Максим Горький
Финоген Ильич
– Хочу я с тобой поговорить по откровенности… как, стало быть, с… с умным мужиком.
– Валяй! – кратко сказал Финоген и взялся за бороду.
Лохов откашлялся, потёр руками грудь и, плотнее усевшись на лавке, заговорил тихим и вразумительным голосом:
– Познакомившись со здешними народами, вижу я, Финоген Ильич, что… попросту сказать, ты здесь – как пырин промежду кур…
Финоген молча взглянул на собеседника и солидно погладил свою бороду.
– Ну… вот я и думаю: неужто тебе такая бедная судьба по душе?
– Ты вот что… – спокойно сказал Финоген, – ты шагай прямо… До судьбы моей какое тебе дело?
– Нет, ты по-озволь… – сказал Лохов, склонив голову набок и сделав в воздухе рукой жест, которым он как бы отстранял от себя слова Финогена.
– Чего мне позволять? Я разговору не люблю… И коли есть у тебя ко мне дело, ты и должен говорить о деле.
Лохов замигал глазами и задумался.
– Всегда обо всём надо прямо говорить, – предложил Финоген и, подняв рукой бороду кверху, закрыл ею усмешку на своих губах.
– Моё дело такое: приехал я сюда и вижу – от деревни я отвык…
– Н-да…
– Хожу, вроде как в лесу… одиноко мне, приятельства у меня здесь нет никакого…
– Н-да…
– А хочется мне… приладиться к какой-нибудь эдакой операции… Ежели говорить по душе – деньги у меня есть… сот семь…
– А тысяч сколько?
– Хе-хе-хе! Ты-исяч!.. Да кабы у меня тысячи были, я бы разве сюда полез?..
– Стало быть, здесь их найти думаешь? – спросил Финоген.
Лохов сконфузился, его серые глазки замигали робко и беспомощно, и он поводил плечами, точно от холода. А Финоген смотрел на него, сдвинув брови, и в его суровом взгляде было что-то решительное.
– На что мне тысячи? – заговорил Лохов, торопясь и раздражительно потирая рукой свою бритую щёку. – Мне бы устроить себя… покой мне нужен… лета того требуют. Тоже ведь у меня кость-то ломаная… Я бы вот начал какое-нибудь дельце, да и женился бы… и жил бы себе смирно! А ты мне… ты…
– Эх, Матвей, Матвей! – вздохнул суровый мужик. – Мелко ты плаваешь…
– То есть как? – встрепенулся Лохов.
– Да так. Видать тебя… понятно уж очень всякому, к чему ты направляешь себя…
– Я человек открытый… – смиренно заявил Лохов.
– То-то что открытый…
– Так и следует…
– Мм… не для всякого дела тоже… – сказал Финоген, качнув головой.
Лохов снова завертелся на скамье, точно ощущая зуд во всех членах.
– Желаешь, Матвей, чтобы я с тобой по правде говорил? – сказал Финоген Ильич.
– Я? то есть… вот бы хорошо! Сразу уж бы… А то что у нас за разговор? Ходим это мы вокруг да около…
И Лохов безнадёжно махнул рукой.
– Спать только хочется мне… Ну, да это я могу подождать… сначала попытаюсь разрешить тебя.
Финоген беззвучно смеялся, и лицо у него было довольное, почти ласковое.
– Н-ну? – торопил его Лохов.
– Ты уезжай отсюда… – спокойно начал Финоген.
– Зачем? – вполголоса и с боязнью спросил Лохов.
– Я тебя вразумлю зачем… Первое дело – человек ты по здешнему месту мелкий… неспособный, бесполезный для себя человек. Хоша и есть у тебя деньги, а деньги для иного человека всё равно, что ум: есть деньги да смелость – и ума ему не надо, без ума хорошо проживёт. Но только здесь есть люди больше тебя способные и умные… без таких денег, как у тебя… но большой дерзости люди…
– Ты, что ли? – спросил Лохов, искривив губы.
– Слушай, да не перебивай… Смелости у тебя тоже нет. Суди сам: коли бы было у тебя в голове своё, то ты и один бы с твоей задачей справился… а не ходил бы к другим по указку. Понял?
– Это действительно… – вздохнул Лохов.
– Вот… Я тебе говорю: здесь есть свои медведи… ты пришёл, – они тебе облюбованного куска не уступят. На что? Каждый сам свою долю добывай! Теперь будем говорить к примеру, как ты думал. Думал ты так: войдёшь ты к нам в компанию, купишь с нами землю.
Земля как раз тебе впору – промежду деревней и заводом… Мы тебя, пожалуй, приняли бы…
Что же? У нас вон не хватает задатку для банка, – вот бы твоими деньгами и пополнили… н-да-а… И было бы это для нас хорошо… да видишь ты, для тебя-то это больно уж хорошо, и потому нам невыгодно.
– Мудрёно говоришь… – сказал Лохов, враждебно поглядывая на Финогена.
– Нам это невыгодно… – продолжал Финоген спокойно. – Откроешь ты трактир и начнёшь кулачить и так и сяк. Пойдёт от того большой грех… озлобятся против тебя все… Да, пожалуй, сожгут ещё… а то и хуже бывает.
Лохов отодвинулся от стола и привстал с лавки, взявшись рукой за левый бок. Глаза у него стали круглые, а губы плотно сжались.
– Народ у нас злой, дерзкий на руку. Вон Кошелева ухлопали за его жадность… и кто?
Неизвестно! Третий год делу, но никого не нашли.
Лохов грузно опустился на своё место и, прислонясь к стене, потрогал себя за усы.
– Нас вот теперь двое… – медленно и глухо говорил Финоген, хмурым взглядом рассматривая серое лицо Лохова. – Двое нас… Ночь… Никто нас не слышит… никто не видит…
– Вся деревня знает, что я у… у тебя… – тихо сказал Лохов, не глядя на Финогена и всё держась рукой за левый бок.
– Известно, знает… – повысил голос мужик. – А ты это к чему?
– Так… я просто…
– То-то, мол…
Финоген внушительно передёрнул плечами и помолчал.
– Так вот я говорю: нас теперь двое, мол, ночь, никто нас не видит, не слышит…
Стало быть, я могу… – тут Финоген остановился и опять помолчал, внимательно разглядывая Лохова, – …говорить с тобой без опаски… – закончил он свою речь.
– Говори, говори… – торопливо сказал Лохов.
– И скажу я тебе прямо – плох ты. На большое дело, на способных людей ты не годишься… Здесь ты не охотник, а лиса. И следует тебе такое место найти для себя, где бы ты сам был охотником, – понял?
Лохов кивнул головой.
– Понял, что тебе здесь не место?
– Понял! – твёрдо сказал Лохов.
– Ну, стало быть, и не лезь на рожон…
– Да… надо подумать…
– Подумай… А теперь давай-ка спать… пора! Скоро, чай, петухи запоют…
Финоген поднялся из-за стола, поставил ногу на лавку и стал разувать её, медленно раскутывая оборы лаптей. Лохов следил за ним и молчал, дёргая рукой себя за усы. Потом Финоген смачно и громко зевнул, перекрестил рот, взглянул на образ и стал, широко размахивая рукой, крестить грудь. Лохов начал раздеваться уже тогда, когда Финоген залез на полати и сказал ему оттуда:
– Будешь ложиться, лампу-то потуши.
Скоро и Лохов забрался на печь; но ему не спалось. В избе было темно. В окна её с улицы смотрело что-то жуткое, холодное. На полатях громко и ровно дышал Финоген, и порой он всхрапывал, сердито так… Караульщик где-то далеко бил в доску, и в тишине ночной разносились гулкие, пугающие звуки. Дрёма смыкала глаза Лохова, но он вдруг вспоминал что-то и спугивал её. Тогда, приподняв голову, он осторожно заглядывал на полати и, убедившись, что Финоген крепко спит, снова дремал… И снова вздрагивал от боязни…
«А ведь он верно говорил, – думалось ему в тишине. – Слаб я ещё… О господи! Как трудно жить-то! Н-да… Слаб я… боюсь вот… чего боюсь? Стращает… сам, значит, наметил это место. О… господи!.. Его мне… не одолеть…»
Поболтался Лохов в деревне ещё дней десять после этого разговора и однажды, придя откуда-то с улицы в избу Финогена, объявил ему:
– Завтра еду…
– Куда? – равнодушно спросил Финоген.
– В город… прочь, стало быть…
– Та-ак…
– Не понравилось у нас? – осведомилась Варвара.
– Отвык… всё-таки, знаете, деревня…
– Известно уж… В городе вам способнее…
