Михаил Макаров
Эффект присутствия
Саша снисходительно рассмеялся:
– Дядя Миша, мне даже неловко от тебя такие смешные вещи слышать. Какой миллениум? Ты серьезно считаешь, что сегодня ночью новое тысячелетие начнется?
– А когда же?
– Через год.
– Как через год? – опешил Маштаков.
– Очень просто. Век – это сто лет. Так? Так. Нулевой год был разве? Не был. Отсчет по григорианскому календарю начался с первого года. Каждый век завершается, когда проходит полных сто лет. Первый век начался с первого года, закончился сто первым. Каждый сотый год – это последний год уходящего века. Следовательно, последним днём двадцатого века будет тридцать первое декабря двухтысячного года. С первого января две тысячи первого года начнется двадцать первый век и третье тысячелетие от рождества Христова. Всё просто, как дважды два.
– Почему же все говорят, что сегодня ночью начнется новое тысячелетие? – недоверчиво спросил Миха.
– Дураки потому что.
– Постой, ты это вычитал где-то или сам придумал?
– А чего тут читать? Тут и без чтения все ясно. У тебя на первом курсе по логике какая оценка была?
– Отлично.
– Чего тогда я тебе объясняю? Пройди сам по логической цепочке. Ну ладно, дядь Миш, у меня тут дела.
Озадаченный Маштаков стал размышлять над выведенной Сашей формулой. Она выглядела предельно понятной, но что-то в ней настораживало. Миха, не торопясь, выкурил еще одну сигарету, и тут его осенило.
Человек когда переходит из тридцатилетних в сорокалетние? Когда ему круглая дата стукнет, тридцать! Тридцать это достигнутый рубеж. Так почему же наступление двухтысячного года – не рубеж? Почему – не переход в новое тысячелетие?
Он схватился за трубку и стал азартно накручивать диск. Дискуссию продолжить не удалось, домашний телефон Веткина сначала долго был занят, потом стал откликаться долгими унылыми гудками.
17
31 декабря 1999 года. Пятница.
17.00 час. – 18.00 час.
В кафе «Лада» Валера Жидких очаровал заведующую Жанну Витольдовну, перезрелую, но отчаянно молодящуюся тётю пятидесяти двух лет. Через десять минут разговора за чашкой молотого бразильского кофе и сигаретой Жанна Витольдовна была готова на гораздо большее, чем просто организация поминального обеда, пусть и в проблемную дату второго января. Жанна Витольдовна цепенела от вида грубых, спортивных, мосластых парней в пределах тридцатника. На секунду она представила, что могут вытворять такие самцы в постели, и обмерла.
Валера видел – откормленная деликатесами заведующая банально голодна. Он разговаривал с напористой хрипотцой, к случаю рассказал неприличный анекдот, выслушав который, Жанна Витольдовна сделала вид, будто смутилась. Разглядывая её унизанные перстнями и кольцами пухлые руки, второй и третьи подбородки, сложенные в сиреневое сердечко губы и шелковистые голубоватые локоны парика, Валера подтрунивал над своим секундным желанием.
«Как это называется, когда старых трахают?»
Составление меню Жидких полностью отдал на откуп Жанне Витольдовне. Заплатил аванс, который заведующая тщательно пересчитала. Над одной сотней, склеенной полосочкой скотча, она задумалась, в сомнении повертела в руках, но потом взглянула Валере в мужественное лицо, вздохнула и положила в стопку принятых банкнот.
В придачу к служебному Жанна Витольдовна сообщила клиенту и домашний телефон. Жидких отговорился, что пока, к сожалению, ни стационарным, ни мобильным не обзавёлся, но позвонить пообещал. При возможности.
Расстались тепло, заведующая просила почаще заглядывать к ним в кафе, где после ремонта стало так уютно. Мурлыкнула: «У нас новый повар, очень квалифицированный». Валера поблагодарил за радушный прием.
Подъезжая к центру, он сказал себе, что не стоит пренебрегать любезной Жанной Витольдовной. Живет она наверняка одна, укромная, никому неизвестная лёжка в городе не помешает, жизнь – штука извилистая.
Теперь предстоял разговор с Рубайло. Ещё по пути от морга к кафе Жидких отзвонился ему по сотовому, объяснил, чтобы тот не мешал Димке Смоленцеву вопросы решать. Серега настоял на личной встрече, чтобы темку одну перетереть.
Вот и пробирался сейчас Валера, буксуя в расквашенной снежной колее, в частный сектор по «шестерке», на улицу Шевченко.
У Сереги был новый адрес, новая подруга. Вернее, в адресе обнаружилась целая компания: парни, девки, все незнакомые. Жидких заходить в дом отказался, Рубайло вышел налегке, в модной шелковой рубашке и джинсах, залез в машину.
– Заходи, брат, чё ты, пожрёшь по-человечески, выпьешь, – обняв и хлопнув кореша по спине, предложил Серега.
– Что за туса?
– А-а-а, все ништяк. Девчонки из парикмахерской. Я с одной кружу вторую неделю. Пара пацанов, лошки. О, между прочим, одна телка без парня!
– Не из «Локона» парикмахерши? – Валера быстро сунул в рот сигарету, пальцем утопил кнопку прикуривателя.
– А?! – Рубайло напрягся от непонятки, но въехал. – Не, не из «Локона». А чё, брат, по приколу – из «Локона» зацепить? Глядишь, разнюхали бы чего-нибудь про друга Вову.
– Славян с тобой?
– Куда он без меня? Он там такую блондинку закадрил. Фотомодель!
– Не стремаетесь кружить в открытую?
– А чего стрематься? Новый год! – Серега куражился, в нём крепкий градус играл. – Мы, чай, не в розыске. Пока, ха-ха.
Жидких знал, что в ноябре Рубайло с Пандусом в серебряковском районе по наводке местных нахлобучили почтальона, развозившего по деревням пенсию. Разбили тетке голову молотком и взяли почти тридцать штук деревянными. Серебряковский район, конечно, не ближний свет, но не на Луне однако. Это групповой, вооружённый разбой, – по разбоям менты долго копать не перестают. Правда, парни утверждали, что заделали всё чисто, нигде не запалились, работали в масках.
Судя по тому, что сейчас они сидели на мели, бабки они проплясали с весёлыми парикмахершами. Значит, скоро новую делюгу запланируют. Но эта дорожка короткая, тупиковая, примут их и посадят надолго.
– Чё Димон затихарился? – Рубайло тоже закурил. – Деловой, что ли, стал? Бизнесмен, ети его нюх.
– Он похоронами занимается.
– И чё с того? Он лаве до хера поднял, пока мы чалились. В падлу ему со мной потележить пять минут? Щас я ему объясню.
Серёга полез в карман за мобильником.
– Завязывай! – Жидких перехватил его за кисть, слегка подломил.
Рубайло возмущенно вскинул глаза и осекся. Валера уставился на него пристальным взглядом, ноздри у него подрагивали. У Сереги в мозгу мелькнуло, что так же вот Валерка ноздри раздувал десять лет назад на Текстильщике, прежде чем за нож схватиться и двух урок искромсать в лохмотья. Менты этих мертвяков на Мишку Калинина списали, который до сих пор в бегах числится. Да разве бегает кто по десять лет?
– Отпусти! – Рубайло освободился от захвата, телефон оставил в кармане, более того, застегнул на нём молнию.
– Давай по делу, – предложил Жидких. – Чего вы задумали? Какой фейерверк?
– И это слил, – глумливая Серегина улыбочка не обещала Смоленцеву в будущем хорошего.
– Не ментам же, мне.
– Ещё бы ментам! Не будет сегодня фейерверка, отменяется!
– Чего так?
Рубайло с силой вдавил окурок в переполненную пепельницу, с трудом закрыл ее. Посмотрел на кореша с сомнением: а кореш ли он? Но алкоголь ослабил тормоза, и Серёга не сумел удержаться от бахвальства.
– Чел один приезжал сегодня, москвич. Реально серьезный чел, положенец от вора. Это он подписал Петруху с Ромкой на тему с рынком. Он сказал, чтобы мы не возникали пока. Они сами с крысы этой кудрявой по понятиям спросят.
– Как на тебя москвич вышел? – Валера задал вопрос и сразу понял, что он неуместен.
Рубайло в ответ только осклабился. Повернул на себя зеркало заднего вида, глянул не нарушилась ли прическа, щедро смоченная закрепляющим гелем.
– Теперь мы со Славяном будем эту тему разруливать, – в его голосе сквозила гордость. – Меня смотрящим за рынком поставили.
Против его ожиданий, Жидких отреагировал спокойно: «Тебя так тебя».
– Крыса наша кудрявая с утра со всем выводком куда-то укатила, – злорадно сказал Рубайло.
– У него одна дорога – в Нижний, к Барону, заступничества искать.
– Побежали крысы, побежали, – Серёга ёрзал. – Бл*дь, тогда может в окошко ему гранату захерачить?
– Тебе положенец сказал не возникать до отмашки. В организации на первом месте – дисциплина.
– А откуда он узнает, что это я?
– Действительно, откуда? – Жидких пристально посмотрел на Рубайло, который ловко вертел в пальцах коробочку «Мальборо». – От меня не утечёт.
Серега в школе дважды оставался на второй год: в шестом и восьмом классах. Аттестат о неполном среднем образовании получил со скрипом. После восьми классов пошел в «тэуху»[58], в самую шпанскую, пятнадцатую, где можно было неделями на занятиях не появляться. Получил диплом каменщика второго разряда. Его спортивные достижения были более весомыми, он выступал на республиканских первенствах среди юношей старшего возраста, выполнил норматив кандидата в мастера спорта в весовой категории пятьдесят два килограмма. Дальнейшей спортивной карьере помешали перестройка и отсутствие мотивации.
«Только конченый дебил будет радоваться тому, что его ставят на место, на котором вчера предшественнику отстрелили башку», – думал Валера, глядя в сияющую физиономию бывшего подельника.
Жидких не стал интересоваться подробностями: какая схема, чего за положенец такой, чего за вор. Меньше знаешь, дольше живешь.
– Где справлять будешь? – как бы невзначай спросил Рубайло.
– Хм, в Ярославле собирался. А вышел облом-с, – развел руками Валера. – Пройдусь по старым связям. Может, к Маринке получится.
– Привет ей.
– Обязательно.
На самом деле Жидких решил, что поставит машину на платную стоянку у торгового центра и пойдёт к своим старикам. Нужно было как следует выспаться.
18
31 декабря 1999 года. Пятница\01 января 2000 года. Суббота.
23.45 час. – 02.00 час.
Без четверти двенадцать Маштаков спустился в дежурку, где имелся телевизор. Не сговариваясь, по одному сюда стянулась вся следственно-оперативная группа, за исключением эксперта Николаева, который до сих пор, закрывшись на ключ в своей биндейке, как бы без устали печатал фотографии. Отсутствовал также ответственный от руководства. Полковник милиции Коростылёв принципиально избегал ситуаций, способных сократить дистанцию между начальником и подчиненными.
Следователь Озеров, вылитый второгодник с последней парты: лопоухий, ненадолго притихший, после того как нашкодил и попался, усиленно жевал жвачку. Медведев, прежде чем допустить на вверенную ему территорию Озерова, внимательно осмотрел залётчика. Фейс-контроль следователю удалось пройти, времени оказалось достаточно, чтобы протрезветь.
– Чего ты какой бледный? – Медведев всё же нашел к чему придраться.
– Ничего не бледный, – ответил Озеров.
В его голосе просквозили первые после недолгого смирения дерзкие нотки.
– Тише, тише! – зашикали на них все. – Президент выступает.
Выступал не Президент, а исполнявший его обязанности, худощавый с бесстрастным лицом малознакомый телеаудитории мужчина, объявленный преемником. Он стоял в одном костюме на фоне красиво подсвеченного зимнего Кремля. В отличие от предшественника бокала с шампанским в руке у него не имелось. Он выглядел немного смущённым и говорил отрывистыми фразами.
– Сегодня, в новогоднюю ночь я, как и вы с родными и друзьями, собирался выслушать слова приветствия Президента России Бориса Николаевича Ельцина. Но вышло иначе. Сегодня первый Президент России принял решение уйти в отставку. Он просил меня обратиться к стране. Дорогие россияне, дорогие соотечественники! Сегодня на меня возложена обязанность главы государства. Через три месяца состоятся выборы Президента России…
В конце короткого выступления и.о. Президента высказал пожелания, чтобы у всех дорогих ему россиян исполнились мечты. Себе, надо понимать, он пожелал одержать победу в предстоящих честных демократических выборах.
Маштаков ждал, когда главный человек в государстве скажет, что через несколько минут начинается новое тысячелетие. Подобный авторитетный довод Саша Веткин не смог бы опровергнуть. Но выступающий данного вопроса, несмотря на всю его актуальность, не затронул, и это заронило в Михиной душе определённые сомнения насчет правильности собственной позиции.
Под бой курантов дежурный Медведев открутил крышку с большой бутылки «Кока-колы» и стал наливать в пластиковые стаканчики, выставленные на освобожденный от бумаг пульт. Газированная кола сердито шипела.
– Налетайте!
Миха, дотянувшись, взял один стаканчик, заглянул в него. Пузырившаяся жидкость имела тёмно-коричневый цвет.
В голове промелькнула мысль, что последние двадцать лет он не праздновал Новый год без спиртного. И сразу поправил себя: «А ведь ты врёшь, Василий Иваныч[59], восемьдесят четвертый год в Свердловске встречал насухую, вспомни-ка».
Тогда ему, молодому сержанту, недавно прибывшему в войска из учебки, спиртное не положено было по сроку службы. Ту новогоднюю ночь он простоял на тумбочке в качестве бессменного дневального по батарее. Полуголодный с разбитой, сильно кровоточившей губой.
«Пусть этот год будет не похожим на предыдущие», – пожелал себе Маштаков и стукнулся стаканчиком по аналогичной одноразовой ёмкости, протянутой к нему лучезарно улыбавшейся дознавательницей Семеркиной.
Следователь Озеров отхлебнул крайне осторожно и скорчил гримасу отвращения:
– Неужели нельзя на всех бутылочку шампузика чисто символически раскатать? Детям и то на Новый год разрешают.
Проглотив синтетическую на вкус колу, Миха смял стаканчик и с ним на пару покинул дежурку. Поднялся к себе на второй этаж.
Вот и наступил долгожданный двухтысячный год. Помнится, в детстве во дворе с мальчишками рассуждали про двухтысячный, казавшийся недосягаемо далеким. Подсчитывали, сколько кому к тому времени исполнится лет. Десятилетний Миша ужасался: ему будет целых тридцать четыре года! А ведь многие парни из его двора не смогли дожить и до такого возраста. Маштакову в детстве, как и большинству пацанов, казалось, что он обязательно станет кем-то очень знаменитым на всю страну, если не на весь мир. И вот новое столетие, и вот ему полных тридцать четыре, а он заурядный опер провинциального уголовного розыска. Бесперспективный неудачник с издерганными нервами, пьющий, стоящий в одном шаге от развода.
Маштаков поочередно позвонил родителям и домой.
Мама, выслушав краткое поздравление, задушевным голосом произнесла ответное, переполненное самыми наилучшими пожеланиями. Потом привычно стала сетовать: как же так получилось, что он снова работает, даже в такой праздник, что нужно, наконец, найти работу поспокойнее. Вот она прочитала в последнем «Уездном обозрении» – на хлебокомбинат требуется юрисконсульт. Миха мягко прервал мать под предлогом, что нельзя долго занимать служебную линию. Отец от телевизора к аппарату не подошел, ограничились поздравлениями через посредника.
Татьяна разговаривала доброжелательнее, чем в последний раз. Даша с Маришкой вырывали у нее трубку, наперебой спешили рассказать, какой подарок им под елку положил Дед Мороз.
– Папка, спасибо! – вовсю ликовала Дашка. – Какой ты хороший! Настоящая «Сони плейстейшн»! У меня!
– Про сестру не забывай! – вставил Маштаков. – Дед Мороз на двоих вам подарок принес.
Положив трубку на рычаг, промокнул рукавом заслезившиеся глаза. Уму непостижимо, каким он сделался сентиментальным. Говорят, сентиментальность присуща негодяям.
Необычно оглушительно зазвенел телефон, Миха вздрогнул и схватил трубку.
– Слушаю вас.
– Дядя Миша! Ты на работе?! Я восхищаюсь тобой! – Саша Веткин был восторжен и, значит, изрядно хватя.
– Ты чего это, Устин Акимыч? Где ты так нализался?[60] – спросил Маштаков.
– Чей-то нализался? – оскорбился Саша. – Не нализался, а выпил культурно, с соседями. Имею право? Или нет?
– Или да.
– Дядя Миша! Я серьезно восхищаюсь тобой. Ты наш Глеб Жеглов! Лева Гуров![61] Капитан Игумнов![62] Я сейчас всем рассказывал, какой у меня друг. Сколько ты преступников переловил! У-у-у!
– Да ладно.
– О, ты вдобавок еще и скромный! Мы сейчас, дядь Миш, петарды ходили с народом взрывать на улицу. Это грандиозно! Знаешь, какие у меня петарды?
«Корсар»! Это бумм-м! «Мортира»! А ещё эта, «Черная смерть». Это вообще нечто! Я ее пластилином обмазал для усиления эффекта! Полсугроба снесло!
– А как же Александр Глебыч? – напомнил Маштаков.
– Врет он, что спит в Новый год. Все не спят, а один Глебыч спит? Выёживается он так! Ты видел, дядя Миша, нового Президента? Как он тебе? Ну?
– Галстук у него классный.
– Фиг с ним с галстуком, я удавки сроду не носил и носить не буду. У меня другой вопрос: чего ему, влом за русский народ стакан чачи поднять?
– У нас телефоны прослушиваются, Сань. – Миха не любил разговоры про политику и про инопланетян.
– Пусть прослушиваются, сейчас не тридцать седьмой год! Демократия! Я сейчас приеду к тебе, дядя Миша!
– Зачем?
– Посидим, накатим, поговорим как в старые времена. С кем ещё можно по-людски поговорить? Сейчас я такси только вызову.
– Саша не надо, ты выпил, а я дежурю, – увещевал приятеля Маштаков.
– Не имею права в праздник? – вновь ощетинился Веткин.
– Имеешь.
– Тогда проблема в чем? Жди! – В трубке зачастили короткие басовитые гудки.
Оставалось только надеяться на то, что Саша отвлечется на что-нибудь другое. Например, заглянет вновь к соседям, провозгласит там еще пару тостов и уснет. Или не сможет дозвониться до такси.
До часу Миха рассеяно размышлял о смысле жизни, прислушивался к внутренним ощущениям, курил. Кажется, даже задремал. Внутренний телефон заверещал как ненормальный. Опер подскочил со стула.
– Быстро собирайся на выезд, Николаич. У нас труп грудного ребенка, – сообщил Медведев.
«Этого еще не хватало!»
Маштаков накинул бушлат, криво нахлобучил на голову форменную шапку, сунул в один карман сигареты, в другой – блокнот. Минуту спустя он был в дежурке.
– Чего? Где?
– Машиностроителей, шесть дробь три. Граждане обнаружили у подъезда труп ребенка. Маленького, до года. Разбита голова. Информация вся, – начальник дежурной смены как раз докладывал находившемуся тут же Коростылёву.
Тот выглядел озабоченным, происшествие свалилось из категории резонансных. Теперь до сдачи дежурства область не слезет, будут без конца трясти, информацию требовать, результаты.
– Оперативник в наличии, – Медведев сосчитал Маштакова. – Эксперт спускается. Из убойщиков я до Сутулова дозвонился. Сейчас участкового местного подниму.
С недавних пор участковые инспекторы перестали заступать на суточные дежурства в следственно-оперативные группы. Наверху победило мнение, что главная задача участковых не раскрытие преступлений, а их профилактика. Теперь участковых поднимали по факту. В этом имелись как минусы, так и плюсы. Минусы – лишняя езда за сотрудниками, что приводило к затягиванию совместных мероприятий и перерасходу ГСМ, плюсы – почаще стали выезжать участковые с той земли, на которой происшествие произошло.
– Прокуратура, – напомнил Коростылёв.
Медведев повел указательным пальцем по списку, лежавшему под стеклом:
– Кто у них дежурит? Ага, вот… Максимов… Телефон вахты общежития экскаваторного завода…
– Судмедэксперта обязательно, – выдал новое наставление кадровик.
– С этим сложнее, – дежурный вздохнул и огладил русые усы, – тем более в праздник.
В дверь заглянул эксперт Николаев. Лицо у него было хмурым и опухшим, на щеке краснел вертикальный рубец.
– Я на улице буду ждать, – хрипло сказал он и удалился.
Коростылёв смотрел ему вслед настороженно.
Маштаков загадал: если Берия сейчас окликнет эксперта и начнет его крутить на пьянку, преступление, на которое они собираются выезжать, раскрыто не будет, и наоборот.
Зам по личному составу обернулся к дежурному:
– Я на своей поеду. Маштаков, вы со мной. Эксперта тоже заберем. Владимир Николаевич, посылайте дежурку по адресам, собирайте недостающих. Я с вами свяжусь с места происшествия, сообщу, нужно ли наращивать силы. Медэксперта из-под земли мне выньте.
– Слушаюсь, товарищ полковник! – Медведев усердно принялся накручивать телефонный диск.
За Коростылёвым была закреплена служебная «Волга ГАЗ-24», убитая, подлежащая списанию, зато чёрная. Двери ее ни с первого, ни со второго раза не закрывались. Михе, севшему на заднее сиденье слева, помог его дверку захлопнуть водитель Лёва, кудрявый, круглолицый, словоохотливый дядька. Николаев, взгромоздив на колени пластмассовый гроб-чемодан, устроился справа от оперативника. В ограниченном пространстве салона, в котором разместилось четверо взрослых мужиков, доминирующим над остальными запахами сделался удушливый запах перегара.
Лёва, дожидавшийся, пока прогреется двигатель, хохотнул, реагируя на быстро запотевшее изнутри лобовое стекло:
– Кто-то вчера хорошенько погулял.
Вытащив из бардачка чистую тряпку, водитель круговыми движениями принялся протирать стекло.
Сидевший на командирском месте Коростылёв обернулся, включил свет в салоне и стал пытливо разглядывать Маштакова с Николаевым. Михе показалось, что кончик носа у кадровика шевелится, как у пса, обнюхивающего след. Эксперт с опером напряглись.
Наконец, Лёва тронулся, «Волга» задребезжала.
Полковник, отворачиваясь, удрученно вздохнул:
– Одно и то же. Ничему вас жизнь не учит.
Ехали ночным новогодним городом. По тротуарам и проезжей части проспекта Ленина в обе стороны двигались веселые компании. «Волге» то и дело махали руками, пытаясь остановить.
– Таксисты сегодня совсем ополоумели, – сообщил Лёва, – по полтиннику дерут за поездку.
Ответной реплики ни от кого не последовало.
Водитель стал развивать тему сам:
– А куда людям деваться? В гости ехать надо, из гостей домой вертаться надо? Молодежь вон пешком гуляет, а постарше люди… Опять же хулиганья много на улице, одни пьяные. О, смотрите, Вячеслав Валерьяныч, салют!
Пригнувшись, Лёва пальцем указывал на расцветший в чёрном небе в районе площади трехсотлетия города диковинный цветок, фиолетовый с зелёным.
Панельную девятиэтажку под номером шесть дробь три по улице Машиностроителей пришлось поискать, она стояла в глубине дворов и таблички не имела.
– Понатыкали коробок этих невпопад, – возмущался Лёва, быстро вертя баранку, чтобы вписаться в проезд между типовыми домами. – Не люблю Машинку, как тут люди живут. Все, дальше не проедем, жители противотанковые заграждения вкопали.
Нужный подъезд определили по стоявшим возле него машинам «скорой помощи» и милиции.
В экипаже «пэпээс», первым подскочившем к месту происшествия, старшим был командир роты Швеллер. Худощавый, длиннорукий Швеллер, завидев приближавшегося Коростылёва, подтянулся, ребром ладони проверил, на месте ли находится кокарда шапки. Доклад его не занял и минуты.
Жители из тринадцатой квартиры в час пятнадцать вышли на улицу с целью устройства фейерверка из средств бытовой пиротехники и на бетонной площадке, на которую вывозится контейнер из мусоропровода, обнаружили мёртвого ребенка. Чей ребенок – не знают. Ничего подозрительного не видели и не слышали.
– Спрашивали, у кого в подъезде есть дети? – Маштаков придерживался правила, что искать в первую очередь следует поблизости.
– Так точно, товарищ капитан! – Швеллер был строевой косточкой. – Сказали, что в седьмой квартире. Мы туда сходили, ребёнок на месте, спит.
«Пэпээсники» сработали грамотно, прибыли быстро, обеспечили охрану места происшествия, провели разведбеседу с жильцами, обнаружившими труп, записали их данные, и даже сделали в верном направлении ход, направленный на раскрытие преступления.
– Рапорт мы сейчас напишем. – Швеллер знал порядок.
Кивнув, Маштаков направился к площадке у подъезда, чувствуя, как с каждым шагом ноги от колен и ниже наливаются тяжестью. За полные десять лет работы он выезжал на сотни трупов, особенно часто – в прокуратуре, но привыкнуть к смерти детей у него не получалось.
В сентябре во время работы по убийству в коттеджах девятилетнего Антона Синицына у Михи случился очередной срыв, к счастью, кратковременный.
Тельце ребенка, лежавшее на отчищенной от снега площадке, казалось ненастоящим. Из одежды на младенце, оказавшемся девочкой, имелась лишь фланелевая рубашечка в весёлый цветочек. Судя по размерам, девочке было не больше года. Головка ее была разбита вдребезги. Судебный медик в качестве причины смерти укажет открытую черепно-мозговую травму, полученную при ударе по голове твердым тупым предметом с неограниченной поверхностью или об ударе о таковой. На серой поверхности бетона краснели брызги крови, веером разлетевшиеся от головы. Судя по тому, что размозженный затылок находился в эпицентре брызг, тельце не перемещали. Сотрудники «скорой помощи» ограничились констатацией факта наступления смерти, необходимости в проведении реанимационных мероприятий не возникло.
Коростылёв рассматривал погибшую девочку из-за плеча Маштакова. Обернувшись, Миха увидел на лице у кадровика брезгливую гримасу.
– Что здесь произошло? – спросил полковник.
– Ребенка сбросили с большой высоты или, держа за ноги, ударили головой о бетон.
– Но зачем? – Коростылёв не скрывал надрыва. – Вот звери! Стрелять таких надо без суда и следствия!
Сокрушаться над трагедией можно было до бесконечности, результатов от этого не прибудет. Маштаков прикидывал фронт и направления работы.
– Надо срочно поднимать как можно больше сотрудников на отработку жилого сектора. – Полковник видел выход в привлечении массовки.
– Давайте сначала поработаем, – предложил Миха. – Скоро Сутулов подъедет и участковый. Со мною целых трое. Я начну обход подъезда с девятого этажа. Нас ведь интересуют только квартиры с окнами на эту сторону. Планировка стандартная, значит, нужно обходить только «трёшки», которые налево от лифта. У однокомнатных и «двушек» – окна на противоположную сторону, а те «трёшки», что направо от лифта, они – далеко. Докинуть из них можно, но траектория слишком мудрёная, козырёк над подъездом мешает. Получается, включая первый этаж, нас интересует девять квартир. Всего делов-то.
– Под вашу ответственность… – На месте происшествия, рядом с криминальным трупом ребенка в нештатной ситуации начальственный лоск заместителя по кадрам потускнел.
«Это тебе не тетрадки с конспектами проверять, – ехидно хмыкнул про себя Маштаков. – Тут головой думать надо».
Коростылёв двинул к своей «Волге». Ему пришлось сойти в сторону, на поребрик, чтобы позволить проехать «буханке» УАЗ-452 с продольной красной полосой по борту и большими цифрами «03», набитыми через трафарет на двери. Медикам тут делать было нечего.
Эксперт Николаев нагнулся к чемодану за фотоаппаратом. Когда выпрямлялся, его мотнуло.
Покосившись, не видит ли Коростылёв, Миха взял эксперта за бушлат на груди и резко встряхнул.
– Сосредоточься. Берия за тобой сечёт. Дыши носом, но не сильно. Не кури. Не лезь в разговоры. Понял?
Николаев угрюмо выдавил: «Понял», обдав кислым духом перегоревшего алкоголя.
«Почему он долго так не трезвеет? Сколько он выжрал на халяву на Восходе? Неужели ума хватило у себя в ЭКО добавить? Озеров-то пришёл в себя».
Маштаков не испытывал симпатий к эксперту и никогда не приятельствовал с ним, но Николаев был такой же тягловой лошадкой, как и он сам. Без блата и перспектив на повышение, с грошовой зарплатой. Поэтому Михе хотелось обломать кадровику удовольствие от возможности уличить эксперта в употреблении спиртного во время дежурства и с позором, в назидание другим выкинуть его на улицу, как нагадившего кошака.
Подошел Швеллер, протянул сложенный вдвое, чтобы на ветру не трепыхался, рапорт.
– Можем вернуться на маршрут патрулирования или нужны ещё?
Оперативник адресовал старшего лейтенанта к ответственному от руководства:
– Жираф большой!
Маштаков направился к подъезду. Дверь была оборудована кодовым замком, но «пэпээсники» предусмотрительно заблокировали её снизу осколком кирпича, за что Миха мысленно поблагодарил их.
В подъезде воздух стоял тяжёлый и влажноватый. Очевидно, из подвала просачивались испарения от протекавшей канализации. Под лестницей едко воняло кошачьей мочой, куда в России без этого. Маштаков двинулся вверх пешком, оглядывая каждую лестничную площадку и площадки между этажами, через которые проходил толстый асбестоцементный ствол мусоропровода. Освещение присутствовало далеко не везде, там, где его не имелось, под подошвами хрустела шелуха от семечек. Подъезд был типичный: стены, оштукатуренные под шубу, пластиковые покрытия с перил содраны неутомимыми вандалами. На пятом этаже через дверь тринадцатой квартиры, обитатели которой обнаружили труп, доносились музыка и хохот. Люди продолжали праздновать, чужое горе их не тронуло. Спасибо ещё, что в милицию позвонили, проявили сознательность. Здесь на пятом этаже Миха передохнул немного, а то дыхание у него сбилось. И было отчего – в последнее время пачки «Балканской звезды» на день ему не хватало.
«Надо уменьшать дозу», – зарёкся он, растирая через одежду правый бок.
Достигнув самого верха, Маштаков обследовал ход на крышу. Не исключено, что ребенка выбросили именно оттуда. Преступник мог случайно зайти в первый подвернувшийся ему подъезд. Если дело обстояло именно так, задача усложнится невероятно. Однако лаз на крышу оказался закрытым металлическим люком, в ржавых проушинах которого висел амбарный замок. Не похоже, что этим ходом кто-то пользовался в недавнее время.
На девятом этаже Маштаков позвонил в квартиру под номером тридцать три. Вскоре за обитой дерматином дверью послышались шлепающие шаги, дважды провернулась ручка замка. Затем шаги прошаркали в обратном направлении, удаляясь в глубину жилища. Никто ничего не спросил. Подождав с полминуты, Миха взялся за ручку и слегка надавил вперед, дверь подалась.
– Тук-тук-тук, – громко произнес оперативник в образовавшуюся щель. – Хозяева!
«А я милого узнаю по походке!» – в ответ из квартиры донёсся ухарский запев Гарика Сукачёва.
По одной из программ повторяли «Старые песни о главном».
Миха вытер ноги о плетёный коврик и шагнул через порог. В коридоре на застеленном ковролином полу мерцали мутные пятна света от телевизора, работавшего в большой комнате. Стараясь ступать неслышно, Маштаков прошел туда.
В полутемном «зале» перед экраном телевизора стояло кресло, все остальное плохо различалось в полутьме, тем более что оперативник зашел со света. Пошарив по стене слева от двери, он нащупал выключатель и нажал на клавишу. Под потолком ярко вспыхнула люстра с множеством стеклярусных висюлек.
На округлой спинке кресла лежал хвостик волос, стянутый резинкой.
– Ау! – окликнул Миха.
В кресле произошло шевеление, и из него поднялась девочка лет десяти в белой водолазке-лапше и джинсиках. Глаза у нее были заспанные, подбородок испачкан в шоколаде.
