Мария Ордынцева
Право на смерть
– Благодарю за совет, – отозвался Александр, мрачнея. – Мне можно уйти сейчас?
– Конечно. Вы ценный сотрудник, я не могу допустить, чтобы вы заболели.
– Спасибо…
Шеф отключился.
– Пять – семьдесят три – внутренний, – велел Александр.
На экране появилась Леночка в белом халате. Она что-то писала.
– Леночка! – позвал Александр.
– А, это ты, – не поднимая головы, сказала она и продолжила свое занятие.
– Ты сегодня… – начал Красавин, но Леночка перебила:
– Нет, я сегодня занята. Понимаешь, Батыров обещал свозить меня на концерт компьютерной музыки, а затем мы пойдем к нему домой. Впрочем, зачем тебе это знать? – прервала она сама себя раздраженно.
– Понятно. А завтра? – спросил Красавин, заранее зная ответ.
Леночка посмотрела, наконец, на него:
– Саша, я думала, ты уже все понял. Мы не будем больше встречаться. Все, что у нас с тобой было, было не серьезно и ни к чему. С тобой скучно. Стихи, конечно, вещь хорошая, но ведь это всего лишь пустые слова. И мечты твои – тоже глупость. Это старо и никому не нужно.
– Да, теперь я действительно все понял, – с сарказмом сказал Александр. – Семья и дом для тебя пустое. А Батыров – путь к достижению вершины? Ты хороша. Я вырастил монстра и пожинаю плоды. Прости меня за это.
Леночка в легком недоумении смотрела на него с экрана своими большими серыми в темных ресницах глазами. Все в ней будто говорило: «Странно, неужели это раньше было непонятно?» И все же легкий румянец выдавал ее недовольство: он догадался о том, во что она не намерена была его посвящать.
– Извини, у меня много работы, – наконец, сказала она и отключилась.
Красавин прижался лбом к оконному стеклу. От холода понемногу притупилась и затихла ноющая боль в голове, кровь отхлынула от лица. Желание идти, бежать куда-то, где есть покой, сдавило горло и перекатывалось теперь по артериям, пульсируя в каждой жилке.
Александр нажал кнопку вызова личного автотранспорта и вышел из кабинета.
Машина уже ждала у подъезда. Дверца открылась, как только ее датчики зафиксировали приближение Александра. Ему оставалось только сесть в машину, что он и сделал очень поспешно.
– Добрый день, сэр! – поприветствовал его робот-водитель. – Пожалуйста, задайте маршрут.
– Вперед, – устало произнес Красавин.
Включились антигравитаторы. Машина поднялась ровно на полтора метра над землей, как предусматривали правила, и плавно заскользила вдоль дороги.
Проехав кварталов тридцать, Александр велел свернуть направо, к старым районам. Здесь он еще ни разу не был.
– Останови, – наконец, приказал он водителю. Машина приземлилась возле одного из домов-развалюх, каких в этом районе было полно.
Облетевшая штукатурка, сморщенная и потрескавшаяся местами краска на перекошенных дверях, разбитые стекла в мертвых оконных проемах, обшарпанные ступени крыльца, вывалившийся из опрокинутого бачка мусор – возле каждого из домов вокруг была примерно одинаковая картина.
– Жди здесь, – велел Александр водителю и вышел из машины.
Он медленно пошел по тротуару, одну руку спрятав в карман, где лежали пакеты с чертежами.
Улицы были пустынны. Только иногда из какого-нибудь окна или просто из-за угла выглядывали любопытствующие чумазые детские рожицы, не отрываясь следили за странным чужаком и снова исчезали затем из виду.
Красавин шел, разглядывая дома, асфальт, эти наивные рожицы, и думал.
Неделю назад ему бы и в голову не пришло ехать на край города, сюда, в трущобы, мир преступности и нищеты. В обществе к этим местам относились с презрением, как к неизбежному злу, которое скоро будет искоренено окончательно усилиями мэрии и полиции. Такие, как Александр, посещали музеи, ходили на концерты и радовались своей благоустроенной, чистой, размеренной жизни. Но сейчас он шел один по пустой загаженной улице, прислушиваясь к каждому шороху, а еще больше прислушиваясь к самому себе. Одиночество – чувство, которое ему было в новинку. Он ощутил вдруг почти физически его холод. Он был здесь один, среди этих грязных улиц, чужой и оттого не нужный, вырванный из сообщества себе подобных, нужных людей. Но он был бы сейчас чужим и среди привычной ему обстановки – такой же ненужный, с теми же странными стремлениями к чему-то иному, чем реальная и прагматичная жизнь, устоявшаяся, понятная, стандартизированная ради всеобщего блага. Александр вдруг понял, что не боится такого одиночества. Наоборот, он стремится к нему. Потому что нет пути назад. Он больше не сможет быть там, где все это время существовал, не задумываясь о самых простых вещах. И не хочет быть там, где он сейчас идет медленно по потрескавшейся кромке дороги, потому что такое бытие не достойно человека в самой основе своей.
Впереди, метрах в пятидесяти, возле дома лежала куча тряпья. Когда Александр почти поравнялся с ней, куча вдруг зашевелилась. От неожиданности Красавин отпрянул назад. Лохмотья же, оказавшиеся низеньким и ужасно грязным карликом, заковыляли прочь от него, вглубь улицы.
Александр все еще стоял на месте. Походка – где он мог видеть эту ковыляющую походку? Уж не это ли существо встретилось ему недавно в переулке?
– Постойте! – как и в первый раз, окликнул его Красавин.
Карлик остановился и повернул к нему голову. Хмурый, тяжелый взгляд мутных, почти бессмысленно тупых водянисто-серых глаз из-под мохнатых бровей. Свалявшиеся засаленные волосы непонятного цвета. И молчание.
– Извините, – начал Александр, – вы не подскажете, где…
Закончить вопрос он так и не успел. Карлик при первых звуках его голоса метнулся прочь и исчез за ближайшим углом.
Почти сразу Красавин услышал за спиной:
– Эй, господин, вам что, больше делать нечего, как пугать малыша?
Александр резко обернулся. Позади него стояло несколько человек – женщин, мужчин, детей, по-видимому, местных жителей. Среди них выделялся рыжий крупный и довольно высокий мужчина в красном кашне. Смерив чужака с головы до ног презрительным взглядом, он пригладил свою густую бороду и сделал шаг вперед:
– Я вам говорю, сударь!
– Извините, я не хотел ничего дурного. Всего лишь пытался узнать, где люди, – объяснил Александр.
– Ну вот вы и узнали, сударь, – хмыкнул рыжий. – Что вам от нас нужно?
– Ничего, – пожал плечами Александр. – Я только хотел убедиться…
– Убедиться в чем, сударь? – вскинулся рыжий с усмешкой. – Что мы еще не вымерли? К вашему несчастью, мы еще живы и умирать пока не собираемся. Нам очень жаль, что наши дома портят общий вид города, но это наши дома и других у нас нет, с этим ничего не поделать, мистер. Мы не уйдем отсюда, даже если все войска планеты соберутся выгнать нас силой. Можете передать это мэру.
– Подождите, вы принимаете меня за инспектора? – догадался Красавин.
– А разве вы не оттуда? – удивился рыжий.
– Нет.
– Тогда я не понимаю вас, мистер. Что вы делаете в нашем квартале? Богатые заезжают сюда только по ошибке. Они не общаются с нами. Вы заблудились? Или захотели острых ощущений?
– Нет, я хотел убедиться в том, что мне сегодня рассказали.
– Что же вам рассказали?
– Сегодня человек, которого я уважаю и люблю как отца, сказал мне, что машины калечат и убивают людей, – Александр пытался подобрать слова, чтобы объяснить свой внезапный порыв приехать.
– В каком благословенном местечке вы работаете, мистер, если до сих пор этого не знали? Это известно даже ребенку!
– В НИИ… – начал Александр, но рыжий перебил его практически сразу:
– В этой выгребной яме?! Что же, можете быть спокойны, сударь мой: если будете слушаться начальство, вы никогда больше не попадете в наши трущобы. Вам это не грозит. И уже тем более вам не грозит стать калекой. Вы же не на производстве, вы творчеством занимаетесь. Слава Богу, пока еще не придуманы машины, которые без помощи людей будут воспроизводить себе подобных. Езжайте-ка лучше домой, выпейте кофе, поспите часок-другой – и все опасения как рукой снимет.
Александр не ответил. Да и что отвечать? Рыжий был прав.
– А-а, вам мало моих слов? – продолжил тот. – Нужны доказательства? Ну что же, посмотрите тогда на этих людей, раз вам это доставляет удовольствие.
Он подошел к старику, которого держали под руки две молодые еще женщины.
– Это вот Жора. Когда-то он был рабочим на тракторном заводе. Зарабатывал немного, но этого все же хватало, чтобы прокормить себя и сестер. Усовершенствовалось оборудование. Его обязанности стали заключаться лишь в том, чтобы нажимать четыре кнопки. Постоянно, каждый день нажимать четыре кнопки. Одни и те же кнопки четырнадцать часов каждый день. Через четыре года произошла небольшая авария, и на смену Жоре установили робота, а сам Жора оказался на улице. Он поседел на двадцать лет раньше, чем ему полагалось. А мозг его теперь понимает только четыре операции: включить, выключить, повторить, авария.
– Авария! Тревога! Авария! – забормотал Жора, беспокойно оглядываясь по сторонам.
– Тихо, дружище, авария устранена, – сказал ему рыжий и подошел к мальчишке с большими печальными глазами. – А это Олежка. Его мать погибла, когда ему было три года, при пожаре на автозаводе. А отец лишился ноги, когда работал на железной дороге. Всего через день после того случая на место бедолаги поставили робота-смотрителя. Вам нужны еще примеры, сударь? Каждый из них, – он обвел рукой своих товарищей, – имеет свою историю. Даже я. Но с вашей стороны очень нехорошо напоминать людям об их горе. На вашем месте я бы убрался отсюда поскорее.
Александр встретился глазами с Олежкой, который смотрел на него как зачарованный.
– Почему же власти ничего не предпринимают? Вам должна быть оказана помощь, выплачены пособия и пенсии, – высказал он, наконец, свои мысли. – Может быть, вы неправильно объяснили или…
– Чудак вы, сударь, как я погляжу, – ухмыльнулся рыжий. – Кто же будет нас слушать? Кому это понадобится выплачивать нам пенсии? Государству нет дела до нас, нас выбросили и забыли. Прощайте, сударь. Вряд ли мы когда-нибудь увидимся снова. Идите домой и тоже забудьте про нас. Не надо нарушать устои общества. Вам лучше и нам спокойнее, а начальству меньше мороки. Начальство не любит тех, кто выходит за рамки своего круга. Идите домой.
Рыжий повернулся, давая понять, что разговор окончен. Люди, бывшие с ним, так же стали разбредаться кто куда, и вскоре улица вновь опустела.
Оставшись один, Красавин еще минут пять стоял в раздумье, изучая носки своих ботинок, и направился затем к машине.
– За город, – приказал он роботу-водителю.
– Сэр, позвольте напомнить, что периметр мегаполиса закрывается через четыре часа.
– Знаю, мы успеем.
Машина поднялась в воздух и помчалась по направлению к воротам периметра.
Со времени приезда в мегаполис Красавин ни разу не выезжал за его пределы. Учеба и работа отнимали все его свободное время. Но все-таки он помнил, что город окружали зеленые поля и недалеко от магистрали раскинулся лес.
И вот ворота остались позади. Около пятнадцати минут прошло прежде, чем Красавин приказал остановиться. Дверь бесшумно открылась. Александр вышел и потер лоб ребром ладони, не узнавая места, где находился. Здесь должен был быть лес. Но вокруг были только безжизненные пни. Не было даже молодых побегов.
Он прошел немного вперед, все еще не веря своим глазам.
Тогда, десять лет назад, когда отец вез его в мегаполис по этой дороге, был теплый солнечный летний день. Над самой машиной проносились ласточки, срывались с края дороги испуганные воробьи, иногда встречались даже голуби. Стайки птиц, щебеча и чирикая, взмывали вверх и вскоре совершенно растворялись в синеве безоблачного неба. Александр, высунувшись почти по пояс из машины, махал рукой птицам, деревьям, полям, встречным машинам и весело кричал «эге-гей!».
Сейчас он оглядывался по сторонам и не видел ничего, кроме серой печальной пустыни. Ни птиц, ни зелени… Цветок? Красавин подошел поближе и склонился к земле, в душе боясь ошибиться. Это был настоящий цветок. Возле самого пня, выбиваясь из его складок, росла обыкновенная ромашка, каким-то чудом уцелевшая среди прочего хаоса.
Что-то необъяснимое перехватило ему дыхание. Александр чувствовал, как это что-то, обжигая глаза, скатилось по щеке влажной струйкой.
Он вспомнил о чертежах.
Достав пакеты из кармана вместе с атомной зажигалкой, Александр с каким-то упоением стал мять и поджигать их один за другим. А затем некоторое время неподвижно наблюдал, как в небольшом костре корчилась бумага, плавились и лопались носители, как улетали в небо искры, унося с собой слова и мысли, и, наконец, как умирал огонь. Когда костерок затух, Александр бросил последний взгляд на ромашку, потом на горизонт, где из-за сизо-розовых туч был виден край бордового солнца, и вернулся к машине:
– В институт.
Дверь закрылась за ним, машина поднялась над пустынной дорогой и помчалась к мегаполису.
Обычный ежедневный обход начался с производственных лабораторий. Шеф, как всегда улыбающийся и окруженный прихлебателями, быстро, несмотря на полноту, шел по коридору. За мертвой улыбкой-маской, надетой для работы, скрывалась сейчас досада. Досада на всех, кто сейчас суетился вокруг него, стараясь поймать его взгляд или одобрительный кивок; досада на свою беспомощность сделать хоть что-то из того, что он считал нужным; досада на свою жену, которая утром потребовала вояж в ювелирный магазин за новыми игрушками; досада на свою усталость. Сегодня вечером он должен быть на заседании у Президента и отчитываться о работе НИИ, но, хотя все об этом знают, никто не мог сегодня ему показать ничего путного. Чертежи заняты в сборке, отчеты не дописаны, новые конструкционные узлы еще не испытаны, не отлажены или не запрограммированы вообще. Но он шеф, и отдуваться придется ему. Он идет сейчас по коридору – быстрый, властный, влиятельный, ловя на себе услужливые взгляды подчиненных, а вечером будет стоять под градом упреков и вопросов, как мальчишка, которого ругают за сломанный велосипед. Он ненавидел всех за невозможность вырваться из этого круга и давно уже мечтал о пенсии, о том счастливом моменте, когда он, наконец, рванет душащий его хуже веревки галстук, соберет свои клюшки для гольфа и отправится на свою виллу в модном квартале с настоящими газонами и зелеными изгородями. Он ненавидел всех, и ему хотелось сделать им больно.
Вот и Берг, его последняя надежда на хоть какой-то вечерний отчет. Берг что-то говорил о новой модели, к сборке которой только что приступили, говорил о ее качестве, удобности для серийного производства.
– Профессор, вы кое-что забыли упомянуть, – вдруг раздался голос из глубины лаборатории.
Все обернулись, а шеф вопросительно посмотрел на Берга. Тот поправил зачем-то очки и устремил взгляд на говорившего.
Александр, а это был он, стоял, скрестив руки на груди, в стороне от остальных. Полумрак лаборатории (шеф не любил яркого света) скрывал его фигуру почти полностью.
– Вы забыли кое-что, профессор, – повторил он, выходя на свет. – Позвольте, я дополню?
Многие из присутствующих удивились разительной перемене, происшедшей с ним со вчерашнего дня. Александр был очень бледен, почти до синевы. В глазах его играл зловещий огонек. С первого взгляда он казался очень больным.
Шеф, внутренне съежившись от нехороших предчувствий, но все еще немного надеясь, что, может быть, хотя бы Александр представит ну хоть что-то стоящее внимания, обратил на него свою улыбку-маску. Их взгляды встретились.
Еще час назад, ожидая вот этой вот секунды, Александр чувствовал, как бешено колотится его сердце. Он не сказал ничего даже Бергу, да и сам боялся, что ошибается. Но увидев вечно-резиновую улыбку шефа, Красавин обрел уверенность.
– Андрей Лукич хорошо описал все достоинства проекта, – произнес он. – Но забыл упомянуть о недостатках.
Лицо шефа посерьезнело. Красавин поймал на себе удивленно-равнодушный взгляд Леночки и насмешливый – Батырова.
