Карл Май
Из Багдада в Стамбул
Глава 3
ПАЛИ В БОЮ
Нашей главной целью был не Загрос. Больше нам нужна была долина, в которой мы находились и которая почти точно вела на юг. Мы скакали мимо зеленых вершин и уже к вечеру добрались к каким-то отдельно возвышавшимся скалам, под сенью которых и разбили лагерь. Мы объехали скалу по периметру. Я побывал на вершине, обогнул край горы и встретил курдскую женщину с ребенком, испугавшуюся нас безмерно. Совсем рядом в тени скалы стоял каменный домик, что-то в нем показалось мне необычным.
– Не бойся, – обратился я к женщине и в знак дружбы протянул ей руку, не слезая с лошади. – Аллах да хранит тебя и этого красивого мальчугана. Кому принадлежит этот дом?
– Он принадлежит шейху Махмуду Кансуру.
– А из какого он племени?
– Из племени джиаф.
– Он там, внутри?
– Нет, он редко бывает здесь, это его летнее жилище. Сейчас он на севере, где готовится празднество.
– Да, я слыхал об этом. А кто здесь живет в его отсутствие?
– Мой муж.
– А кто он?
– Он Гибрал Мамраш, домоправитель при шейхе.
– А он нам разрешит переночевать в его доме?
– Вы друзья джиаф?
– Мы чужеземцы, прибывшие издалека, и друзья всех людей.
– Тогда подождите. Я поговорю с Мамрашем.
Она пошла в дом, а мы тем временем слезли с лошадей. Вскоре показался мужчина, одетый по старой моде, с открытым, честным лицом. Он произвел на нас благоприятное впечатление.
– Аллах благословляет ваше появление в доме! – приветствовал он нас. – Добро пожаловать, входите, пожалуйста!
Он поклонился каждому и пожал руку. По этой учтивости мы поняли, что находимся на персидской территории.
– А есть ли место для лошадей? – поинтересовался я.
– Места и корма достаточно. Во дворе можно поставить всех, там же ячмень.
Все строение было обнесено высокой стеной, образующей прямоугольник, куда входили сам дом, двор и сад. Войдя, мы обнаружили, что дом разделен на две части, у каждой свой вход. Дверь в мужскую половину была спереди, а в женскую можно было войти с задней стороны. Естественно, мужчина повел нас в первую половину, двадцати шагов длиной и десяти шириной. Окон не было, а вместо них под крышей оставлено пространство между стенами и потолком. Пол устилали тростниковые коврики, а вдоль стен лежали небольшие вязанки, которые для усталых людей, проведших неделю в седле, показались настоящим ложем. Нас усадили на эти вязанки. Тут хозяин открыл сундук, стоявший в углу, и спросил:
– У вас с собой есть трубки?
Кто может передать впечатление, которое произвел на нас этот вопрос? Алло находился при лошадях, нас было пятеро в помещении, и при его вопросе все пятеро одинаковым жестом потянулись к своим трубкам, и раздалось громкое «да!».
– Тогда попробуйте моего табачку!
Аллах всемогущий! Это были те самые красные четырехугольные пакетики, в которых расфасовывается знаменитый табак из Базирана, что на северной границе персидской пустыни.
Едва первые кольца ароматного дыма поднялись к перекрытиям, появилась женщина с напитком мокко, который очень часто бывает совсем далек от подлинного мокко. Но в этот раз нам было все равно, что пить. Мне было так приятно и хорошо, что я готов был вновь взять у Эмина хоть десять вороных, и уже стала забываться эта дурацкая охота на форелей… Таков человек – он раб обстоятельств!
Я выпил три или четыре чашечки кофе и с зажженной трубкой вышел во двор, чтобы взглянуть на лошадей. Угольщик заметил трубку, и из того места в его бороде, где, по всей видимости, находился рот, вырвался такой тоскливый и алчущий звук, что я скорее вернулся в дом, чтобы вынести ему немного базиранского табака. Но он вместо трубки запихнул его прямо в рот. Вкус у Алло явно отличался от нашего.
Стена, окружавшая усадьбу, была больше, чем в рост человека, так что наши лошади стояли в полной безопасности, тем более что массивные ворота были плотно закрыты. Это успокоило меня, и я вернулся в комнату, где хозяин мирно беседовал по-арабски с моими спутниками.
Потом хозяйка внесла несколько бумажных фонариков, которые отбрасывали приятный полусвет, а затем внесла холодную дичь с ячменными лепешками.
– В этих местах, наверное, много птиц, – заметил Мохаммед.
– Очень много, – ответил Мамраш. – Озеро недалеко.
– Какое озеро? – спросил я.
– Зеривар.
– А, это тот самый Зеривар, на дне которого лежит затонувший город грешников, целиком отлитый из чистого золота?
– Да, господин. Вы о нем слышали?
– Его жители были такими безбожниками, что забыли про Аллаха и Пророка, тогда Всемогущий вызвал землетрясение, которое погубило город.
– Да, ты знаешь правду. В определенные дни, когда едешь по озеру, на закате видно, как далеко в глубине мерцают минареты и дворцы, а некоторые даже слышат голос муэдзина «ай-аль-эль-салла!». И видно, как утопленники бредут искупать свои грехи в мечети…
– Ты сам это видел или слышал?
– Нет, мне рассказывал об этом отец жены. Он рыбачил на озере и все сам видел. Но позвольте мне покинуть вас ненадолго – я закрою ворота. Думаю, вам, усталым, пора отдохнуть.
Он ушел, и вскоре мы услышали, как скрипнули петли ворот.
– Мистер, какой бравый парень! – заметил Линдсей.
– Да. Он даже не спросил, как нас зовут, куда мы идем и откуда. Это настоящее восточное гостеприимство.
– Надо дать ему на мелкие расходы как следует! Вернулся хозяин и принес свежие вязанки и одеяла.
– А среди джиаф в этой области живут беббе? – спросил я его.
– Живут, но их очень мало. Джиаф и беббе не любят друг друга. Вы вряд ли встретите много джиаф, потому что из Персии совершает набеги племя бильба – это настоящие разбойники. Поэтому джиаф и откочевали подальше со своими стадами.
– А ты по-прежнему остаешься здесь?
– Мой господин приказал мне.
– Разбойники же все отнимут у тебя.
– Они найдут только стены, а за ними – ничего.
– Тогда они будут мстить тебе.
– А они и меня не найдут. Озеро заросло тростником и окружено болотами. Там есть укрытия, которые чужаки просто не в состоянии обнаружить. А теперь позвольте мне покинуть вас и пожелать доброго сна.
– А дверь здесь остается открытой? – спросил я.
– Да, а что?
– Мы привыкли дежурить у наших лошадей посменно, поэтому нам надо время от времени выходить.
– Вам не нужно дежурить, я сам буду вашим часовым.
– Твоя доброта больше, чем мы заслуживаем, но я прошу тебя все же не приносить нам в жертву твой сон!
– Вы мои гости, и Аллах призывает меня охранять вас. Желаю вам добрых снов и покоя.
Мы воспользовались гостеприимством дружественного курда-джиаф. Когда мы утром поднялись, он посоветовал нам не ехать дальше на восток, иначе наткнемся на разбойников-бильба; он считает лучшим для нас разыскать Диалу и вдоль ее берегов добраться до южных равнин. Честно говоря, меня это особенно не вдохновило, потому как я все время помнил о беббе, которые нас наверняка преследовали. Но этот план нашел горячее одобрение у обоих хаддединов, и мне пришлось в конце концов уступить.
Щедро одарив Мамраша и его супругу, мы тронулись в путь. Несколько конных джиаф по приказу Мамраша отправились нас проводить. Через несколько часов мы достигли долины, раскинувшейся между вершинами хребтов Загрос и Эвроман. Через эту долину ведет знаменитая дорога Шамиан, связывающая Сулейманию и Керманшах. У маленькой речки мы расположились на отдых.
– Это река Чарран, – сказал предводитель джиаф. – Вам следует идти только вдоль нее, потому как она впадает в Диалу. А теперь мы вас покинем. Аллах с вами!
Они уехали, и мы снова оказались предоставлены самим себе.
На следующий день мы добрались до Диалы, несущей свои воды к Багдаду. На ее берегу мы расположились на обед. Был солнечный теплый день, который мне никогда не забыть. Справа от нас журчали потоки воды, слева возвышалась скала, поросшая кленами, платанами, кизилом, каштанами, а прямо перед нами красовался невысокий горный хребет, казавшийся на первый взгляд руинами средневекового немецкого замка.
Мамраш дал нам с собой в дорогу маленькие завтраки на каждого. С ними быстро управились, и я, прихватив ружье, пошел поискать что-нибудь посущественнее. Я пробродил по этому хребту около часа, так и не найдя ни одной птицы или зверька, и спустился в долину. Вдруг справа от меня раздался выстрел, за ним другой. Кто мог стрелять? Я ускорил шаги. Подойдя к лагерю, я застал Алло, Халефа и англичанина.
– А где хаддедины? – спросил я.
– Добывают мясо, – ответил Линдсей.
Он тоже слышал выстрелы и подумал, что стреляют хаддедины. Снова раздались выстрелы – два, три, за ними еще.
– Бог мой, скорее на лошадей! – закричал я. – Что-то случилось!
Мы вскочили в седла и поскакали. Алло замешкался с двумя лошадьми хаддединое. Снова грохнули два выстрела, за ними один пистолетный.
– Да там бой, настоящий бой! – крикнул Линдсей. Мы обогнули край луга, обрамлявшего речку, потом преодолели подъем, и перед нами раскрылось поле битвы, в которой нам сразу же пришлось принять участие.
На берегу в траве лежали верблюды, а рядом с ними паслись лошади. Считать, сколько их всего, не было времени. Возле верблюдов я заметил раскинутую палатку, справа на скалах – пять-шесть чужих лиц, которые оборонялись от курдов, а прямо перед нами Амада эль-Гандура, который прикладом отбивался от наседавшего противника. Рядом на земле лежал, как мертвый, Мохаммед Эмин. Думать не приходилось. Я прыгнул в самую гущу курдов и разрядил в кого-то ружье.
– Вот он! Вот он! Осторожнее с конем! – услышал я чей-то крик.
Я оглянулся и узнал кричавшего – это был шейх Газаль Габойя. Это было его последнее слово: Халеф налетел на него и выстрелил в упор. Потом произошел короткий бой, подробности которого я опускаю, хотя рукопашная схватка была жестокой. Вид мертвого хаддедина поверг нас всех в ужас. От ярости мы смогли бы противостоять и тысяче курдских копий. Я помню только, что был ранен, лошадь была ранена, гремели выстрелы, мои глаза метали молнии, и рядом со мной неизменно был верный Халеф, отражавший удары, предназначавшиеся мне. После одного выпада мой конь встал на дыбы, сбросил меня и упал на меня сверху. Больше я ничего не помню.
Первое, что я увидел, когда очнулся, были слезы в глазах моего бедного хаджи.
– Хамдулилла, он жив! Он открыл глаза! – закричал Халеф вне себя от радости. – Сиди, тебе больно?
Я хотел ответить, но не мог. Веки закрылись сами собой.
– О, он умирает!
Сквозь пелену услышал я жалобные крики и снова потерял сознание.
Дальнейшее помню как во сне. Я боролся против драконов и гигантских червей, циклопов и прочих великанов; но неожиданно все эти дикие образы исчезли, теплый воздух овеял меня, тихие звуки, как из ангельских труб, донеслись до моих ушей; мягкие, нежные руки касались меня. Сон ли это был или реальность? Я снова открыл глаза.
Далекие горные вершины светились в заходящем солнце, по равнине растекался полумрак, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть две женские головки, склонившиеся надо мной с двух сторон.
– А ну-ка уйдите! – раздалось на персидском.
Покрывала упали на лица, и обе женщины растворились в сумраке.
Я попытался сесть, и мне это удалось. При этом заметил, что ранен пониже ключицы. Как я потом узнал, меня задело копье. Болело все тело. Рана была тщательно перевязана, и запах, который овевал меня, я ощущал по-прежнему.
Тут подошел Халеф и сказал:
– Аллах керим! Он вернул тебя к жизни!
– Как тебе удалось выкрутиться, Халеф? – спросил я слабым голосом.
– Очень благополучно, сиди. У меня огнестрельная рана в бедре, пуля прошла насквозь.
– А англичанин?
– У него оцарапана голова и отрублены два пальца на левой руке.
– Бедный Линдсей! Дальше!
– Алло тоже досталось, но он не потерял крови.
– Амад эль-Гандур?
– Он не ранен, но потерял дар речи.
– А его отец?
– Убит. Мир праху его!
Он замолчал, и я тоже. Сообщение о смерти старого товарища поразило меня. После долгого молчания я спросил Халефа:
– А как с моим вороным?
– Его раны болезненны, но не смертельны. Но ты еще не знаешь продолжения. Рассказать?
– Пока не надо. Я попытаюсь дойти до остальных. Почему я лежу отдельно от других?
– Потому что жены перса хотели тебя перевязать. Он, должно быть, весьма предприимчивый и богатый человек. Мы развели огонь, ты там увидишь.
Подъем причинил мне некоторую боль, но с помощью Халефа мне удалось пройти какое-то расстояние. Рядом с тем местом, где я лежал, горел костер. Длинная фигура англичанина поднялась мне навстречу.
– Вот и вы, мистер! Вы совершили такой полет, у вас железные ребра. Мы уже мысленно вас похоронили.
– Как у вас? Забинтованы голова и рука…
– Шрамик на том месте, где френологи предполагают наличие ума. С волосиками и кусочком кости пришлось расстаться. Да уж. Да еще пару пальцев долой, но это так, мелочь.
Рядом с англичанином возле костра стоял еще некто – мужчина гордого вида и внушительного роста. На нем были красные шелковые штаны, белая рубашка из того же материала и длинная, до колен, узкая куртка. Поверх нее было накинуто нечто вроде покрывала темно-синего цвета. На бедре висела дорогая сабля, а рядом сверкали золоченые рукоятки двух пистолетов, кинжала и короткого меча. На ногах красовались сафьяновые сапожки для конной езды, а на голове – знаменитая персидская шапочка из меха барашка, вокруг которой была обернута бело-голубая шаль.
Он подошел ко мне, поклонился и сказал:
– Господин, я хочу сделать тебе комплимент.
– Благодарю тебя, – ответил я, так же учтиво поклонившись.
– Эмир, ты геройски вел себя в бою!
– Господин, ты тоже герой!
– Я твой друг.
Мы пожали друг другу руки, потом он вежливо произнес:
– Твое имя мне известно. А меня называй Хасан Арджир-мирза и считай меня своим слугой.
У него был титул «мирза»[10], который в Персии дают обычно принцам, так что он был важной персоной!
– И меня прими в свое услужение! – учтиво ответил я.
– Эти восемь человек – мои люди, ты познакомишься с ними. – И он указал на восемь мужчин, спокойно стоявших в стороне. – Ты глава лагеря. Садись.
– Я подчиняюсь твоей воле, но позволь вначале проститься с моим другом.
Неподалеку от костра лежало тело Мохаммеда Эмина. Возле него сидел, сложив руки без движения, сын Амад. Я подошел к нему. Шейх был убит пулей в лоб, и его белая борода была залита кровью. Я склонился над ним, сердце мое сжалось от боли. Потом положил Амаду руку на плечо:
– Амад, я с тобой.
Он не ответил и не пошевелился. Я пытался всеми силами отвлечь его – все напрасно. Боль и страдания превратили его в статую. Я вернулся к костру, чтобы сесть рядом с персом. Но тут же споткнулся об угольщика, лежавшего на животе и тихо стонавшего.
Я обследовал его – ран на нем не было, но избили его порядочно. Мне легко удалось привести его в чувство.
Хасан Арджир-мирза тоже не был ранен, чего нельзя было сказать о его людях, но никто из них никоим образом не выказывал своих страданий.
– Эмир, – обратился он ко мне, когда я уселся рядом с ним, – ты пришел вовремя и спас нас.
– Мне доставило радость помочь тебе.
– Я расскажу тебе, как это произошло.
– Позволь мне сначала поинтересоваться самым необходимым. Курды убежали?
– Да, я послал за ними двух своих людей, чтобы следили за их передвижениями. Их было более сорока. Они потеряли много людей, а мы только одного, твоего друга. Куда лежит твой путь, эмир?
– К зеленым долинам по ту сторону Тигра. Мы вынуждены были идти кружным путем.
– Мой путь лежит на юг. Я слышал, ты был в Багдаде?
– Только недолгое время.
– Ты знаешь путь туда?
– Нет, но его нетрудно отыскать.
– И из Багдада в Кербелу?
– И его тоже. Тебе нужно в Кербелу?
– Да, мне нужно навестить могилу Хусейна.
Это сообщение заинтересовало меня. Он был шиит, и мне представлялась возможность совершить интересную поездку.
– А как случилось, что ты поехал через эти горы?
– Чтобы не попасться на глаза разбойным шайкам арабов, поджидающих пилигримов на торговых путях.
– Но зато попал в руки курдам. Ты идешь из Кермандшаха?
– Из еще более далеких мест. Мы здесь со вчерашнего дня. Один из моих людей пошел в лес и увидел, что курды на подходе. Но и они его заметили. Они поехали за ним, вышли на наш лагерь и напали. Во время боя, в котором мы думали, что все погибнем, появился храбрый старец, который лежит вон там, на земле. Он тут же застрелил двух курдов и погиб в бою. Потом появился его сын, такой же храбрый, как и он, но мы все бы погибли, если бы не вы. Эмир, тебе принадлежит моя жизнь и все, что у меня есть. Пусть наши пути идут вместе как можно дальше.
– Я бы хотел, чтобы так и было, но у нас есть убитый и мы ранены. Нам надо его похоронить и надо оставаться на месте, пока есть вероятность лихорадки.
– Я тоже останусь, потому что и мои люди ранены. Пока мы разговаривали, мне вдруг стукнуло в голову, что нигде не видно Дояна. Я спросил англичанина, но он ничего не знал. Халеф видел Дояна дерущимся – и все.
Слуги знатного перса принесли изысканные продукты, которые быстро приготовили на костре. После еды я решил осмотреть окрестности и поискать Дояна. Халеф пошел со мной. Наконец-то мы добрались до лошадей. Бедный жеребец лежал на земле. У него были резаные и колотые раны, но Халеф поддерживал в нем силы. Рядом расположились группой верблюды. Их было всего пять, поодаль лежали их грузы, а еще дальше стояла палатка, служившая жилищем обеим женщинам, тем самым, которые скрылись, едва я открыл глаза.
– Ты видел, как я упал, Халеф. Что было дальше?
– Мне показалось, что ты погиб, сиди, и это удесятерило мои силы. Англичанин тоже хотел отомстить за тебя, и они не смогли нас сдержать. Этот перс очень храбрый человек, а его слуги – такие же, как он.
– Вам досталась добыча?
– Оружие и несколько лошадей, которых ты не заметил в темноте. Мертвых перс приказал бросить в воду.
– А раненые были?
– Не знаю. После боя я осмотрел тебя и почувствовал, что сердце бьется. Я хотел перевязать тебя, но перс не разрешил. Он велел отнести тебя туда, где ты и пришел в себя, и где тебя перевязали эти две женщины.
– Что ты узнал о них?
– Одна из них – жена, а вторая – сестра перса. У них есть и служанка, которая сидит на корточках у палатки и все время жует фиги.
– А сам перс, кто он?
– Не знаю, а слуги молчат – им вообще запрещено о чем-либо говорить…
– Стой! – прервал я его. – Послушай!
Мы настолько удалились от лагеря, что до нас не долетали никакие звуки, вокруг царила полная тишина. Когда Халеф произносил последние слова, мне показалось, что я услышал знакомый лай. Мы застыли на месте. Да, действительно, теперь уже явно слышался злобный лай, говорящий о том, что борзая выследила добычу. Но непонятно, откуда он доносился.
– Доян! – громко крикнул я.
На это сразу же донесся ответ из кустов, обрамлявших гору. Мы медленно двинулись вперед. Для надежной ориентировки я еще раз позвал пса, он тут же ответил. Наконец мы расслышали короткое повизгивание, которым он обычно выражал свою радость, – это окончательно навело нас на цель. На земле лежал курд, а над ним стоял в сторожевой позе пес, готовый нанести смертельный укус. Я нагнулся, чтобы рассмотреть лежащего. Черт его я разглядеть не сумел, но тепло его тела доказывало, что он жив, хотя и не осмеливается пошевелиться.
– Доян, назад!
Собака повиновалась, и я приказал курду подняться. Он тяжело дышал, из чего я заключил, что человек был крайне напуган. Я учинил ему моментальный допрос, и он назвался курдом из племени соран. Поскольку я знал, что соран – смертельные враги беббе, то тут же сообразил, что он специально назвал себя соран, чтобы избежать кары, а на самом деле он беббе.
Поэтому я спросил:
– Как ты попал сюда, если ты соран?
– Ты, скорее всего, чужак в этой стране, – откликнулся он, – если задаешь такие вопросы. Соран были могущественным племенем. Они жили к югу от бильба, которые в свою очередь состояли из четырех кланов – руммок, манзар, пиран и намаш. У них была столица в Харире, лучшем городе Курдистана. Но Аллах снял с них свою руку, их власть кончилась. В последний раз их знамя развевалось в санджаке Кеи[11], но пришли беббе и растоптали его. Их стада украли, женщин и детей увели, мужчин, юношей и мальчиков убили. Уцелели немногие, рассеялись по свету и растворились поодиночке. Одним из них был и я. Я поселился среди скал; жена умерла, братья и дети убиты, лошади я тоже лишился; со мной остались только нож и ружье. Сегодня я услышал выстрелы и спустился, чтобы взглянуть, кто воюет. Я увидел врагов – беббе и взялся за ружье. Спрятавшись за деревьями, я убил явно больше, чем одного, мои пули ты можешь обнаружить в их телах. Я стрелял в них из ненависти и еще потому, что хотел добыть лошадь. А собака вышла на меня по вспышке ружья, приняла за врага и напала. Нож выпал из руки, а ружье оказалось незаряженным. Я попытался отмахнуться от нее прикладом ружья, но пес все же повалил меня на землю. Я понял, что, если пошевелюсь, он в меня вцепится. Это были ужасные часы!
Похоже, этот человек говорил правду – я обо всем этом слышал, но все равно нужно было быть осторожным.
– Ты покажешь нам свое жилище? – спросил я.
– Да. Это хижина из мха и веток с крышей из травы и листьев, больше там нечего смотреть.
– А где твое ружье?
– Должно валяться где-то поблизости.
– Найди его!
Он пошел искать ружье, а мы с Халефом остались стоять.
– Сиди, – зашептал он, – он убежит.
– Да, если это беббе. Но если он соран, то вернется, и тогда мы сможем ему доверять.
Ждать нам пришлось недолго, скоро он крикнул снизу:
– Спускайтесь, господин, я нашел и нож и ружье!
Мы спустились к нему. Он действительно казался честным человеком.
– Ты пойдешь с нами к лагерю, – сказал я ему.
– Хорошо, господин, – согласился он, – но с персом мне бы не хотелось говорить, так как я говорю только по-курдски и на языке арабов.
– Ты хорошо говоришь по-арабски?
– Да, я прошел все области до самого моря, до Фрата, и все знаю в этих местах.
Я порадовался сему обстоятельству – такой человек был бы нам полезен.
Его появление произвело в лагере некоторый переполох, но самое большое впечатление он произвел на Амада эльГандура, который при виде курда сразу же вышел из оцепенения.
Молодой хаддедин принял курда-сорана за беббе, и рука его дернулась к кинжалу. Я положил ему руку на плечо и сказал, что чужак – враг беббе и находится под моей защитой.
– Враг беббе! Ты знаешь их, их тропы? – спросил он взволнованно курда.
– Да, знаю.
– Тогда нам есть, о чем поговорить!
Сказав это, Амад эль-Гандур круто повернулся и снова сел у тела отца. Я поведал персу историю курда, и тот согласился оставить его в лагере. Через некоторое время вернулись всадники и доложили, что беббе ускакали довольно далеко на юг и потом свернули к холмам Мериван. Их нечего было пока бояться, и персы успокоились, приняв, разумеется, какие-то меры предосторожности. Я разыскал Амада и попросил по возможности сохранять спокойствие.
– Спокойствие? – переспросил Амад. – Спокоен только вот он! – И юноша указал на убитого. – К сожалению, ему не суждено упокоиться в фамильной усыпальнице хаддединов и быть похороненным детьми своего клана, которые оплакали бы его. Он будет лежать в этой чужой земле, а над ней будет парить его дух. Неужели ты думаешь, что этот дух не станет просить меня о мести? Я видел обоих – и того, кто его застрелил, и того, кто его зарезал. Они оба ускакали, но я доберусь до них и отправлю к шайтану!
– Я понимаю твои гнев и боль, но прошу тебя сохранять ясность глаз и ума. Вот ты собираешься ехать за беббе и мстить за смерть отца. А ты представляешь, что это значит?
– Тар, кровная месть, требует этого, и я должен повиноваться. Ты христианин, эмир, и не поймешь этого! – Он помолчал с минуту, а потом спросил: – Ты поедешь со мной, эмир?
Я покачал головой. Он сразу сник и тихо произнес:
– Я знал, что Аллах создал землю, на которой нет ни дружбы, ни благодарности.
– У тебя ложное представление об этих добродетелях, – возразил я. – Вспомни, ведь я был верным другом твоему отцу, и ты должен быть мне за это благодарен. Я готов отправиться с тобой к пастбищам Шаммара и разделить опасности, подстерегающие тебя там, но как друг я должен отговорить тебя делать это, потому что ты погибнешь.
– Еще раз повторяю: ты христианин и ведешь себя соответственно. Аллах желает, чтобы я отомстил, отец дал мне об этом знать сегодня вечером. А теперь прошу: оставь меня одного!
– Я исполню твое желание, но при одном условии – ты ничего не будешь предпринимать, не обсудив сначала со мной.
Он ничего не ответил. Я подумал, что он может незаметно покинуть нас, и решил не спускать с него глаз.
Проснувшись утром, я обнаружил его на прежнем месте, но рядом с ним сидел курд-соран, и они что-то горячо обсуждали. Остальные тоже проснулись. Перс ждал возле палатки и разговаривал с закутанными в паранджи женщинами.
– Эмир, я хочу похоронить отца. Ты поможешь мне? – обратился ко мне Амад эль-Гандур.
– Да. Где хоронить?
– Этот человек говорит, что там, наверху, между скалами, есть место, где утром и вечером появляется солнце. Я хотел бы посмотреть его.
– Я пойду с тобой, – сказал я.
Когда перс заметил, что я поднялся, он тоже встал и подошел ко мне, чтобы пожелать доброго утра, а когда узнал, зачем мы идем наверх, вызвался сопровождать нас. Высоко на скале мы обнаружили подходящее место и решили сделать могилу там. Рядом была хижина курда-сорана, а чуть дальше – закрытая с трех сторон небольшая площадка, подходящая для лагеря, к тому же рядом имелся ручей. Мы посовещались и решили перебираться сюда со всем скарбом и животными. Переезд проходил не без сложностей, но благополучно завершился. Пока здоровые и легкораненые копали могилу, другие сооружали хижину, в которой женская половина отделялась от мужской плотной изгородью из ветвей. Лошадей, не выносивших запаха верблюдов, тоже разместили отдельно.
К полудню все в лагере было в идеальном порядке. У перса имелся большой запас муки, кофе, табака и других важных продуктов. Мясо мы могли добыть охотой, так что ни в чем не нуждались.
Могилу закончили позже. Тело нужно было хоронить на закате, во время могреба, вечерней молитвы. Амад эль-Гандур сам готовил отца к погребению, хотя по законам ислама не имел на это права.
Солнце уже зависло над горизонтом, когда небольшая траурная процессия двинулась. Впереди шли Алло и курд, несшие на ветвях тело Мохаммеда, все остальные парами шли следом, а Амад ждал нас у могилы. Вход глядел на юго-запад, в сторону Мекки, а когда умершего усаживали, его лицо было обращено туда, где Пророк мусульман принимал подношения ангелов.
Амад повернул ко мне бледное лицо и спросил:
– Эмир, хоть ты и христианин, но ты был в Мекке и знаешь священную книгу. Ты можешь оказать своему усопшему другу последнюю любезность и произнести для него суру о смерти?
– Хорошо.
– Тогда давай начнем.
Солнце достигло западного горизонта, и все пали ниц для молитвы. Потом поднялись и образовали полукруг у входа в захоронение. Это было великое мгновение. Мертвый сидел прямо в своем последнем жилище. Закат отбрасывал пурпурные тени на беломраморное лицо, а слабый ветерок шевелил седую бороду.
Амад эль-Гандур повернулся в сторону Мекки, поднял руки и проговорил:
– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господу миров милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых Ты облагодетельствовал, – не тех, которые находятся под гнетом, и не заблудших.
Затем поднялся я и, подняв руки так же, как Амад, прочитал отрывок из пятьдесят седьмой суры, который закончил словами:
– И отправили вслед Ису, сына Мариам, и даровали ему Евангелие, и вложили в сердца тех, которые последовали за ним, кротость и милосердие…
Тут подошли Алло и курд-соран, чтобы закрыть могилу. Я хотел уже снова взять слово, как мне сделал знак перс. Он вышел вперед и прочитал несколько строк из восемьдесят второй суры.
Теперь могила была закрыта, и осталась последняя молитва. И опять меня удержали. Вышел Халеф. В глазах маленького хаджи блестели слезы, и голос его дрожал, когда он, стоя на коленях, молился.
Да, это были редкостные похороны. Один христианин, два суннита и один шиит говорили над могилой умершего. Что касается меня, то я не счел за прегрешение попрощаться с другом на его языке, а участие перса служило доказательством того, что мусульманская религия глубоко проникла в сердце и души разных народов. Халефа за его теплые слова я смог просто обнять за плечи, но знал, что он соблюдал мусульманские обычаи только внешне – внутри это был христианин.
Мы собрались покинуть скалу. Тут Амад своим кинжалом отколол от камня на могиле кусок и спрятал его. Я знал, что это значит: никто не в силах удержать его от кровной мести. В течение вечера он ничего не ел и не пил, не участвовал в наших разговорах и ответил только на одно замечание.
– Ты ведь знаешь, – обратился я к нему, – что Мохаммед Эмин забрал обратно своего вороного. Теперь он твой.
– И теперь у меня есть право снова его передарить?
– Без сомнения.
– Я дарю его тебе.
– Я его не принимаю.
– Но тогда я заставлю тебя принять его!
– Как же ты это сделаешь?
– Увидишь. Доброй ночи! – И он сел.
Я понял, что сейчас самое время удвоить внимание. Но все получилось иначе. Это был печальный, торжественный вечер. Перс ушел за перегородку, его люди сидели на корточках в сторонке, а я с Халефом и англичанином устроился у ручья, где мы охлаждали свои горячие раны. Смерть Мохаммеда произвела на всех тяжкое впечатление. Я чувствовал к тому же, что у меня начинается лихорадка. И у Халефа были те же симптомы.
Я провел ужасную ночь, но мой могучий организм справился с недугом. Я ощущал, как кровь пульсировала по жилам – я общался с разными людьми, но не мог понять, наяву это или во сне, и только под утро забылся тяжелым сном, из которого выбрался лишь к вечеру. Вместо красивых женских глаз, как в прошлый раз, я обнаружил огромный алеппский нос англичанина.
– Снова бодры? – спросил он.
– Да вроде. Ох, что это, опять вечер?
– Вам можно позавидовать, мистер! Женщины взялись за вас. Они прислали капли для раны. Халеф их уже накапал. А потом одна явилась сама и что-то влила вам между зубов. Явно не портер.
– А какая из них?
– Одна какая-то. Вторая осталась на месте. А может, первая – не знаю.
– С голубыми или с черными глазами?
– Глаз я не видел. Она упакована как почтовая посылка. Похожи на голубые.
– Почему же вы так решили?
– Потому что у вас такие же глаза. Как самочувствие?
