Мария Фомальгаут
Газетайна
Газета летит дальше, машет страницами, (Нет Имени) торопится за ней, – газета спешит, боится не успеть, ведь нужно показать так много. Страницы сворачиваются башнями Кельнского Собора и колоннами Венской Оперы, расстилаются заснеженными вершинами гор, плывут бумажными корабликами по пустоши, где когда-то была Венеция, извиваются Китайской Стеной, скручиваются храмами Мьянмы. Страницы летят журавлями в осень, порхают голубями по площадям, кружатся осенними листьями, скачут боевыми конями, сворачиваются в рыцарские доспехи, рубят друг друга в пух и прах. Газета торопится, разворачивает прошлое страницу за страницей в глубину веков, летит боевыми самолетами, узко-узко сворачивается в дула танков и пулеметов, складывается звездами-сюрикенами, комкается в скелеты убитых солдат, развевается боевыми знаменами. (Нет Имени) не нравится, он не хочет сворачивать из пространства смерть и кровь, он (она, оно, они?) не хочет читать газету, но понимает, что должен (Должна? Должны?) прочитать до конца. (Нет Имени) не верит, перелистывает страницы, не понимает, почему все одно и то же, одно и то же, это ведь разные страницы, разные эпохи, почему снова и снова все те же слова, за которыми последует смерть и кровь.
Темнеет.
Небо ощеривается звездами.
Газета хочет сложиться в кресло, в кофейник, в чашечку кофе, в сидящего человека, а пятый лист чтобы был газетой, надо же что-то читать – но на этот раз что-то не клеится, газета как будто забывает, как ей сложиться. (Нет Имени) тоже не в себе, изгибает пространство то туда, то сюда, не знает, в какую фигуру сложить. (Нет Имени) и газета задумываются, что делать, как-то нужно сложиться в другую историю, которая пойдет совсем иначе, где не будет поля, усеянного мертвыми костями, и сожженных дотла городов, канувших в небытие. Листы вертятся, складываются во что-то невообразимое, беспомощно рассыпаются. Все смотрят на пятый лист, смотрят со странной надеждой, что он что-то знает, что-то придумает, свернется во что-нибудь невероятное – а кто его знает, а вдруг…
Запекурица с декорицей
Страница 461
…нет-нет, уважаемый читатель, все правильно, в книжке четыреста шестьдесят страниц, как вам и было обещано, вы не торопитесь в типографию претензии писать. Это мы уже сами тут собрались, когда книжка кончилась, вот и получилась еще одна страница, которой обещано не было.
Да вы располагайтесь, уважаемый читатель, я же вижу, вам давно хотелось с нами вот так посидеть в конференц-зале буквечного города. Вот и устраиваетесь, и ампирожкров попробуйте, вы все думали, каковы на вкус, вот и узнаете… Кажется, еще о чем-то спросить нас хотели… Не помните уже? Ну конечно, столько страниц прошло… ну да ничего, вспомните еще, может быть…
Как мы рады вас видеть, вы даже не представляете. Вы сами понимаете, читатели к нам редко заглядывают, книжек-то сейчас как звезд на небе, нашу полтора человека прочитали… Так что мы каждого гостя привечаем, можем себе позволить, мы же не какие-нибудь, которые миллионными тиражами, у которых от читателей проходу нет, мы и за стол усадим, и ампирожков положим, и молокофе нальем, или вы далекофе предпочитаете?
Собственно, вы извините, что мы так… вы думаете, мы просто с вами посидеть, пообщаться хотим, а у нас тут свои цели… Мы про Кейстоуна поговорить хотели, да-да, про него…
Вы понимаете, что получилось-то, вот мы все как один знаем, что он виноват, что это он все устроил – только доказательства ни одного нет, понимаете? Он как предвидел все это, честное слово, что ни фотографий не осталось, ни записей никаких в газетах, ничего. Будто и не было его вовсе. Странно, вроде человек такой тщеславный, только что памятник себе на площади не поставил – и нате вам, и ничего…
Так что мы никому ничего не докажем. Вот так вот в других городах спросят – а что было-то? И мы начнем рассказывать про какое-то массовое помешательство, как мы все от мала до велика оставили свои уютные домики (ну, у кого как), свои огородики, свои уютные клумбы (у кого как), свои посиделки по вечерам в баре, – чтобы поднять головы к звездам, бросили свои дома, бросили все, чтобы подняться в черные пучины космоса… А когда будут спрашивать, с чего это вдруг нам такое пришло в голову, как помешательство какое-то массовое – мы ничего не ответим, ничегошеньки-ничего. То есть, мы можем сколько угодно показывать на Кейстоуна, но тот только недоуменно разведет руками, а я что, а я ничего, с чего вы вообще взяли, что я в чем-то виноват? Это потому, что вы в добротных домах живете, а я в руинах родового поместья, да? Или потому что вы только в детстве о чем-то великом мечтали, пускали что-то летающее с крыши, потом увязли в своих пирогах-ремонтах-именинах-галантерейных лавочках с девяти до шести, а я как проклятый перестраивал свой Кейстоунский замок в межпланетный корабль, они не смогли, а я смог, вот и завидуют…
…так что ничего мы не докажем, ничегошеньки-ничего. Вся надежда только на вас.
Да-да, вы не ослышались.
На вас.
Вы извините, что мы вас так в свои дела вмешиваем, мы понимаем, вы книжку открыли, почитать, полистать, отдохнуть… а мы тут помощи просим. Но вы вроде как и сами нам помочь хотели, мы сколько раз видели, как вы к нам просочиться хотели, заорать на весь зал, не верь ему, он врет, или скрутить руки за спиной Кейстоуна, написано же, что он крепким телосложением не отличается…
Так вот, вы же будете свидетелем? Ой, нет, не на свадьбе Джи и Джу, там уже свидетели есть… а вот когда спросят, что здесь было, вы же можете рассказать всю правду, да? Когда полиция разбираться начнет, вы же все скажете? Вы же читали там про Кейстоуна, как он нами всеми управлял, сначала Джеком, потом семьей Мак-Пудингов, потом дальше и дальше всем городком…
Вы расскажете?
Да?
Вот спасибо большое, теперь-то мы его на чистую воду выведем… да вы угощайтесь, не стесняйтесь, ампироги сегодня отменные с декорицей…
Страница 462.
Приветствую.
Вы не торопитесь переворачивать страницу, а то и вырывать её из книжки, потому что заявлено четыреста шестьдесят страниц, так и должно быть четыреста шестьдесят, а не черт знает сколько. Тем более, что меня вы меньше всего хотите видеть, а может, вообще хотите пристретлить меня на месте, я вас понимаю…
Ну, их вы уже выслушали, этих всех… Пудингов, Донатов, Черри-Джемов, этих всех в уютных домиках с цветущими клумбами… самое время послушать и меня тоже, ну, в конце концов, в оправдательной речи не отказывают самым страшным злодеям…
Извините, мне толком и угостить вас нечем, сами же знаете, как живу, вон, сам сижу ем холодные ломтики прошедшего сентября, поливаю туманами, запиваю промозглыми вечерами, даже подогреть лень… хотите для вас подогрею? Или вам там пир горой устроили, вам и неинтересно уже? Понимаю… А у вас… извините… с пира ничего не осталось? Ампирожков с декорицей или молокофе? Гайкароны у вас есть? Вот спасибо, обожаю… м-м-м, они еще и с запекурицей у вас, вообще объеденье… Ну, вы мне прямо жизнь спасаете… Вот так бы недельку-другую, и можно будет про меня вычеркивать, что крепким телосложением не отличался… а еще через месяцок можно будет отдать мне фразу про отца Мак-Пудингов, плюшевый халат едва сходился на его объемном брюшке… У меня даже плюшевый халат есть, который еще помнит, как строился этот замок много веков назад…
…из-звините.
А вы не промах, вас не заболтаешь, ловко вы меня одернули, нечего тут зубы заговаривать… Вы молодец, не проведешь вас. Ну, так давайте ближе к делу, я что сказать-то хотел… я невиновен.
И это я тоже предвидел, что вы будете саркастически усмехаться, и думать про себя, что-то простенькую линию защиты выбрал себе этот психопат, но да, чего ждать от психопата, даже от очень умного.
Только это не я.
Нет, вы поймите, у меня и правда мысли такие были… пробудить в них что-то… заставить их посмотреть на звезды, заставить их вспомнить, как мечтали в детстве луну с неба достать, чтобы она у нас в сараюшке жила, или какую-нибудь планету открыть, далекую-далекую, её черная дыра будет засасывать, а мы её спасем, а потом на ней жить будем, город построим… Вы меня поймите правильно, я же никого силой заставлять не хотел, я прямо в осадок выпал, когда автор мне велел с бухты-барахты людей гнать строить какие-то корабли, не спать ночами… Ну, вы сами подумайте, я что против автора сделаю? Да я сам удивлен, что так получилось… а когда люди умирать начали, я вообще в шоке был, понимаете? Да не убивал я никого, вы поймите, там же как было, что мозг человека такой нагрузки не выдерживает, это же все-таки люди, а не… не… даже не знаю, кто, нет таких, которые как проснутся, так и начинают пространство-время выкручивать, искать туннели, порталы, рассчитывать пятые-десятые космические скорости… Да вы на меня-то посмотрите, что от меня осталось, кожа да кости, руки трясутся, глаза красные провалились совсем, если бы я не сдался, я бы мертвый был уже… Это между нами по секрету, хорошо?
Автор же так задумал, чтобы я умер в конце, что-то у меня там не выдержит, голова, или сердце, или все вместе инфаркт-инсульт… У автора вообще две задумки было, он еще не знал, что со мной сделать, или мозги мне спалить, или отправить меня в этом замке к звездам, чтобы он взорвался где-нибудь там, замок этот, вместе со мной, или улетел неуправляемый… А что вы хотите, автор у нас вообще добрый, вот вас сейчас и то коробит, каково мне было бы там медленно умирать в космосе… Вот-вот, я не совсем дурак, чтобы на смерть лететь, вот я и не полетел никуда. Только это между нами, ладно? Автор узнает, что теперь в книжке не так, как он задумал, вообще не знаю, что со мной сделает… вы же его фантазии видите… Слушайте, а у вас после пира виночь не завалялась случайно? Разрешите бокальчик за ваше здоровье? Вот спасибо огромное…
Так что если вас тут свидетелем назначили, то имейте в виду, это вам не только против меня свидетельствовать придется, но и против автора тоже. Помните, как Мак-Пудинг у меня спрашивает, кто за мной стоит, а гордо так отвечаю, что сам по себе? Так вот ничего не сам и не по себе, а очень даже стоит за мной автор… я бы в жизни такое не сделал… нет, вы сами подумайте, жил я, никого не трогал, тут какой-то автор-садюга начинает судьбами нашими вертеть во все стороны…
Черт, да что я в самом-то деле, вам же интересно… я же знаю, вам же интересно, что я тут наизобретал, насочинял, держу вас в замке, а вы весь роман смотрели, ждали, как этот замок сорвется с места и полетит к звездам… Так давайте попробуем, а? Да вы не бойтесь, с вами-то ничего не случится, вы же не в романе, а где-то там, снаружи, даже не знаю, как там у вас… Так что присаживайтесь, да вы уже знаете, куда, в кресло на балконе на втором этаже над холлом, куда поднимаемся по винтовой лестнице… Пристегивайтесь… да-да, поворачивайте рычаг, на старт…
…а?
Да никак вы не вернетесь.
Я же говорю, у меня недоделано все, взлетать-то замок умеет, а приземляться и не думает… Ну, вам-то это не страшно, вы-то там, снаружи, с вами и не случится ничего… Что? Как случилось? Ну, я тут, конечно, могу сделать круглые-большие глаза, ка-а-к вернуться не можете, да быть того не может, да невероятно, да как так…
Только я душой не буду кривить, накривился уже… если что, вам там запекурица осталась с ампирожами, виночь полбутылки… А дальше уже сами выкручивайтесь, как знаете… Вы поймите, это не я, это автор все, это он меня таким сделал, беспощадно убивающим свидетелей, и всех, кто стоит на пути к моей цели… Так что к нему все претензии, а я поехал, ну, бывайте… как это, куда, замков еще много, и городков еще много, и умных людей в городках еще много, где-нибудь да и получится… Надо бы еще про очередной замок что-нибудь посмотреть, поискать, прежде чем селиться там, наследником себя объявлять, обычно не проверяет никто, правда ли я наследник, ну да мало ли…
Силки на летающий город
В этом году умерла зима. Торав понял это далеко не сразу. Когда зима не пришла в конце сентября с первыми холодами, он еще только надеялся, что зима задержится. Когда зима не пришла в октябре с первым снегом, тяжело облеплявшим деревья – Торав тоже только надеялся, что зима задержалась где-то нигде, вот и хорошо, пусть подольше стоит благодатная осень. И даже когда миновал ноябрь, а зима все не показывалась, и люди стали нервно перешептываться – Торав все еще мрачно говорил себе, что такое бывало и раньше, ничего удивительного, в кои-то веки удалось хоть немножко обуздать зиму. Мокрый черный лес за городом простирался до самого Нового Года, и даже после середины января не собирался укрываться снегом – вот только тут-то Торав понял, что зима мертва, что пало ледяное чудовище, ежегодно вымораживающее души.
Зиму отпели в соборе, все как полагается, даже соорудили гробницу из белоснежного мрамора, куда все несли белые цветы – даже те, кто не любил зиму и желал ей погибели. Тораву было не до того – давно прошло время праздности, уже пора было двигаться дальше по страницам, которые сложатся в новую удивительную историю.
Торав караулит истории, ставит на них силки, приманивает еще не остывшими поутру снами – ему даже удается раздобыть героя, правда, герой получается какой-то странноватый, с будильником вместо головы и скрипкой вместо туловища – ну да ничего, у Торава у самого вместо головы скрипичный ключ, а за спиной страницы вместо крыльев, хотя какие вообще могут быть крылья у человека, вы о чем. Торав караулит дальше, расставляет сети в полнолуние – наутро в сетях оказывается перелетный город, чем-то похожий на птицу, – отлично, здесь и будет жить герой, будет будить всех по утрам, по вечерам наигрывать веселые мелодии. А однажды городу надо будет куда-то лететь, а герой проспит и не разбудит город к назначенному сроку, и город куда-то опоздает, и это будет очень плохо. И теперь герой должен сделать что-то хорошее, чтобы отстоять свое право жить в городе, а времени у него не так много… А вот, город скитается по свету, улетает от чего-то плохого, и герой должен сразиться с этим плохим…
Осталось поймать плохое – это самая легкая часть работы, и в то же время самая неприятная – ну в самом деле, кому понравится ловить что-то плохое, дурное, страшное. А куда деваться, без дурного и страшного и истории не будет, и не от кого будет убегать, и не с кем будет сражаться.
Торав ставит силки на плохое, ложится спать, вешает на окно луну.
Ждет.
Утром просыпается, смотрит на силки, ничего не видит.
Нет плохого.
Торав не понимает, как такое вообще может быть, чтобы плохого не было, вот уж, казалось бы, только силки поставь – и вот оно, само прилетит, а то и без силков, а тут нате вам…
Делать нечего, Торав собирается в лес, ох, как не хочется Тораву идти в глубину черного леса, а куда деваться, плохое искать надо…
Торав считает страницы – триста, семьсот, тысяча, две, три тысячи – много, но еще слишком мало, чтобы лететь на крыльях-страницах. Торав дописывает еще одну страницу про крылатый город, вкладывает в крылья – пробует взлететь, получается слабо-слабо, на таких крыльях далеко не улетишь, уж тем более – к дальним берегам…
«…ты понимаешь, что самое удивительное, – я вот уже сколько дней ищу хоть что-нибудь по-настоящему плохое для моей истории – и совершенно не могу найти. Колдуны и драконы как будто вымерли, космические чудовища испарились, коварные злодеи словно бы навсегда покинули эти края. Я не припомню ничего подобного, такого не было ни разу – и, тем не менее, я не могу собрать фрагменты для моей истории…»
Торав пишет письмо самому себе в прошлое, Торав часто так делает, пишет письма самому себе в прошлое, тут бы надо предостеречь себя в прошлом от… от… а от чего – от, черт пойми, что не надо делать, чтобы вот так не случилось, чтобы не рассыпались еще не созданные истории…
Наутро Торав видит вчетверо сложенный листок бумаги на столе – это еще что, он ничего такого не оставлял, – разворачивает, видит ответ от самого себя из прошлого.
Торав не удивляется, Торав частенько получает такие ответы из прошлого, только на этот раз что-то быстро…
«…друг мой, что может быть проще, чем найти что-то злое? Ведь сейчас зима, самое зловещее время года, когда как не сейчас искать чудовищ? Вернее, их даже не надо искать, потому что с тобой единственное и главное чудовище – зима, и на страницах твоих историй она примет любое обличье…»
Торав перечитывает письмо, Торав хватается за голову, глупый, глупый Торав, а ведь теперь…
– …теперь не получится ни одной истории.
– С чего вы так решили? – настораживается герой: ему не хочется исчезать, так толком и не появившись.
– Ну как же… какая история без чудовища, без зла, с которым надо сразиться?
– Верно, никакой.
– А откуда взять зло?
– Ну, этого я даже не знаю, я же герой, а не автор…
– А все очень просто, зло берется из зим…
– …а зима что-то запаздывает.
– Зима не запаздывает, зима умерла… а вместе с ней и зло…
– Ну, так это же прекрасно…
– Что прекрасного, вы хоть понимаете, что теперь я не смогу сложить ни одной истории? – Торав хватает страницы, пытается сложить из них что-то, не может, – вот, видите, все разваливается на куски…
– Ну что же в этом такого страшного… – не понимает герой.
– Как что страшного, я же не напишу больше ни одной истории! Он еще спрашивает, что страшного, да тут все страшное, если хотите знать!
– Так может вам… заняться чем-то другим?
– А как же крылья?
– Крылья? – герой совсем ничего не понимает, – какие… крылья?
Торав показывает крылья-страницы, большие, длинные, они кажутся бесконечными, но их не хватит, чтобы лететь над землей в дальние края…
– Эти.
– Вам нужны крылья?
– Ну как же я иначе полечу к дальним берегам?
– А зачем вам… из-вините, я, наверное, не в свое дело лезу…
– Да нет, отчего же… вы же понимаете, я всю жизнь мечтал улететь туда… к дальним берегам, на которых не бывает зимы… убежать от зимы, порождающей чудищ…
– …но вы это уже сделали.
– Что сделал?
– Вы избавились от зимы… зима умерла… её похоронили неделю назад…
Торав спохватывается, Торав не верит себе, неужели… а ведь правда… гнался за чем-то всю свою жизнь, а ведь все так просто…
Торав еще не верит, что все так просто, Торав снимает крылья, так непривычно без крыльев, вроде должно быть легко, а получается наоборот…
– Что же, – герой встает, – имею честь откланяться.
– Постойте… вы… вы куда?
– Искать себе автора.
– А… ну да… конечно… автора…
Торав теряется, Торав ищет какие-то слова, чтобы остановить героя, чтобы он остался, потому что неправильно это, когда уходит герой, непонятно, почему, но неправильно, герои, они… вот черт.
Хлопает дверь.
– …нет-нет, вы ошиблись…
Торав непонимающе смотрит на море, вытащенное из силков, где он ошибся, почему он ошибся, что он сделал не так. А ведь всего-то навсего поставили в море силки на море, чтобы поймать море, чтобы попросить его…
– …уважаемое море, вы бы не могли дать мне пару-тройку чудищ? Мне очень нужно… для истории…
И меньше всего Торав ожидает ответа —
– …но вы ошиблись.
– Ошибся? У вас… у вас нет чудищ?
– Что вы, их больше, чем достаточно, я само – то еще чудище…
– Тогда в чем же…
– …я же не ваше.
– Ну да, конечно же, вы общее… то есть… вы само свое, я хотел сказать.
Море смеется:
– Ну, иногда я бываю и само не свое… но я же не ваше чудище.
– Ой, простите…
– …вот если бы вы родились на каком-нибудь острове или на моем берегу, по вечерам у очага с замиранием сердца слушали сказки про затонувших моряков, рыбаков, пропавших без вести… тогда да, я бы наполнило ваши страницы страхом и ужасом… но я не ваш враг…
– Простите…
– Это вы меня простите… ничем не могу помочь…
– …а вы не знаете, что делают авторы… у которых исчезли чудища?
– Так не бывает.
– Нет, ну что они делают, чем занимаются?
– Но так не бывает.
– Ну, вот если автор всю жизнь боролся с каким-то чудищем, а теперь победил, вот что он…
– …так не бывает.
Торав понимает, что путного ответа не дождется, да и какого ответа можно ждать от летающего города, который живет на свете без году неделю. Торав выходит на улицу непривычно осеннего городка, нужно куда-то идти, нужно что-то делать, знать бы еще, куда, и что…
– …а у вас… страшного не найдется? – спрашивает Торав в маленькой таверне, которая затаилась в переулке.
– Гхм… вроде не держим такого… Ну, хорошо, хорошо, – примирительно говорит хозяйка, – сейчас посмотрю…
Хозяйка уходит, Торав остается наедине с гулом таверны, с пряными и мясными запахами, подернутыми сладкой патокой и туманами осени. Торав ловит обрывки фраз, вертит в пальцах, пытается скрутить из них что-нибудь для истории, – обрывки не скручиваются, рассыпаются сухими листьями, тонким пеплом.
– …мир как с ума сошел, говорят, Дальние Берега снегом замело…
– Да ну, бред какой-то, быть того не может в самом-то деле…
– …а вот может, говорю же, мир с ума спятил, у нас зима умерла, вон, давеча похоронили, а тут нате вам, вон чего делается… Они там уж и не знают, как с зимой с этой совладать с окаянной…
Торав прислушивается.
Не верит себе.
Бросается прочь из таверны, чуть не сбивает с ног дверь, чуть не отдавливает ноги улице, бежит к дому (еще его дому), хватает крылатый город, дергает его за поводья – полный впер-ред, летит к далеким берегам, что значит, крыльев не хватит, вон, мои возьми… Жалко, героя нет, ну что теперь поделать, значит, самому героем побыть придется, никуда не денешься…
Люди высыпают из таверны, смотрят вслед летящему Тораву, кто-то даже покручивает пальцем у виска, кто-то пожимает плечами, ну что поделаешь, автор, что с него взять…
– …получилось, – шепчет Торав супруге.
Супруга шикает на Торава.
Не на того Торава, на другого Торава, у него тоже фамилия Торав, ну а что вы хотели, у брата Торава должна быть такая же фамилия, как и у самого Торава…
– …да, я предъявляю свои права на наследство…
– Позвольте-позвольте, для начала необходимы доказательства, что вашего брата действительно нет в живых…
– Он улетел сражаться с зимой и не вернулся, какие еще могут быть доказательства?
– Гхм… пожалуй, вы правы…
– Я могу осмотреть дом? Особняк большой, год стоял без хозяина…
Торав (другой Торав) опускает шторы, закрывает ставни, боязливо присматривается к темноте ночного леса.
Зима умерла, говорит себе Торав.
Зима умерла.
Бояться нечего.
Бояться нечего – говорят себе жители городка, которые давно уже не закрывают на ночь ставни, не прячутся по домам от метелей, которых нет, не вешают на окна обереги. Торав (другой Торав) отшучивается, что все еще побаивается зимы, зимы, которой больше нет…
Торав (другой Торав) сам не понимает, чего боится, почему с опаской смотрит на дверь, рассеянно кивает жене, да, да, иду, иду, счас, еще посижу маленько в холле…
Время подбирается к полуночи, медленно-медленно, нехотя-нехотя, кажется, что тянется к двенадцати и тут же отползает назад.
Щелкает дверной замок, нет, быть не может, ошибка какая-то, показалось, послышалось, померещилось…
Торав (другой Торав) не понимает, почему распахивается дверь, почему на пороге стоит Торав, а рядом с ним машет хвостом зима, снежная, белая, студеная…
…Торав распахивает дверь, уходит прочь из таверны на дальних берегах, пропади, пропади они все, подлые, лживые, лицемерные, вот из кого нужно делать зло… Торав бежит прочь к мертвому от морозов тропическому лесу, он знает, что там затаилась зима, если она еще жива. Замечает что-то белеющее в зарослях, осторожно ступает туда, натыкается на угрожающее рычание – но уже знает, у зимы нет сил нападать, она может только скалить зубы. Торав гладит когда-то серебристую, а теперь грязную шерсть, обнимает побежденную зиму…
