Михаил Ахметов
Драконы моря
Вышло так, что Орм оказался первым из викингов кто стал понимать, когда к ним обращались по арабски, и единственным кто мог сказать хотя бы одно-другое слово в ответ. Следствием этого было то, что он стал отвечать и говорить за своих товарищей, поэтому все приказы и слова от хозяев стали передаваться через него. К тому же, он мог узнать многое для своих собратьев, задавая вопросы – насколько у него хватало слов – тем рабам, которые тоже говорили на арабском, и могли удовлетворить его любопытство. Таким образом, хоть он и был самым молодым из северян, и таким же рабом как они все, тем не менее, он в некоторой степени почувствовал себя их предводителем, ибо ни Крок, ни Токи не были способны выучить ни словечка из арабского; так что Орм неоднократно впоследствии замечал, что после доброй удачи, силы и умения владеть оружием, ничто так не полезно для человека, который очутился среди чужеземцев, как способность выучить другой язык.
На их корабле было полсотни воинов и семьдесят два раба числом; ибо на этом судне было восемнадцать пар вёсел. Часто они негромко переговаривались сидя на своих скамьях, что неплохо было бы разбить цепи, перерезать охрану и добиться для себя свободы; но цепи были крепки и за ними тщательно смотрели, а когда корабль прибывал в гавань, всегда выставлялась сильная охрана. Даже когда начинался бой с вражескими кораблями, несколько воинов всегда следили за рабами, готовые убить всякого кто выказал бы хоть малейшие признаки неповиновения. Когда их отводили на берег в любой из многочисленных гаваней калифа, то запирали в строениях для рабов до тех пор, пока кораблю не наставало время снова выйти в море, а до этой поры их всегда держали под строгим надзором, не позволяя собираться вместе больше нескольких человек; итак, им следовало смириться с тем, что у них не будет другой судьбы, кроме как грести на кораблях калифа до самой смерти, или пока какой-нибудь враждебный калифу корабль не одолеет их судно, даровав им тогда, быть может, свободу. Но корабли калифа были многочисленны и всегда превосходили своим количеством врагов, так что на эту возможность едва ли можно было рассчитывать. Те из рабов кто выказывал непокорство или ненависть, громко проклиная своих хозяев, засекали до смерти или выбрасывали живьём за борт, хотя случалось, что когда виновный был сильным гребцом, его в наказание оскопляли и затем снова усаживали за весло. И хотя рабам никогда не дозволялось иметь дело с женщинами, это считалось самым унизительным и тяжким наказанием из всех.
Даже, когда Орм состарился, то повествуя о своих годах проведённых в рабстве, он всё ещё помнил точно места на скамьях, где сидели его товарищи и даже те места, где сидели другие рабы, и когда он рассказывал про всё это, то он водил своих слушателей от весла к веслу, вспоминая кто сидел за ними, и кто из них умер, и как другие потом занимали их места и кому доставалось больше всех ударов бича. Он говорил, что ему нетрудно помнить всё это в подробностях, ибо в своих снах, он часто видит себя снова рабом на корабле и зрит исхлёстанные бичом спины перед собой, и слышит как люди стонут, изнемогая от гребли, и всегда слышит приближающиеся шаги надсмотрщика позади. Ему даже пришлось смастерить для себя особо крепкую кровать, дабы его ложе не рассыпалось под ним, когда он в своих ночных кошмарах хватается за него, думая, что снова наваливается на весло; и как он часто потом замечал – нет большего счастья в целом мире, что может сравниться с чувством, когда ты пробуждаешься от такого сна и понимаешь, что это всего лишь сон.
Через три весла перед Ормом, также по левому борту сидел Крок; и теперь он был совсем другим человеком. Орм и другие его товарищи видели, что быть рабом на корабле для него намного тяжелее, чем остальным, ибо он был человеком привыкшим быть предводителем и всегда верил в то, что он обладает великой удачей. Он стал очень молчалив и редко отвечал, когда к нему обращались его соседи, и хотя при своей силе ему было нетрудно управляться с веслом, он теперь грёб словно в полусне, как будто в глубоких раздумьях о чем-то ином. Постепенно его движения замедлялись и его весло выпадала из общего ритма, и на него сыпались жестокие удары надсмотрщика; но никто никогда во время наказания не слышал от него стона или шёпотом произнесённого проклятия. Он снова молча брался за весло и грёб как все, но его глаза теперь следовали за спиной надсмотрщика, как у человека который видит надоедливую осу, но не имеет возможности прихлопнуть её одним ударом.
Крок делил своё весло с человеком по имени Гунни, который всегда громко жаловался на удары бича, что он получал по вине Крока, но тот мало обращал внимания на причитания напарника. Наконец, однажды, когда надсмотрщик снова жестоко исхлестал их обоих, и вопли Гунни в этот раз стали особенно громкими и возмущёнными, Крок обратил на его свой взгляд, словно он видел его впервые, и промолвил: «Будь же терпелив, Гунни. Тебе не придётся сносить моё присутствие слишком долго. Я рождён вождём и не привык служить другим людям; и теперь у меня осталось лишь одно важное дело, которое я хотел бы завершить, если моя удача окажется достаточной, дабы позволить мне сделать то, что я задумал».
Он ни сказал более ни слова о том, что он замыслил совершить, и Гунни не удалось вытянуть из него ничего больше на этот счёт. Прямо перед Ормом сидели два других его товарища, которых звали Халле и Гудмунд. Они часто вспоминали с друг другом прежние деньки, добрую еду и пиво, и красивых девушек, что ждут их дома на Севере, и выдумывали ради развлечения самые ужасные и мучительные казни для надсмотрщика; у которых, правда, был единственный недостаток – они не знали, как их осуществить. Сам Орм сидел рядом со смуглым чужестранцем, которому за какую-то провинность отрезали язык. Тот был неплохим гребцом и не часто нуждался в ударах бича, но Орм предпочёл бы сидеть рядом с человеком из своих земель, или хотя бы с тем, с кем можно было поговорить. Худшее же было то, что безъязыкий страдалец, хоть и не мог говорить, зато мог заходиться в таком жутком и пугающем кашле, какого Орм никогда не слыхивал прежде в своей жизни; и когда он так кашлял, то его лицо становилось серым, и он разевал рот как выброшенная на берег рыба, и вид его становился таким жалким и несчастным, что казалось невозможным, что он проживет ещё сколько-нибудь долго. При виде такого зрелища Орм начинал серьёзно беспокоиться и о своём здоровье. Жизнь раба на корабле, конечно, не стоила слишком дорого, но ему все равно не хотелось, чтобы его жизнь унёс кашель наподобие этого; ибо то, что он видел перед собой, было достаточно наглядным примером. Но чем больше он задумывался над тем, что он может умереть таким же жалким образом, тем более омрачался его дух и тем сильнее он хотел, чтобы его друг Токи сидел к нему поближе.
Но Токи усадили за несколько вёсел позади Орма, так что им редко представлялась возможность поболтать – разве что, иногда, когда их вели на берег или обратно на корабль; ибо даже в доме для рабов их связывали и держали в крохотных клетях по четыре невольника вместе, в том же порядке, как они сидели на корабле. Зато к Токи вернулся отчасти его прежний нрав, и он даже находил себе повод повеселиться, хотя на корабле он вечно препирался со своим напарником по имени Туми, который по мнению Токи грёб намного хуже, чем ел. Поэтому Токи придумывал хулительные висы, некоторые про Туми, некоторые про надсмотрщика и распевал их во время гребли, так что Орм и другие викинги могли их слышать.
Однако большую часть времени, он проводил в размышлениях о возможных способах побега. В самый первый раз, когда ему удалось перекинуться с Ормом парой словечек, он прошептал ему, что у него есть отличный план, который мог бы сработать. Всё что ему нужно – это небольшой кусочек железа. С его помощью он тёмной ночью разожмёт звено цепи, что сковывала его лодыжку, когда корабль будет в гавани и все вокруг кроме охраны будут спать. Управившись с этим, он передаст железо остальным викингам, которые также тихо сломают свои цепи. Когда они все освободятся, им нужно будет всего лишь тихонько передушить всю стражу на корабле и обзавестись их оружием; а после на берегу они смогут постоять за себя как следует.
Орм сказал, что сама идея ему нравится, особенно там, где речь идёт про то, чтобы придушить охранников; он бы с удовольствием в этом поучаствовал, если дело дойдёт до них, в чем у него, правда, есть большие сомнения. Где им для начала, удастся найти подходящий кусок железа, и как смогут обнажённые люди, за которыми всегда внимательно следят, пронести это железо с корабля так, чтобы его не обнаружили? Токи вздохнул и признал, что в его плане существуют определённые трудности требующие тщательного рассмотрения; но к сожалению, у него нет пока лучшего замысла, поэтому, вероятно, лучше всего будет просто дождаться подходящего момента, когда сама собой представится счастливая возможность.
Ему удалось также тайно переговорить с Кроком, но тот выслушал его рассеянно, выказав мало интереса к его замыслу.
Вскоре после этого корабль вошёл в одну из гаваней калифа, и там его вытащили на берег, дабы обскрести его днище от ракушек и хорошенько просмолить. Многих рабов приставили к этой работе, скованных попарно; и среди них были викинги, которые хорошо знали корабельное дело. Стражники следили за ними, и надсмотрщик расхаживал вокруг корабля, помогая своим хлыстом работать рабам быстрее; два воина вооружённых мечами и луками, постоянно следовали за ним, дабы он был в безопасности. Рядом с кораблём стоял огромный котёл полный кипящей смолы, и тут же была бочка с водой, чтобы рабы могли утолить жажду.
Крок и Гунни как раз зачёрпывали воду из бочки, когда один из рабов приблизился к ним, поддерживая своего напарника; тот неудачно оступился в время работы и так сильно повредил себе ногу, что не мог стоять без помощи товарища. Он опустился на землю и попросил воды, когда приблизился надсмотрщик, чтобы глянуть, что здесь произошло. Увечный раб лежал на боку и стонал; тогда как надсмотрщик решив, что тот притворяется, хлестнул его бичом, дабы тот встал на ноги и занялся полезным делом. Однако человек, несмотря на удар, остался лежать и продолжал стонать, и теперь все вокруг смотрели только на него.
Крок стоял недалеко от них с другой стороны бочки. Он двинулся к ним, волоча за собой Гунни; всем вдруг показалось, что прежняя безучастность покинула его. Когда он оказался рядом и увидел, что цепь достаточно длинна для осуществления его замысла, он рванулся вперёд, схватил надсмотрщика одной рукой за пояс, а другой за шею и поднял его над своей головой. Надсмотрщик завопил от ужаса, и ближайший из стражников повернулся и ударил Крока своим мечом, но тот, казалось, даже не заметил удара. Сделав два шага в сторону, он швырнул надсмотрщика вниз головой прямо в кипящую смолу, в то мгновение, когда меч другого стражника опустился ему на голову. Крок пошатнулся, но не оторвал счастливого взгляда от ног надсмотрщика, что дрыгаясь, торчали из котла. Затем он рассмеялся, и сказав: «Теперь моя удача вернулась ко мне», упал на землю и умер.
Все рабы вокруг завопили от восторга, увидев как ненавистный им надсмотрщик встретил свой конец; но радость викингов была омрачена смертью Крока, и в несколько последующих месяцев они часто вспоминали его подвиг и последние слова, что он произнёс. И они все согласились между собой, что он погиб как полагается настоящему предводителю; и они также выразили надежду, что надсмотрщик прожил достаточно долго в котле, дабы успеть получить вдосталь удовольствия от кипящей смолы. Токи же сложил хвалебную вису в честь Крока, которая звучала так:
Хуже чем плетью ожог
Кат головою нырнув
В чане смолы ухватил
Кипящей для моря кобыл!
Недолго злосчастный вождь
Рабом на вёслах сидел
Месть свою загадав
До смерти удачу вернул!
Когда они снова вышли в море, у них был новый надсмотрщик, дабы надзирать за их греблей; но он, видно, учёл судьбу своего предшественника, ибо был довольно скуп на удары своего бича.
Глава шестая
Об иудее Соломоне и госпоже Субайде, и как Орм заполучил себе меч Голубой Язык
Итак, безъязыкому, что грёб вместе с Ормом, становилось ото дня в день всё хуже и хуже, и наконец он больше не мог грести; поэтому, когда их корабль зашёл в одну из гаваней калифа на юге в городе называемом Малага, его отправили на берег, и теперь они ожидали другого человека на его место. Орм, которому в последние две недели приходилось грести за двоих, надеялся, что тот окажется для него более подходящим напарником. На следующее утро он появился. Его тащили на корабль четыре стражника, и им всем пришлось изрядно потрудиться, дабы затащить его на борт, и никому не понадобилось даже заглядывать ему в рот, чтобы убедиться, что с языком у него всё в порядке. Это был молодой человек, красивый, безбородый с тонкими изящными руками и ногами, и он непрерывно выкрикивал такие ужасные проклятия и оскорбления, каких, пожалуй, раньше на этом корабле и не слыхивали.
Молодого человека усадили на его место и крепко держали, пока цепь не сковала его лодыжку. Пока это происходило, слёзы струились по его лицу, но казалось, что это были больше слёзы гнева, чем страдания. Когда же к нему приблизились капитан и надсмотрщик, дабы взглянуть на свое новое приобретение, он немедленно обругал их самыми страшными проклятиями и обозвал их такими именами, каких Орм до этого не слышал на арабском, так что все рабы теперь были уверены, что новичка тут же, самое меньшее, жестоко исхлещут бичом. Однако, капитан и надсмотрщик лишь задумчиво поглаживали свои бороды, внимательно изучая письмо, что принёс с собой один из стражников. Они склонились над письмом, читая его строки, покачивали головами и негромко переговаривались между собой, в то время как молодой человек продолжал осыпать их ужасными оскорблениями, называя их то сыновьями блудниц, то пожирателями свинины, совокупляющихся с ослицами. Наконец, надсмотрщик пригрозил ему бичом и велел попридержать язык. Как только капитан с надсмотрщиком удалились, новичок разразился рыданиями по-настоящему, содрогаясь от них всем телом.
Орм не знал, как ему лучше сейчас поступить, но уже предвидел, что на весле от такого напарника будет немного проку, если его как следует не взбодрят бичом. Тем не менее, он подумал, что было бы неплохо иметь даже такого компаньона, с которым, хотя бы можно будет поговорить, в отличие от безъязыкого. Однако на первых порах новичок относился к нему с пренебрежением и отвергал любые попытки завести с ним разговор, несмотря на дружеское отношение Орма. Как и опасался Орм, тот оказался никудышным гребцом и никак не мог приладиться к своей новой жизни, особенно жалуясь на еду, которой кормили гребцов и которую Орм находил неплохой, хотя и недостаточной. Но Орм был с ним терпелив и грёб за обоих и даже пытался подбадривать новичка на арабском по мере своих в нём скромных познаний. Несколько раз он спрашивал молодого человека кто он такой, и за что он был сослан на их корабль, но в ответ Орм получал лишь высокомерные взгляды и недоуменные пожатия плечами. Наконец молодой человек снизошёл до ответа и сообщил, что он человек благородного происхождения и не привык, чтобы его расспрашивали рабы, которые и говорить-то толком не умеют.
На это Орм ответил: «За такие слова я мог бы свернуть тебе шею, отчего бы тебе не поздоровилось; но лучше, если бы между нами был мир, и мы были бы друзьями. Здесь на корабле мы все рабы, и ты не меньше, чем все остальные; да и к тому же, ты здесь не один кто знатного рода. Я и сам могу этим похвастаться, поскольку я сын вождя. Это правда, что я плохо говорю на твоём языке, но ты говоришь на моём ещё хуже, ибо не знаешь на нём ни единого слова. Поэтому, очевидно, что между нами нет большой разницы, и если кто-то из нас даже имеет преимущество, то я не думаю, что это ты».
«Звуки твоей речи для меня отвратительны, – ответил новичок, – однако, ты производишь впечатление человека неглупого. Возможно, что в своём племени ты и считаешься знатным, но это даже и сравнивать нельзя со мной, ибо по линии моей матери я происхожу от самого Пророка, да будет благословлено его имя! Знай также, что язык на котором я говорю, это язык самого Аллаха, а все остальные наречия были выдуманы злыми духами, дабы помешать распространению истинного учения. Итак, ты видишь, что между нами не может быть никакого равенства. Меня зовут Халид сын Йезида; отец мой – вельможа при дворе калифа, и сам я владею большими богатствами и не утруждаю себя никакой работой, разве что присматриваю за своими садами, развлекаюсь со своими друзьями и предаюсь сочинительству стихов и музыки. Да, я допускаю, что сейчас мне временно приходится заниматься другими делами, но это не продлится долго, да сожрут черви глаза того кто бросил меня сюда! Я же сочиняю песни, что поются по всей Малаге, и мало других поэтов кто искусен в этом как я».
Орм заметил, что должно быть во владениях калифа процветает множество поэтов, ибо он уже встречал одного. Халид ответил, что их много в том смысле, что они все пытаются сочинять стихи, но лишь немногие из них могут считаться истинными поэтами.
После этого разговора они начали уже лучше ладить с друг другом, хотя Халид по-прежнему оставался никудышным гребцом, и едва мог грести из-за того, что стёр в кровь о весло свои ладони. Немного позже он поведал Орму, каким образом он оказался здесь на корабле. Ему пришлось многое повторять по нескольку раз и разными словами, ибо Орму было непросто следовать за его речью, но в конце концов он смог ухватить суть истории Халида.
Тот рассказал, что причиной его теперешних бедствий стала прекрасная дева из Малаги, что была дочерью управителя города, человека, правда, низкого рода и дурного нрава. Однако, красота его дочери была такова, что даже поэт не мог бы представить себе ничего прекраснее, и однажды самому Халиду посчастливилось узреть её лицо с откинутым покрывалом на празднике сбора урожая. С этого мгновенья он полюбил её больше любых других девушек и стал слагать в её честь песни, что таяли во рту, когда он их пел. Наконец, когда он просидел на крыше дома рядом с которым она жила, ожидая её появления до того усердно, что на кровле появилась вмятина, он настолько в этом преуспел, что однажды снова узрел свою любовь, которая в этот момент сидела одна на крыше своего дома. В великом волнении он протянул к деве руки, и обратил к ней восторженные речи, умолив её приподнять покрывало ещё раз. Это стало бы знаком, что она отвечает ему взаимностью; и превосходящее всё на свете великолепие её красоты, чуть было не заставило его лишиться в это мгновение чувств.
Убедившись, что она проявила к нему благосклонность, он подкупил богатыми дарами её служанку, и передал через неё любовное послание девушке. Потом, когда управитель отправился в Кордову, дабы предстать перед калифом с ежегодными подношениями, дева переслала Халиду алый цветок; он не медля переоделся старухой и с попустительства служанки проник в её дом, где вдоволь насладился прелестями своей возлюбленной. Однако, через несколько дней, её брат напал на Халида в городе и был ранен в последовавшей стычке, ибо Халид прекрасно владел оружием. По возвращении управителя, молодого человека схватили и привели к нему на суд. В этом месте своего рассказа Халид почернел от ярости, злобно сплюнул и обрушил ужасные проклятия на своего врага. Затем он продолжил: «В суде он ничего не мог сделать против меня. Пускай, я возлежал с его дочерью, но в благодарность за это я увековечил её красоту в изысканных стихах, и кроме того, даже он должен был сообразить, что человек такого как я происхождения не стал бы жениться на дочери простого бербера. Да, я ранил его сына, но только после того как тот предательски напал на меня, и если бы не моё доброе сердце, он бы не ушёл от меня живым. За это все управитель, если бы он действительно был справедлив, ещё должен быть бы мне благодарен. Но вместо этого он следуя своей злобе, величайшей в Малаге, выдумал немыслимое. Итак, слушай неверный и изумляйся!»
Орм внимал его истории с охотой, хотя многие слова, что говорил Халид, ему были непонятны, и другие люди сидевшие на вёслах неподалёку тоже прислушивались, ибо Халид говорил очень громко и взволнованно.
«Он велел своему слуге прочитать один из моих стихов и спросил, не я ли их сочинил. Я ответил, что всякий в Малаге знает эти стихи, и что я их автор, ибо это ода восхваляющая город и она лучшая из когда-либо написанных. И там были строки, что если бы сам Пророк попробовал бы урожая виноградной лозы, то он никогда бы не запретил вкушать вино, ибо борода его была бы мокрой от него, и кубок его был бы всегда полон, и превознося вино, он лишь укрепил бы своё учение».
После этих слов Халид разразился рыданиями и рассказал, что именно за них его сослали сюда рабом. Ибо калиф, кто есть защитник истинного учения и земное воплощение Пророка, постановил, что любой кто хулит Пророка или порицает его учение, должен быть сурово наказан, и управитель придумал этот способ, дабы отомстить ему под предлогом исполнения правосудия.
«Но я утешаю себя мыслью, что мое заключение здесь не продлится долго, – сказал Халид, – ибо моя семья намного могущественнее, чем его, к тому же мы в милости у калифа, поэтому я буду освобожден в самом скором времени. По этой причине никто здесь на корабле не осмеливается ударить меня бичом, ибо они знают, что ни один смертный не может поднять безнаказанно руку на того кто происходит от самого Пророка».
Орм спросил насколько давно жил этот пророк, и Халид ответил, что тот умер триста пятьдесят лет назад. Орм заметил, что он, должно быть, воистину был очень могущественным человеком, если через столько времени продолжает защищать своих родичей и решает, что можно пить его людям, а что нельзя. Ни один человек не обладал такой властью в Сконе, даже конунг Ивар Широкие Объятья, что был самым могущественным конунгом, что когда-либо жил на Севере. «Никто в моей стране, – сказал он, – не может установить закон, чтобы запретить людям пить, будь то король или простолюдин».
Познания Орма в арабском языке начали расти очень быстро после того как он получил в напарники Халида, ибо тот болтал без умолку и мог рассказать много интересного. Некоторое время спустя он спросил у Орма, где находится его страна и как тот оказался рабом на корабле. Тогда Орм поведал ему про поход Крока, и каким образом он сам присоединился к нему, и что за этим последовало. Рассказав о своих приключениях словами, которые он теперь знал, Орм заключил: «И как ты можешь видеть, многое из того, что с нами приключилось, совершилось благодаря встрече с иудеем Соломоном. Я думаю, что он был очень удачливым человеком, ибо он освободился из своего рабства и пока он продолжал оставаться с нами, наши дела шли прекрасно. Он говорил, что он важный человек в Толедо, где он был ювелиром и великим поэтом».
Халид ответил, что, конечно же, он слышал о нём, и его мастерство в ювелирном деле известно всем, и он действительно может считаться неплохим поэтом, но разве что для Толедо.
«Не так давно, – сказал он, – я слышал одну из его поэм из уст странствующего певца с севера, в которой он описывал, как попал в плен к маркграфу Астурии, который безжалостно мучил его, и как он сумел сбежать, и затем вернулся с войском свирепых язычников против его замка, и как они взяли его приступом и убили маркграфа, а его голову насадили на кол, дабы её клевало вороньё, и как он потом вернулся домой в свою страну с золотом своего врага. Это было неплохое сочинение, но в незатейливом стиле, и конечно ему недоставало утончённости выражений, того что мы ценим здесь в Малаге».
«Он не умалил своих подвигов, – подтвердил Орм, – и если он готов был пойти на такие труды, дабы отомстить своему врагу, наверняка он не откажет в помощи своим друзьям, что оказали ему эти услуги. Ибо это были мы – кто освободил его из рабства, захватил крепость и исполнил его месть; поэтому, если он действительно важный человек в своей стране, то возможно, он мог бы оказать нам сидящим здесь услугу, сравнимую с той, что мы оказали ему. Иначе, сам я не вижу никакого другого пути, по которому мы могли бы обрести свободу».
Халид заметил, что Соломон известен своими богатствами и что калиф высоко его ценит, хотя тот и не следует истинной вере. У Орма теперь появилась надежда, но он не стал ничего рассказывать своим товарищам из того, чем поделился с ним Халид. Итогом их разговора стало то, что Халид пообещал передать послание с приветствием от Орма Соломону в Толедо, как только он сам освободится.
Но проходили дни, а вестей об освобождении Халида всё не было. Такая задержка сделала его ещё более неукротимым, и он яростно поносил своих родичей, явно выказывающих к нему своё безразличие. Он начал было сочинять длинную поэму о пагубном влиянии вина, надеясь, что её удастся переписать в ближайшей гавани и показать калифу, дабы тому стали известны истинные чувства Халида по этому вопросу. Но когда дело дошло до того, что ему пришлось воспевать превосходство над вином воды и лимонного сока, его поэма начала как-то спотыкаться и останавливаться. Однако, хоть он и продолжал громко проклинать своих стражей на корабле, когда у него было плохое настроение, его ещё ни разу не коснулся бич надсмотрщика, из чего Орм сделал обнадёживающее для себя заключение, что Халид не задержится с ними надолго.
Однажды утром, когда они были в одной из восточных гаваней, куда корабль вернулся вместе с многими другими судами, после тяжёлой погони за африканскими морскими разбойниками, четыре человека взошли на борт, и когда Халид увидел их, то он чуть не лишился чувств от радости, и даже не ответил на вопросы Орма кто эти люди. Один из них был чиновником с большим тюрбаном на голове и в плаще до самых пят. Он протянул капитану корабля письмо, который принял его с поклоном, приложив к своему лбу, и начал с благоговением читать. Другой человек их этих четырёх, казалось, был родичем Халида, ибо как только последний был освобожден от цепи, они бросились во взаимные объятия, заливая друг друга слезами счастья, обмениваясь поцелуями и бормоча как безумные. Оставшиеся двое были слугами, что несли одежду и корзины с едой. Они облекли Халида в прекрасные одежды и предложили ему угощение. Орм было крикнул ему, дабы напомнить о его обещании, но Халид уже выговаривал своему родственнику, что тот позабыл привести собой цирюльника, и казалось, ничего не услышал. Затем Халид сошёл на берег вместе со своей свитой, капитан и команда подобострастно с ним попрощались, что он принял с рассеянной снисходительностью, как будто едва замечая их присутствие, и скрылся из вида под руку со своим родственником.
Орм был не очень рад его уходу, ибо Халид был для него занятным соседом, и он опасался, что оказавшись на своей новообретённой свободе, Халид позабудет о своём обещании. Теперь рядом с Ормом приковали другого человека на месте Халида; он оказался торговцем в лавке, которого поймали за использованием фальшивых весов. От него было мало пользы на весле и он быстро уставал, отчего часто отведывал бича надсмотрщика, после чего он долго стонал и бормотал себе под нос молитвы. Орм находил мало удовольствия в его компании, и это время проведённое на корабле было для него самым утомительным. Он возлагал все свои надежды на Халида и Соломона, но время шло и они начинали понемногу угасать.
Наконец, когда они были в Кадисе и для них настал счастливый день. На борт взошёл десятник с отрядом воинов, и все викинги были освобождены от своих цепей, им дали одежду и обувь, и сопроводили на другой корабль, который отплыл вверх по большой реке в Кордову. Там им пришлось помогать грести против сильного течения, но теперь их не заковывали в цепи, не хлестали бичом, и часто сменяли на вёслах; к тому же, викингам теперь разрешили сидеть вместе, и они впервые за много месяцев могли поговорить друг с другом без помех. Они были рабами на кораблях два года и большую часть третьего; и Токи, который пел и веселился теперь без остановки, сказал, что он не знает, что их ждёт в будущем, но в одном он уверен точно: сейчас для них самое время, чтобы напиться до беспамятства. Орм заметил, что Токи лучше бы дождаться на это позволения, ибо им не хотелось бы применять к нему насилие, которое им уже приходилось применять, если Орму не изменяет память, когда Токи как-то начал утолять свою жажду не вовремя. Токи пришлось согласиться, что ему действительно лучше с этим подождать, хотя, добавил он, это ожидание будет для него весьма трудным. Все они спрашивали друг друга, что же будет с ними дальше, и тогда Орм поведал им подробности своей беседы с Халидом про иудея. Тогда они громко воздали хвалу Соломону и заодно Орму; и несмотря на то, что Орм был самым молодым из них, они все согласились избрать его своим предводителем.
Орм спросил десятника, что с ними собираются делать, и не слышал ли тот об иудее по имени Соломон, но десятник ответил, что ему только приказали доставить викингов в Кордову, и он никогда не слышал о таком человеке.
Они прибыли к городу калифа и узрели, как широко он раскинулся по обоим берегам реки, со множеством сгрудившихся вплотную строений, с белокаменными дворцами и увитыми зеленью площадями и башнями. Они изумились размерам города и его великолепию, которое превосходило всё, что они могли себе представить, а его необозримые богатства показались им достойными того, дабы его как следует ограбить и обеспечить несметной добычей всех викингов со всего датского королевства.
Их провели через весь город, где они в удивлении взирали на толпы народа на улицах, но сетовали, что среди них слишком мало женщин, да и тех толком не разглядишь под плащами и покрывалами.
«Немало бы пришлось потрудиться любой из них, чтобы не показаться мне красавицей, – заметил Токи, – если бы у меня только была возможность с ней поговорить; ибо уже почти три года прошло, как мы находимся среди чужеземцев, и за всё это время нам и близко не давали понюхать ни одной женщины».
«Если нас и правда, освободят, – сказал Огмунд, – мы просто будем обязаны осчастливить всех этих женщин, ибо их мужчины выглядят поистине жалкими по сравнению с нами».
«Каждый мужчина в этой стране может иметь четырёх жен, – сказал Орм, – если он примет веру Пророка и его учение. Но сделав это, он уже никогда не сможет наслаждаться вином и пивом».
