Михаил Бард
Невеста призрака
Глава 33
К моргу вёл низкий каменный переход, в котором Эрику пришлось пригнуться. На гладком кирпиче Изабель заметила неглубокие царапины. Казалось, будто в помещение несли мебель и случайно задели ею стены.
Или же кто-то, боясь попасть в морг, отчаянно цеплялся ногтями за гладкую поверхность.
Изабель на мгновение зажмурилась. В полумраке ей мерещились кровоподтёки на стенах, вмятины, оставшиеся от ударов, тени людей, исчезающие за тяжёлой железной дверью.
– Для чего вам нужен был морг? – обратилась Изабель к Гаскону. Её голос, ставший от волнения слишком высоким, эхом отразился от стен.
– Ты будешь удивлена, Идо, – прохрипел Гаскон. Он, не привыкший к высоким, крутым ступеням и долгой ходьбе, дышал тяжело и часто. – Как и любой морг – для хранения.
– Очень смешно.
– Сейчас не будет.
Эрик толкнул дверь, и она медленно открылась с пронзительным скрипом.
Здесь было холодно, пусто, сыро. Изабель обхватила себя руками – в лёгком платье она моментально продрогла до костей. Эрик накинул ей на плечи свой фрак и прошёл вглубь пустого пространства, поставил старые свечи, зажёг их. Здесь, так глубоко под землёй, не было электричества.
Кутаясь в фрак, Изабель огляделась по сторонам. В морге на равном расстоянии друг от друга стояли тяжёлые каменные гробы, на боковых стенах которых были вырезаны геральдические лилии.
Не только морг.
Крипта.
Здесь, в этом холоде, темноте и сырости могла оказаться и сама Изабель, если бы не согласилась довериться Эрику.
Если бы её страх не отступил, сменившись одержимостью.
В неверном свете свечей, Изабель заметила на стенах что-то странное, какие-то движущиеся тени. Взяв подсвечник, она подошла к одной из них.
Девушка застыла, увидев в стенах статуи. Обычно ангелов изображали печальными, задумчивыми, погружёнными в скорбь.
Но эти ангелы кричали, впивались ногтями в свои лица, сдирая кожу. Они были полны не скорби, но гнева, бессилия, ненависти и величайшего страдания.
Кто бы ни приказал высечь эти статуи, он явно не мог смириться с утратой тех, кто покоился в крипте.
Должно быть, Эрик во всём Lacroix больше всего любил этот ледяной склеп. Самое глубокое место в замке, самое тёмное, самое труднодоступное. Сюда не проникал солнечный свет, мёртвых не тревожили звуки оживлённого Парижа.
Изабель обернулась, встретилась взглядом с Эриком.
Здесь, на глубине, в этом жутком холоде стихала боль от ожогов, здесь никто не видел его уродства.
Здесь, среди покойников, он чувствовал себя там, где должен был быть. Он ощущал… правильность происходящего.
Эрик закрыл глаза, проведя пальцами по гробу.
– Милый, – прошептала она, сжав фрак на груди. Нужно отвлечь его, нельзя, чтобы он снова решил поселиться здесь и оставить её уже навсегда. – Мне так холодно. Обнимешь меня?
Мужчина подошёл к ней на негнущихся ногах, встал со спины, обхватил девушку сильными руками, крепко прижимая к себе. По дороге сюда он не проронил ни слова, будто бы боялся, что с ними выплеснутся наружу его болезненные эмоции.
Он обнял её так крепко, будто уже прощался.
Гаскон тяжело вздохнул, глядя на них. Он уже отдышался. Скрестив руки на груди, начальник прислонился поясницей к каменному гробу, словно это был стол в его кабинете.
– Терпеть не могу это место, – он потёр губы, ему хотелось курить. – Но оно довольно функционально. Когда решаешь избавиться от целого семейства, нужно где-то… хранить тела.
Эрик крепче стиснул Изабель в объятиях.
– …зачем? – произнесла девушка.
– Чтоб следствие на нас не вышло. Видишь ли, Идо… мы планировали убить каждого из этой чёртовой семейки. Глаз за глаз, зуб за зуб.
Изабель провела ладонью по руке Эрика. Ей показалось, что его кожа стала совсем ледяной, такой же холодной, как и воздух в крипте.
– Мы подстраивали всё таким образом, чтобы каждый месяц Леру натыкался на труп родственника, – Гаскон растёр озябшие руки. – Конечно… провернуть такое сложно. Рано или поздно даже самая безмозглая семейка заподозрит неладное и сбежит. Поэтому, чтобы заманить сюда родителей, мы использовали детей.
– Вы…
– Дай мне закончить, Идо. Мы не убивали их. Не смогли. Похищали – да, запугивали – да, держали в плену – да. Но не убивали. Возможно, напрасно. В конце концов, все они остались без семьи.
Не выдержав, он закурил, грея заледеневшие пальцы сперва о пламя зажигалки, потом – об огонёк сигареты. После первой глубокой затяжки затхлый воздух крипты разбавился горьким сигаретным дымом.
– А ещё Леру должен был понять, что всё это не было самоубийствами. Что это было местью. И поэтому на телах должны были оставаться одинаковые метки. Чтобы и следствие, и Леру понимали, с кем имели дело, – начальник снова затянулся, выдохнул струйку дыма. – Поэтому каждого для начала нужно было опоить опиумом.
Гаскон поднял взгляд на Эрика и напрягся. Изабель чувствовала дрожь в руках возлюбленного.
– Часть семейки покинула мир без лишних мучений. Но не все, – Гаскон хмыкнул, глядя в сторону. – Лоретт назвала нам имена причастных к поджогу. Им опиум был противопоказан. Они умирали от пыток.
Изабель прерывисто вздохнула.
– Ты знакома с Вивьен де Валуа? – после недолгого молчания спросил Гаскон.
– …да, – девушка опустила взгляд в пол. Она заметила, что в крипте не было паутины, не было червей, крысиного помёта. За этим местом тщательно ухаживали. Господи, как же часто Эрик спускался сюда? – Я видела её на больничной койке.
– Валуа?
Эрик не ответил. Изабель сжала его пальцы, поднесла к губам и поцеловала их, оставив красный след помады на шёлковой перчатке.
Она прекрасно знала о его привычке замыкаться в себе, сбегать от реальности. Так Эрик время от времени защищался от боли.
Он… такой ранимый. Только об этом знали далеко не все.
– Продолжайте, – произнесла Изабель. – Что случилось с виновными?
Или по-другому: что сделал с ними Эрик?
Гаскон отвёл взгляд, пожав плечами.
– Мы с Бодлером не могли решить что больнее: ожоги третьей-четвёртой степени или освежевание, – он сделал паузу, доставая сигарету из пачки, глубоко затянулся. – Потом это было неважно. С тех самых рук, которыми они подожгли поместье Валуа, с их замаранных кровью ладоней, мы срезали кожу.
Изабель задрожала.
– Без наркоза, – произнёс Гаскон, – лоскуток за лоскутком.
Он выдохнул струйку дыма.
– И от их криков мы чувствовали только наслаждение.
Изабель надолго умолкла.
– Почему.., – наконец, выдохнула девушка, чувствуя, как глаза замерцали от непрошенных слёз, – почему вы так спокойны? Это же люди!
В ответ Гаскон грустно, невесело рассмеялся, выдыхая дым. Никогда прежде Изабель не видела от него такой реакции, такого титанического спокойствия.
Лучше бы по привычке ругался, отдавал приказы, ставил на место!
Но не это…
– Потому что это не люди, Идо. Они могли испортить Валуа карьеру, могли лишить репутации, могли подставить и отправить в тюрьму. Но они решили его сжечь. И потому, Идо, это не люди. Это не животные. Это грязь.
Изабель сжала губы в ниточку, чувствуя, как по щекам потекли слёзы.
Гаскон прав. Тысячу раз прав. И всё же, она сама никогда в жизни не совершила бы подобное – ни одно из преступлений Эрика. У неё бы не хватило мужества.
Она бы выронила оружие, если бы человек рядом с ней заплакал. Неважно, кем он был и что делал. Изабель не смогла бы причинить ему боль.
А ради Эрика?..
– Здесь, в подвале, не подходящие условия для таких ран, – продолжил Гаскон. – Сырость, пыль, кое-где Валуа так и не вывел крыс. Туда мы и отправляли нашу семейку прогуляться. И они гуляли. Долго. Без еды, воды и одежды. Пока руки не начинали сгнивать.
Гаскон сощурил взгляд, подавшись вперёд. В оранжевом свете свечей его лицо приобрело истинно дьявольское выражение.
– Ты знаешь, что это такое, Идо, – боль от сепсиса? Когда на живом теле отмирают ткани. Когда гниют руки. Когда гной пробирается выше по венам, в органы, когда и они поражаются язвами? Вот и мы не знаем. Но раз они вопили, раз их крики отражались от стен, раз они молили о смерти и бились в агонии, значит, мы добились цели. Мы сожгли их без огня. Око. За око.
Изабель всхлипнула. Руки затряслись, колени дрожали и от холода, и от ужаса.
А она жила в этих подвалах целый месяц. Она знала, что где-то в подземельях есть крипта.
Но даже и не подозревала, что в этих жутких, мрачных лабиринтах бродили узники, обречённые на медленную и мучительную смерть.
А ведь Изабель с Эриком здесь были в какой-то степени счастливы.
Здесь появились их надежды, здесь он с такой отчаянной нежностью смотрел на неё.
Если бы Изабель узнала о этой истории чуть раньше…
Гаскон кашлянул дымом, вновь возвращая девушку в реальность.
– Мы не просто так позволяли им гулять. Мы давали им ложную надежду на спасение: побродить по лабиринтам и найти выход, – Гаскон закрыл глаза, затягиваясь. – Когда они совсем ослабевали – тащили ещё живых сюда. Выжигали на телах «П.О.», потом оставляли до востребования.
П.О.. Теми же инициалами Эрик подписывал полные страсти письма.
Гаскон медленно выдохнул дым.
– А потом и вешали. То дома у Леру, то на дереве над его парковочным местом, то у него на даче, то в любимом пабе. Он нигде не мог от нас спрятаться. И зная, что ему не избежать возмездия, он ускользнул, – Гаскон скрежетнул зубами. – Нырнул в Сену, набив карманы пальто камнями. Гнида.
Изабель не была с ним согласна. Луи не ускользнул. Эрик, Гаскон и Пьер довели его до такого раболепного ужаса, что он попросту не выдержал. Сдался.
Решение наложить на себя руки приходит не за один день. Для такого нужно время, крайняя степень отчаяния и ужас перед дальнейшим существованием.
И мысли самоубийцы перед роковым шагом казались Изабель страшнее смерти.
Там пустота, холод и страх. Там лишь безнадёга и отчаяние.
Изабель были слишком хорошо знакомы эти чувства.
– Милый, – наконец, произнесла она, справившись с эмоциями, совладав с дрожащим голосом, – пойдём. Нам пора.
Эрик словно очнулся от звука её голоса, ожил, отпустил её из объятий.
– Изабель… нет.
Обернувшись, она коснулась его щеки, заставив мужчину вздрогнуть. Её ладонь была ледяной, впрочем, и от кожи Эрика исходил холод.
– Думаешь… я теперь смогу смотреть тебе в глаза? – он вздохнул, отпрянув, сделав шаг назад. – Ты всё обо мне знаешь. Больше не осталось тайн. И я не вынесу, если увижу, как ты снова прячешь за улыбкой страх.
– Эрик, я вовсе не…
– Уходи. Моё место здесь, среди мертвецов.
– Эрик…
– Я перепишу всё своё состояние на тебя. Ты ни в чём не будешь нуждаться. Только прошу… уходи и живи. Живи счастливо. Не тяготись моими грехами.
Изабель вновь хотела коснуться его, но Эрик пренебрежительно ударил её по руке.
Девушка вздохнула и перевела взгляд на Гаскона.
– Мсье Мартен, – её голос звучал словно издалека. – Спасибо, что нарушили обещание. Скажите… вы найдёте путь назад?
– Да.
– Тогда возьмите фонарь. И прощайте.
– Идо…
– Ангел мой…
– Как ты посмел подумать, что я буду счастлива без тебя?
Она перевела взгляд на Эрика, хмурясь. В её голосе не было ни угрозы, ни упрёка, однако в глазах мужчины она впервые увидела страх.
Он был беззащитен перед ней, беспомощен, с обнажённой душой и открытым сердцем. Эрик посвятил её в детали своей безрадостной жизни, заполнил все пробелы, не оставил ни одной тайны.
И он был в ужасе от своей же откровенности.
Был в ужасе, что больше ни одна маска не могла скрыть его мрачных секретов.
Был в ужасе от того, кем стал.
Он до того погряз в темноте, что его слепила её доброта, обжигала её любовь, ранила надежда.
Эрик не мог позволить себе быть счастливым.
– Гаскон, – процедил он, – что ты стоишь, идиот?! Забирай её и уходи!
– Мсье Мартен! – воскликнула Изабель. – Только троньте меня!
Она вытащила из кобуры, прикреплённой к фраку Эрика, тяжёлый револьвер, с громким щелчком взвела курок, направив оружие на начальника. Он тут же поднял руки.
Честно говоря, пару месяцев назад она искренне мечтала прибить Гаскона.
Мечты сбываются – ничего не скажешь.
– Убирайтесь, – произнесла девушка, указав дулом на фонарик. – Мы остаёмся.
– Идиоты.
Дважды просить не пришлось. Гаскон схватил фонарик и исчез за тяжёлой дверью.
Сердце Изабель пропустило удар.
Снова наедине.
Вот только ничего романтичного в этом не было. Эрик в отчаянии, в ужасе, в смятении.
А её разум одолела не менее отчаянная мысль.
– Ты… – прохрипел он, едва сдерживая гнев. – Изабель, ты не можешь здесь остаться! Уходи!
– Эрик, – она улыбнулась, бросив оружие на пол. Подойдя, девушка крепко стиснула в объятиях мужчину, сжала пальцами рубашку у него на спине. – Я не вынесу, если ты исчезнешь. Мне никто не нужен. Только ты. Ты один.
Он замолчал, содрогаясь в её объятиях, борясь с эмоциями.
– Я ненавижу тебя, – слова давались ему с такой болью, что казалось, будто изо рта вот-вот брызнет кровь. – Уходи. Ты мне не нужна. Я не хочу тебя видеть.
– Эрик…
Мужчина прерывисто вздохнул, когда девушка прильнула к нему, мягко поцеловала в губы. И впервые на её памяти лицо её возлюбленного отразило такую острую боль, такое всепоглощающее страдание.
– Я так замёрзла здесь, – произнесла она, закрыв глаза. – Давай поднимемся?
Простой вопрос застал его врасплох. Эрик вздрогнул, взглянув ей в глаза, не сразу осознав, о чём она просила.
– Уходи…
– Ни за что.
– Я чудовище. Мерзкое, отвратительное чудовище, – он прерывисто выдохнул. – Изабель… я слышал их. Слышал их крики, угрозы, мольбы, стенания. И для меня они были слаще любой музыки.
Эрик отвёл взгляд, зажмурился, коснувшись ладонью шрама. Изабель замерла. Раньше он касался раненой половины лица только через маску.
– Они… порой снятся мне.
– Эрик. Хватит. Хватит жить прошлым.
Он застыл, глядя в пустоту перед собой. Эти слова прозвучали так внезапно, так спокойно, но словно заставили мужчину пробудиться после мучительного забвения.
– Всё хорошо, – она крепко сжала его ладони. – Вместо криков – детский плач, вместо угроз – трещотка погремушек, вместо мольбы – колыбельные. И моё ворчание вместо стенаний. Эрик… позволь мне заполнить пустоту в твоём сердце.
Его самоконтроль вновь дал глубокую трещину. Изабель всегда было непросто понять его эмоции, истолковать их, но сейчас она видела, как сильно его ранили её слова.
Эрик был равнодушен к грубости, угрозам и обвинениям.
Но слова любви оставляли на нём шрамы куда более глубокие и болезненные, чем от огня.
– Эрик, – выдохнула она, прильнув к мужчине, носом уткнувшись в его грудь. Он обнял её до того бережно, словно боялся сломать. – Ты столько боли мне причинил. Хочешь так же поступить и с малышом? К сожалению, я знаю, как тяжело жить без папы.
– Господи, Изабель…
– Ты ведь даже не задумался об этом? – она мягко улыбнулась. – Глупый.
Эрик не ответил, лишь поцеловал девушку в лоб, не выпуская из объятий.
– Милый, – девушка вздохнула, закрыв глаза. – Я до костей продрогла.
– Да… сейчас…
Он взял подсвечник с тремя свечками и на негнущихся ногах вывел Изабель из морга. Стоило тяжёлой двери закрыться у неё за спиной, как девушка облегчённо выдохнула.
Наконец-то. Смогла. Выбралась. Вытащила. Обманула. По крайней мере, смогла выкрасть его из могилы, из холодных рук смерти.
Но не из когтей Призрака Оперы.
Ещё нет.
Они вернулись в его обустроенные комнаты – такие тёплые, такие уютные и такие знакомые. Не говоря ни слова, Эрик накрыл её своим тяжёлым плащом, подошёл к камину, растопил его.
Изабель наблюдала за каждым действием мужчины.
Она так любила его мрачное жилище.
Она так сильно ненавидела его.
Каждый проведённый здесь день был полон покоя, тишины, умиротворения и безопасности. Словно жизнь пластиковых фигурок в стеклянном шаре.
Настало время его разбить.
Освободить Эрика.
Не допустить, чтобы он снова вернулся в свою подземную гробницу.
– Хороший мой, – она улыбнулась, взяв за ручку старинный стеклянный фонарь с корпусом из бронзы. – Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится?
Он не успел ответить. Размахнувшись, девушка разбила фонарь об стол. Прозрачная жидкость растеклась по ковру, шкафу, бумагам, попала на диван. Комнату наполнил резкий запах керосина.
– Твоя старомодность.
Эрик рванул к ней, но было слишком поздно. Изабель схватила подсвечник, бросила в керосин горящие свечи.
Пламя ярко вспыхнуло, обдав девушку жаром. Эрик в ужасе отпрянул, невольно закрыв шрам на лице рукой. Сухая мебель, книги, партитуры, ковры быстро занялись огнём, загорелись с сухим треском.
Огонь взревел, высекал искры, пускал чёрный дым.
– Изабель!
– Раз не можешь жить со мной, – произнесла она, и по её лицу потекли слёзы, – так умри со мной!
Эрик заскрежетал зубами.
Пламя пожирало всё, что он так долго, так кропотливо создавал.
И, улыбаясь, Изабель расправила руки в стороны, позволяя огню поглотить себя.
Глава 34
Гаскон не спешил уходить из театра.
Выбравшись из бесконечных подвалов, он доплёлся до своего кабинета и рухнул в кожаное кресло. Собственная исповедь лишила его сил, воскресив давние, похороненные глубоко в сознании воспоминания. Гаскон не испытывал сочувствия к убитым, не чувствовал себя убийцей. Он восстанавливал справедливость. И пусть его осудит хоть целый мир, в собственных глазах он был чист.
– Дура.
Сжав губы, Гаскон дрожащей рукой поднёс сигарету ко рту и закурил.
– Какая же ты дура, Идо.
Слёзы сами катились из глаз. Тяжёлые, несдержанные, неконтролируемые. Гаскон утёр лицо рукой, но успокоиться не мог.
Он знал, что потерял их.
Знал, что из-под земли больше никогда не вернётся его старый друг.
Знал, что в театре похоронила себя заживо вредная девчонка, которую он проклинал после каждого визита.
Эрик и Изабель.
Он так надеялся, что влюблённость в Изабель вернёт Эрика к жизни, что он примет на себя обязанности директора, что его безумию придёт конец.
Но чудес не бывает.
Гаскон устал. Он так смертельно устал от бессилия, от своих обязанностей, от тайн, от давящей ответственности. Он – простой секретарь. Не больше, не меньше. Только сумасшедший мог поставить его на должность, с которой он едва справлялся.
Малышка так молода. Она так мечтала о славе, так старалась над каждой своей постановкой.
Один раз Гаскон уже вытащил её из подземелья. Теперь она сама не пойдёт за ним.
Чтоб тебя, Валуа. Сам превратился в живой труп и других за собой тянешь.
Стиснув зубы, Гаскон зарылся пальцами в волосы, уперев локти в стол.
Горько. До чего же горько.
Мужчина сидел, погрузившись в свои мысли, прокручивая раз за разом свои ответы на её вопросы. Мог ли он помешать им обоим? Мог ли вытащить?
Мог ли помочь?
Нет.
Но это не означало, что Гаскон не мог себя винить.
Думая об этом, он не сразу обратил внимание на дым, поваливший из тонкой щели в стене. Из-за крепких сигарет обоняние Гаскона давно притупилось, так что запах дыма он ощутил, только когда у него заслезились глаза.
Он вздрогнул, огляделся и рефлекторно поспешил открыть окно. Ледяной ветер, ворвавшийся в кабинет, тут же отрезвил Гаскона, привёл в чувства.
Подвал горит.
Чёрт.
Он, как назло, запер за собой дверь в потайной проход.
Теперь только Валуа мог открыть секретные двери.
Чёрт. Чёрт! Чёрт!!!
Стиснув зубы, Гаскон схватил стул и ударил им что было сил по секретной двери. Безрезультатно. Только стул разлетелся на части.
Трясущимися руками, он схватил телефонную трубку и, не попадая по кнопкам, пытался набрать номер пожарных.
Давай же. Идиот, попади в кнопку!
Он застыл, услышав, как стена сама собой отъехала.
Гаскон похолодел, когда подземелье плюнуло в его кабинет сажей, копотью, пеплом и едким дымом.
Эрик, спотыкаясь и кашляя, ввалился в кабинет, тяжело рухнул на колени. На закорках он держал лишившуюся чувств Изабель.
Пламя опалило её платье, волосы, на лице и руках был толстый слой копоти. Благо, обошлось без ожогов. Валуа же, не считая того, что сейчас жадно хватал ртом морозный воздух, выглядел вполне сносно.
Гаскон тут же пришёл в себя от наваждения.
– Валуа… какого Дьявола?!
Эрик зыркнул на него, после чего склонился над Изабель, похлопал её по щеке.
Ничего. Ноль реакции.
Эрик склонился, набрав в лёгкие воздуха, и, открыв ей рот и зажав пальцами нос, выдохнул изо всех сил.
В какой-то момент Гаскон испугался, что девушка не отреагирует.
Но Изабель закашлялась, схватившись за горло.
– Жива, идиотка?
– Кха… кха…
– Знал бы, что у тебя нет мозгов – прибил бы в первый же день в театре.
Он хотел подняться с пола, но Изабель, сделав над собой усилие, схватила его за руку, стиснула в объятиях. И, вытащив из кармана связку ключей, швырнула их в пылающий подвал.
– Гаскон, скорее! Закройте дверь!
Гаскон послушался. Прежде, чем Эрик смог отстраниться от Изабель, вырваться из её мёртвой хватки, он с громким, выразительным щелчком запер потайную дверь.
Во взгляде Эрика отразилось столько ужаса, когда дверь перед ним закрылась, что Гаскону на мгновение стало его жаль.
В следующую секунду Эрик посмотрел на Изабель с таким хмурым видом, будто решал, добить её или оставить в живых. Девушка по-прежнему сидела на полу, хватаясь за горло и с трудом дыша. И в то же время она сияла от счастья.
Вот засранка! Это она устроила пожар!
– Ты.., – процедил Эрик, чуть ли не задыхаясь от ярости. – Безмозглая, тупоголовая идиотка. Ты что устроила?!
– Кха… кха…
– Лишь боги ведают, как я тебя ненавижу.
– Ненавидь, – Изабель мягко улыбнулась, проведя ладонью по лицу, размазав сажу. – Я сказала, что вытащу тебя. Я это сделала.
Мужчина скрежетал зубами, глядя на девушку.
– Потому что люблю тебя, Эрик. Больше жизни.
Его взгляд смягчился – всего на мгновение – после чего натянутая струна внутри него лопнула. Эрик разразился до того витиеватой, до того сочной руганью, что обогатил французский язык новыми словоформами. Изабель в течение нескольких минут слушала, кто она, для чего существует и куда ей идти вместе со своими опрометчивыми решениями.
И, слушая его, Гаскон потёр лицо рукой, расхохотавшись.
Он сделал это зря, потому что теперь Эрик переключился на него, грохнув кулаком по столу.
Однако Гаскон был счастлив.
– Что смешного, дегенерат?!
– Узнаю, – Гаскон утирал слёзы, хватаясь за живот. – Узнаю прежнего Валуа, а не этого расфуфыренного пижона!
– Да как ты смеешь?..
Но Гаскон не прекратил смеяться. Напряжение, стресс и ужас последних часов вылились в истерику.
Найдя в себе силы, Изабель поднялась на ноги, тронула Эрика за руку. Он демонстративно отдёрнул ладонь, обдав её презрительным взглядом.
– Ты сожгла всё, над чем я работал годами.
– Ещё напишешь.
– Ты лишила меня лучших инструментов.
– Купим новые. Ещё более совершенные.
– Ты. Лишила. Меня. Дома.
Изабель вздохнула, опустив голову.
– Я думала, твой дом – там, где я, – ответила девушка, после чего Гаскон замолчал. – Я же… была счастлива с тобой и в подвале, и в мансарде.
Эрик не ответил. Изабель вздохнула.
– Ты вправе меня ненавидеть, но… главное – живи. Умоляю тебя. Ты слишком долго горел в Аду.
Он отвёл взгляд в сторону, до боли стиснув зубы.
– Она права, Вал…
– Гаскон, – прорычал Эрик. – Заткнись.
Только приглядевшись к нему, Изабель заметила, что его трясло. Ещё бы. Эрик панически боялся огня: порой он подскакивал среди ночи, думая, что по-прежнему горел, порой его ожоги ныли так, словно пламя снова их коснулось.
А Изабель устроила ему проверку на прочность.
Теперь она сама себя ненавидела за эту безумную идею.
Подойдя со спины, девушка мягко обняла мужчину, вдохнув запах дыма, который пропитал рубашку.
– Если сможешь простить меня, – произнесла она, – знай: я всегда буду ждать тебя. Ждать в своей чёртовой мансарде.
Помедлив, она чуть тише добавила.
– Мы. Мы будем.
Закрыв глаза, она ушла из кабинета, чувствуя ноющую боль в каждой мышце и бесконечную усталость.
Наступила весна. С запозданием, но не менее долгожданная, тёплая, ласковая. Теперь обогреватель Изабель включала только в очень холодные ночи, просыпалась в залитой золотым светом квартире и сменила тёплые свитера на лёгкие блузки.
С момента пожара прошло не так много времени, но достаточно, чтобы у девушки начал расти живот. Поэтому она решила распрощаться с узкими брюками, туфлями на каблуках и переработками. Гаскон не возражал, в конце концов, он был в долгу у Изабель, а Эрик…
А Эрику она старалась не попадаться на глаза. Работала со старыми постановками, пряталась у себя в кабинете и всё не решалась показать ему законченный сценарий.
Сценарий «Люцифера».
Впрочем, мужчине было не до него.
Почти сразу после пожара он сообщил всем СМИ о своём чудесном спасении. Рассказал им, будто бы все эти пять лет лечился от ожогов в Германии, а не сообщал о себе, потому что долгое время находился в крайне тяжёлом состоянии. На всех фотографиях он был в повязке вместо маски, накладывал грим.
Свою ложь от подкреплял поддельными документами, счетами за лечение, показаниями подставных свидетелей.
Читая об этом, Изабель понимала, что Эрик ей не лгал. У него действительно был способ вернуться к людям. Наглый, рискованный и дерзкий способ. Под стать самому Эрику.
Когда ему сообщили, что в его театре поселился Призрак Оперы, Эрик лишь расхохотался и пообещал «уберечь дорогих зрителей от всякого зла». Старые фанатки Эрика были в восторге, а Изабель скрежетала зубами от ревности.
Каждую статью о нём она вырезала и складывала в ящик стола. И каждый раз при одном воспоминании об Эрике сердце пронзала игла ревности и горечи.
Нет. Не вернётся он к ней. У него море фанаток, ему не до неё.
Думая об этом, Изабель пролистывала «Люцифера», в который раз заметив, что главная героиня – милосердный ангел – вышла слишком вспыльчивой, слишком пугливой, слишком ревнивой. И странно знакомой.
За этими размышлениями её и застал Гаскон. Он вошёл, перед этим постучавшись, приблизился к столу и опустил на него небольшой листок.
– Ну, как ты, Идо?
Изабель подняла на него взгляд.
– Всё хорошо.
– Валуа не приходил?
– Нет.
Голос Изабель звучал бесцветно, устало: девушка сдерживалась, что было сил. В последнее время из-за беременности и холодности Эрика она стала до того чувствительной, что могла разрыдаться даже из-за пролитого на пол молока.
– Завтра его зовут на интервью на федеральный канал, – произнёс начальник. – Все из театра приглашены. Это твой пропуск, – он постучал пальцем по картонке.
Изабель застыла.
– Я? Н-но…
– Пойдёшь, – отрезал Гаскон.
– Он вспылит, если меня увидит.
– Идо, – выдохнул начальник. – Валуа импульсивен, но не идиот. Не бойся. Никого он в студии из-за тебя не повесит.
Изабель на мгновение отвела взгляд, сжав губы.
– Я… боюсь, что он взбесится на меня.
Гаскон хмыкнул.
– Конечно, взбесится. Идо, он вообще сейчас срывает зло на каждом, потому что одна маленькая истеричка даже не смотрит на него.
– Я, – прохрипела девушка, – виновата перед ним.
– Идо, – Гаскон потёр губы – он хотел курить, но при Изабель больше не дымил. – Ты с ним в первый раз ссоришься?
– Нет.
– Так приходи. Миритесь. И приглашаю вашу троицу в свой дом на барбекю.
Троицу?
Изабель густо покраснела, невольно коснувшись рукой живота.
– Ладно, – вздохнула девушка. – Я приду.
– Славно, Идо.
– Мсье де Валуа, с момента вашего возвращения вы так и не рассказали, что с вами случилось. Наши зрители засыпали нас просьбами допросить вас, так что, будьте уверены, уйдёте отсюда вы только с боем.
Ведущая засмеялась, Эрик – тоже. Он был спокоен, расслаблен, излучал чистейшую уверенность в себе. Интервью, студия, зрители, операторы с камерами нисколько его не нервировали.
Но в следующую секунду он стал серьёзным.
– Хорошо. Что бы вы хотели узнать?
– Всё! С самого начала.
Мужчина вздохнул.
– Полагаю, мне не нужно повторять историю с пожаром. Это неоднократно освещалось в новостях. Знаете, я удивился, узнав, что каждый год в тот самый день театры Франции не проводят постановок. Это так… трогательно, – он прокашлялся в кулак. – Да… там были жертвы. Много. Кого-то не удалось опознать. Видимо, мой кузен что-то перепутал и решил, что я погиб. На самом деле тогда врачи отправили меня на частном самолёте в Германию для более профессионального лечения.
– Германию? Там вы пробыли все пять лет?
– Да, – хмыкнул Эрик. Он лгал так искренне, что ему невозможно было не верить. – Французский забыл zum Teufel.
Глаза ведущей засияли. Изабель закусила губу, сверля её ненавидящим взглядом.
С ней Эрик хотя бы разговаривал.
– С Этьеном – моим кузеном – я тоже не мог связаться, – Эрик очень выразительно вздохнул. – Мой друг, Гаскон Мартен, посоветовал мне не отправлять никаких весточек в Париж. Как оказалось, мой дом подожгли. И, пока я не знал, где мои враги, самым правильным решением было не высовываться, – он перевёл взгляд на собравшихся людей вокруг сцены. Все они сидели в своих креслах и не шумели. – Гаскон, покажись.
Начальник повиновался. Когда объективы камер развернулись на него, он церемонно поклонился под аплодисменты остальных театралов.
Изабель сидела рядом с ним и с нескрываемой злобой таращилась на Эрика.
И его взгляд на мгновение задержался на её лице.
– Мсье де Валуа, – продолжила ведущая. – Когда же вы вернулись?
– Где-то… в конце октября, – улыбнулся Эрик. – Когда уже шёл снег.
Конец октября. Тогда Изабель приступила к работе.
– И ничего не сообщили?
– Я целых пять лет числился мёртвым, – он провёл пальцами по повязкам на лице. – Да и… какой смысл о себе заявлять? Врачи спасли мне жизнь, но не спасли лицо. Мои зрители были бы страшно разочарованы.
– Вы зря так о себе судите, – сияла ведущая. – Мсье де Валуа, позволите зачитать фрагменты из писем, которые прислали нам ваши поклонницы? Узнав об интервью с легендой, они завалили нас корреспонденцией.
– Прошу.
Улыбаясь, девушка вытащила из-за стола перевязанную бечёвкой кипу писем. Потом ещё одну. И ещё. Глаза Изабель округлились.
Да СКОЛЬКО у него поклонниц?!
Ведущая вытащила наугад первое письмо, пробежалась взглядом по строкам и с выражением прочла:
– Моё сердце обливается слезами при мысли о том, что вы пережили. Я надеюсь, что вы вернётесь на сцену и не оставите карьеру мечты, – она взяла второе. – Мсье де Валуа, ваш мужественный профиль вновь заставил меня трепетать. Я готова стоять сутками у дверей Lacroix, лишь бы вновь увидеть вас, услышать ваш невероятный голос, – третье письмо. – Мсье де Валуа, не прячьте ожоги. Я, как и многие ваши поклонницы, любили вас за ваше прекрасное исполнение, за талант, а не за внешний вид. Не покидайте сцену. Вы – лучший Ангел-хранитель из всех, кого я видела.
Ангел-хранитель? В каком мюзикле он сыграл эту роль?
Слушая, Эрик зарылся пальцами в волосы, изображая смущение.
– Думаю, достаточно, – улыбнулся он. – Моя невеста ревнует.
Изабель забыла как дышать.
– О? Невеста? Мсье де Валуа, – голос ведущей звучал заговорщически, – кто эта счастливица?
Эрик хмыкнул, выдержав паузу. Потом перевёл взгляд на зрителей в студии.
