Максим Горький
Экзекуция

Полная версия

– Кабы помогал, я бы тебе сотню назначил, – ответил старик. Лобов легонько похлопал его по спине, говоря:

– Это ты считай за мной…

Сзади Лобова всхлипывали, жалуясь:

– Как же я теперь? Подруги смеяться будут – вышла за поротого.

– Эка беда! Посмеются да и перестанут.

– Стыдно мне будет.

– Подумаешь, какой стыд.

А солидный мужской голос добавил:

– Не по роже били, а по заднице.

– Да и рожа – не дороже, – добавил женский голос.

В воротах двора Грачёвых встал, протирая очки, офицер и что-то сказал подручному своему, тот отдал честь и длинно крикнул:

– Смир-рно-о!

На улицу вышло начальство, губернатор посмотрел на свои сапоги, пошаркал ногой о землю и заговорил громко, неспокойно:

– Встать, негодяи! Идиоты… Ну, что, получили горячих? Так-то вас и надо. Мало ещё. Вас надо каждый месяц драть.

Он помолчал, пошептался с исправником и продолжал:

– Предупреждаю: виновные в избиении урядника Кашина при исполнении им служебных обязанностей, в избиении… этого… торговца…

– Белкина, – подсказал исправник.

– Вот – Белкина! И в поджоге сена помещика Красовского будут преданы суду.

К нему подъезжала коляска. Отдохнувшие лошади, красиво играя ногами, точно плясать собирались, взмахивали мордами, туго натягивая вожжи. Губернатор смотрел на них и лениво кричал:

– Я вас выучу, я вам на шкурах ваших!..

Он молодецки прыгнул в коляску, за ним влез коренастый исправник и толстый человек с лицом кота. Когда лошади пошли, губернатор встал в коляске и, проезжая мимо дубовцев, погрозил им пальцем. Ераков стоял, как надлежит солдату. Плотников кланялся начальству с улыбочкой, как гостю, который догадался, наконец, что ему пора домой. Горнист проиграл сбор. Из огородов, из проулков выбежали часовые, офицер похлопал лошадь свою по шее, влез в седло и сказал фельдфебелю:

– Ночёвка – там же.

Дубовцы осторожно расползались по домам. Проезжая мимо них, офицер, наклонясь вперёд, заботливо оправлял рукою в перчатке гриву лошади. Вслед ему звучала команда:

– В ряды стройся! Не путать! Черти не нашего бога. Смирно! Ряды вздвой! Шагом – арш!

Пошли. За ними поехала кухня. Поравнявшись с Лобовым, ездовой придержал лошадей, спрашивая Лобова:

– Земляк, тут на село Василёв Майдан короче этой нет дороги?

Лобов подумал и сказал:

– Переедешь мост – свороти направо, к лесу, вёрст семь выиграешь.

– А дорога – как?

– Скатерть.

– Спасибо.

– На здоровье.

Лобов прилёг на завалину своей избы. Из окна высунулась простоволосая рыжая сестра его Акулина и спросила:

– Почто ты его в болото послал? Не проедет он там.

– А тебе что? – ворчливо спросил Лобов.

Сестра сердито усмехнулась и хлопнула окном. На улице стало пусто, тихо, казалось, что и в избах нет ни одной души. Солнце, красное, как сырое мясо, опускалось в синеватые облака. Крикливо пролетела стая галок, и снова деревню обняла вечерняя тишина.

На улицу вышла Авдотья с железным ведром в руке, остановилась, глядя из-под ладони вдаль, где на пригорок вползала серая колонна войска и сзади неё покачивалась чёрная труба походной кухни.

Лобов крикнул ей:

– Я ждал, что они, дьяволы, вдобавок песню заорут!..

Авдотья не ответила.

– Журавли летят, Дуняш!

– Ну, так что? – спросила женщина.

– Зазывно курлыкают. А мне – вот некуда лететь.

Авдотья пошла к ручью.

– Что Серах, как? – крикнул Лобов.

Не останавливаясь, женщина ответила:

– Старуха эта, с крестом красным, намазала ему, завязала тряпочками. Глубоко просекли…

– Он всё-таки нашёл, как спасибо им сказать…

Авдотья зашла за угол избы, пошатнулась, всхлипнула, поставила ведро на землю и, схватив руками полу кофты, сунув лицо в неё, затряслась, рыдая беззвучно.