Мария Фомальгаут
Газетайна
Иллюстратор Мария Владимировна Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2021
© Мария Владимировна Фомальгаут, иллюстрации, 2021
ISBN 978-5-0055-4469-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Ночь в городке
В городок пришла ночь, осторожно зашагала по улицам, заглядывая в окна, привлеченная теплом и светом лампад и очагов – но тут же испуганно отскакивала, когда блик света падал на неё. В лесу заухала полная луна, села на ветку старой сосны: луна заухала, чтобы совы приняли её за свою, и не склевали, как бывало не раз и не два: почему-то совы были уверены, что луна сделана из сыра, и можно и даже нужно её клевать. Так оно и случалось, и совы склевывали луну, оставляя лишь тонюсенький серпик месяца. Лес сгущался все больше, окружал и окутывал себя самого, пока, наконец, совсем не запутался в себе, не заблудился окончательно. Ночь, тем временем, дошла до старого замка, хозяин которого впустил её, и даже предложил партию в шахматы – ночь, разумеется, играла черными, и пила черный кофе.
Хозяин замка не нравился нам, потому что был единственный в своем роде. Дело в том, что мы в городке делились на две группы: те, кто, вспоминая про Континент, смотрели вверх, потому что на Континент надо было лететь на самолете, и те, кто, вспоминая про Континент, смотрели на запад, потому что самолет летел в сторону запада. Хозяин замка же единственный, кто, вспоминая про Континент, смотрел вниз – потому что Континент был на другой стороне земли. Он же, вспоминая о луне, всегда смотрел в ту сторону, где была луна – даже если она была спрятана за горизонтом. Подозревали, что у него какие-то особенные отношения с луной – кто-то даже поговаривал, что видел, как луна тайком выходила из замка через потайной ход…
Однако, по-настоящему он насторожил меня, когда разговор зашел о смерти – и неприметный хозяин стал смотреть не в сторону кладбища, как все, не в сторону реки, как трактирщица, чей сын утонул в реке – а куда-то на северо-запад. Туда же смотрел он, когда в разговоре с ним я упомянул Претти, свою невесту, которую медленно подтачивала неведомая болезнь. И он снова посмотрел куда-то на северо-запад, и немало смутился, когда я спросил его – почему?
И все-таки я снова пошел спрашивать – почему, – когда смерть забрала мою Претти, я пошел в его замок, я позвонил в колокольчик, чтобы спросить – зачем.
Я даже не успел удивиться, когда увидел его мертвым на ковре посреди зала – я предчувствовал, что произойдет что-то такое. Ночь и луна были здесь же, они горько плакали, что их знакомого больше нет. И – черт подери – я видел, что мертвый хозяин замка смотрит туда, в пустоту, на северо-запад, где… где… черт побери, что же там могло быть…
Стоит ли говорить, что я стал собираться туда, в ту сторону, куда так смотрел покойный хозяин замка. Я не знал, что брать с собой, я вообще не знал, что меня ждет, правильно ли я делаю, что седлаю экипаж, или лучше все-таки оседлать самолет, даром, что сейчас и уздечки хорошей для самолета не сыщешь.
– Напрасно вы все это затеяли, – сказала ночь.
– Простите?
– Напрасно.
– А в чем, собственно…
– А вы сами подумайте… Когда говорили о смерти, он смотрел на северо-запад… и немного вверх.
– Нужно куда-то лететь? – догадался я.
– Правильно рассуждаете… и как вы думаете, куда?
Я не ответил, ночь тоже не ответила – мы и так понимали, что даже до ближайшей звезды мы не доберемся…
А можно я возьму себе облако?
– Мам!
– Ну что такое?
– Мам, а можно мы то облако возьмем, оно на дракона похоже?
– Нет, нельзя.
– Мам, а можно мы вон то облако возьмем?
– Нет, нельзя.
– Мам, ну оно на соба-аку похоже…
– Все равно нельзя, кто за ней убирать будет?
– Мам, ну я убирать буду, ну честно-пречестно!
– Поздно, пролетели уже.
– Мам, ну давай вернемся!
– Нет, не вернемся.
– Мам, ну почему мы не можем обратно полететь?
– Потому что не можем.
– Мам, ну почему-у?
– Потому что я так сказала. Спи давай.
– Мам, а нам еще долго лететь?
– Долго.
– Мам, а пусть будет недолго, а?
– Долго. Не получится недолго.
– Ну, ма-аам, ну пожа-а-алуйста, ну пусть будет недо-олго!
– Не знаю… может, недолго.
– Мам, а можно я луну возьму?
– Ну ладно, возьми луну.
– Ма-а-м, а она невкусная!
– Ну, еще бы она вкусная была, с чего бы ей вкусной быть…
– Мам, а мы домой когда вернемся?
– Не вернемся.
– Никогда-никогда?
– Никогда-никогда.
– Ма-ам, а почему-у?
– Ну… потому что вот так вот… спи давай.
– Мам, а я есть хочу, а скоро есть будем?
– Скоро.
– Мам, а когда скоро?
– Ну скоро, скоро, спи давай…
– Мам!
– Ну что такое?
– А правда, мой папа король?
– Правда.
– Правда-правда?
– Правда-правда.
– Мам, а у короля королева есть?
– Есть.
– Мам, а ты королева?
– Нет.
– Мам, а почему?
– Ну… вот, потому что.
– Мам!
– Ну что такое?
– А нам еще долго лететь?
– Не знаю.
– Мам, а почему мы все время вниз летим?
– Ну… вот так.
– Мам, а давай вверх?
– А ты попробуй.
– А не получается.
– Вот и у меня не получается.
– Мам, а давай вон то облако себе возьмем, оно на королеву похоже!
– Нет, вон то облако мы точно брать не будем.
– Мам, а ты королеву не любишь?
– Спи давай.
– Мам, а королева нас не любит?
– Да спи давай, я кому сказала!
…
– Мам!
– Ну что такое?
– Ну, можно мы вон то облако себе возьмем, оно на лошадку похоже?
– Нельзя!
– Ну, мам, ну почему-у?
– Ну, потому что пролетели уже!
– Мам, а давай вернемся?
– Не вернемся.
– Мам, ну пожа-а-алуйста!
– Не вернемся. Спи давай.
– Мам, а расскажи сказку?
– Ну, давай… Высоко-высоко в небе был остров, он плыл по воздуху, и больше вокруг ничего не было, ничего-ничего… И был там король, и королева тоже была, и не было у них детей… и полюбил король простую девушку из народа, и у них родился сын… мальчик с волосами цвета луны… И пожелал король сделать его своим наследником… и прогневалась королева, и повелела сбросить девушку и её сына с края земли… и летели они много дней и много ночей… а что дальше было, я не знаю… спи…
Лето большое, и мяч большой, и пляж большой
Раз.
Два.
Три.
Мы играем в мяч.
Я.
Ты.
Он.
Ловкий мяч взлетает над пляжем, выше, выше, выше, и уже непонятно, то ли это мяч, то ли само солнце.
Мы каждый день играем в мяч на пляже, все лето, благо, лето большое, и мяч большой, и пляж большой.
Я.
Ты.
Он.
Мы играем в мяч.
Мы еще не знаем, что нельзя.
Нельзя – потому что я живу в простом доме, хожу в простую школу, ты живешь на роскошной вилле, и осенью тебя повезут в элитный интернат, а он живет в трущобах, которые карабкаются по склонам гор, цепляясь друг за друга, и не умеет читать и писать.
Но мы играем в мяч, мы бросаем его друг другу – я – ты – он.
Тут, главное, не уронить мяч, не дать ему коснуться земли, не потерять мяч, не потерять самого себя.
Ты чуть мешкаешь, чуть не выпускаешь мяч из рук, – чуть не разбиваешься в новой машине, которую подарил тебе отец, хотя у тебя еще нет прав, но кого это волнует.
Раз.
Два.
Три.
Мяч взлетает над летним пляжем, мяч большой, и пляж большой, и лето большое.
Я чуть не выпускаю мяч из рук, чуть не попадаю под автобус по дороге домой из школы, ай, ах, какие-то доли секунды, какие-то миллиметры, – все обошлось.
Мы играем в мяч.
Я.
Ты.
Он.
Мы еще не знаем, что нельзя, потому что тебе подарят роскошный особняк, в котором ты будешь жить, ни в чем себе не отказывая, он будет ночевать на улице, вот так, с подушкой и одеялом, на островке безопасности, потому что ему больше негде будет спать, меня ждет служба где-то там, меня будут учить стрелять, и – налево, к-ррругом!
Он чуть не роняет мяч, его чуть не убивает шальная пуля в какой-то перестрелке на улице, какие-то доли секунды, какие-то миллиметры, – ему повезло, даже странно, что ему повезло.
Мы играем в мяч.
Раз.
Два.
Три.
Я.
Ты.
Он.
Играем на летнем пляже.
Пляж большой, и мяч большой, и лето большое.
Мы еще не знаем, что нам нельзя, потому что я живу в простом доме и хожу в простую школу, ты живешь на роскошной вилле, где лестница со второго этажа спускается в бассейн, он живет в трущобах, где дома карабкаются друг на друга, цепляясь за пустоту.
Раз.
Два.
Три.
Ты чуть не роняешь мяч, когда озверевшая толпа рвется на богатые виллы, осколок стекла пролетает мимо твоего виска, – он чуть не выпускает мяч, когда я стреляю в него, рвущегося на виллу моего хозяина, – я понимаю, что кто-то из нас непременно уронит мяч, но кто это будет, я не знаю…
Тху Тхи Ту Мот
НАЙДЕТСЯ ВСЕ
Мот – один.
Тху – осень.
Тхи – поэма.
Ту – звезда.
Тху Тхи Ту Мот.
Одинокая осенняя поэма звезд.
Одинокая звездная поэма осени.
Поисковик услужливо подсовывает лица, лица, лица, почему я их не различаю, почему не могу найти ту, единственную. Наконец, спохватываюсь, что я делаю, что делаю…
ПЕРЕВОДЧИК. ВЬЕТНАМСКИЙ.
Осень поэма
Вылезает какое-то непонятное Một mùa thu bài thơ sao – переношу в поисковик, бережно, чтобы не растерять ни знака – поисковик осыпает меня золотом осени, опять не то.
Тху.
Тхи.
Ту.
Мот.
Щелочки глаз.
Волосы черным водопадом.
Смех… не было никакого смеха, короткая улыбка – и все.
«Дримнайт».
Ночная мечта.
Или мечта ночи.
Корабль, рассекающий волны.
Семь ночей.
Как в какой-то сказке, где на седьмую ночь должно случиться что-то… что-то… не знаю, что, не помню ни одной сказки…
– Тет, – говорит Тху Тхи Ту Мот.
Мне не по себе, только начал привыкать к бесконечным т,т,т, а тут нате вам, снова —
– Тет.
– Праздник первого утра, – говорит Тху Тхи Ту Мот.
С трудом понимаю, что новый год, с трудом понимаю, что последний день последнего месяца лунного календаря.
– Первый день весны, – говорит Тху Тхи Ту Мот.
Я не понимаю, какая может быть весна в феврале, это откуда-то из детства, когда зима осточертела дальше некуда, и ноешь, ну пусть весна, ну пожа-алуйста, пусть весна, и все только смеются, ну что ты, ну какая весна в феврале…
А вот.
Весна в феврале.
Кокос.
Манго.
Папайя.
Виноград.
Тху Тхи Ту Мот говорит, надо еще что-то пятое.
Несу апельсин, Тху Тхи Ту Мот бледнеет, меняется в лице, говорит, это не к добру. Мне самому не по себе, что принес что-то не к добру, я же не хотел.
Тху Тхи Ту Мот сетует, что празднует вдали от дома, это тоже не к добру, надо чтобы с семьей.
Укол ревности, сердце кровоточит.
С семьей…
Тху Тхи Ту Мот перечисляет, мама – ме, папа – ча, бабушка – ба, дедушка – онг…
Перевожу дух.
Пытаюсь выучить – пусть десять тысяч дел идут по твоему желанию – путаюсь в ван, сун, ун…
«Дримнайт».
Мечта ночи.
По вечерам зажигают фонарики над кафе под открытым небом.
Луна слишком высоко, я не успел поймать тот момент, когда была дорожка от луны, теперь не знаю, была дорожка или нет.
Статуи на палубе – месяц в башне, сова в башне, сова на месяце, кот держит месяц…
Я уже знаю.
Нгуэт – луна.
Квен – птица.
Про кота не знаю, говорю Ли – лев, – Тху Тхи Ту Мот смеется.
Перебираю бесконечные аккаунты, бесконечные лица, лица, лица, чуть не пролистываю, прежде чем спохватиться, да вот же оно.
Башня с месяцем, выглядывающим из окна.
Одинокая поэма осенней звезды игриво обнимает башню.
Открываю аккаунт, не сразу понимаю, что вижу.
Светлая память.
Мы надеемся, что близкие Тху Тхи…
Чер-р-р-рт…
Смотрю на последнее фото, какого черта оно десятилетней давности, это же было месяц назад, в феврале…
– Какой сейчас год?
Это надо было спросить, а я не спросил, потому что не знал.
– Одиннадцатый.
Это надо было ответить, она не ответила, потому что я не спросил.
– А… почему так?
Это тоже нужно было спросить, я не спросил.
– Ду ю спик инглиш? – спрашивает она.
– Бед… вери бед, – говорю без акцента, надеюсь, что меня поймут.
– Вер ар у фром? – спрашивает она, я все еще называю её «она», я не знаю, что она – осеннее одиночество звездной поэмы.
– Рашн.
– О… – дальше следует длинная тирада, из которой понимаю одно-единственное, что ой-ой-ой, русский она не знает совсем-совсем-совсем.
Ночная мечта.
Мечта ночи.
«Дримнайт».
От волнения снова набираю по-русски, долго ищу, как поменять раскладку, чер-р-рт…
«Dreamnight».
Поисковик сыплет на меня игровые серверы, часы, каких-то драконоборцев, инстаграм заваливает ночным небом.
Не то…
Добавляю —
Лайнер.
Поисковик щедро осыпает меня круизами, круизами, круизами, ищу один-единственный, почему я его не вижу, юго-восточная Азия, «Дримнайт»…
Крушение «Дримнайта»…
ПРАВИТЬ СТАТЬЮ
И хочется дописать, что врете вы все, не было двадцатого февраля никакого крушения, то есть, что я говорю, это в этом году не было, а не десять лет назад…
Лайнер гудит, странно, я обычно не могу спать, когда что-то гудит, а тут сплю, как убитый.
Я хочу видеть звезды, я хочу видеть Млечный Путь от края до края, вместо этого небо заволакивает тучами, а когда тучи рассеиваются, я сплю, как убитый, я не вижу Млечный Путь.
– А представляешь, я твой аккаунт нашел, а там написано, что ты умерла.
Я так не скажу, потому что некому сказать.
Она ничего не скажет, потому что я этого не скажу.
– А ты знаешь, что лайнер утонет?
Этого я тоже не скажу, потому что некому сказать.
Тонуть.
Чим.
Слово какое-то неуместное, оно бы подошло какой-нибудь лесной птице, но уж никак не громадине океанического лайнера.
Чим-чим-чим.
Одинокая поэма звездной осени стоит на палубе под аркой Млечного Пути.
Но санг.
Светлая память.
Пытаюсь выговорить – ань йеу эм, спотыкаюсь об йеу, чужой язык меня не слушается, то ли дело звездная поэма осеннего одиночества, как ловко она управляется со словами, они подчиняются ей по мановению волшебной палочки…
– Йа… тье бьа… льу…
Газетайна
– Прямо по курсу объект, примерный диаметр сто метров.
– Выполнить отклонение вправо.
– Выполнено.
– Прямо по курсу ничего нет.
– Вернуться на исходный курс.
– Прямо по курсу объект, примерный диаметр сто пятьдесят метров.
– Выполнить отклонение вправо.
– Выполнено.
– Прямо по курсу ничего нет.
– Вернуться на исходный курс.
– Прямо по курсу газета.
– Повторите.
– Прямо по курсу газета.
– Не предпринимайте никаких действий.
– Выполнено.
…признать сбоем программы, игнорировать сообщение.
– Прямо по курсу газета.
– Не предпринимать никаких действий.
– Прямо по курсу газета.
– Не передавать сообщений о газете.
Эту статью следовало бы озаглавить – «Я до сих пор не могу оправиться от шока», хотя лично я колеблюсь между названиями – «Народ, вам что, делать больше нечего» – и – «Почему наш мир окончательно сходит с ума». И не спешите кидать в меня тапками за такие названия, если бы вы пережили то, что пережила я, вы бы еще и не то написали.
Итак, я сегодня никого не трогаю, лечу по своим делам (ха-ха, будто есть у меня какие-то дела!), вижу где-то в отдалении космический челнок, знаете, из таких старых, уже который век доживающих последние дни. Я поначалу не обращаю внимания, ну летит себе и летит, лететь не запретишь. Спохватываюсь только когда понимаю, что в меня… стреляют. Вот так, прицельно, в меня, чтобы сжечь меня дотла.
Я еще надеюсь, что челнок развлекается от нечего делать, я еще улетаю от него, меняю курс, – и что вы думаете, он не отстает, он преследует меня, выпускает снаряд за снарядом, хочет меня сжечь. Сказать, что я испугалась, значит не сказать ничего, это было что-то немыслимое, как в плохом боевике или даже фильме ужасов, я лавирую в открытом космосе, уворачиваюсь от него, он несется за мной, огромный, неуклюжий, меня спасло, что я меньше него в тысячи раз, ускользаю, как бабочка от слона…
И все-таки это было чистое везение, что мне удалось от него улизнуть, что он потерял меня в пучинах космоса. Я уже собиралась было радоваться и ликовать, ну не каждый день вот так ухожу от смертельной опасности. И что вы думаете? Не успела я отдышаться (ха-ха, как будто я умею дышать!) – как вижу, что меня настигает еще один такой неадекват, наводит цель, собирается испепелить меня на месте.
Сразу порадую вас, дорогие читатели: со мной ничего не случилось, я осталась жива-здорова, ну, я думаю, вы и сами об этом догадались, иначе бы я всего этого не писала. Однако, два нападения за день (ха-ха, как будто здесь есть какие-то дни!) – это уже слишком, это уже повод задуматься, что со мной происходит что-то не то.
Нет, я понимаю, что много раз писала лишнего, да не просто много раз, а только этим и занимаюсь, и вообще странно, как меня никто до сих пор не порывался сжечь. И все-таки раньше мне как-то удавалось выходить сухой из воды, а теперь, похоже, придется всерьез задуматься о своей безопасности.
ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ
Что, допрыгалась?
Давно пора её было сжечь.
Премию тому, кто её спалить хотел.
Какую премию, спалить и то не смогли, позорники.
И не стыдно вам самой писать себе комментарии?
…газета превращается в самолет, пикирует вниз на пустую планету, превращается в птицу, летит в легком тумане, у самой почвы рассыпается на страницы, одна из которых превращается в уютное кресло, вторая становится кофейником, третья принимает облик человека, четвертая – кофейной чашки, пятая не знает, чем ей стать, наконец, остается газетой, надо же человеку что-то читать в кресле за чашечкой кофе. Ближе к верчу страница-кресло превращается в кровать, страница-чашка становится огрызком месяца, страница-кофейник принимает облик будильника возле постели, обещает не звонить в семь утра. Пятая страница укрывает собой спящего человека, как одеялом, – до утра, а утро здесь наступит не скоро, через тысячи земных лет, когда планета повернется к звезде.
Газете еще есть чем тут заняться, она еще станет верблюдом, чтобы идти по пустыне, еще станет корабликом, чтобы плыть по рекам, еще станет птицей, чтобы лететь над равниной – зря, что ли, газета обучалась древнему искусству оригами…
Кто вы?
…
А что такое газета?
…
Что значит новости?
…
Чем я могу вам помочь?
…
Кто вас преследует?
…
Все – это кто?
…
Почему они вас преследуют?
…
В чем вы перед ними виноваты?
Эту статью следует озаглавить – «Мир не без добрых людей», хотя насчет последнего слова я глубоко сомневаюсь. Я даже не могу описать, что это такое – хотя, казалось бы, с моим многовековым опытом работы нет ничего проще. У него (Неё? Него, в смысле – оно? Них?) постоянно меняется облик, у него бесконечное число граней, у которых я даже не могу сосчитать углы. Но самое главное – я неожиданно сама для себя получила могучего защитника и покровителя, который не даст меня в обиду всяким неадекватам, только и мечтающим кого-нибудь сжечь дотла…
– …очень рада, что мы сегодня встретились с вами, скажите, пожалуйста, как вас зовут?
Нет понятия имя.
– Простите за совершенно нескромный вопрос: сколько вам лет?
Есть понятие времени, но нет понятия измерения времени.
– Вы помните, как появлялись звезды?
Звезды не появляются и не исчезают, звезды переходят из одного состояния в другое, но они есть всегда.
– А может быть… простите, я ни в коей мере не намекаю на ваш возраст, быть может, почтенный… но возможно, вы помните Большой Взрыв? Ну, когда появилась вселенная?
Вселенная не появляется и не исчезает, она переходит из одного состояния в другое.
– И сколько раз на вашем веку она переходила из состояния в состояние?
Знак бесконечности.
– Бесконечно много? Вот это да! А позвольте спросить, чем вы занимаетесь в жизни? Ну… вы… один? Или вас много?
Один значит много, много значит один.
– В смысле… в вашем случае это одно и то же? Вот это да… удивительно… Даже боюсь спросить, чем вы питаетесь? Надеюсь, не газетами?
Воспоминание, как можно черпать жизнь из информации.
– О, получается, я была почти права! Выходит, мы с вами своего рода коллеги, я тоже питаюсь новостями… Позвольте узнать, когда вы будете собирать урожай новостей, оставите мне хотя бы кусочек?
Информацию можно разделить на бесконечное число желающих её получить.
– Да, вы совершенно правы, как вы тонко это сформулировали! А можно вас попросить, когда мы найдем что-нибудь такое, интересненькое, а можно сначала я это передам всем, всем, всем, все, так сказать, насытятся, а потом уже вы? Можно мне, так сказать… пальму первенства?
Вы мне нравитесь. Это хорошо так делать, искать информацию, давать другим, чтобы хватило всем.
– Ой, да не стоит так, это всего лишь моя работа… Кстати… вы, наверное, голодны?
Чувство нехватки, острое чувство нехватки, да, да, да.
– Так давайте я вас угощу, у меня архив за тысячи лет…
Вот я не сторонник пафосных названий, набивших оскомину, но для этой статьи нужно именно пафосное название, которое выразит весь мой восторг. Например – «Несокрушимая сила космоса» или – «Самый могущественный во вселенной». Сегодня мы с моим удивительным покровителем опустились на погасшую звезду, обустроились там – и что вы думаете? Не прошло и полгода (да, это случилось где-то через полгода), как в небе над нами прямо-таки закружились космические челноки, как стая стервятников. Я уже сразу поняла, что это по мою душу, но еще на что-то надеялась, и как оказалось, напрасно – они пришли, чтобы обратить меня в прах. А дальше начался совершеннейший апокалипсис, когда пустыня вокруг меня буквально горела пламенем, и сам воздух (ха-ха, если это можно назвать воздухом!) плавился от жара. Стоит ли удивляться, что погасшая звезда не выдержала такого издевательства и раскололась на части? И когда я понимала, что мне самой осталось жить считанные секунды – и тут-то произошло самое невероятное в моей жизни чудо, когда мой покровитель (Покровительница? Покровители?) что-то сделал с челноками… нет, даже не с челноками, а с самим пространством, в котором были челноки, как будто вывернул его наизнанку, схлопнул, сложил, как оригами, хотя оригами, это про плоский лист, а не про трехмерный мир, – и от моих преследователей не осталось и следа.
Ух, как это было сложно, – вот уж казалось бы, про что только не приходилось писать, а тут мне как будто весь разум наизнанку вывернули и сложили в оригами, уж очень это было за пределами моего понимания то, что случилось…
(Нет имени) читает:
– Я прибыла в этот город…
Что такое город?
Что такое – много домов? Что такое – дома?
Газета разворачивается во все свои пять листов, листы складываются в уютные домики, которые спускаются с горы к морю…
Что такое море?
Листы складываются в причудливые кораллы, в кораблик с парусами, в рыбу с пышным хвостом, в морского конька, последний лист опять не знает, кем ему стать, ну плохо у него получается оригами – наконец, изображает водную гладь, трепещется на ветру.
(Нет имени) сворачивает пространство в изумительные четырехмерные фигуры, в которых можно угадать дом на склоне горы, корабль под парусами, морского конька, одинокую башню на берегу океана…
Где город?
…
Вы писали, что здесь город.
…
Я не вижу здесь никакого города. Я не вижу стройные шпили, которые пронзают облака, я не вижу припорошенные снегом крыши, увенчанные изящными флюгерами, я не вижу узкие улочки, которые заблудились в самих себе, я не вижу площади, над которыми парит музыка!
…
Значит, вы отравили меня ложью?
…
Где же город?
…
Покажите мне эту статью.
…
Но я не вижу здесь города, пылающего в огне, я не вижу беспощадного пламени войны, пожирающего некогда величественную цивилизацию, я не вижу непримиримых врагов, бегущих от неминуемой погибели, которую они сами навлекли на себя, я не вижу здесь чудовищного финала многотысячелетней истории, о котором вы пишете! Вы отравили меня ложью?
Эту статью следовало бы озаглавить – «Как я оказалась на волоске от гибели», хотя лично я колеблюсь между вариантами… вариантами… черт, даже никаких вариантов в голову не приходит. Потому что это же надо было так опростоволоситься, когда мой могучий покровитель пожелал увидеть все то, о чем я ему рассказывала, все то, о чем упоминалось в моих статьях. Я понимаю предвкушение моего безымянного, но могучего покровителя, – он был восхищен удивительными городами еще до того, как их увидел – и каково же было его разочарование, когда мы пересекли огромное расстояние до далекой галактики, чтобы увидеть безжизненную пустыню насколько хватает глаз! Никогда не забуду этого ужаса, как мой могущественный покровитель рассекал пустыню в поисках хоть какого-нибудь намека на город, напрасно выискивал лестницы в глубине арок, окна, распахнутые на узкие улочки, крепостные стены, которые поднимаются над безднами. Стоит ли говорить, что мой загадочный покровитель стал обвинять меня во лжи, и как я вижу, для него, как и для меня нет ничего страшнее обмана! Я не знаю, что бы со мной было, если бы мой защитник не заметил необычную форму одинокой скалы посреди пустыни, не сравнил этот обломок скалы с фотографией собора на площади, на одной из моих страниц, не догадался бы, что когда-то бесконечно давно здесь и правда шумела городская суета, и колокол на ратуше отбивал полвечер – полудня и полуночи у них не бывает. Сказать, что я натерпелась страху, значит, не сказать ничего – если честно, я уже была готова попрощаться с жизнью…
Прямо по курсу газета.
Атаковать.
Газета отклоняется от курса.
Следовать за газетой.
Выполнено.
Прямо по курсу газета.
Атаковать.
Газета отклоняется от курса.
Следовать за газетой.
Выполнено.
Прямо по курсу неопознанный объект.
Опишите объект.
Число граней – 4, 3, 7, 4, 7, 3, 4, 3, 7, 4, 7, 3, 4, 3, 7, 4, 7, 3…
Челнок №11727 уничтожен.
…довожу до вашего сведения, что за последний фиксированный отрезок времени вышло из строя 19 спутников…
…характерные симптомы ошибки – при требовании описать объект система начинает считать число граней и каждый раз сообщать разное количество, потом приходит сигнал об уничтожении челнока, подробности уничтожения не сообщаются…
Газета рассыпается на листы, которые складываются в парящий город, закрученный лентой Мебиуса на самом себе, – пятый лист долго не может сложиться хоть во что-нибудь, наконец, сворачивается в подобие атомного взрыва, когда-то уничтожившего город. (Имени нет) не нравится атомный взрыв, (Имени нет) сворачивает пространство (и, как кажется, время тоже) в причудливый город, который тянется из плотной атмосферы к кольцам астероидов, пускает ростки.
Здесь нет города.
…
Почему вы показываете мне города, которых нет?
…
Почему все миры, в которых вы были, про которые вы писали, исчезли бесследно?
…
Почему все ваши статьи только об одном – о закате и гибели многотысячелетних империй?
…
Почему так?
Эту статью следует озаглавить…
…нет, не будет никакой статьи, ничего не будет, потому что через считанные секунды не будет и меня самой. Впрочем, все по порядку, хотя ха-ха-ха, какой тут вообще может быть порядок, когда мир сошел с ума…
Сегодня ко мне опять прицепились боевые челноки, нет, ну а что им еще делать, кроме как цепляться ко мне, других занятий в космосе же нет, кто бы сомневался. Только теперь я уже не боюсь, как раньше, я знаю, что у меня есть могущественный покровитель, который испепелит каждого, кто послан, чтобы убить меня. И правда, не прошло и нескольких минут, как от преследовавшей меня армады не осталось и следа, – я даже поймала себя на том, что мне нравится смотреть, как мои противники сворачиваются в какие-то немыслимые измерения. Мне даже самой захотелось свернуться в какой-нибудь боевой космический лайнер и пострелять по врагам.
Однако, я никак не ожидала, что сделает дальше мой спаситель, повернется ко мне, скажет, что начинает понимать, что случилось, почему они гонятся за мной, почему все города, в которых я побывала…
Сенсация!
Срочно в номер!
Шок! Газета доводила до катастрофы целые империи, чтобы писать про их гибель!
(какого черта я пишу это, какого черта я разоблачаю саму себя, – а что поделать, я не могу не писать новости, в этом моя жизнь, мое призвание, в этом вся я…)
…был представлен прототип электронного новостника, снабженного диктофоном и видеокамерой, который фиксирует события и оформляет их в виде статей. По иронии новостник был оформлен в виде газеты, какими они были до появления электроники…
…я опускаюсь на холмы Вавилондона, где меня никто не ждет – город с многотысячелетней историей даже не смотрит на меня, весь погруженный в свои повседневные дела и заботы…
…как омрачает меня, когда я вижу сумраккадов, которые вторглись на земли слышумеров, чтобы создать свой Вавилондон, на земли, на которых их никто не ждал. Меня поражает, как слышумеры молча стерпели это странное соседство…
…я присутствую при величайшей битве, которая должна положить конец многовековому засилью сумраккадов…
…в жизни не думала, что мне придется быть свидетельницей гибели многотысячелетней империи…
…благодатные земли Династии Тимьянь встречают меня летним разнотравьем и полуденным зноем…
…династии кафтан не место на землях, принадлежащих династии овсун…
…я присутствую при величайшей битве…
…меня встречает Арфаген – недоверчиво, настороженно, его арфы молчат, и я понимаю, что мне нужно быть очень осторожной, чтобы этот город, раскинувшийся на целую планету, принял меня…
– Вы видели газету?
…
– Да-да, вот такую, плоскую, часто меняющуюся…
…
– …где она теперь?
…
– …как вы убили её?
…
– Мы можем увидеть тело?
…
– Простите, мы не знали, что вы убиваете… вот так…
Вернуть из небытия то, что было в небытие.
Высасывать прошлое. До конца. Дочиста. Каплю за каплей. Горькое прошлое, обжигающее прошлое, леденящее прошлое. Прошлое, замкнутое в неразрываемый круг —
…(Арфаген, Вавилондон, Зимайя, Мозгипет)…
…меня омрачает…
…величайшей битвы…
…свидетельницей гибели многотысячелетней…
(Нет имени) хватается за последнюю ниточку, которая обрывается пустотой, началом начал, землей, от которой едва ли остался хотя бы прах. (Нет Имени) выискивает, высчитывает, где сейчас могут быть эти обломки, в рукавах каких галактик далеко-далеко… Найти, добраться, выискать, узнать правду, которую не знает даже сама газета…
Газета превращается в бумажный самолет, чтобы спикировать в атмосферу, тут же перелистывается в птицу, чтобы лететь в вышине. У самой земли газета машет крыльями, опускается на безжизненную пустыню, думает, в какую фигуру ей сложиться дальше, сначала становится чем-то четвероногим, потом пытается встать на две ноги, тут же падает, летит, подхваченная ветром, наконец, сворачивается во что-то на колесах, едет по пустоши. (Нет Имени) появляется из пустоты, покачивается в мертвом воздухе, зорко следит за бескрайней равниной, пытаясь выхватить хоть что-то кроме пустоты, хоть какое-то напоминание о том, что было здесь бесконечно давно.
Газета останавливается, замирает на невысоком холме, одна страница складывается в башню, вторая пристраивается часами, третья страница превращается в крестообразный собор, четвертая сворачивается куполом, пятая долго не знает, кем ей стать, пытается изобразить телефонную будку, не может. Страницы шуршат дальше, складываются в марширующих гвардейцев, в корабли, плывущие по морям, по волнам в дальние страны, корабли становятся воинами, которые сражаются с живущими на далеких берегах. (Нет Имени) пытается изобразить четырехмерные часы на башне, причудливые мосты, перекинутые через вселенную, корабли, под всеми парусами плывущие в пучины космоса.
