Максим Горький
Зрители
– Больно, Коська?
Морщась, то подгибая, то вытягивая изуродованную ногу, мальчик бормочет:
– Ух… Вот те – и раз! Вот и пошел на богомолье…
Он храбрился, перемогаясь, а зрители предвещали ему:
– Задаст тебе Гуськов…
– Ах ты, ро́зиня чёртова! Чего тебе хозяин сделает за это, а?
И кто-то замечательно разумно сказал:
– Брось перед ним в пыль копейку, сразу увидит, а лошадь – не видал, прохвост!
Мальчик обиженно возразил:
– Я – видел, да я упал, она ведь меня в живот лягнула…
Его окружили мальчишки, внимательно разглядывая окровавленную ногу; один из них – худенький, с голубыми глазами – кошачьим движением ноги забрасывал пылью темные влажные пятна крови. Стараясь спрятать кровь, он робко оглядывался, точно ожидал, что его побьют за это. Его товарищи хвастливо вспоминали о своих ранах – о порезах, ссадинах, ушибах и других молодецких увечьях, которые они получили в играх, драках и от внимания старших.
Сердобольные люди советовали Ключареву:
– Присыпь землей ногу!
– Надо паутиной, а не землей.
– Паутина – это от пореза.
Подошел хозяин сироты, переплетчик Гуськов, прозванный Биллиардмастером, человек небрежно и наскоро сшитый из неуклюжих костей и старой вытертой кожи, лысый, с прищуренными в даль глазами на пестром от веснушек лице, словно мухами засиженном.
– Так, – сказал он, спрятав руки за спину, и глядя в забор над головою ученика. – Я тебя, сукин сын, куда послал? Я тебя за кожей послал али нет?
– Дяденька, – со слезами воскликнул Коська, прикрывая руками голову.
Кто-то посоветовал переплетчику:
– Ты с него и сними кожу-то!
Но другой зритель: заметил:
– Не годится, тонка!
– Ну, что ж мне теперь делать с тобой? – вслух соображал Гуськов, задумчиво растирая волосатой рукой веснушки на щеке. – На что ты мне без ноги?
– Дяденька! – слезно взмолился сирота. – Я завтра выздоровлею…
– Давай деньги!
Коська извлек из кармана штанов смятую зеленую бумажку.
– Жевал ты ее, дьяволенок? – спросил переплетчик, расправляя бумажку, покачнулся, вонзил свое длинное тело в толпу зрителей и исчез.
Старушка Смурыгина, моя квартирная хозяйка, торговка семечками и пряниками, громко вздохнула:
– Вот они, хозяева-то!
Трусов, скорняк, человек серьезный и благочестивый, оборвал ее.
– А ты – помалкивай, старая халява.
Буян, пес Трусова, такой же солидный, как его хозяин, понюхал окровавленную ногу мальчика, поднял свой толстый хвост, оскалив зубы, задумался.
– Гляди, не цапнул бы он! – предупредил некий зритель толпу.
– Пшел!
Пса прогнали. Похоронная процессия уплыла за угол улицы, оттуда доносилась сухая дробь барабанов. Пыль улеглась. Кругленькое личико ребенка было измазано кровью, мокрые от слез, вылинявшие от боли глаза его уныло смотрели на изуродованную ногу, он трогал пальцами руки раздавленные косточки и, вздрагивая, шмыгал носом.
– В четверг, – бормотал он, – я бы на богомолье ушел, на Баранов ключ… Отпускал хозяин-то… Ах ты, господи…
– Завязать бы надо ногу-то, – посоветовала старушка Смурыгина и ушла.
Сирота, цапаясь за доски забора, попробовал встать на ноги, но, вскрикнув и схватившись за живот, упал.
– Ишь как! – сочувственно заметил один из толпы, а мальчик выл:
