Марина Повалей
От соседей с приветом!
глава 3
Ночевать пошли к Юльке. Её благоверный благополучно застрял в соседнем городе, клялся и божился приехать завтра.
– Ты не подумай, что мне для тебя Игоря жалко, – сказала подруга и открыла банку с высушенными в духовке кружочками апельсина, – пусть смотрит, пусть чинит – пользуй сколько надо, но мы же с тобой обе понимаем, что вообще не факт, что он что-то починит.
Апельсинки сочли годными и щедро сыпанули в сотейник.
– И ночевать вы у нас можете сколько угодно.
В заморозке она взяла пакет с дольками яблок, отломала промёрзший кусок фруктов и отправила к цитрусовым, мягко закрыв дверцу ножкой в шерстяном гольфе.
– Но я всё равно считаю, что лучше даже его не ждать, вызвали бы мастера, я дала бы денег.
Лимон она просто разрезала пополам и обе части выдавила в посудину, мякоть в кожуре туда же.
– О! А давай, это будет мой тебе новогодний подарок?
Чуток раскрошенного корешка имбиря, дополнил ассорти.
– Юля! Новогодний подарок – это носки там, крем для рук, ручка с оленем на худой конец, но никак не починка проводки! Ты пойми вот что: сегодня это проводка, завтра канализация, послезавтра машина. Как долго ты будешь финансировать моё разгильдяйство? Это же как с пресловутой удочкой, – я чуть сбилась, внесла ценное мнение: – корицы ещё палочку добавь, пожалуйста, – корица и гвоздика ушли в далёкие дали, то есть к фруктам: – не накормишь ты голодного, дав ему рыбу. Юль, мне удочка нужна.
Пока смесь проваривается в воде, Юлька села за стол, чиркнула спичкой над прямоугольной свечой. На ней, большой и толстой, уютно стоят несколько маленьких домиков, затерянных в лесу, среди деревьев, между ними стелется замёрзшая речка, гуляют два оленя, а с неба за всей этой красотой приглядывает месяц. Может быть, это та самая, гоголевская Диканька?
Два фитиля живо вспыхнули, затрепетали. Я повела над ними рукой, хоть и не холодно.
– Скажи, чем помочь?
– Пока нечем. Мне просто нужен выдох, пауза, чтобы понять, придумать, как быть дальше. А у меня каждый день то одно, то другое.
– С одной стороны, я тебя понимаю, но с другой, мне категорически не нравится, что я могу помочь, а ты от помощи отказываешься!
– Юль, а тебе вообще что-то нравится, где нет градуса, а? – выждала её смешок и продолжила: – ты и так помогаешь. Кормишь и поишь, а ещё не даёшь мне почувствовать себя той самой, проблемной подругой, при виде имени которой на экране телефона, люди не хотят брать трубку – опять будет что-то просить, напрягать.
Я взяла штопор с красно-белой ёлочной игрушкой на наконечнике, который сама же когда-то и дарила подруге, открыла бутылку сухого.
– Моя бабуля говорила, что лучший рецепт от бедности – это много спать, – ещё вроде и не пили, а Юлины житейские мудрости уже просятся наружу.
– Не вариант, сама понимаешь.
Бутылка вина была нещадно вылита к вареву, недрогнувшей рукой крёстная моей дочери добавила сахар и довела всё это дело до предкипения.
Пока я разливала, она пошла проведать детей на предмет смертоубийства – в квартире стало подозрительно тихо.
– Рисуют, – отрапортовала и разлила глинтвейн.
На этот раз не было никакой лепки, хотя моя неугомонная подружка и попыталась замутить фарш на пельмени. “Глинтвейн остынет” – мой довод остудил и её, поэтому просто сидели, просто болтали о ерунде. Дети уже были в пижамах, а глинтвейна осталось по полчашечки, когда у меня зазвонил телефон.
– Олеся, это Семён, вы сейчас не дома?
Я чуть не подавилась.
– Дома! То есть нет, то есть да, почти! – ёлки-палки!
Сжала чашку, что есть мочи.
Смешок на том конце мне ведь послышался?
– К вам подъехал человек, отдать ключи. Куда ему подойти? Он говорит, что к домофону вы не подходите.
– Домофон у меня отключён, – давно, за неуплату – благоразумно не озвучила. – Я сейчас спущусь. Мы у соседки на втором. Чай пьём.
На какое-то время я услышала шум: дорога, машины, отголоски рации. Много чего, кроме голоса Семёна.
– Понял. Ну тогда… спокойной ночи, Олеся?
И зачем только я посмотрела на Юлю? Та, глядит на меня во все свои безумные глаза, часто моргая наращенными опахалами. Покраснела вся, а я прямо сама слышу, что она вообще не дышит.
– Спокойной ночи, Семён. И… спасибо.
Сбросила вызов первой. Палец сам одурел от импульса из мозга, что трубку сами мы (все мои пальцы и остальные части меня) класть не будем.
– Ле-е-еська! Ну, Леська! Вот это да.
– Всё слышала? – Юлина зараза перекинулась на меня, я прижала ледяные пальцы к щекам, понимая: горят.
– Всё! – она заёрзала на стуле, – Леська, он тебя клеит! – она подпрыгнула и закивала головой, соглашаясь со своими же выводами.
– Вот не факт! Он вполне может быть просто воспитанным человеком, который попытался компенсировать причинённое мне неудобство.
– Да кто так станет заморачиваться?
– Человек, которому здесь ещё жить. Всё! Пошла за ключами.
Быстро спустилась по лестнице, а на подходе к двери сквозь стекло в двери увидела на крыльце человека в форме, как у Семёна.
Ясно, коллегу прислал. Сам не смог? Не посчитал нужным?
– Олеся Александровна! – улыбнулся мне мальчишка лет двадцати.
По имени-отчеству? Однако!
– Здравствуйте, это вы мне ключи привезли?
– Я, – улыбнулся ещё шире, – меня Семён Палыч отправил. Вот, – он вытянул мне ключи, – вот ваш красавчик, всё сделал в лучшем виде!
– Сами, что ли? – приятно, чёрт возьми.
– Э-э-э… почти. Но я сам всё проконтролировал! Чтобы ни пылинки! И, это… тут вот ещё, – замысловато выкрутив руку, он вытащил из-за двери большой букет. Тюльпаны, ирисы, нарциссы! – просто какой-то весенний взрыв.
– Это что? Мне?
Парень закивал.
– Нравится? – я кивнула, – фу-у-ух! Хорошо! А то мне понасоветовали, а Палыч сказал такой взять, чтобы вам понравилось.
Понятно.
Ясно.
Нет, Олесь, ну ты и дура, конечно. За секунду уже себе напридумывала! А человек просто извиниться хотел букетом – нормальный жест, в нормальном мире.
Все нормальные, ты просто дура, Олеся.
– Олеся Александровна, вы как-то… что-то не так? Не нравятся цветы? – он реально запереживал, снял шапку, – я поменяю. Этот верну, другой сейчас привезу. Я пулей! Мигалку сейчас поставлю и тут как тут!
Он попытался забрать у меня букет.
Смешной.
Как можно дать цветы женщине, которой уже год как цветов не дарили, а потом забрать? Проще вынуть голову из пасти крокодилицы.
– Хорошие цветы, не надо ничего менять. Скажите, а как вас?
– Вова! – подсказал мне салага.
– Скажите, Вова, а часто вас так отправляют? – я повела рукой, невнятно показывая, как “так”.
– Частенько, я новенький в батальоне.
Я ж сказала, – салага.
Вот и ездит, бедолага, развозит бабам то одно, то другое, пока старшие товарищи на смене.
Дедовщина и кумовство, я считаю.
Мы распрощались с Владимиром. Провожая его взглядом, я снова себе поклялась, что больше не стану смотреть на Семёна Павловича, как на особь противоположного пола. Только соседство. Только вежливость. Никаких романтических иллюзий! Или не сойти мне с этого места!
И надо ж было так случиться, что, зайдя утром домой за вещами, чтобы переодеться, закрывая проклятущую дверь, мимо нас: меня и двери, снова шествовал Семён Палыч!
“Иди мимо. Просто пройди. Эй, там, на небе! Сделайте меня невидимой, только на секундочку!”.
– Олеся? – удивлённый голос, и я снова оказалась в тупичке подъезда, с дверью и Семёном.
Наедине.
Очевидно два варианта: или на небе никого нет, или они, как наше правительство – слышат только богатых.
Я замерла с дверной ручкой, зачем-то держа её на вытянутой руке. То ли от темноты, то ли от тесноты сделалось как-то странно. Семён, серьёзный, чуть уставший – от него сейчас не пахло одеколоном, сейчас от него пахло холодом: утренней, промозглой серостью и хмарью.
Он глазами пробежался по моим, бесстыдно (как я раньше не замечала?) обтянутых лосинами ногам, юркнул в не до конца застёгнутую кофту. Я сразу вспомнила, что, кроме белья под этой самой кофтой и нет больше ничего.
Сосед мотнул башкой, а у меня ноги так и порывались: или вперёд на шаг, к нему, или тот же шаг, но к стене. И холодный бушлат за грудки и за собой, и всё содержимое этого бушлата в придачу, пока я тут одна, без детей и каблуков, такая маленькая.
– Да вот как-то…
– Вы так и не позвали мастера, – капитан-очевидность. – Почему?
– Да как-то…
Ну всё! Не могу больше на него смотреть!
Не могу, но продолжаю! Смотрю и вижу, как он забрал у меня из руки часть двери. Тактильного контакта здесь было не избежать и от короткого касания холодных пальцев по телу побежали импульсы. Одновременно и во все стороны! В мозг, который вопил: хватай его! Тащи в логово! В собственные конечности, которые не могли отпустить ручку и прервать контакт. И в живот: быстрая волна, за которой остаётся сосущая, выкручивающая пустота: световой путь.
Смотрела, пока он приладил ручку, протянул мне ладонь:
– Ключи.
И… слишком быстро всё закончилось.
И пусть соседи. И пусть он себе даже и не помышлял о некоторых несдержанных и озабоченных. Кто мне запретит просто посмотреть? Ради, так сказать, эстетического удовольствия и гормонального всплеска.
Тем более что день сегодня обещает быть приотличнейшим!
А что отличает обычный день от дня замечательного у среднестатистического ипотечника? Правильно! Аванс!
Который пришёл день в день: двенадцатого. Который я любовно сняла с карточки, потому что давно поняла – это мой наипервейший способ экономии! Замечена странная особенность – когда денежки лежат в кошелёчке, и количество их там ограничено, то тратятся они неохотно, а, выползая на свет божий, стесняются, а оставшиеся молчаливо вопрошают: ты точно хочешь нас проредить? Или, может быть, тебе и не нужна вовсе эта вкусняшка, сумка, игрушка и иже с ними?
Заскочила домой перед садом. При свете дня успеть провести свой любимый ритуал: вот эту стопочку – в ипотеку, вот эту – за кружки и садик, это у нас – на машину и её пропитание, это – коммуналка, а вот это – на житьё-бытьё.
Внимательно пересчитала последнюю и поняла: вычесть загаданный Деду Морозу двухколёсный самокат, и на жизнь нам ничего не останется. Не то, что на вкусняшку.
На неделю, максимум на две.
Навязчивую мыслишку: пропустить месяц рисования я прогнала. Настёна итак никогда не просит дорогих игрушек, да и одежду мы покупаем строго в пределах необходимого от стирки до стирки. Ещё и экономить на её развитии? Досуге?
Что будет дальше? Отменим и гимнастику, и допы в садике?
Но можно попросить… попробовать договориться и заплатить в конце месяца, с зарплаты. Тогда протянем.
Я замерла, вперилась взглядом в туман за окном, только что, в эту секунду осознав, до чего докатилась. Полгода назад я днями собиралась духом, чтобы перехватить пятисотку у подруг. Сейчас не вижу ничего зазорного в том, чтобы унизиться перед администратором в детском центре. Как быстро всё изменилось. Всё, что сначала казалось временным и несерьёзным, затопило меня с головой за каких-то пару месяцев.
За двое суток наша квартира остыла, простыла даже. Я ещё и балкон открыла, проветрить.
Елка, гирлянды, весь новогодний декор, который обычно скрашивает, делает дом теплее и уютнее, сейчас, сквозь пелену холода, кажется неестественным, неуместным и каким-то заброшенным.
Совсем забыла про электрика. Нужно подождать с платежами и дождаться вердикта, в какую сумму нам обойдётся возвращение домой.
Поправила объёмную шапку крупной вязки, которую так и не сняла (и правильно! Голова осталась в тепле, вот и не замёрзла), по привычке потянулась за духами и вспомнила, что они закончились, а новых мне ещё долго не видать. Я как-то попробовала на любимом всеми маркетплейсе заказать духи подешевле, из тех, что чуть дороже, но не на самом верху сортировки по цене. Заказала. Ждала и предвкушала! Радовалась и хвалила себя, что по совету Катьки, всё же рискнула и побаловала себя.
Пшикнулась один раз и поставила флакон в туалете – вместо освежителя. Духи, возможно, и ничего, но въедливый запах старой бабки, перемешанный с общественным туалетом, был со мной ещё несколько дней.
Не обманул магазин, стойкие оказались!
И Понка, будто чувствует моё состояние – на диво спокойная. Ни тебе возмущённого “мяв!”, ни укоризны во взгляде. С каких пор домашние животные стали такими неприхотливыми и антиаллергенными?
– И откуда же ты свалилась на мою головушку, – почесала-погладила красавицу за ушком. – Потерпи немножко, скоро мы вернёмся, и будет снова и тепло, и светло, и шумно. Ещё устанешь от нас!
Перед садиком зашла в кондитерскую – побаловать мою малышку – вместо пирожка в пакете, хоть и заводского, из магазина, взяла свежущий круассан с шоколадом, в бумажном кульке – что-то на богатом.
До ужаса, до непроизвольных сглатываний хотелось взять и себе, но я сдержалась – поужинаю дома, а Насте нужен перекус перед занятиями.
Говорят, что наш город – один из самых туманных у нашей необъятной Родины. Вот в такие декабрьские дни я убеждаюсь – так и есть. Не разгоняясь, мы тихонечко тащились в сторону спортзала, с трудом различая, что там, за тридцать метров. Только некоторые частные дома, украшенные, светящиеся гирляндами, подсказывали: прямо по курсу, всё по плану.
– Мама, я наелась, можно петерь тик-так?
– Кто тут у меня хитрая лисичка? – шутливо ущипнула её за коленку. – Мама всё знает, что одна маленькая, хитренькая девочка просто хочет побыстрее есть конфетки, а не булки, – разрешить недоедать и доесть самой хотелось до жути, я прямо почувствовала и этот хруст и вкус свежей сдобы, и словно ощутила на языке вытекающий из неё шоколад, но собралась и задавила малодушный порыв. – Котёнок, мама специально сэкономила денежку, не купила себе новый крем, чтобы ты покушала вкусненького, доешь, пожалуйста. Конфетки никуда не денутся.
– Ну ла-а-а-адно, – недовольное, уверена, что и не понимающее, но согласное – и то хлеб.
Трогаемся с очередного светофора, и в этот момент Настя “роняет” на пол треть булки, о которой я сегодня мечтала.
– Ой, мам, упала, – улыбнулась она открыто, светло, не понимая, что сделала.
Это могла бы быть дешёвая помада.
Или трусы.
Или тарелка, которых у нас пять штук.
Или дешманская пудра.
Сменная футболка ей на физкультуру.
В конце концов, я могла бы доесть, и мне тоже было бы вкусно.
Не отдавая себе отчёта, в полной тишине я съехала на обочину и включила аварийку. Плевать на туман. Плевать на движение. Меня сейчас порвёт.
Сначала я услышала свой крик. Обо всём: о том, как мне тяжело, как я не вывожу всё это. Я орала теми словами, о существовании которых, казалось, забыла, а Настя и вовсе не подозревала. Мне было неважно, что она ничего не понимает. Не понимает, почему я ору, что такого она сделала. А я не могла ей объяснить.
Вылив всё то, что выливалось из меня само, я опомнилась, увидев свою руку, вцепившуюся в её плечо.
Я не хотела касаться дочери. Я хотела сделать ей больно.
Я просто хотела, чтобы сейчас ей было больно.
И ненавидела себя за это.
Одёрнула руку, словно ничего нет на свете более жгучего, чем этот ребёнок. Мой ребёнок, который плачет, так же как и я, по моей вине. Потому что я не справляюсь.
– Ты ослушалась меня. И сделала это нарочно. Не переживая, что мне будет больно или обидно, – я старалась, из последних сил, старалась подбирать понятные ей слова, но на деле, чувствовала только, будто она меня предала. – Такого больше не должно повториться, а чтобы не повторилось, мне нужно тебя наказать. Иначе в следующий раз ты поступишь так, как хочешь. Я не хочу этого делать, но мне придётся, чтобы ты раз и навсегда запомнила, что мои запреты – это не прихоть и не капризы. Так надо.
Настя громко, горько взвыла и утёрла нос рукавом куртки.
– Мама, прости-и-и-и!
– Прощаю. Но наказание будет, я скажу тебе дома, когда решу.
Хуже всего, что глядя на плачущую дочь, мне было жалко её, мне было стыдно за себя, но мне не хотелось её обнять.
Кажется, впервые за пять лет её жизни мне не хотелось осушить каждую слезинку, что катится по нежной щёчке. Мне не хотелось сжать её, закрыть от всего мира, и собственными руками унять каждое до последнего сотрясение маленьких, таких хрупких плечиков.
Мне хотелось сделать ей больно. Хотя бы немного больно так же, как и мне.
Всю тренировку я просидела в машине и проревела. Громко, чуть тише музыки, но с полной отдачей делу.
То успокаивалась, глядя на дождь вперемешку со снегом, рассекающими туманную муть под светом жёлтого фонаря на парковке, то заново заводила сама себя.
Чёрт тебя дери, Леська! Как ты, дура растакая, могла довести себя, Настю – вас, до такого?!
Ну живы же! Крыша над головой есть! Фиг с ними, с тренировками, машину, на худой конец, всегда можно продать, купить попроще. Да и квартиру можно продать, вернуть кредит, поехать к родителям, Настя подрастёт, справится, найдём способ купить собственное жильё. Или вообще куда-нибудь на заработки, на север, а Настю к бабушке.
Ну тьма вариантов, ну чего я, в самом деле!
Сегодня вот, перед сном и посмотрю вакансии – вдруг случится чудо и я найду что-то с большей зарплатой, полюблю и другую работу.
Двери зала распахнулись, выпуская стайку: птичек, котят, зайчат, которые сразу рассредоточились по родительским рукам.
Моя глянула настороженно, но обняла за коленку: соображает на своей крохотной подкорке, не хочет быть хуже других.
– Я так сильно тебя люблю, очень-очень люблю! Мамино счастье, мамина девочка, моя маленькая, прекрасная малышка, – шептала я ей в шею, целуя без перерыва, куда попаду, обнимая, сжимая, как только можно.
– Прости меня, мамочка.
– И ты меня. Прости, что… прости.
Все были взаимно прощены и зацелованы.
– Потолок ледяной, дверь скри-пу-чая, (3) – кричали мы хором, слушая новогоднюю волну по дороге домой, любовались полётом снежинок, болтали про Новый год, про подарки, желания и прочую ерунду.
– Я бы хотела, – стала я рассказывать, – чтобы Игорь вернулся сегодня не слишком поздно, успел посмотреть нашу проводку и оказалось, что там какое-то недоразумение, которое он починит за секунду. И чтобы теперь мы всегда ночевали дома.
– А мне нравится в гостях, – вздохнула Настёна.
Большая, с приличный ком снежинка, плавно славировала прямо на стекло, ту точку, на которую я смотрела в этот момент.
Ну что это, если не хороший знак?
Газон у подъезда, как и во всём дворе, уже изрядно припорошило снегом. И выглядит это так декоративно, что ли, когда из-под снежных островков проглядывается зелёное море. Словно кто-то небрежным, но отточенным жестом просто распылил снежок. Не всерьёз, но так, для красоты.
Но когда это пятилетке, всю жизнь прожившей на юге, легко было объяснить, что падающий снег ещё не равно доставать санки?
– Леся! – перебили мой длинный и нудный монолог, который Настюша перестала слушать после слов "зайка, понимаешь…". – Я тут вещички девчонок перебирала, зайдёшь, глянешь, может, возьмёшь чего?
Когда Ленка только успела? Они ж с Максом только пару дней, как уезжали к морю?… Собственно, на пару дней ведь и уезжали.
Вещичками оказался огромный пакет. Несколько курток, тёплых штанов, пара демисезонок на вырост, даже тёплые сапоги! Я узнала бренд, и стало стыдно такое брать – сама бы я и в лучшие времена не купила ребёнку на зиму такие дорогущие!
– Лесь, ну что мне? Выкидывать, что ли? Ну некому отдать, а выбросить жалко, если тебе не надо, придётся чужим отдавать, а так твоя малая будет носить, знаешь, как приятно мне будет?
Как человек, который если и выкинет, то что-то непригодное ни для чего, я её прекрасно понимаю. Но как человеку, которому не по карману сейчас даже бутылка шампанского в благодарность, мне стыдно донельзя.
Выходила я от Ленки краснющая, растроганная, и до ужаса благодарная.
– На вот тебе ещё, – сумку из моей руки она перекинула на предплечье и всучила мне тарелку в целлофане. – Горные лисички! Сама собирала. Они засоленные, хорошенечко промоешь и на сковороду к масличку. Вкуснотища-а-а!
Честно говоря, так она вкусно рассказывала, что захотелось попробовать вот прям счас.
Но придётся повременить. Ленка – домохозяйка, воспитывает детей, пока Макс целыми днями то здесь, то там. Как сказали бы раньше «вопросики решает». Ленка готовит, солит, консервирует, но вот чего Ленка не любит, так это выпечки. Притом у неё две дочки.
Так что решение созрело молниеносно!
Настюху к Юльке:
– Я скоро вернусь, забегу домой и до Ленки. Игорь приехал?
Игорь ещё не приехал, но ещё только вечер, даже и неглубокий. Бегом домой, достала из шкафа жестяную банку с весёлым печеньем, красивую стеклянную банку для сыпучих, под завязку всыпала туда печенье, от оставшегося отломила кусочек, чтобы убедиться: вкусно и очень даже! Грибы на балкон, ноги с банкой в руки и к Ленке. А вот когда вернулась, под дверью меня ждал сюрприз.
Семён стоял, облокотившись о стену, играя в телефон. У его ног стоял ящик с инструментами. А сам он был в спортивных штанах, белоснежной футболке, такой кипельно-белой, что резануло по глазам. Потому что футболка эта бессовестная обтянула мужские плечи так, как и предплечья… так сильно, что не болтайся она, негодница, на животе, я б решила, что она ему мала.
Типичный ящик, для типичных инструментов… отвёртки там, эти… как их?… те, всякие. Надо смотреть на ящик. Смотреть на ящик и думать об инструментах. Не поднимай глаз! Не подним…
Не в силах вымолвить и слова, я скрестила руки на груди, запахивая белоснежное пальто. Ударилась в панику, понимая, что в этом тупичке нам двоим… мне с ним нечем дышать. Зачем-то поправила белоснежную меховую шапку-ушанку. Поразилась, как ходит ходуном моя же собственная грудь, стоило только убрать с неё руки.
– Я пришёл починить дверь, – вопреки всем ожиданиям он первый прервал молчание. – Пока ещё её можно починить.
– Что вы! Да не нужно было! Мы бы сами, я просто… ждала аванса, чтобы вызвать мастера…
– Тем не менее, я здесь, вы здесь, – он улыбнулся совершенно естественно, как будто и нет в этом ничего такого: ходить двери чинить посторонним женщинам. А ещё серьёзный человек! Государственная должность! И такая ямка на подбородке! Как не стыдно! – И дверь здесь. Давайте ключи.
Спрятал телефон в карман, сгруппировался и встал прямо. А толку-то? Он же так ещё больше стал!
Ничего я не смогла ответить. Чудом сдержалась, чтобы оставить рот закрытым, шестым чувством понимала: выглядеть буду рыбой! Жалобно посмотрела на него, отчего он улыбнулся ещё шире и даже едва слышно хохотнул.
– Удивительная вы женщина, Олеся. Машину мне дали на целый день, не забоялись, а дать доступ к двери – трусите. Вы просто стойте рядом, чтобы убедиться, что я не буду делать слепки ключей.
Какой дурак, чёрт побери. Знал бы, что я за тебя боюсь, глупенький.
– Я вовсе и не думала, – связка упала ему в лапищу, а я поспешила сунуть руку назад в карман, будто могла обжечься о его ладонь. – Просто… просто… собственно вот.
– Почему нет света? – спросил он у меня и не у меня одновременно, когда открыл дверь и, просунув руку, щёлкнул выключателем.
– Что-то сломалось? – как и в моём мозгу.
Я смотрела на его затылок.
Идеально-короткие волосы выбриты как под линеечку, и эта линеечка, плавно переходящая в кожу… кожа, которая кажется неестественно нежной, учитывая посеребрённую голову…
Он растерянно ждал ответа, не спрашивая разрешения, от шока, зашёл внутрь и проверил ещё раз выключатель.
– Что произошло?
– Всё сломалось…
Я перевела дыхание, перестала на него глазеть и, разглядывая его штаны, (штаны-то можно! Штаны – не он! И что, что на нём!) выложила всё как на духу, про то ужасное утро.
– Показывайте стиральную машинку, – он включил фонарик на телефоне, предусмотрительно не наводя его на меня, пока я разувалась, а любопытный свет медленно плавал, выхватывая отдельные детали моей жизни. Фотки в рамках, цветок в горшке, дурацкое саше.
Детали, которые ещё вчера казались такими обычными, сейчас стали очень личными, и мутное чувство, будто я его впустила… не просто впустила.
Дурацкая темнота!
Он запрокинул голову, рассматривая потолок в прихожей, когда я замерла, только сделав шаг от голоса:
– А где Настя? Её нет дома?
Мама дорогая!
Нет ни Насти, ни выдержки, ни самообладания. А убеждение, что Семён Павлович видит во мне просто соседку, тает с каждым облачком пара – выдохом в промёрзший воздух моего дома.
*“Зима в избушке” Эдуард Хиль.
