Максим Горький
Финоген Ильич
Старики с усмешкой говорили о Финогене: «Грамотей!..» Но на сходах и в беседах слушали внимательно его речь, всегда угрюмую и несколько насмешливую. Люди одних с ним лет – ему во время приезда Лохова было под сорок – называли его «дядя Финоген». Не скрывая своего превосходства над другими, Финоген часто жестоко высмеивал своих собеседников, и в его речи всегда звучали эдакие начальнические ноты. Он брал по зимам с завода книжки и внушительно, густым голосом читал их вечерами своей семье: жене и двум мальчикам десяти и восьми лет. Часто приходили соседи «послушать книжку». Когда он читал, то садился в передний угол, низко наклонялся над столом, на лбу его являлись глубокие морщины, и глаза наливались кровью. Потом обильный пот выступал на его лице и шее, а уши у него начинали странно вздрагивать. Хотя он читал бойко, но очень часто останавливался и подолгу молчал, глядя на страницы книги мрачными глазами.
– Ну, читай! – поощряли его слушатели.
Он тяжко вздыхал, и снова в избе гудел его тяжёлый голос.
Однажды ему в руки попала книжка о вреде пьянства. Он усердно прочитал всю её вслух и, закрыв, сильно хлопнул по ней рукой.
– Вот она, премудрость-то! – воскликнул он, усмехаясь. – Наворотили её тут, может, на сто рублей, а всей книжке цена три копейки!.. Дешева!..
И, грубо, громко захохотав, он добавил:
– Того бы, кто её сочинил, взять бы его… – Финоген крепко ругнулся, – взять бы его, да в мужицкую-то шкуру, в мужицкий-то хомут и втиснуть года на два эдак. Тогда бы он… уразумел, для чего мужики вино пьют…
Однажды он принёс человеку, у которого брал читать книжки, «Ссору» Гоголя, и на вопрос, как ему нравится этот рассказ, ответил:
– Чего тут понравится? Пустяки одни всё… Одно во всей книжке слово верное нашёл…
– Это какое?
– А что скучно жить… Это верно… тут уж не поспоришь: нет никакой радости в жизни… очень тяжело жить человеку. В обрез всего… и хлеба, и земли, и хороших людей… всего хорошего в обрез дано, а дурным хоть всё небо измажь, и то ещё про всех останется…
В церковь он ходил только в большие праздники, пьян напивался «на храм», в пасху и на рождество и в тех редких случаях, когда вся деревня пила. Свою жёлтую и жилистую жену он никогда не бил, но говорил с ней не иначе, как строгим тоном начальника. Однажды, выпивши, он ей сказал, рассердившись на неё за её упрёки:
– Я те, дура, поговорю! Я вот бякну тебя по башке – ты и откусишь язык-то свой…
Тогда ты уразумеешь, может, что я здесь не только для тебя – для всех хозяин. Кто в деревне всех умнее? Финоген Ильич Ремезов! Он тут по уму первый, как губернатор в городе… и ты это понимай!
Лохов, человек, видавший виды на своем веку, сразу сообразил, что Финоген не даст ему свободы, что этот угрюмый мужик тоже птица хищная и умная и что нужно или крепко подружиться с ним, или ловко обойти его. Недель пять круглая и сытая фигурка Лохова, спешно семеня коротенькими ножками, каталась из избы в избу и, мигая глазами, зорко присматривалась ко всему и подробно выспрашивала у всех о том, что ему нужно было знать. В это время Лохов успел убедиться, что Финоген в деревне – сила, а Финоген следил за ним и, усмехаясь в бороду, говорил шабру своему Ефиму:
– Ишь, кружится… гнездо вить хочет!
Ефим, коренастый, голубоглазый и добродушный мужик с курчавыми волосами, кратко сказал:
– Намаялся…
– По облику этого не видно.
– Н-да, наружность у него сытая…
– Был он у тебя?
– Как же… Пришёл третьеводни на гумно…
– Ну?
– Я, стало быть, молочу… Бог, говорит, на помочь… Спасибо, мол…
– Да ты говори дело. Мне ведь известно, что коли человек с человеком встретятся – так здороваются они.
– Да ведь какое дело у меня с ним?
– Что он говорил-то?
– Разное… Землю, говорит, товариществом покупаете? Да, собираемся, мол. Так, говорит. Меня, говорит, в компанию не возьмёте?
– Ага! – сказал Финоген, двинув бровями.
– Да… меня, говорит, в компанию…
– Ну, а ты что ему на это?
– А я, значит, на тебя сослался… Финоген, мол, у нас этому делу голова, так ты уж к нему иди…
Финоген задумался, поглаживая бороду.
Разговор происходил в огороде, под развесистой ветлой. Шабры стояли друг против друга, разделённые плетнём: Ефим – облокотясь на него, а Финоген – прислонившись к стволу ветлы. Уже вечер наступал, и дул холодный осенний ветер, играя голыми ветвями дерева.
– Ты как думаешь насчёт этого? – спросил Ефим.
– Я? я… так думаю: нацелились, к примеру, собаки на кость, нацелились и стоят, – не даётся им кость-то. Вдруг к ним волк – примите, говорит, и меня в компанию…
Ефим засмеялся.
– Ловко это ты приравнял.
– Ну вот, видишь… Принимать волка в товарищи – нет резону, зверь жадный. Отогнать его… трудненько! Вот оно какое дело-то…
– В случае, ежели… добудет он земли себе – хозяйствовать, поди, ведь не станет? – спросил Ефим.
– Захотел! Трактир он откроет…
Шабры задумались и долго молчали. Ефим смотрел на гряду пред его глазами, а Финоген всё гладил бороду и на неё глядел.
– Вот если бы с волка шкуру ободрать… – вдруг сказал он негромко, но твёрдо.
Ефим вопросительно взглянул на него.
– Как это?
– Н-не знаю… Как-нибудь, чай, можно…
– Мм… – недоверчиво промычал Ефим.
– Думал я уж насчёт этого.
– Ну?
– Ничего… Дело такое, что большого требует ума… и дружбы тоже… Принять в компанию его можно. Деньгам у него надо быть… А нам бы деньги очень впору…
– Эх как! – вздохнул Ефим.
– И ежели его принять, так тогда задаток-то банку и был бы у нас полностью.
– Примем ин? – сказал Ефим просительно.
– Принять, говоришь? Тогда он сейчас тут корни и пустит… И трактир и лавочка явятся.
– Пущай его! – махнул рукой Ефим.
– Та-ак! Добрый ты…
– Да что? По крайности, земля у нас своя будет.
– И у него будет. А надо так, чтобы у нас было, а у него не было. Вот этак бы!..
– Ишь чего захотел!
– Трактир с лавочкой и мы с тобой открыть можем… Зачем же чужому человеку такое дело уступать? Ведь ты понимаешь, что, ежели трактир, стало быть, с заводов парни ходить будут, пьянство и порча девок начнётся… Кто всё это заведёт? Чужой человек… Ведь вот мы с тобой всю эту историю можем устроить, а однако не завели. По какой причине?
– Кто ж её знает? – сказал Ефим, тряхнув головой и улыбаясь. – По жалости нашей, надо полагать… – объяснил он, подумав.
– То есть как по жалости? – допытывался Финоген.
– Значит, жалеючи людей… сам ты говорил, что поэтому… по совести, стало быть…
Финоген посмотрел в лицо шабра суровым взглядом учителя на бестолкового ученика и объяснил ему:
– Не по жалости и не по совести, а говори – по разуму. Нам, которые есть способные, следует друг за друга держаться крепкими руками, и будем мы тогда как каменная стена…
Всяк об нас лоб разобьёт, ежели по сок-кровь к нам явится… Стало быть – не зорить мы друг друга должны, а помогать один другому. Не все помощи достойны… но которые способные… работящие, с умом в голове, – тех поддерживай! Ничего, кроме выгоды, тебе от этого не будет… Понял?
– Н-да… это конечно… – раздумчиво сказал Ефим. – Только строго очень уж…
– Как это – строго?
– Да… так! Не то, чтобы строго… а вот опять я тебе скажу, к примеру, Лёска…
Разве он глупый мужик? Только что – пьёт.
– Ну, так что – Лёска?
– Как его, говорю, не поддержишь иной раз! Хоша он и неспособный к работе, а разве без ума?
– Ну, ты его и поддерживай… он твой двоюродный.
