Мариана Запата
Тренер Култи
– Hija de tu madre[7], попридержи язык, – сказала ей мама, но сестра оставила ее слова без внимания.
– Я скучала, Сеси, – сказала я, осыпая сестренку поцелуями, от которых та уворачивалась и ныла, что я размажу ей макияж.
Ничего, ей семнадцать, переживет. Мы примерно одного роста, со светло-карими глазами и каштановыми волосами, как у нашей аргентинской бабушки, хотя у меня они немного светлее. Но на этом сходство заканчивалось. Физически я весила килограммов на десять больше, а по характеру мы были полными противоположностями. К пятнадцати она уже вовсю щеголяла на каблуках, а я считала спортивный топик пиком моды, и это только верхушка айсберга. Но я любила ее до смерти, даже когда она ныла и жаловалась… а иногда и немного грубила.
Наконец отпустив ее, я посмотрела на папу и фыркнула: он стоял к нам спиной и до сих пор озирался.
– Эй, пап? Обними меня, пока он тебе руку не пожал, а то ты ее после этого никогда мыть не будешь.
Вздрогнув от неожиданности, он обернулся и широко улыбнулся. Сколько себя помню, у него всегда были редеющие волосы, легкая щетина и яркие зеленые глаза, унаследованные от испанской бабушки.
– Я искал тебя!
– Да-да, ври больше, – рассмеялась я. Мы обнялись, и тут же он начал комментировать мои «ножницы», которые я практиковала на тренировке. «Ножницами» называли удар через себя в падении – надо прыгнуть и пнуть мяч так, чтобы он пролетел над головой или улетел в сторону, в зависимости от ситуации.
– Я так тобой горжусь, – сказал он, так и не выпустив меня из объятий. – Ты с каждым разом играешь все лучше и лучше.
– Мне кажется, у тебя просто зрение портится.
Он помотал головой и все-таки отстранился, положив руки мне на плечи. Он был не особо высоким мужчиной – метр семьдесят пять, если верить его правам, но на вид не больше метра семидесяти.
– Alomejor[8].
По ноге вдруг постучали; опустив взгляд, я увидела двух малышей: мальчика и девочку, держащих в руках мои прошлогодние снимки.
Немного поговорив с ними, я подписала фотографии, потом сфотографировалась по просьбе их мамы, и тут же ко мне подошли еще три семьи. В основном мамы с дочерями, и в перерывах между фотографиями я обязательно находила время пообщаться с ними и пообниматься, ведь это самая дешевая и эффективная валюта в мире. Да, я ненавидела интервью, потому что нервничала и не знала, как вести себя с прессой. Но эти незнакомые люди приносили мне только радость, особенно когда получалось осчастливить ребенка. Родители успели куда-то уйти, но я за них не волновалась: они знали, как проходят подобные тренировки.
Где-то полчаса спустя, подписав мяч какой-то относительно взрослой девочке и заверив ее, что идти в профессиональный футбол никогда не поздно, я огляделась в поисках родного семейства. Родители нашлись у ворот, которые мы использовали во время тренировок: они разговаривали с Гарднером и Грейс, нашим капитаном. Они знали друг друга и на протяжении многих лет неоднократно виделись.
Добравшись до этой компании, я приобняла папу за плечи и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, но мрачно и с едва заметной грустью, которую явно пытался скрыть. Я тут же насторожилась.
– Que tienes?[9] – шепнула я.
– Estoy bien[10], – прошептал он, целуя меня в щеку. Но он не походил на человека, у которого все хорошо. – Тренер как раз говорил, как хорошо вы сыгрались.
Я внимательно вгляделась в его лицо, отмечая извечный загар и возрастные морщинки – результат многих лет работы под солнцем, иногда в шляпе, иногда без. Я видела, что он расстроен, просто упрямится и не хочет говорить, в конце концов, я сама точно такая же. Но я не собиралась давить на него. Кашлянув, я попыталась перехватить взгляд мамы, но ту явно ничего не тревожило.
– Очень на это надеюсь. Мне тоже так кажется, согласись, Грейс?
Наш капитан, которой в этом году исполнялось тридцать пять, радостно улыбнулась. Полная противоположность злости, которая была написана на ее лице после общения с Култи.
– Определенно.
Как только Гарднер с Грейс отошли, оставив нас с родителями наедине – Сеси зачем-то убежала болтать с Харлоу, – я ткнула папу локтем и спросила:
– Ну правда, что случилось?
Тот, разумеется, помотал головой.
– Да все хорошо, Сэл. Что с тобой такое?
Как и все Касильясы, он отлично умел переводить стрелки.
– Серьезно, в чем дело? – не сдалась я, потому что настойчивость тоже у нашей семьи в крови.
– Nada[11].
Ну что он за человек. Так и хотелось хорошенько его встряхнуть.
– Расскажешь потом? Пожалуйста!
Похлопав меня по макушке, он снова помотал головой.
– Все хорошо. Я рад тебя видеть и рад, что через пару недель мы увидим открытие сезона.
Он врал напропалую, но спорить с ним сейчас бесполезно, и я это понимала.
Несколько минут спустя родители ушли, попрощавшись до вечера. Мама с Сеси хотели пройтись по магазинам, раз подвернулась такая возможность, и мы договорились встретиться после моей работы. Фанаты постепенно начинали расходиться, но кое-где пока попадались; игроки тоже бродили по полю, собирая вещи. Я как раз пила воду, когда ко мне подошла Харлоу. Вид у нее, как и у папы, был мрачным. Так, это уже слишком.
– Да что такое? – спросила я, засунув бутылку под мышку.
По ее скулам заходили желваки.
– Я ничего не сказала, решила, что ты предпочтешь разобраться с ним лично.
– С кем? – заморгала я.
Харлоу заложила руки за спину. Было видно, что она изо всех сил сдерживает раздражение.
– Мистер Касильяс тебе ничего не сказал?
Я подозрительно прищурилась.
– Нет. На тему?
Она кашлянула – еще один признак злости, но в ее случае это мало о чем говорило. Она славилась взрывным характером и не отличалась терпением.
– По-моему, он подошел к сама-знаешь-кому и попросил автограф. – Она еще раз прочистила горло. – Не знаю, что там случилось, Сэлли. Но твой папа уходил так, будто ему по яйцам врезали.
«Спокойствие, Сэл. Только спокойствие».
Я глубоко вздохнула.
– Хочешь сказать… – Мне приходилось произносить по слову в минуту, чтобы от напряжения в глазах не полопались капилляры. – Он нагрубил папе?
Моему папе?
– Кажется, да, – ответила она медленно. – Ни разу не видела твоего отца настолько расстроенным. Он к нему шел чуть ли не с сердечками в глазах, а уходил…
«С-п-о-к-о-й-с-т-в-и-е. Не нервничай. Досчитай до десяти».
Я пошевелила челюстью, пытаясь ее расслабить, но это не помогло. Руки затряслись, стоило только вспомнить взгляд папы.
К черту.
Я пыталась. Честно, я пыталась взять себя в руки. Изо всех сил. Но я редко так быстро слетала с катушек. Обычно я оставалась спокойной и понимала, когда гневу есть место, а когда нет.
Но не сейчас.
Я шагнула вперед.
– Я его…
Как настоящий друг, Харлоу не стала меня останавливать – понимала, что толку от этого мало. Она сама всегда была готова броситься на защиту родных и близких, потому что знала: их нельзя обижать. Уже потом, оглядываясь на этот момент, я вспоминала, что она специально дала мне возможность разобраться с ситуацией самостоятельно, хотя у нее тоже имелось желание вступиться за папину гордость.
– Только не бей его у всех на глазах! – крикнула Харлоу, когда я решительно направилась к… я сама не знала куда. Только понимала, что мне нужно найти это немецкое шайзе.
К тому времени, как я заметила его и стремительно подошла, я достаточно успокоилась и вспомнила, что его нельзя бить. Еще я вспомнила, что нельзя называть его Фюрером и прочими подобными словами, которые потенциально могли бы навлечь на меня неприятности. К счастью, на ногах я хорошо соображала.
Новая цель: натянуть ему глаз на жопу, не нарвавшись на неприятности.
Мысленно «стянув с себя ползунки», я швырнула их на пол. Пошел бы этот урод на хрен. Были бы у меня серьги, я бы тоже сняла их и отдала Харлоу.
Колотящееся сердце и трясущиеся руки только подливали масла в огонь.
Я нашла Култи.
Он просто стоял в стороне, никого не трогал и листал папку с заметками. Высокий и мрачный, он даже не заметил, что оскорбил самого важного для меня человека.
Я даже не задумывалась, кто нас увидит: в данный момент мне абсолютно насрать.
«Не наезжай на него напрямую».
«Не оскорбляй и тем более не называй Фюрером».
Но в эту секунду мне было плевать на титулы стоящего передо мной человека. В первую очередь он был мудаком с мерзотным характером, который совершил немыслимое. Ладно, когда он гнал на меня и моих сокомандниц. Это одно. Но он обидел моего папу, а это я терпеть не намерена.
– Эй, – рявкнула я, как только подошла достаточно близко.
Он даже бровью не повел.
– Эй, сарделька немецкая! – Я что, сказала это вслух?
Когда немецкая сарделька все же поднял голову, я поняла: да, сказала. Ну, могло быть и хуже, конечно, но теперь отступать уже поздно.
– Ты это мне? – переспросил он.
Я сосредоточилась на дрожащих от напряжения руках, на гневе, горящем в груди, и ответила:
– Да, тебе. Я все понимаю, тебе плевать на успехи команды, ты не собираешься нам помогать. Хрен с тобой, здоровяк. Хочешь вякать на нас, хотя не имеешь никакого права говорить, кому что можно и нельзя делать? – Я красноречиво взглянула на него, как бы напоминая о том, что я для него сделала. Лицемер сраный. – Пожалуйста. Груби нам сколько угодно, переживем. Уж я точно по ночам плакать не буду. Но не смей так обращаться с фанатами. Уж не знаю, какие порядки в твоих командах, но мы здесь относимся к людям с уважением и благодарностью. Неважно, попросят у тебя расписаться на фотке или на заднице, – берешь и выполняешь их просьбу с улыбкой. И уж тем более никто не давал тебе права грубить моему отцу. Он был готов землю за тобой целовать, настолько от тебя фанател, и ты посмел ему нагрубить? Боже! Все знают, что противник из тебя отвратительный, но вот уж не думала, что ты такой урод даже с людьми, которые поддерживают твою карьеру.
Рядом кто-то задыхался. Подозреваю, что я.
– Он просто хотел с тобой встретиться и, не знаю, сфотографироваться, чтобы потом хвастаться перед друзьями. Мой папа – лучший человек на планете, и он несколько недель только и мечтал о том, чтобы с тобой познакомиться. А в итоге ушел расстроенным и разочарованным, так что спасибо тебе большое, слышишь, ты, просроченнный тортик «Шварцвальд»![12]Надеюсь, когда к тебе подойдут в следующий раз, ты уделишь человеку две минуты своего драгоценного времени, которые он потом будет целый год вспоминать.
Профессор кислых щей, черт тебя дери.
Ладно, последнее я вслух не сказала, но подумала.
Еще подумала ткнуть ему под нос средними пальцами с обеих рук, но сдержалась.
Руки сами собой сжались в кулаки, и я стиснула зубы, глядя на него в гробовом молчании.
Я думала, что выговорилась, но потом он моргнул, и его глаза вдруг напомнили мне позднюю осень в Нью-Гемпшире, где я однажды играла, и внутри ожила тринадцатилетняя девочка – та самая, что боготворила этого человека и считала его самым лучшим на свете.
Она ожила – и умерла, не прошло и секунды. А из ее пепла восстала Сэл, которая понимала, что с годами люди меняются. Взрослая женщина, которой насрать на Райнера Култи. Не он сидел на моих тренировках и играх. Не он переживал из-за моих травм, и не он дразнил меня, пока я восстанавливалась. В своем сердце я хранила людей, которых любила и уважала, которые заслужили мою заботу и преданность.
Райнер Култи ничего для меня не значил. Когда-то давно он вдохновил меня, это правда; но не он помог воплотить мою мечту в жизнь.
– Я понимаю, на этом поле никто не сравнится с вашим величием, мистер Култи, – с максимальным сарказмом сказала я. – Но для меня папа – это святое. И когда ты в следующий раз расстроишь кого-нибудь своим наплевательским отношением – это будет чей-то отец, или мать, или брат, или сестра, или дочь, или сын. Подумай об этом.
Гребаный братвурст[13].
Ответа не было, – к счастью, я его и не ожидала. И хорошо: все равно я сильно сомневалась, что от этого равнодушного пофигиста можно добиться хоть каких-нибудь искренних извинений.
Я не успокоилась даже несколько часов спустя, когда я таскала тачку с камнями и чуть ли не надрывалась от боли в плечах. Все равно бесилась, и если бы не сорвала плакаты с Култи еще десять лет назад, то посрывала бы их сегодня с воплем, которому позавидовала бы Зена – королева воинов[14]. Никто меня не останавливал, когда я ушла с тренировки, на ходу собрав вещи. Даже Гарднер просто стоял и смотрел, впечатленный моей тирадой.
Ну, уже что-то. Раз Гарднер не злился – из команды меня не выгонят.
По крайней мере, я на это надеялась, но в любом случае ни о чем не жалела. Если не вступаться за то, во что веришь, то можно ли считать себя истинным?
* * *
Тем же вечером, пока я была на пробежке перед встречей с родителями, на автоответчик мне пришло три голосовых сообщения.
Первое было от Дженни:
– Сэл, я до сих пор не верю, что ты ему это сказала, но слушать тебя было одно удовольствие. Люблю тебя и горжусь.
Второе – от защитницы, с которой мы практически не общались. Она хохотала, практически умирая от смеха:
– Просроченный «Шварцвальд»! Господи, я там чуть не обоссалась!
Третье – от Харлоу:
– Сэл, я всегда знала, что в твоем тщедушном тельце стальные яйца, но я тебе клянусь, я чуть не расплакалась. Дай знать, когда решишь отпраздновать. Култи ты отодрала дай боже.
В целом я осталась довольна собой.
Отцу я ничего не сказала, но, когда мы выбрались в город поужинать, обняла вдвое крепче обычного, пока у него не перехватило дыхание.
Все тревоги, что администрация на меня обозлится, оказались напрасной тратой душевных сил. На следующий день пара новеньких девочек тайком дали мне пять, но только уверенный хлопок Гарднера по спине помог окончательно успокоиться. Никакое наказание мне не грозило.
Всю тренировку я провела с высоко поднятой головой и даже не притворялась, будто игнорирую Култи. Когда я замечала его, то открыто смотрела. Один раз наши взгляды пересеклись, и я отвернулась не сразу. Говорят, нельзя смотреть в глаза опасным животным, чтобы они не восприняли это как вызов, но мне было плевать. Я не собиралась стелиться под Култи, как какая-то шавка.
Я ничего плохого не сделала и точно не собиралась стоять в стороне, пока этот «панцеркампфваген-тигр»[15] расстраивает моего папу. За ужином в ресторане отеля папа вел себя как обычно, но… Я нутром чуяла, как ему обидно, и не собиралась это терпеть.
Когда во время очередного пятиминутного матча мы с девочками слегка разошлись и я упала прямо к ногам Култи, то сразу же поднялась. Отряхнула колени, глядя ему прямо в глаза, а потом спокойно вернулась на поле.
Стоило ли так делать?
Может, и нет, но потом я вспоминала о папе и понимала, что поступила правильно. Да и не было других вариантов. Пусть мы с Грейс не обсуждали, что тогда сказал ей Култи, по ее взгляду в тот день становилось понятно: она сделала ему выговор за тон, которым он общался с девочками. Вступиться за них я тогда не решилась, зато отстояла отца – и, пожалуй, в какой-то мере всех, от кого Култи отмахивался.
То есть, по сути, всех нас. Разве что решалась я на это дольше, чем Грейс. Не знаю, были бы на месте тех девочек Дженни и Харлоу – может, я повела бы себя по-другому. Но такого отношения не заслуживал никто.
Его поведение ни капли не изменилось. Так и приходилось ходить на цыпочках и следить за собой и своими словами. Полный отстой? Безусловно. Но у нас и без него хватало забот.
Приближалась первая игра предсезонки, за которой в течение двух недель должно последовать еще пять, и мне стоило сосредоточиться на футболе, а не на тупом мужике, которого люди прозвали Королем. Да, он король, вот уж точно. «Король» всех мудаков на планете.
Глава 8
– …У кого-нибудь есть вопросы?
Напряжение в конференц-зале стояло такое, что хоть топор вешай. За последние два часа никто, кроме Грейс, не произнес ни единого слова. Мы все просто неловко сидели, слушали, как тренерский состав освещает последние детали грядущего сезона, и неуверенно кивали. Никому не нравилось тратить время на разговоры, когда хотелось играть.
Виновник странного поведения команды стоял в углу у проектора, скрестив на груди руки. Никто не сказал этого вслух, но все прекрасно все понимали.
Виноват он.
Поскольку на вопрос Гарднера так никто и не отреагировал, я покачала головой и ответила:
– Не-а.
Нахмурившись, главный тренер обвел нас взглядом, ожидая, пока кто-нибудь еще подключится к обсуждению.
Но все молчали, и судя по тому, как Гарднер напрягся, он явно не понимал почему. Во-первых, мы в целом не страдали от неуверенности в себе. Во-вторых, если у кого-то и возникали проблемы, обычно их не боялись озвучивать. Только теперь наша проблема обретала форму.
Та-да-дам.
Никто не собирался ничего объяснять.
– Что, нет вопросов? – недоверчиво переспросил Гарднер.
Тишина.
– Ладно. Если всем все понятно, тогда можем заканчивать. Встречаемся завтра в восемь здесь же, на игру поедем все вместе, – объявил он под дружные кивки команды, и все потихоньку начали расходиться.
Я немного задержалась, обсуждая с Женевьевой ближайшие места для пробежек, и только собрала свои вещи, как услышала:
– Сэл, есть минутка заглянуть ко мне в кабинет?
Несложно догадаться, о чем пойдет речь. Я же видела, каким взглядом на нас смотрел Гарднер: он явно подозревал, что в команде что-то стряслось.
К сожалению, еще я знала, что буду единственной, к кому он решит подойти с этим вопросом.
Блин. Все потому, что я не умела врать.
– Ага, – ответила я, хотя совершенно не хотела перед ним объясняться.
Усмехнувшись, он поманил меня за собой.
– Ну, пойдем.
Черт. Закинув сумку на плечо, я пошла следом, и буквально несколько минут спустя мы завернули в знакомый коридор, ведущий к его кабинету.
Гарднер задернул занавески на небольшом окне, выходящем в коридор, – оно было нужно по протоколу, – сел за стол и, дружелюбно улыбнувшись, приподнял брови.
– Сама знаешь, с тобой я не буду ходить вокруг да около. Рассказывай, в чем дело.
Ну, я же говорила.
С чего бы начать?
Я уважала Гарднера и доверяла ему, но мне все равно не хотелось обсуждать с ним чьи-либо проблемы и уж тем более свои собственные, потому что я понимала: он использует меня в качестве информатора. Или, скорее, стукача. Одна фигня. Опустившись на стул и поставив сумку на пол, я приподняла брови. Притворюсь дурочкой – может, прокатит.
– Ты о чем?
– О команде. Что случилось?
– Джи, я не понимаю, о чем ты.
– Сэл. – Он моргнул, будто чувствовал, что я притворяюсь. Так оно и было, но наверняка он не знал. – Вы странно себя ведете. Постоянно молчите. Не беситесь вместе, как раньше, практически не разговариваете. Такое ощущение, будто вы только встретились. Я просто пытаюсь понять, что происходит.
Стоило об этом задуматься, и я поняла, что зря удивлялась беспокойству Гарднера. Конечно, его волновало состояние команды. То мне не нравилось, что Култи на нас наплевать, то я ныла, что Гарднер о нас слишком печется. Мне не угодишь. Пора принять тот факт, что Гарднер переживал за нас и замечал напряженную атмосферу.
Мы всегда подходили к тренировкам серьезно, но вместе с тем немного игриво, особенно во время разминок. Мы в целом ладили, и в том числе поэтому хорошо вместе играли. Среди нас не было великих звезд с раздутым эго. На поле мы действовали как один организм.
Разумеется, все равно время от времени кто-то желал неприятельнице подвернуть ногу, но такова уж человеческая природа.
И да, в последнее время тренировки проходили все тише и тише. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что это не вина новичков. Их все любили.
Дело было в немце. Уж если даже Харлоу не решалась пожаловаться на его пассивность, проблема налицо. Раньше Хар никогда не задумывалась о последствиях, которые могли повлечь за собой ее слова, – настолько она была прямым и честным человеком. И все же я замечала, как она отходит в сторону и качает головой, пока братвурст молча расхаживает по полю.
А тут еще и наша с ним ссора…
Наклонившись, я уперлась локтями в колени и лениво пожала плечами.
– Скажи, что мне делать, – серьезно попросил тренер. – Я тебе доверяю, и мне нужно понять, с чего начать.
Ох уж это слово на букву «д», мать его. Доверие было моим криптонитом.
Решительный настрой разом схлынул, и я низко повесила голову, сдавшись.
– Ну… – почесав щеку, я спокойно посмотрела на тренера. – Что мне можно сказать, чтобы не попасть в неприятности?
– В смысле?
– За что меня не накажут? Не хочу вылететь на скамью запасных, – осторожно ответила я, будто несколько дней назад не назвала немца сарделькой.
Гарднер посмотрел на меня с недоумением. Будто я в него плюнула.
– Это связано с Култи?
Учитывая, что он пока не уточнил, что именно мне можно и нельзя говорить, я просто кивнула. Потом можно будет оправдываться, что он первым упомянул Култи, а я молчала.
– Да ты издеваешься.
Я пожала плечами.
– Объясни. Ты же знаешь, как я тебя уважаю. Я не собираюсь тебя сдавать и устраивать неприятности за то, что ты расскажешь мне правду, серьезно. – Он реально обиделся, что я не хотела с ним чем-то делиться.
Но все же…
– Сэл, ты ведь знаешь: я не слепой и не тупой. Расскажи, что случилось. Я только частично слышал головомойку, которую ты ему устроила. Я знаю, что он нагрубил твоему отцу, но думал, что на этом все и закончилось. Я хочу помочь, и я вижу, что все идет наперекосяк. На поле вы сразу напрягаетесь, на собраниях молчите, это совсем на вас не похоже, – сказал Гарднер. – Господи, да раньше вы даже из-за плохо накачанных мячей были готовы ругаться.
Хотелось откинуться на спинку стула и уставиться в потолок, но я сдержалась. Вместо этого повыше натянула взрослые носочки и решила не бегать от правды.
– Я же не спорю, Джи. Обстановка отстойная, что тут сказать. Но ты сам знаешь, что мы взяли за правило не ныть о проблемах, так что никто не пожалуется.
– Тогда скажи, в чем дело. Это я виноват?
– Ну почему ты такой, а? – простонала я.
Он рассмеялся.
– Потому что меня не обманешь. – Манипулятор, вот кто он. Причем отличный манипулятор. – Я хочу вам помочь, так что скажи, что нужно исправить.
Да как он не понимал? Мы не собирались попусту рисковать карьерой, ради которой стольким пожертвовали. Мы пропускали дни рождения и праздники, отказывались от гулянок, отношений, общения с семьей и многого другого, чтобы оказаться там, где были сейчас. Я дорожила работой и не собиралась разбрасываться, как дура. И остальные девушки мое мнение разделяли, пусть каждая в собственной мере.
– Я все понимаю, Джи, но и ты нас пойми. Конечно, мы осторожничаем, чего ты ожидал? Нас же с самого начала предупреждали следить за тем, как мы отзываемся о Култи, а нам от него никуда не деться – что на тренировке, что в магазине. Он же везде.
Вздох Гарднера напомнил мне звук, который издает проколотый воздушный шарик. Он все еще не мог в это поверить. Люди делились на две категории: одни брали ситуацию в свои руки, а другие ждали, когда кто-нибудь решит все проблемы за них. Обычно я предпочитала поступать так, как считаю нужным, но в этой ситуации проявлять инициативу совсем не хотелось.
Мне вдруг стало немного совестно, что я скрывала от Гарднера правду. Совсем капельку – пока я не вспомнила, как вместо благодарности за помощь немец начал мне угрожать, и меня захлестнуло гневом и раздражением.
– Ладно. – Я глубоко вздохнула. – Я думаю, что никто не знает, как себя с ним вести, Джи. Наверное. Я могу говорить только за себя. Все молчат, потому что боятся ляпнуть что-нибудь не то и нарваться на неприятности. Он в целом не самый дружелюбный человек, что тоже не помогает.
Гарднер слегка улыбнулся.
– Я серьезно. Думаю, мы все сталкивались с кошмарными тренерами, которые орут на тебя и называют бесполезным говном, которому давно пора бросить футбол. Но почему-то оказалось, что равнодушие даже хуже ругани. Он ничего не говорит, ничего не делает. Просто… существует. – Разве что влезает иногда, как на фотосессии. И еще угрожает в благодарность за помощь, но об этом я предпочла умолчать. Не из-за его слов, а потому что не хотела жаловаться, такой уж я человек.
Но это факт: Култи ничего не делал. Ничего никому не сказал. Он не делился ни знаниями, ни замечаниями, кроме того единственного раза, и даже разговорами нас не одаривал.
– Боже. – Гарднер кивнул и провел рукой по голове. – Понятно.
Что, я наговорила лишнего? Видимо, да.
Надув щеки, как рыба, я залепетала:
– Нет, слушай, он отличный игрок. Я этого не отрицаю. Но разве он не должен нас тренировать? Ругать? Хвалить нас, когда мы хорошо справляемся, или хотя бы делать замечания? Ну хоть что-то? Я думала, он просто не привык к женскому коллективу, но времени прошло предостаточно, уж пора бы. Тебе так не кажется?
– Я понимаю, о чем ты. Разумное замечание. – Он потер макушку и глянул в потолок. – Не знаю, почему раньше об этом не подумал. Хм. – Кивнув собственным мыслям, он поглядел на меня. – Ну, теперь я как минимум знаю, с чего начать.
Поерзав, я выпрямилась и кивнула.
– Вроде все.
Задумчиво щурясь, Гарднер обдумал мои слова и коротко кивнул.
– Спасибо, что рассказала. Буду разбираться, – пообещал он, и я рассудила, что это отличный момент, чтобы побыстрее отсюда убраться.
– Хорошо. Тогда я пошла. До завтра, – сказала я, подхватывая сумку и поднимаясь.
Гарднер бросил на меня удивленный взгляд.
– Дай знать, если тебе что-нибудь понадобится. А то ты в последнее время выглядишь так, будто хочешь откусить кому-нибудь голову. Не думай, что я не заметил.
Понятно. Нужно научиться лучше держать себя в руках. Приняла к сведению.
Я улыбнулась и кивнула ему:
– Все хорошо, Джи. Но спасибо.
Его лицо чуть смягчилось, а во взгляде мелькнули незнакомые мне эмоции.
– Я тобой горжусь, Сэл. За то, что не побоялась дать ему отпор. Особенно учитывая, как вы к нему относитесь… Просто знай, что ты молодец.
Слышать такие слова от Гарднера одновременно приятно и совестно. Слегка улыбнувшись, я пожала плечами.
– Надо было сразу сказать тебе про девочек, Джи.
– Ничего. Лучше поздно, чем никогда.
Ой ли?
Еще раз попрощавшись, я вышла из кабинета и, забросив сумку на плечо, медленно направилась к выходу. Правильно ли я поступила? Не знаю, но что оставалось делать? Я бы могла еще пять месяцев ходить на цыпочках вокруг немецкого засранца, но то я; другое дело, что от него страдали все остальные.
Я столько раз возвращалась от Гарднера, что помнила дорогу как свои пять пальцев. Два коридора, потом лифт – все знакомо и просто. Перекатываясь с пятки на носок, я ждала, пока откроются двери лифта, и вдруг услышала тихий скрип линолеума под чужими кроссовками. В самом звуке не было ничего особенного: в кроссовках здесь ходили практически все, кроме игроков в день матча и женщин на каблуках. Но когда я заметила кроссовки RK из ограниченной серии, черные с ярко-зеленой прострочкой, то напряглась.
Подняла взгляд.
Разумеется, тот же чертила, про которого мы только что разговаривали.
Подсознательно я потянулась проверять, не растрепались ли у меня волосы, но вовремя остановилась. «Он срет, не забываем». И вообще, какая разница, что у меня с волосами? Да никакой.
Он остановился в метре от меня, и наши взгляды пересеклись. Я кашлянула. Вблизи его глаза оказались неожиданно ясными: медово-карими с легкой примесью болотной зелени. А взгляд – цепким, острым, внимательным и невероятно, невероятно тяжелым.
Боже, охренеть, каким же он был высоким. Какие мышцы скрывались под небесно-голубой рубашкой-поло. Я снова посмотрела ему в глаза и поняла, что он все еще на меня смотрит. Смотрит, как я разглядываю его.
Черт.
«Он какает, Сэл. Какает!»
«И писает. Хватит. Заканчивай!»
«Ты на собственном хребте притащила его из бара в отель, а он даже спасибо не сказал. Даже не улыбнулся. Только накинулся на тебя с угрозами».
Мне резко полегчало.
Сглотнув, я одарила его самой приторно-сладкой улыбкой, на которую только была способна с наполовину онемевшим лицом.
– Привет, – сказала я, а потом быстро добавила: – Тренер.
Тяжелый взгляд скользнул к номеру на моей футболке, а потом вернулся к лицу. Култи моргнул – медленно и лениво.
Вздернув подбородок, я моргнула в ответ, натянув самодовольную неискреннюю улыбку.
Двери лифта звякнули и открылись; с видом человека, которому общение с жалким ничтожеством вроде меня стоило как минимум десяти лет жизни, Култи произнес:
– Здравствуй.
Мгновение мы смотрели друг другу прямо в глаза, а потом я вскинула бровь и вошла в лифт. Култи двинулся следом и занял место в самом дальнем углу.
Сказал ли он еще что-нибудь? Нет.
А я? Тоже нет.
Уставившись прямо перед собой, я ждала окончания самых неловких тридцати секунд в моей жизни.
* * *
За свою жизнь я поняла, что главная проблема общения с парнями – то, что они не умеют держать язык за зубами. Никакая сплетница не сравнится с мужчиной в компании пары друзей, вот серьезно.
Но я сама виновата. Честно. Сразу должна была догадаться.
Отец, брат и его друзья обучили меня реалиям мужской дружбы, но я забыла эти сакральные знания.
Я сама виновата, что доверилась Гарднеру.
Тренировка даже не успела закончиться; мы с командной защитницей только доиграли матч один на один, и я шла к краю поля, чтобы не мешать остальным. За своими мыслями о том, что можно было сделать по-другому, чтобы быстрее забить мяч в ворота, я совсем не обращала внимание на окружение, и тут кто-то вырос прямо у меня перед носом.
Просто шагнул в сторону, преграждая дорогу своим массивным телом.
Точно не Гарднер. Когда я играла, я видела его на другом конце поля, а в штабе было всего трое мужчин. Только двое из них – слишком хорошими людьми, чтобы так грубо вставать у меня на пути.
Немец. Король всея идиоток. Ну разумеется.
Как только наши взгляды пересеклись, я все поняла.
Гарднер – заботливый, прямолинейный ублюдок – сболтнул немцу, что это я про него рассказала.
Сердце забилось в ушах.
Ему даже не пришлось говорить, что он все знает: по взгляду стало понятно. Он даже бровью не повел, когда я отчитывала его за отца, но было видно: в этот раз мои слова задели его за живое. Подобные люди не любили, когда их критикуют. Куда их, таких идеальных…
А ведь я не грубила, не называла его никчемным европейским говном в отставке, не заявляла, что он ужасный игрок и не заслуживает этой работы. Ничего подобного. Но я представила себя на его месте и подумала: каково было бы мне, будь у меня самолюбие размером с планету?
Наверное, я бы жутко разозлилась, что какая-то девчонка указывает мне на ошибки.
Но я не собиралась отказываться от своих слов. Я не называла его ни Фюрером, ни козлом и в целом вела себя прилично. Что мне теперь, извиняться перед тем, кто этого не заслуживал? Еще чего.
