Марина Повалей
От соседей с приветом!
глава 4
Эники! Феники! Бумс!
Мне хотелось плакать и смеяться одновременно от того, какая же я непроходимая дура!
Едва дослушав всё содержание остросюжетной драмы в моём исполнении, этот невыносимый человек вернул свет в моё жилище двумя ловкими движениями. Первое – выдернул вилку стиралки из розетки. Второе – включил щиток в тот деликатный момент, когда провод машинки из розетки не торчал.
Вместе со светом забурлил котёл – пошло тепло.
Однако!
– Спасибо! Спасибо! Спасибо! Вот это да! Просто поверить не могу! – под зажигающийся свет я едва не бросилась к Семёну на шею. Он, не будь дураком, порыв мой опознал и даже напрягся – приготовился защищаться.
Да и ну тебя! Я ж по-дружески – ни капельки не расстроилась я и заплясала на месте.
На меня смотрели как на зверя диковинного, слегка чудаковатого, но судя по умилению в смеющихся глазах – признанного безвредным.
Да я бы на тебя посмотрела, похорони ты за последние дни столько нервов!
– Ну как же я сама не догадалась! – как заполошная я бегала по квартире. Уже поднакатила отопления – чтобы быстрее всё прогрелось ко времени отбоя. Включила свет, все до единой гирлянды: ёлка, окно, кухня. – Как же хорошо дома! Как же чудесно вернуться! – прижав руки к груди и чуть не плача, я смотрела на нового, провидением мне посланного соседа.
– У вас и правда очень уютно, – поддержал диалог тот.
– А пойдёмте, я вам ёлку покажу? А? – схватила его за ручищу. – Пойдёмте, пойдёмте, – не сдержала гомерического смешка: – не бойтесь, в рабство не возьму и приставать не буду!
Тормозить собственный буксир, заглядывать высоко вверх, в его лицо, проверять его реакцию на свои дурные шутки я не стала. Вот ещё! Сам же всё починил! Заслужил!
Наградой мне стало полное удовлетворение, когда мальчик Сёма стал разглядывать игрушки, с точностью останавливаясь на тех, что я делала сама. Восхищённо присвистнул над моей гордостью – Дедом Морозом и Снегурочкой.
– Предпочитаете искусственную?
– Да нет, – он уже принялся ковырять дверь, и мне, по-хорошему, следовало бы свалить, не мешать человеку, но радость во мне бурлила, кипела, искала выхода. Она была какой-то странной, иррационально-осушающей, но не прекращающейся. – Просто здесь жутко некрасивые ёлки. Сосны какие-то куцые всегда, можжевельники – хоть убей, не ассоциируются у меня с новогодним деревом, а ели, я вообще ни одной не видела. То ли дело там, дома, в детстве…
Под мой ниочёмный трёп он и прикрутил ручку, стал прилаживать дверь, когда на яркий свет моей прихожей (ура!) показалась дрель, мне пришлось заткнуться. А смысл? – Всё равно не перекричу.
Он сверлил лунки замков, расширяя их, я сверлила взглядом его, не потрудившись даже стул себе принести, просто уселась на пол прихожей.
– Вот и всё. Теперь дверь закрывается легко и просто…
Как это “и всё?”. Уже? Так быстро?
– Стиральную машинку сделаю завтра. Нужно кое-какую деталь докупить, если вечером вы свободны, приду, переберу вилку.
– Да, да. Конечно, свободна. Спасибо!
– Не стоит, делов-то, и это, вот ещё что, – неказисто почесав в затылке, он выудил из своего ящика коробку, – это Насте, – смотрел он при этом куда-то мне в подбородок, – не уносить же теперь, раз её нет…
Сказать, что я в шоке – не сказать ничего. Мало того что сам пришёл, всё сломанное отремонтировал, ещё и подарок ребёнку принёс!
Шок держался, пока я закрывала за ним дверь. Не снижался, пока я пылесосила в прихожей. Сменился на эйфорию, когда я вышла на площадку и проверила дверь, открыла – закрыла, без малейшего усилия, а ручка при этом осталась там, где ей и положено – в двери! А укладывая под ёлку новую куклу, я поняла: что спасибо? Олеся, ёлки-палки, что за “спасибо”?! Нужно же было попытаться хоть как-то его отблагодарить! Ну хоть на… на что там дпсникам дают? Не на пиво же?
Как была после работы, в чёрном шифоновом платье и тёплых колготках, недрогнувшей рукой я сгребла деньги, отложенные на рисование. На секунду замешкалась и схватила те, что остались на житьё-бытьё – не жлобись, Леся! Кто его знает, во сколько бы тебе обошёлся всамделишный электрик и ремонт замка! Чуть подумав, забрала ещё и лисички – чем ни деликатес? Что-то мне подсказывает, что по горам, в поисках грибов, Семён Палыч не лазит.
Через минуту я уже трезвонила в квартиру ровно надо мной.
– Олеся?… – ёлки-палки.
Одним словом. Точнее, двумя. Как "голый мужик", только по-другому. В "голый мужик" тоже два слова. Ну или "голый торс".
Потому что "он снял футболку и открыл дверь в одних штанах" уже слишком длинно. Такое я не выговорю. Тут одно из двух: или смотреть, или говорить. А не смотреть я не могу.
– Я… тут… простите, я не вовремя… я зайду потом…
Телефон, Олеся! Зачем тебе даден телефон, если ты предпочитаешь козой скакать по этажам.
– Нет-нет, заходите, – я сделала шаг назад. – Сейчас я футболку накину… проходите, минутку.
Невообразимым образом он оттеснил меня внутрь, легонько лязгнув дверью за моей спиной. Поклясться готова: он меня и не коснулся!
Прихожка выглядит так, будто здесь и не живут. Встроенный шкаф, аккуратно стоящие кроссовки подле него. И всё.
Приглушённо-бежевые тона и ни одного яркого пятна.
– Снова что-то сломалось? – футболку он если и сменил, то на точь-в-точь такую же, белую.
– Нет! Сплюньте! – я чуть было за сердце не схватилась от такого предположения. – Семён, вы простите меня, я так растерялась и обрадовалась, когда вы всё там привели в порядок… в общем, вот.
С протянутой рукой, с деньгами на ладони я ждала, пока он заберёт плату и избавит меня от чувства долга. Ждала и не дожидалась.
Он чуть нахмурился, почесал нос:
– Зачем это?
– Вы не подумайте ничего, я от души, я отблагодарить хотела, вы мне так помогли…
– Олеся, уберите деньги. Купите на них фруктов дочери, – он скрестил руки на груди и продолжил: – если хотите меня отблагодарить… – я зачем-то вспомнила, что в одежде этой я целый день, и бельё под ней самое обычное, ничего не благодарственное… – как у вас с готовкой?
– Нормально с готовкой, – стало жарко, чувствую, как краска поползла по лицу. – Я не повар, конечно, но что-то хуже, что-то лучше…
– Картошку жарить умеете?
А вы что, не умеете? – чуть не ляпнула.
– Умею, – кивнула чинно, напоминая: просто человек. Бесполый сосед. Ну как ты, дурёха, могла подумать, что он с тебя натурой стребует? Есть у него, кто натурой, у него они в норковых шубах чужие машины портят.
А ты, тётка-разведёнка, иди картошку жарь, туда тебе и дорога.
– А я вам тут это… лисичек горных принесла…
– Жареная картошечка, да с лисичками! Проходите, проходите, Олеся! – воодушевлённый, под лисички в белых рученьках, Семён препроводил меня на кухню. – Вот! Я уже почистил, не успел только к непосредственно приготовлению приступить!
Но полдела-то сделал.
Олесь, ну чё ты, в самом деле? Деньги ты предложила? Предложила. То, что между картошкой и деньгами он выбрал картошку – ну так сам дурак!
Зато останешься в глазах соседей приличной женщиной. Хоть эти самые соседи и просили тебя об обратном!
Написала Юльке, что задержусь, и если Настя уснёт, всё равно заберу её домой.
“Всё потом, некогда” – было ответом на посыпавшиеся вопросы.
Мне был выдан реквизит в виде досочки, ножа, сковороды и масла.
Скоро я запросила подмоги в виде миски, куда сгрузить нарезанную картошку. Требуемое мне выдали, даже вопросов не задавали. Но и не уходили: Семён сидел на кухне, я стояла спиной к нему, но очень старалась вполоборота. Ещё и живот зачем-то держала втянутым, и спину прямой, про попу уж и вовсе молчу.
Есть всё-таки в женщинах какая-то черта, черта… вщинка, я б сказала. Что когда мозг вопит: расслабься, нам тут ничего не светит, она, эта самая женщина всё равно пытается держать лицо. Да и не только лицо, чего уж.
– Ну и ребята, значит, его останавливают, ну а там вот по машине понятно, что человек за рулём… – это была уже вторая история, к которой я проявляла самый живейший интерес.
И вот опять: можно расслабиться. Это просто сосед, вовсе не обязательно делать вид, что тебе интересно, пожарь себе картошки и топай домой.
– Олесь, а может быть шампанского?
Я удивилась, потом замялась, запричитала, что уже поздно, а мне ещё Настю забирать, да и вообще, я женщина приличная, не хватало мне ещё у соседей горячительным накидываться… У малознакомых соседей!
– Хотя бы попробуйте, сделайте одолжение, – Семён Павлович ретиво подскочил и умчался в коридор.
Что-то щёлкнуло. По звуку примерно как тот приснопамятный ящик. С отвёртками там, и другим…
Так, Лесь, ты ж не собираешься и правда, вот так, пить шампанское с малознакомым человеком? Нет, ну понятное дело, вряд ли ему нужно тебя поить, чтобы облапошить – в его руках уже побывали ключи и от машины, и от квартиры. Но ёлки-палки, чем позже он увидит твоё истинное лицо, тем выше шанс, что вы сможете хотя бы стать приятелями…
– Я вообще по шампанскому не очень, но в магазине советовали, сказали одно из самых лучших…
Я глянула на бутылку в его руках, скользнула дальше по рукам, предплечьям, красивой мужской шее…
– Мне бы совет от девушки, честное мнение.
А, ну раз совет от девушки… человек, Леська! Бесполое существо! Которое примеряется, чем лучше спаивать тонких, звонких, без вороха проблем.
У которого нет бокалов, поэтому дорогущее (сама бы в жизни не купила) шампанское запузырилось в чашках. “Лучшему начальнику” – гласила моя.
Однако.
– Вот, а потом мы с пацанами на спор, зашнуровали коньки и ка-а-а-ак ломанули на лёд! И только, когда оказались в одну секунду на середине, услышали хруст!
Честно говоря, на этой истории сердце мамы пятилетки чуть не остановилось. Им, пацанам этим было кому по семь, кому по восемь. Я как представила Настю, так и подвело: и сердце, и желудок. Так подвело, что я сделала последний глоток, осушив чашку, и стала промывать грибы.
Как там Ленка сказала: они засолены, хорошенечко промыть и обжарить.
Пузырьки снова запрыгали в чашке, ещё не успела я домыть.
Но зато успела дослушать сюжет экшена, подивиться, как он, Семён Палыч, вообще дожил до таких-то лет с таким-то шилом в том месте, которое я тут старательно выпячиваю. Ёлки-палки! Чем больше во мне пузырьков, тем старательнее выпячиваю!
Странное началось, когда я высыпала грибы к картошке. И заключалось это странное в запахе. “Старые тряпки” – вот как я могла бы это охарактеризовать.
И снова два слова. Удивительная точность формулировок – сегодня мой конёк!
– Семён, вы знаете, что-то я не уверена в этих грибах…
– Хм, – красивый, чуть с горбинкой нос сунулся к плите, слегка поморщился, – а откуда, говорите, они у вас?
– Соседка угостила, – я тоже стала разглядывать и принюхиваться, – вот сегодня, только что, а тут вы, ну и я к вам…
– Олеся, мы ещё можем всё спасти, – он вооружился вилкой, вторую дал мне, – доставайте их скорее!
– Это бесполезно, – развонялось за две минуты так, что страшно вдохнуть, – и опасно. Давайте просто выбросим?
– Так, Олеся! Не хотите помогать – так не мешайте!
Мазнув по столешнице рукой, он поднял меня подмышки и усадил прямо возле плиты.
– Пейте, Олеся, – сунул мне в руки чашку.
Шампанское в моей голове творило вещи каверзные и невообразимые: строило планы, как всё-таки спасти красивого соседа от больницы. Не хватало мне ещё клеймо отравительницы получить, и это в наш прогрессивный век! Злодейски-спасательные мысли не мешали глазам созерцать, как бугрятся и перекатываются мышцы у него на руках, а ловя на себе только лишь намёк на ответный взгляд (не надо мне никаких взглядов! Я уже определилась с вашей половой принадлежностью), я усиленно пялилась в окно, разглядывая там, за занавеской, долгожданный танец снежинок. Потом, устав от вальса, возвращалась к чашке, где пузырьки отжигали бачату.
Он отвлёкся только на минуту, а я, с грацией львицы, поджидавшей в засаде лань (именно так твердило шампанское в моей голове), схватила сковородку и под ошалевшим взглядом неподвижно застывшего мужика высыпала содержимое в мусорное ведро под раковиной.
Семён Палыч только часто моргал, так и держа в одной руке бутылку с игристым, а в другой чашку.
– Это опасно! Вы можете этим отравиться! Давайте я, в конце концов, другой картошки вам пожарю? С мясом! – он молчал, а я продолжала, видимо, от страха: – или с луком! Или лучше возьмите деньгами, ну честное слово, ну плохая это была идея, картошка эта.
На свой страх и риск я подошла к нему, вынула из его руки бутылку. Долила остатки в чашку.
– Попейте, Семён, попейте. Не злитесь только, очень вас прошу! Давайте я вам пиццу закажу? Компенсирую, а?
А сердце в груди: тыгыдык-тыгыдык. Чует, что нельзя так с большими, посторонними мужиками.
Наконец, он отмер, сделал глоток.
– Я, наверное, пойду, да? Пора мне.
Мужские пальцы аккуратно взяли меня в кольцо вокруг запястья.
Кажется, я услышала, как одна снежинка ударилась о стекло.
Сердце подскочило к горлу, уподобляясь в пляске тем самым пузырькам.
Я знала, что он сделает. У меня не было даже мысли о каком-то другом из его возможных намерений. И когда он наклонился, когда мужские губы аккуратно, мягко, совершенно невесомо коснулись моих, я ответила на поцелуй. Стоило последним пузырькам шампанского оказаться где-то внизу живота, как поцелуй из “знакомственного” перелился в “располагающий”.
Мои пальцы впились в мужские плечи – наконец-то! И, словно это послужило отмашкой, меня вернули туда, где была – усадили на столешницу. Голова оказалась выше, шее стало удобнее, и те самые пузырьки посчитали это отличным знаком: вперёд и только вперёд! Не хотелось мяться и стесняться. Я лет сто не целовалась! Сто пятьдесят из них с таким отпадным мужиком – картинки голого торса просто-таки глушили всплывающими вспышками. Я вспоминала, как это приятно – чувствовать сладкое сбившееся дыхание, ловить осторожные губы своими губами, встречаться с любопытным языком, от каждого скольжения которого подводит живот.
Пальцы на талии всё нетерпеливее – мнут тонкий шифон, пуская разряды по коже, в вены, до самых пяток и мозга, во все стороны сразу. Я хватаюсь за стриженую макушку – куда там! Вожу, трогаю, исследую ту самую ямочку там, на шее, где кожа, правда, ещё нежнее, чем мне показалось.
Воздуха уже не хватает, и не только мне. Поцелуй прерывается сбивчивым шёпотом:
– Леся… – говорит, но окончание моего имени тонет в новом поцелуе.
Большие ладони водят по моей спине – кажется, везде, задевают каждую клеточку, – я ловлю себя на том, что сама не заметила, как дистанция между нами уменьшилась. От невинных поцелуев до точки невозврата осталось несколько сантиметров там, где я уже не просто пустила его между колен, но и держу, цепляюсь ногами.
Спины мало, и его пальцы впиваются в волосы, деля прядки, снимая резинку. Я задыхаюсь.
Поднимаю голову, чтобы вдохнуть, он цепляет губами кожу шеи. Легонько, слишком тонко, но я чувствую, что от возбуждения немеют пальцы. Ныряю Сёме под футболку, чтобы успеть коснуться, пока руки совсем не отказали, пока всё не закончилось.
Мужской живот подрагивает. С наслаждением провожу по нему, стараясь не упустить ничего, ни клеточки, ни уголочка. До уха доносится растянутый в вечности выдох, а мужские губы прикусывают косточку на ключице. Одними губами, но и этого достаточно, чтобы закружилась голова.
От этого я смелею, пьянею ещё сильнее и тяну вверх его футболку – он не сопротивляется, и белая тряпка улетает восвояси, даёт мне полный доступ к такому желанному телу. Спина, крепкие предплечья, которые мне и близко не обхватить, большая, но такая нежная шея.
Сёма замер на месте – блуждает губами в вырезе платья, поднимается к шее, возвращается вниз, но не может, словно не решается идти дальше. Чуть отстранилась – теперь моя очередь! Он только хотел вдохнуть кислорода, а я уже исследую губами его плечи, перехожу к ключицам, задыхаюсь от вкуса мужского тела, да! Хочу ещё!
И получаю! Новый поцелуй! Совсем другой. Жадный, напористый, поглощающий. Его руки на моих коленках – предупреждение, вопрос. Я только нетерпеливо ёрзаю, придвигаясь ближе к нему, почти чувствуя сквозь колготки ткань его штанов. Буквально висну на нём, большом и сильном оплетая его руками и ногами, припечатываю к себе стопами, подрагивая от нетерпения. Ладони быстро ушли с бёдер – я знаю, не то! Там плотная, асексуальная ткань колготок, но кто ж знал?!
– Покажи мне свою спальню, – дрожа, не открывая глаз, произнесли мои опухшие от поцелуев губы.
– Ты уверена? – он прекратил всё то безобразие, что вытворяли его губы на моей шее и внимательно всмотрелся в меня.
– А ты, нет?
– Я-то?! – хмыкнул, и в следующий миг я оказалась у него на руках.
Два шага до спальни, в которые я успела куснуть-лизнуть-поцеловать ямочку на подбородке, и вот мы стоим у застеленной постели.
Несколько пуговок на платье я расстегнула сама. Можно было бы застесняться, но чёрт возьми! Я уже не в том возрасте, чтобы корчить из себя идеальную женщину! Стараясь делать это быстро, но не мешкая, не тушуясь под внимательным взглядом, я быстро сняла колготки, развязала пояс на платье и стянула его через голову, оставаясь в одном белье.
Надеюсь, не травмирую хрупкую мужскую психику обычными хлопковыми слипами.
Хватка на талии, твёрдые губы, жаром обдающие мои, подтвердили – не травмировала. Тяжёлые вздохи кричали, что всё хорошо, а рваные выдохи, что и я хороша.
Кто я такая, чтобы спорить с мужчиной, который уже снимает с меня лифчик?
Ненужная безделица летит к чёрту, а такая нужная сейчас ладонь обхватывает полушарие. К ней присоединяется и вторая. Внимательно контролируя, следя за каждым его жестом, я вижу, что моя грудь идеально подходит к его рукам, он со вздохом приминает, сжимает, оглаживает и отпускает под мой разочарованный стон. Глаза в глаза. Он не мог не заметить, как ноги мне изменили и я чуть не рухнула.
Света от фонаря где-то там, на этажи ниже, хватает, чтобы видеть. Или это и не фонарь?
Одной рукой Семён потянул покрывало с кровати, другая, через секунду, обвила мою талию.
– А то я уже стала замерзать, – неуместная, нелестная шутка вышла сдавленной, перемешанной со стоном, когда другая рука снова обхватила грудь.
Рот заткнул чужой рот. Я прильнула, согреваясь, совершенно не стесняясь, оплетая его, огибая и омывая. Это вышло само, что животом я почувствовала его возбуждение, подстраиваясь под его тело, как идеально подходящая деталь.
Пальцы скользнули по ягодицам, задержавшись только на секундочку, чтобы чуть сжать, и снова обхватили грудь. Не прерывая ни на миг жадного поцелуя.
Я оттянула резинку штанов, уже не сомневаясь, что не разочаруюсь.
Так и есть: обхватила член, и он прекратил поцелуй, чтобы застонать сквозь зубы. Мои нетерпеливые пальцы действовали сами, пока тело пятилось к кровати. Разгоняли бурлящую по выпуклым венам кровь, согревали, готовили, выпустив капельку смазки.
Посмотрела на напряжённое лицо: несмотря на закрытые веки, губы Семёна плотно сжаты, он часто дышит носом, но не вмешивается.
Аккуратный толчок, и он, покорный моему жесту, лежит поперёк кровати, а в глазах смесь из восхищения и удивления, с примесью вожделения.
Хор-р-роший мальчик!
– У тебя есть… защита?
Он потянулся к единственной тумбочке, миг промедления, готово!
Освободилась от ставших только обузой трусиков, и пока он не успел опомниться, попыталась заявить намерения: оседлать.
С ходу ничего не вышло! Видно, всё-таки тот самый опыт можно пропить. Но Сёма, сразу, без слов понял, что я хочу, подтянулся к изголовью вместе со мной и сделал всё сам.
Аккуратно, неспешно, растягивая меня изнутри до кругов перед глазами, до неосознанных, ни разу неспланированных стонов. Ме-е-едленно: вверх, вниз. Держа меня за ягодицы, заполняя так глубоко, как только… не бывает.
Очень быстро я забрала поводья и стала настраиваться на свой, нужный мне ритм. Наслаждаясь, тая в этом ощущении удовлетворения, наполненности, отдачи. Руки Семён не убрал, и тесные объятия только оттеняют это чувство.
Вверх-вниз, чуть вперёд, вот так, коснуться клитором живота, чтобы пронзила судорога, которую он уловил безошибочно, чуть застонав, смыкая губы на моей груди. От этого я только раззадориваюсь: хочется всего, сразу и больше.
Мои движения на нём, мужские губы то сжимают, то приотпускают, то зализывают сосок, пытаясь захватить, заласкать больше. Подключает руки и от требовательного сжатия нежной, забывшей, каково это, груди, я, не сдерживая глубокий стон. Стону, но не успокаиваюсь. Принимаю его в себя, беру, сжимая его плечи так, что мне не хватает рук.
Растворяюсь. Отпускаю себя. Получаю всё то удовольствие, о котором, кажется, и забыла. Он не спорит. Не воюет, не пытается руководить. Только наблюдает лениво из-под полуприкрытых век, помогает руками и губами так, что только обостряет до самой верхней точки и делит со мной стоны на этих пиках.
Одна бы я не справилась, просто захлебнулась бы этим пьянящим воздухом.
Я и так захлёбываюсь! Распластываюсь по нему, трогаю языком маленький сосок, еле уворачиваюсь от поцелуя, смакуя чуть солоноватый вкус чужой кожи. Волосы прилипают ко лбу, плечам, к Сёминому, покрытому испариной лицу.
Нахожу то самое, нужное мне движение, вверх-вниз-чуть вперёд – перед глазами кружится, я зажмуриваюсь, чтобы дотянуться до того, своего удовольствия, тело немеет, он шевелится, двигается подо мной, привставая, чтобы поймать, удержать. Я в панике, что сейчас всё сорвётся. Пытаюсь остановить его, чтобы не смел шевелиться, не смел мешать, но от такого угла проникновения всё внутри опаляет острая волна, и я только жалобно вскрикиваю, больше ничего не контролируя, распадаясь на сотни кусочков.
Взбудораженное оргазмом тело ещё не слушается, когда он переворачивает меня на спину, нежно приподнимает мне ноги, и, целуя в колено, быстро входит. Эти руки, пальцы, сжимающие мои бёдра – всё, за что я цеплялась в этой реальности, чтобы снова не улететь под ритмичные, такие желанные толчки.
Сдавленные хрипы-стоны, беспорядочные движения и всё закончилось так неожиданно, как и началось. Только тяжёлое тело на мне, удовлетворённое сопение в ухо и собственная сытая нега, говорили: было!
– Вот это да! – хотела бы я сказать, что вырвалось, но нет.
Что хотела, то и сказала. А что? Мой метод – не только кнут, но и пряник. Что плохого, что хороший мальчик узнает, какой он хороший?
