Мила Сович
Экзерсис на середине
На Дворцовую Милорадович добирается пешком, смотрит и слушает. Улицы запружены людьми, стремящимися к недостроенному Исаакию, но перед ним все же расступаются. У самого дворца он срывается в бег, мнет надорванный воротник, дергает галстук.
– Государь… Ежели они меня привели в такой вид, тут действовать только силой.
Холодный взгляд Николая.
– Вы военный губернатор и отвечаете мне за порядок в столице.
Что ж, можно и ответить! Рваная шинель летит в сторону.
Катя смотрит на вазу – яркий ворох, пятно цвета. Взгляд, пируэт, балансе. Экзерсис продолжается.
Мчатся по городу чужие, одолженные обер-полицмейстерские сани – через Синий мост на Мойку и дальше, в казармы Конной гвардии, отрезанной от Зимнего строем мятежников.
У гвардейцев тепло. Тихо. Хрупают сеном лошади в конюшнях, у двери отдает честь дежурный.
– Точно так, ваше сиятельство! Собираются.
Плывет над декабрьским Петербургом золотой кораблик на шпиле Адмиралтейства. Топчутся по снегу озябшие мятежные солдаты у Медного всадника, против них горячат лошадей кавалергарды, прохаживаются перед полками офицеры – все полки могут быть ненадежны. Толпа на морозе притихла, прячутся в поднятых воротниках озябшие носы.
Стоят.
В теплой комнате Катя репетирует пластические позы. Мольба – подняты и колеблются тонкие руки. Отказ – раскрытые пальцы прижаты к лицу, голова отвернута, стопа в грубошерстном чулке как можно изящнее тянется на носочек.
На двор конногвардейских казарм лениво падает редкий снежок.
– Где гвардейцы? Мой Бог, сколько мне еще ждать?
Дежурный, со всей преданностью – во фрунт, руки по швам.
– Не могу знать, ваше сиятельство! Собираются! Сей минут седлать пошли!
Милорадович набирает побольше воздуха в грудь.
– Да видал я в таких и во всяких видах и гвардейцев твоих с конями, и командиров ваших, и сволоту эту на площади со всеми ее завихрениями! Дайте мне лошадь!
Обомлев, дежурный тихонько свистит ему вслед – кучеряво загибает его сиятельство… У ворот мнется растерянный молодой адъютант с гнедым конем в поводу, расцветает улыбкой, когда Милорадович пристально смотрит ему в глаза.
Конь не строевой, а хозяйский и дурноезжий: стоит занести ногу через седло – прыгает вперед, хочет бить задом. Ахнув, адъютант хватает коня под уздцы, виснет на морде.
Разобрав поводья и поправляя перчатку, Милорадович усмехается.
– Мой Бог! И на том спасибо, Конная гвардия!
Адъютант отчаянно краснеет.
– Простите, ваше сиятельство…
Его уже не слышат.
Экзерсис продолжается.
Катя репетирует коду. В маленькой теплой гостиной не развернуться, а потому короткими шажками – по кругу, вдоль стен, пируэтами и не прыжками – лишь обозначением, колебанием подола короткой юбки… Поклон. Выход. Все с начала. Плавно вскинуты руки, вверх и вперед, с мольбой – к окну, в котором дробится по крышам, сияет сквозь тучи низкое зимнее солнце Петербурга.
У Медного всадника – уже не каре, а толпа. Первый круг – чернь, зеваки. За ними – окружившие восставших императорские войска, но с зеваками за спиной. Выходит, уже сами в окружении. На лесах Исаакия черным-черно от рабочих, под руками у них камни и бревна, что в любой миг могут полететь в солдат. А вот следом, за полками, верными императору, колышутся примкнутые штыки московцев и лейб-гренадер. Мятежники сбились в кучки, многие опустили оружие, гомонят и болтают.
