Максим Горький
Экзекуция
– Эй, эй, глядите-ко, Серёжка-то…
Лавку опустошили с невероятной быстротой. Всё, что можно съесть – воблу, окаменевшие баранки, какие-то рыжие железные пряники – честно собрали в три корзины для общего пользования. Плотниковы и Серах нашли пять четвертей водки, торжественно вынесли всё это за околицу на берег Юлы, и человек сорок расположились цыганским табором для пира. Но уже сильно стемнело и явилась потребность в огне. Тогда кто-то предложил для костра разобрать крыльцо лавки, парни живо сбегали, разобрали, оказалось мало, сняли ворота, прихватили для растопки несколько связок лаптей.
До полуночи всё съели, выпили, мирно и благодушно, без ссор, без обид, посидели у огонька ещё некоторое время. Братья Плотниковы согласно и вполне к месту запели было «Мира человеча обновление», но дальше не пошло – у Василия загорелась штанина. Некоторые уже уснули, другие разбились на группы, и в одной из них однопятый Трофим Лобов, не очень пьяный, сокрушённо и угрюмо говорил:
– Ошиблись маленько. Не надо было имущество трогать.
– Это – верно. Бить – можно, а разорять – нельзя.
– То-то и оно.
Лобов помолчал и догадался:
– А водка ещё должна быть где-то.
– У Дуняши наверно есть.
– Дуня, скажи правду!
– Под клетью у Белкина ищите, – сказала Авдотья. – Ведь я у него беру, а не сама водку-то делаю.
Грузчик встал и пошёл в деревню, странно втыкая в землю изуродованную ногу. За ним, покашливая, увязался какой-то маленький мужичок, а оставшиеся трое благоразумных деловито начали вспоминать ход событий.
– Кто первый Сашуру ударил?
– Будто Серёжка.
– Не-ет, не он!
– Тогда Плотников.
– Который?
– Васька.
– На Василье не отыграемся, его губернатор на охоту выписывает.
– Лобов драться любит…
– Н-да, он – любит.
В стороне от этой группы сидели Христина, Костяшка, Авдотья и двое парней, над ними возвышался Серах. Седалищем ему служил пень, вымытый весенней водой, похожий на огромного паука. Тыкая в воздух чубуком трубки, Серах гудел:
– Рассказать – просто, доказать – трудно, вот что! Доказывает цифра, число. Без числа ничего нельзя понять.
– В людях? – спросил Костяшка.
– И в людях. Один – есть один. Это – не число.
– Воры люди, – вставила Христина, достав из-под подола юбки бутылку, оглядываясь и наливая водку в чашку без ручки. – Либо воры, либо нищие.
Серах взял чашку из руки её, подул на водку, выпил, курнул и сказал:
– Не осуждай! И воры и нищие – на дешёвку живут. Без радости.
– Это – врёшь. У воров – радость есть, – сердито возразила Христина. Серах махнул на неё рукой.
– Брось! Не всегда пляшут от радости.
– Не понимаю я разговора вашего! – с досадой и тоскливо заговорил Костяшка. – Люди вы умные, а загадками играете. Говорили бы просто. А то понять ничего нельзя.
Христина, позевнув, предостерегла его:
– Понимать не торопись, а то ошибёшься в понятии.
– Такая скука – удавился бы, ей-богу! – напористо продолжал Костяшка. – Даже хлеб есть скушно. Живёшь, как чиж в клетке. Ещё летом ничего, а вот зима подходит. Волкам позавидуешь…
– Иди в город, – сказал Серах. – Помаешься там, ну с пользой для ума.
– Помаешься да и сломаешься, – добавила Христина и засмеялась, а потом сказала: – Шучу я. Иди, иди, ничего! Город научит… калачи есть. Вот иди со мной, я утром в затон пойду.
Воротился Лобов и его провожатый, принесли ещё семь бутылок водки и с ней радость людям, все заговорили громче, веселей. Костёр вспыхнул ярче, огонь острыми когтями, быстро хватая воздух, рвал темноту, как дым.
Луну стерли облака, ночь потемнела, люди, выпив, уходили в деревню, осталось десятка полтора, но эти неугомонно сидели до рассвета, а на рассвете кто-то восторженно закричал:
– Глядите – Красовский горит!
Крик этот как будто отрезвил людей, все вскочили, глядя на зарево в облаках, покрикивая:
– Ага, наказал бог вора!
– И-эх, ты-и!
Но радость погасили чьи-то угрюмые слова:
– Бог пожары летом зажигает. По зареву-то видно, что не усадьба горит, а сено на лугу. Стало быть, подожгли сено.
– Не наши ли ребята?
Говоря, люди уже шагали в сторону зарева и с каждой минутой быстрей, как будто пожар, становясь ближе, с большей силой тянул их к себе. Легконогий Митрий Плотников, идя впереди, оглядывался и, размахивая руками, увещевал:
– Давайте уговоримся: ежели Красовский там, сукин сын, не будем задирать его, а побалакаем по-соседски, добренько, может, он согласится заплатить нам чего-нибудь…
– Так заплатит, что все заплачем, – мрачно сказал Лобов.
Поднялись на бугор к ветряной мельнице, и стало видно, что горят два стога сена. Один стог снизу доверху был ярко одет в золотисто-красную парчу, около него чёртиками прыгали трое людей, тащили что-то, кричали; другой горел дымно, невесело; сквозь дым нехорошо просвечивали красные, мясные пятна. В сторону от него уходила крупная белая лошадь, запряжённая в беговые дрожки, был слышен крик:
– Стой! К-куда, дьявол…
Лобов приостановился, поглядел на лошадь и быстро пошёл наперерез ей, а Митрий Плотников, замедлив шаг, обернувшись к деревне, одобрительно сказал:
– Ползут наши!
Да, из деревни рассеянно шагали мужики, человек пять, и всё – люди, огонь, дым, рассвет – тянулось медленно, как бы хотело совсем остановиться. Но вдруг всё пошло иначе. Лобов перенял лошадь, разобрал вожжи, сел в дрожки и погнал навстречу своим, заорав диким голосом:
– Ребята, ломай дрожки! Пусть ему, дьяволу, убыток будет!
Это лёгкое дело было сделано в две-три минуты, белая лошадь вырвалась из толпы и стремглав помчалась к ограде усадьбы, влача по земле оглобли. Лобов, сидя на земле, крякал, выламывал железиной тонкие спицы из колес, мужики топали ногами, ломая дерево дрожек, гнули железные части, поругиваясь, покрикивая, кто-то пожалел:
– Эх, топора нет!
Митрий Плотников, спрятав за пазуху какие-то обломки, смотрел на усадьбу, восхищаясь:
– Красота!..
Над деревьями сада возвышалась острая фигурная крыша двухэтажного дома с башенками, балконами, со множеством окон, на стёклах, замороженных ночью, серых, как лёд, уже розовато поблескивала утренняя заря.
Вдруг из-за угла ограды выскочил на длинном бронзовом коне Красовский, широколицый, с добротной бородой купца, в дворянской фуражке, – красный её околыш удлинял его лицо, но белая тулья срезывала голову так, что казалось: головы-то Красовскому всё-таки не хватает. Он скакал, звучно шлёпая по лошадиным ляжкам плетью, наехал на людей и, ловко повёртывая коня, матерно ругаясь, стал хлестать плетью уже по головам и спинам мужиков, приговаривая:
– Поджигать? Л-лавки грабить? Мерзавцы… Воры! Ага-а!
Люди бросились бежать, но Лобов схватил всадника за ногу, сдёрнул с коня и, распластав Красовского по земле, сел на спину его, сунул ноги свои под мышки ему и, придавив затылок ладонью левой руки, правой стал медленно размахивать в воздухе. Красовский хватал и царапал руками землю, бил пятками в спину Лобова, а грузчик кричал:
– Идите сюда, эй!
Митрий Плотников подбежал первый и удушливо забормотал:
– Трифон, побойся бога! Что ты делаешь? Господи…
Кто-то благоразумно посоветовал:
– Так ему неспособно говорить, надо перевернуть мордой вверх.
– Правильно.
Перевернули. И, глядя в раздутое, выпачканное землёй лицо, Серах ласково спросил:
– Ты что же это, Владимир Павлыч, дерёшься? Налетел, наскочил и без доброго слова – плетью хлещешь? Не годится эдак-то! Мы – не скот. Мы тебе зла не сделали…
Красовский, всхрапывая, как лошадь, стирал с лица, с бороды землю и молчал.
– Высудил с нас дело-то да с нас же издержки ищешь, – заговорили мужики.
– Да-а…
– Теперь нам осталось по миру идти.
Красовский молчал, поглаживая кисть руки, потряхивая головой. Митрий Плотников пытался выправить на своём колене измятую дворянскую фуражку и бормотал:
– Сердиться не тебе надо, Владимир Павлыч, мы – обиженные, нам полагается сердиться-то. Ушиб ручку-то? То-то.
Кто-то заметил:
– Мяса много, а косточки тонкие…
– Убить его надо, – хрипло сказал Трифон Лобов.
– Что вы хотите? – глухо спросил Красовский, не глядя ни на кого.
Мужики дружно загалдели:
– Мы хотим миром кончить.
– Издержки платить нет сил у нас!
– Не будем, так и знай!
– Стыдился бы нищих грабить.
– Чего вы хотите? – повторил помещик.
– Не согласны мы с твоим судом.
– Планы твои – фальшивые, вот что, барин…
– Мошенству учат вас…
Красовский осторожно поднялся на ноги и, оглядывая всех невидимыми из-под густых бровей глазами, заговорил с хрипотцой, покашливая:
– Всякое дело можно миролюбиво решить. А вы сено подожгли.
– Не-ет, – закричал Плотников с радостью. – Нет, мы сено не поджигали! Присягу дадим. Мы на пожар пришли…
