из своей бездонной сумки.
Стоило разочек откусить, как голод тут же вернулся, и я с аппетитом доел пирожное, пока Труди, как обычно, сообщала всем, кто пытался вызвать меня по пейджеру, что я на совещании.
Суббота, 18 октября
Дежурство в выходные. Сестры, кажется, в особенно плохом настроении. Пейджер пищит не переставая. Даже пациенты какие-то злые. В пятницу вечером все доктора так торопятся сбежать домой и хотя бы на 2 дня забыть о работе, что оставляют всякие несрочные дела на тех, кто будет дежурить. Это означает неизбежную выписку кучи лекарств. В теории надо просто повторить предыдущие назначения, скопировав их на чистую страницу. К сожалению, едкие шуточки насчет почерка врачей не лишены основания – его и правда невозможно разобрать, даже если ты сам врач. Поэтому приходится тратить кучу времени на поиск в справочнике медикаментов, похожих по названию на то, что удается прочесть, и смотреть, совпадают ли дозировки. Работа для детектива, я без нее вполне бы обошелся. Недовольные медсестры громко фыркают, когда на свет извлекается медицинская библия – «Британский справочник лекарственных средств».
– Ты что, еще не закончил? – спрашивает Анита, одна из медсестер, наблюдая, как я пытаюсь расшифровать, что может означать начертанная кем-то из врачей ломаная линия. На обходе лица пациентов кажутся мне пепельно-серыми на фоне простыней. Больница и правда – весьма депрессивное местечко.
