Меган Миранда
Тихое место
Глава 2
Если честно, никто из местных Брэндона и Фиону Труэтт не любил.
Внешне все было пристойно. Мы улыбались друг другу, здоровались при встрече. Но желанием общаться с ними никто не горел.
Брэндон был главой приемной комиссии в колледже Лейк Холлоу, где многие из нас работали. Он свято верил, что работу и жизнь за ее пределами смешивать нельзя. Был холоден и осуждал всех, кто не соблюдал его личный кодекс поведения. В общем, козел был еще тот. Фиона была ему под стать: холодная, осуждающая и, само собой, та еще коза.
Потом мы стали относиться к ним лучше. Из сострадания.
С тех пор как их нашли мертвыми, дом стоял пустым. Сейчас он принадлежит банку, но желающих его купить нет. Так он и стоит немым укором – пустой и пугающий.
Через несколько месяцев двор чрезмерно зарос травой. Нам пришлось составить график, чтобы сохранять приличный вид, – именно так мы поступили, когда Шарлотта Брок попала в аварию и ей сделали операцию на колено. Это не был альтруизм, мы, конечно, люди хорошие, но не настолько. Нас беспокоил собственный статус: если эта недвижимость полетит в тартарары, она и нас за собой потащит. Как ни крути, мы все здесь повязаны.
Поселок Холлоуз Эдж занимал узкое пространство возле озера Холлоу, пятьдесят тесно стоявших домов окружали озеро, полумесяцем примыкая к двум главным дорогам. Строительство закончили пять лет назад, и во многих домах жили первые владельцы. Все дома были построены однотипно и стоили весьма умеренно. Промышленности вокруг нет, значит, каждый день ездить на работу особо некуда. Почти все в окрестностях озера Холлоу работают в колледже, в частной школе или в системе государственного образования.
Все мы – люди с высшим образованием, хотя оплату нашего труда высокой не назовешь. Но плюсов много: прекрасный вид, удобство жизни в пригороде, обаяние собственного кусочка природы: ночью можно услышать, как она оживает, особенно у воды. И в твоем распоряжении лето. На административных должностях ты занят круглый год, но остальные наслаждаются свободой с середины июня по середину августа. Два с лишним месяца никакого обязательного посещения, никакого жесткого графика. Технически я работаю в колледже круглый год, но летом предоставлена сама себе, на работу надо ходить скорее по желанию.
На другой стороне озера, ближе к колледжу, есть зоны покруче нашей: там и дома побольше, и общины лучше развиты, есть доступ к озеру и причалам для яхт. Формально прямого доступа к озеру у нас нет, но через лес от дома Уэллменов ведет дорожка, немного под уклон, по ней можно тащить каяки или каноэ. Вдоль этой неровной тропинки лежат доски, чтобы не повредить лодку о торчащие из-под земли корни.
Детей младшего возраста почти нет, община формировалась, исходя из предлагаемых возможностей. Игровой площадки нет. Охранника у бассейна тоже. Поблизости озеро. Опасности хоть и неявные, но родителям понятные. В основном мы – молодые специалисты, энергичные карьеристы.
Айдан и я вписывались в эту картину наилучшим образом. Едва мы распаковали вещи прямиком из Бостонского университета, где мы и познакомились, местный круг нас безоговорочно принял. Нас привлекла перспектива построить здесь новую жизнь. Мы оба выросли у воды. Я провела детство в миле от мыса, выучилась там и рыбачить, и ходить под парусом, и часами глядеть на волны. Он – на берегу Флоридского пролива, неудивительно, что полюбил и биологию, и водный туризм. В этом месте мы видели для себя нечто общее, хорошо нам знакомое, казалось, оно тоже приняло нас за своих.
Прошло пять лет. Я шла к бассейну вслед за Руби и думала: на нашей улице я знаю всех.
Я решила было зайти в угловой дом к Маку, проверить, получил ли он мое сообщение, но занавески в нем были плотно задернуты. На дороге, со всех сторон стояла полная, даже неестественная тишина, только цикады начинали перекликаться в деревьях. Обычно моих соседей я хорошо слышу.
Наши участки за домом впечатаны один в другой, высокие белые заборы дают иллюзию уединения. Мы не видим друг друга, но слышим все, хотя не подаем виду. Каждый из нас – карикатура по ту сторону забора, низведенная до своих самых характерных черт. Иногда сквозь тонкие доски мелькают цвета, за забором кто-то движется, хотя тебе казалось, что рядом никого нет.
В обычный выходной в это время все уже на ногах, либо занимаются чем-то по дому, либо сидят на участке и читают. Кто-то садится на велосипед и вдоль озера едет в город, либо просто прогуливается, пока не началось пекло.
Но в эту субботу на улице непривычно тихо. Полудрема, как про нас однажды написали в газете, эдакое сообщество ленивцев, забывших об опасности.
По правде говоря, летом здесь всегда опасно. Природа буйствует. Все вокруг спит. Привычного распорядка нет, у тебя неожиданно куча свободного времени. Можно заняться тем, на что этого самого времени нет в течение года. На чем-то сосредоточиться. Попробовать что-то изменить.
А крайности всегда опасны. Летом некуда спрятаться – ни от соседей, ни от себя.
С виду Холлоуз Эдж и сейчас кажется тихим и уютным местечком, но это неправда. Может, когда-то так и было, но сейчас все иначе. Одно могу сказать наверняка: полудремы больше нет.
Слава богу, у бассейна почти никого. Руби устроилась в удобном синем лежаке, подтащив его прямо к ступенькам бассейна. Но она забрала мой ключ, и придется ее окликнуть, иначе мне внутрь не попасть.
Чейза нет, и на том спасибо. И Мака тоже.
Есть мужчина в дальнем углу, темная шляпа надвинута на солнечные очки, лежак развернул прямо к солнцу, руки загорелые, а торс бледный. Это Престон Сивер. Младший брат Мака. То, что он здесь, неудивительно: в выходные он часто выходит к бассейну, возможно, подровнять свой загар. Престон работает в службе безопасности колледжа, всегда все про всех знает – на работе и за ее пределами – и всегда готов этими знаниями поделиться.
Именно Престон Сивер сказал полиции, что однажды, когда Руби и Мак выясняли отношения, кто-то залез к ним в дом и разбил там посуду. Задал тон. Теперь этот Престон меня сторонится, думает, мне нельзя доверять.
Только недоверие у нас взаимное, еще неизвестно, у кого оно сильнее. Ведь он тогда сразу ополчился на Руби! Я брата предупреждал, сказал он полиции. Мол, он всегда подозревал, что в Руби сидит опасность, которая обязательно вырвется наружу.
Иногда, когда он смотрит на меня, я думаю, что тоже кажусь ему подозрительной. И брата насчет меня тоже стоит предупредить.
Сейчас Престон лежит неподвижно, но кто знает, заметил он Руби или просто спит. Они и прежде никогда не ладили. Престон считал Руби зазнайкой и выскочкой, а она считала его пустым местом, неудачным ответвлением Мака. Они и раньше обходили друг друга стороной, не соприкасались. Это особый навык, но он работает только по обоюдному соглашению. Они заключили своего рода пакт.
А вот Марго Уэллмен Руби заметила. В бассейне был ее малыш, и она то и дело бросала на Руби мимолетные взгляды, но свои планы менять не собиралась. Неторопливыми кругами она возила ребенка – уже подросшего – на желтом надувном матрасике.
Я стояла у закрытой калитки, звать Руби не хотелось – объявлять, что мы вместе, нарушать равновесие, – но она подошла к краю бассейна и наклонилась.
– Твой малыш? – спросила она Марго.
Марго не придвинулась, но и отстраняться не стала. Сохранила безопасное расстояние, однако матрасик подтянула поближе.
– Да, это Николас.
У Николаса были такие же рыжие кудряшки, как у мамы, редкие и тоненькие, но точно мамины. Марго завязала волосы пучком на макушке, чтобы их не мочить, но завитки выбились и от влаги прилипли к шее.
– Привет, Николас, – Руби помахала малышу рукой. Она улыбнулась, когда с детским восторгом он замахал пухлыми ручонками в ответ. – Поздравляю, Марго. Не ребенок, а прелесть.
– Спасибо, – ответила Марго.
По поводу отсутствия Руби – ни слова. Никаких извинений, сожалений или поздравлений. Вот и пообщались – изысканно, до боли вежливо. Ни слова о том, что именно широкоугольная камера Марго, глядящая на озеро и ведущую в лес тропинку, поймала Руби, бегущую ночью сквозь деревья. Все решили, что она хотела избавиться от какой-то улики и выбросить ее в водоем или спрятать где-то в лесу, но потом ничего похожего не нашли.
Руби поднялась, заметила меня у калитки, улыбнулась и впустила на территорию бассейна.
– Вот кто к нам все-таки пришел.
– Привет! – Я протянула ей свою сумку для бассейна. – Я захватила полотенце и крем от загара. Ну и перекусить.
Будто я потому и пришла, что она по рассеянности не подумала о погоде. Или просто забыла, как нещадно летом палит виргинское солнце.
– Я знаю, что ты всегда выручишь, – сказала она.
Марго глянула на меня, когда я проходила мимо. Неплохо бы ей объяснить. Просто сказать: я здесь, если что-то вдруг пойдет не так, чтобы присмотреть за Руби. Снять напряжение, если оно возникнет.
Свободной рукой Марго подцепила синюю лямочку своего купальника и подтянула на плечо, потом другую, а сама поглядывала на нас. Казалось, после рождения ребенка тело ее с каждым месяцем меняется, и она все время то поддергивает лямочку, то подтягивает ремень, то приводит в порядок вырез платья.
Когда я села на лежак рядом с Руби, Марго переключилась на ребенка и что-то замурлыкала. Я передала Руби крем, фрукты и посмотрела на калитку. Так легко вернуться к старым привычкам: фиолетовая кружка-термос – это ее, голубая – моя. Лежак ближе к зонтику для меня, там больше тени, у меня больше шансов сгореть, чем у нее, хотя я всегда вспоминаю об этом, когда уже поздно.
Так просто сделать вид, что все как обычно. Мы все здесь – великие притворщики.
Я перевела взгляд на Престона: он приспособил сотовый на животе и поглядывал вниз, будто что-то читал на экране. Но под каким-то странным углом стоит мобильник. Уж не фотографирует ли он нас? Или записывает? За ним такое водится – фотографировать людей у бассейна.
Он чуть повернул телефон, свел губы вместе, словно сдерживая улыбку. По моей шее пробежали мурашки, я выпрямилась и посмотрела прямо на него. Но он и бровью не повел… Может, я рехнулась? И он просто смотрит видео – из ушей торчат наушники – или что-то читает. Или шлет сообщение брату: угадай, кто сейчас сидит у бассейна…
Он ухмыльнулся, положил телефон рядом с собой экраном вниз, откинулся на лежаке чуть глубже.
И полная тишина. Марго возит ребенка по бассейну. Престон застыл, разве что пальцы выстукивают ритм по боковине лежака.
Ну, скажите хоть что-нибудь. Что там у вас на уме. Все-таки не чужие люди. Знаем Руби с тех времен, когда она только вступала во взрослую жизнь. А прошлой осенью все мы давали показания на слушании по ее делу.
Мы познакомились с Руби, когда мне было двадцать пять. Тогда я работала в приемной комиссии, а она, двадцатиоднолетняя студентка, приехала на лето погостить к отцу. Мы с Айданом как раз обустраивались на новом месте, а она, еще девчонка, сидела с подружками у бассейна.
Люди жаловались, не напрямую, но были явно недовольны. Писали на доске объявлений: Как себя должны вести гости у бассейна? Есть у нас правила или нет? Сколько эти зеленые студенты должны выпить, чтобы кто-то решился их одернуть?
Она уже тогда флиртовала с Маком, который был старше меня и не обращал на нее внимания, разве что кивал в знак приветствия, когда проходил мимо с банкой пива в руке.
Я всегда питала к Руби слабость. Она напоминала мне лучшее, что было в моем брате. Умеет пошутить, порадоваться жизни, выкинуть какой-нибудь бесшабашный номер – все это и сейчас есть у моего брата, если откинуть все плохое.
Получив диплом бакалавра, Руби пошла учиться на магистра, стала подрабатывать в нашем отделе, водила абитуриентов по колледжу, открылась мне с другой стороны. Мы часто вместе обедали. Она рассказывала о планах на будущее.
Едва получив диплом магистра, она начала преподавать английский на подготовительных курсах, чтобы сэкономить на жилье, осталась жить у отца. Айдан в тот год как раз защитил диссертацию.
Тогда же он меня бросил, нанес внезапный удар исподтишка. Такой быстрый и неожиданный, что поначалу ярость заглушила сердечную боль… Я и сейчас точно не знаю, что именно принесло мне больше страданий: сам разрыв или то, как это произошло.
Он собрался «искать новые возможности, и хватит делать вид, что все у нас хорошо». А я считала, что все возможности есть здесь. Я пыталась понять, что на него нашло, спорила с ним, а он развел руки в стороны и сказал: «Господи, Харпер, мне здесь все надоело».
Будто щелкнул какой-то выключатель, и он увидел свою жизнь другими глазами: четыре стены, дороги вокруг нашего поселка, я – и никуда от этого не деться.
Получалось так, что от меня надо спасаться бегством.
Тайну из нашего разрыва делать не стали – летом без жертв не обходится. Что оставалось делать? Просто следить за ходом событий. Приехал грузовик, половину мебели Айдан увез с собой. Я в приступе безумия потребовала оставить кота. Для местных мужчин – Хавьер Кора, Мак и Престон Сиверы, Чейз Колби – Айдан устроил прощальную вечеринку. Все они сделали вид, что все нормально. Никто не сказал, как я платила за его обучение, а он, едва выпустившись, тут же меня и бросил.
Мой отец и тот не проявил сочувствия, когда я ему рассказала. Айдана он всегда недолюбливал. Узнав, что мы собираемся жить вместе, стал перечислять мне его недостатки, да так, что едва хватало пальцев двух рук. Дескать, мне свойственно видеть в людях только их потенциал. А что, собственно, в этом плохого?
Теоретически, дом мы купили вместе. Но ипотеку открыли только на меня, ведь у Айдана была жуткая кредитная история и безрадостное соотношение между долгами и доходами (об этом, в частности, предупреждал отец).
А потом отец Руби продал дом и уехал. Она спросила, не возьму ли я компаньонку. Я еще не отошла от предательства Айдана, по вечерам не могла справиться с давящей тишиной. В доме поселилась пустота, на душе было тошно.
Я отдала ей кабинет Айдана на втором этаже, напротив хозяйской спальни. Она побросала вещи в машину, проехала два квартала до моего дома, я со смехом сгребла с заднего сиденья ее одежду. Мне было двадцать восемь, ей двадцать три – точно и не скажешь, кто кому сделал одолжение.
Сейчас мне тридцать, ей двадцать пять, разница между нами не так заметна.
Наконец Марго разыграла сценку: уход из бассейна. Обращаясь в пространство, она объявила, что пора и прикорнуть, будто ей требовался повод, чтобы уйти вежливо. Сложила в коляску все свое хозяйство – с краев свешивался желтый матрасик – и посадила малыша к себе на бедро.
Потом поднялся Престон, чуть прикрыв полотенцем линию загара на предплечье, неопределенно кивнул в нашу сторону и пошел к калитке. Я чуть подняла подбородок в ответ – привычка. Руби, занятая своими делами, даже не повернула головы.
Я проверила мобильник – все тихо. Мак не ответил. Если честно, я бы на его месте поступила так же – вдруг она заметит? Держалась бы от нее подальше. Вообще не связывалась бы, надеясь, что это временно и завтра жизнь вернется в норму.
Больше желающих полежать у бассейна не было, хотя жара набирала силу, становилась удушающей.
– Везет нам, – заметила Руби, протягивая руку к фруктам, – весь бассейн в нашем распоряжении.
Мы лежали молча. Солнце, напитки. Но я не отводила глаз от входа.
Руби нырнула в воду и стала плавать на спине, а меня затянуло прошлое. Какие-то воспоминания о том, что нас связывало, будто паузу в наших отношениях можно вычеркнуть. Запахло кремом и хлоркой, следы босых ног Руби отпечатались на бетоне, она аккуратно выжимала волосы.
Стопой она подцепила ножку кресла, отодвинула от наползавшей тени, и на меня вдруг накатила ностальгия. На губах возник вкус сладкой сангрии, которую любила готовить Руби. Она закидывала в варево все фрукты, какие были в моем холодильнике, приторный напиток согревал горло. Кожа в те бесконечные дни напитывалась летним солнцем, потом дома под душем я потихоньку смывала с себя его жалящие укусы.
Наконец появились соседи, посмотреть на Руби самолично: кто-то выводил собаку, кто-то просто гулял, кто-то болтал по телефону. Друг за другом, будто сговорились. Все замедляли шаг, бросали короткий взгляд и шли дальше.
После ее ареста все они сказали: насчет Руби Флетчер «мы всегда что-то чувствовали». Мол, за ней и раньше водились темные делишки. Говорили: «на пикнике у меня из кошелька пропали деньги», «а у меня из гостиной, когда встречали Новый год», «из сумки у бассейна – это Руби. Я точно знаю». Психоз набирал силу, люди пытались понять, как же они прозевали опасность, что так давно свила гнездо в нашей общине.
Наконец я увидела Чейза. Без формы, но шел так, словно был при исполнении. Уверенный, властный, дородный, плечи развернуты. Остановился и смотрит через улицу, будто не может поверить своим глазам. Темный ежик, ноги широко расставлены, руки крепко уперлись в бока. Чейз стоял так довольно долго. Если Руби его и заметила, виду не подала.
Мы считали, что Чейз – это «свой» полицейский. Знали, что он всегда расскажет, почему воют сирены, как идет расследование об угоне авто. Его постоянно приглашали на собрания общины, выуживали у него разные новости за баночкой пива у бассейна. С ним мы чувствовали себя в безопасности. Но после истории с Брэндоном и Фионой Труэтт он заметно изменился.
Вот и местная доска объявлений поначалу была просто источником информации: У кого есть номер хорошего сантехника? Что за шум был ночью? Слышали, что по соседству объявился какой-то бродяга?
В последние пять лет Холлоуз Эдж как группа здорово окреп. Мы поймали воров, которые крали посылки. Засекли мужа Шарлотты с другой женщиной, когда Шарлотты не было. Если видели койота, предупреждали соседей, чтобы они запирали своих маленьких любимцев. Совместно мы раскрывали тайны и решали проблемы. Сводили информацию воедино, выкладывали на доску видео с наших камер безопасности. Делали выводы о результатах.
Но и община претерпела заметные изменения. Когда стало ясно, что смерть Брэндона и Фионы Труэтт выглядит подозрительно, мы – под началом Чейза – уверовали в то, что раскрыли дело и нашли убийцу. Разложили по полочкам, куда и когда ходила Руби, передали полиции наши улики и комментарии на доске объявлений, превратили их в официальные показания.
Теперь мы стали осторожнее. И сами по себе, и в том, что писали на доске объявлений. Сообщения удалялись, едва был получен ответ, а то и раньше.
Руби посмотрела на калитку, где стоял Чейз, и шутливо помахала ему фиолетовой кружкой-термосом. Конечно, она сразу его увидела.
Наконец он повернулся к дороге и скрылся из виду. Я перевела дух.
– Ладно. Ты отметилась. На мой вкус, уже припекает. Идем.
– Хорошо, – согласилась Руби, потягиваясь. – Пора наполнить желудок чем-то сытным.
Мы шли назад, а я озиралась по сторонам: нет ли Чейза? Может, прячется за деревьями или караулит возле моего дома. Смотрела, появится ли вообще кто-нибудь. Но никого не было.
Тем не менее они на нас смотрели. Мелькали тени за окнами. Все предпочитали оставаться в надежном укрытии.
Когда мы перебирались в Холлоуз Эдж, нас привлекло именно это: обособленность, уединенность. Тесный круг. Соседи, которые, если что, присмотрят друг за другом.
А теперь мы стали заложниками такого образа жизни.
Скажу прямо: после смерти Брэндона и Фионы Труэтт мы попали в западню. В ловушку, где каждый знал про другого абсолютно все.
Глава 3
Я уговорила Руби разрешить мне заказать пиццу, и вот мы сидим в гостиной, перед ней мой открытый ноутбук, а рядом, по другую от нее руку, на диване, свернувшись калачиком, лежит Кода.
– Ты точно готова заплатить? – спрашивает она, быстро добавляя в интернет-корзинку разную одежду.
– Абсолютно.
Ведь это я отдала ее вещи, и вот она сидит рядом со мной, излучая легкий запах хлорки, влажные волосы спутались, в моей летней одежде. Кредитки у нее нет, работы тоже, счета в банке – тем более.
Она выбрала экспресс-доставку и передала ноутбук мне – ввести информацию для оплаты.
– Меня это вполне устраивает, – сказала она и подмигнула. Не помню, чтобы она раньше подмигивала. Больше всего меня нервировали эти ее новые причуды.
Она подвинулась ближе, подушки между нами чуть вжались, и ее плечо на миг коснулось моего. Руби наблюдала за тем, как я размещаю заказ.
– Слушай, давай поглядим, что про меня говорят.
Я вздрогнула, сердце подскочило к горлу.
– Хочешь, чтобы я тебя погуглила?
Что там может выскочить? Ссылки, по которым я уже переходила, прочитанные статьи, все, что я и так проглотила, без свидетелей.
– Нет, – возразила она. – Я имею в виду здесь. На страничке. Что говорят на местной страничке.
У меня закололо в пальцах. Руби никогда не имела доступа к страничке сообщества Холлоуз Эдж, ведь она не собственница. Президент нашего правления Шарлотта на свое усмотрение разработала правила: доступ к местной страничке имеют только собственники жилища. Тогда она решила, что Руби – нечто среднее между не зарегистрированным съемщиком и заехавшим на долгий срок гостем.
Но как ей сейчас отказать? Она сидит рядом, на ней моя одежда, потому что ничего своего у нее нет. Когда-то я сама уговорила ее остаться – эта мрачная тайна пока остается при мне.
Она смотрит, как мои пальцы бегают по клавишам, вводят логин, пароль. Страничка загрузилась быстро, записи выстроились по датам. Сегодня новых постов не было. Ни одного.
– Сейчас все по-другому, – объяснила я. – Народ сюда без особой надобности не заходит.
Я быстро захлопнула ноутбук, прежде чем она успела посмотреть записи, сделанные раньше, проверить, не обманываю ли я ее.
Со вздохом она отодвинулась на свою сторону дивана.
– Сама не знаю, чего я ждала, – сказала она и взяла еще один кусок пиццы с сыром. – Может, мои фотки с каждой камеры на улице? – Она наигранно улыбнулась и прикрыла глаза, вдыхая аромат жирной пиццы. И по пицце, наверное, соскучилась. – А ты свою починила, Харпер?
Когда-то у меня тоже стояла камера безопасности. Торчала под углом над крылечком, скорее для устрашения. Но в ту ночь она ничего не записала. Даже если Айдан и заказал какую-то услугу, срок давно истек.
– Нет, руки так и не дошли, – призналась я. Хотя само устройство до сих пор бессмысленно смотрит в пустоту. Камеры, с одной стороны, тебя защищают, но также могут тебе навредить. Любое мелкое нарушение они зафиксируют. А сколько людей могут рассориться! Как меня спасет камера, если ключ от моего дома у человека, который попал в тюрьму?
Мы поели, я отнесла тарелки на кухню, выбросила коробку из-под пиццы в мусорный бак в гараже. Наверное, Руби захочет поспать. Уверена, она устала не меньше, чем я. Палящее солнце, прохладительные напитки – все это располагает к отдыху… я даже не знаю, когда она последний раз спала.
– Тебе что-то нужно, пока я не пошла спать? – спросила я, выключая телевизор. Должна же она понять намек?
Она поменяла позу на диване и посадила Коду на колени.
– Нет, все хорошо. Просто привыкла к шуму. Забыла, что может быть так тихо.
Но тихо было только в доме. Снаружи ночь жила своей жизнью, природа вокруг будто шевелилась. Стрекотание сверчков со стороны леса, кваканье, доносящееся с озера. Этот звук однажды напряг меня, но оказалось, что к окну прилипла лягушка, она верещала так пронзительно, будто просила помощи.
Когда шло расследование, мы официально стали патрулировать поселок и ввели комендантский час. Нас еще долго мучили страхи. Мы запирали двери и калитки, плотно задергивали занавески, перед сном клали на тумбочку газовый баллончик или еще что похлеще. Вслушивались в тишину. Говорили шепотом. Пытались объяснить звуки, которые доносились из соседних домов. В три ночи вдруг заиграет музыка. Какая-то ссора недалеко. Стук. Мы глазели в потолок, мучились бессонницей, изучали прежние записи на своих камерах.
Руби ничего этого не знала, за время ее отсутствия здесь многое изменилось.
– Спокойной ночи, Харпер, – сказала она, потому что я никак не уходила.
– Спокойной ночи, – ответила я. Не хотелось оставлять ее одну, но я все-таки ушла в спальню. Еще подумает, что я ей не доверяю, чего-то боюсь.
Окно моей комнаты было над входом в дом, а ее комната, поменьше, выходила на участок, вторая дверь туалетной комнаты открывалась в коридор, который вел на лестницу и к входу. Перед тем как лечь, я еще раз глянула в телефон. Никто меня не домогался. Ни звонков, ни сообщений, ни вопросов. Но эта тишина была вполне красноречивой. Моя дружба с соседями слишком хрупкая, такое испытание, как приезд Руби, ей не выдержать.
В прошлом году мы узнали, хотя, возможно, знали это всегда, что у Холлоуз Эдж есть два обличья. Одно на поверхности: мы приветливо машем соседям, что-то советуем, приоткрываем друг другу калитку у бассейна, улыбаемся.
Но есть и другое, кипящее внутри.
Удивляться тут нечему. Я с этим столкнулась в своей семье, когда росла. Моего брата Келлена с шестнадцати лет таскали по исправительным учреждениям, и отношения между родителями стали напряженными, дали трещину. Мама с папой спорили, обвиняли друг друга. Но миру представал совершенно другой фасад, мы лакировали действительность, делали хорошую мину и выдавали черное за белое.
Наконец я услышала, как Руби поднимается по ступеням. Принимает душ. Я расслабилась, перевернулась, постоянно поглядывая на дверь. Из-под нее виднелась тень. Я досчитала до десяти – тень не исчезла. Посмотрела на дверную ручку – надо было запереться? Что хуже: допустим, Руби войдет. Или не войдет, но поймет, что мне страшно?
Наконец, тень отступила. Но тут я услышала, что Руби спускается по лестнице, скрипнула задняя дверь. Я села в постели: куда она собралась? Что у нее на уме? Часы на моем столике, как надежный свидетель, отмеряли время.
Может, я зря беспокоюсь? Что-то хочу прочесть между строк? А она всего-навсего вышла подышать свежим воздухом, это ведь так понятно.
Но из головы не шли мысли о той ночи, к которой мы были вынуждены возвращаться и с полицией, и сами. Тогда я и услышала, что так же скрипнула задняя дверь, а потом включилась вода в душе – около двух ночи.
В тот момент у меня не возникло никаких подозрений. Даже когда нашли тела.
Поначалу никто не испугался. Все были потрясены, это да. Огорчены, конечно. Но страха не было. Если чего-то и боялись, то себя. Боялись, что упустили нечто важное. Когда Брэндона и Фиону нашли мертвыми, мы еще не знали, что это преступление – разве что убийство-самоубийство на бытовой почве (и мы могли направить следствие по любому из этих путей). Если это и преступление, то локальное.
Но постепенно, через несколько дней, картинка изменилась.
Детектора угарного газа – такой стоял в каждом доме – на своем месте не оказалось, его в доме вообще не было.
Полиция обошла всех в округе: где мы были той ночью, что слышали, на что обратили внимание. Наконец стало ясно: в доме, кроме Брэндона и Фионы Труэтт, был кто-то еще.
И этот кто-то их убил.
