Мэнди Бэггот
Загадай желание
Mandy Baggot
WISHING ON A STAR
Copyright © Mandy Baggot, 2022
© Кокта М., перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Иллюстрация на переплете Марии Кузьмич
Художественное оформление Радия Фахрутдинова
* * *
Моей прекрасной бабушке, которой мне так не хватает,
Кэтлин Фэйрклот (урожденная Джонс)
22 февраля 1929 – 17 марта 2022
Цинциннати, Огайо, США Ноябрь
– Сэм, ты меня слышишь, чел?
– Расступитесь. Сэм, дружище, это Тим. Ты меня слышишь?
– У него что, шлем треснул? Точно треснул! И голова тоже треснула?
Внутри себя Сэм Джекман улыбался, но он не был уверен, что сигналы из его мозга доходили до губ. Чад, с которым они играли в одной команде, паниковал так, будто он мама Сэма. Но ощущения были и впрямь странными. Как будто… в общем, было больно. Нестерпимо. Он помнил, как бежал к боковой линии, изо всех сил пытаясь вырвать победу для «Бизонов Цинциннати» – своей команды Национальной футбольной лиги, а потом ударился обо что-то. Или, вернее, о кого-то. Он летел по воздуху мимо тысяч людей на трибунах, мимо прожекторов и чирлидеров, которые слились в один поток радужного света, когда он свалился на газон. Вниз головой. И с искрами из глаз.
– Он дышит? – Сэм услышал голос Тима.
– Вы что, сомневаетесь, что он вообще дышит?! – Чад запаниковал еще больше.
– Где врачи?
– Сэм! Очнись, мужик! Открой глаза! – Голос Чада был уже таким громким, что Сэму стало больно.
Внезапно он почувствовал себя опустошенным. Именно так чувствуешь себя, когда не спишь всю ночь из-за завывания сирен под окнами. Это опустошение наваливается на тебя, обволакивает и не дает дышать. Сэм уже лежал на земле, поэтому ему оставалось только не открывать глаза и сдаться…
– Сэм! Сэм! Не смей отрубаться!
– Сэм!
Глава 1
Ричмонд, Лондон, Великобритания
– Тяни, Рути!
– Да тяну я!
– Значит, тяни так, как будто это не елка, а очень колючий Халк в исполнении Марка Руффало. Ой!
Анна Хит выпустила из рук ветки ели, почувствовав, как иголки вонзились ей в ладони через перчатки, словно острые булавки. Дерево было слишком большим, чтобы легко пролезть в проем входной двери их таунхауса в Ричмонде. И если им даже удастся протащить его в гостиную, оно совершенно точно загородит телевизор и камин огромными ветвями. В начале декабря возле их любимого кафе на продажу выставили елки, и в ту секунду, когда Рути остановила взгляд на дереве, которое возвышалось над остальными, Анна уже знала, что будет дальше.
– Это оно, мам! Это Малкольм!
За те тринадцать лет, которые Рути провела в этом мире, Анне так и не удалось донести до нее, что иногда нужно идти на компромисс. Проблема была в том, что у Рути могло появляться по сто желаний на дню, а Анне никогда не хватало сил отказать ей, если эти желания были осуществимы и не грозили ее разорить.
– Мама, у них здесь горячий шоколад трех видов – надо попробовать все!
– Ой, мам, смотри, какой милый плюшевый ослик! Его зовут Ларри. Мы же не можем его оставить здесь, раз мы уже дали ему имя!
Рути вовсе не была избалованной. Просто у нее было расстройство аутистического спектра. И у Анны все еще не укладывался в голове этот диагноз, поставленный два года назад.
– Малкольм очень извиняется. – Голос Рути прозвучал где-то впереди на расстоянии десяти веток.
– Малкольму придется ампутировать несколько конечностей, если он хочет остаться у нас, – ответила Анна, стягивая перчатки и рассматривая покрасневшие руки.
– Мы не можем его расчленить! Он часть семьи.
Анна не видела Рути из-за густой кроны «Малкольма», но вполне представляла выражение ее лица. Ее ярко-голубые глаза наверняка бегали из стороны в сторону, как всегда, когда она пыталась сосредоточиться, темные локоны болтались, выбившись из-под зимней шапки, пока Рути прижимала ветки, чтобы дерево точно влезло в дом. Она была такая умная. Лучшая в классе.
Служба тестирования заболеваний аутистического спектра определила ее расстройство как «высокофункциональное»[1]. Но в повседневной жизни Рути с трудом удавалось делать даже простые вещи, и ей больше всего на свете хотелось распрощаться с этим диагнозом, так же, как и ее матери, Анне. Вот только ты не можешь распрощаться с неотъемлемой частью своего ребенка. Анна и Эд совсем не ожидали диагноза РАС, но деваться от этих трех букв было некуда: они изменили их жизнь, завертев ее вокруг необыкновенного ребенка, особенного во всех смыслах этого слова.
– Так, – сказала Анна, выдыхая. – Я готова толкать снова, но ты должна сказать, когда мне остановиться.
Она натянула шапку пониже на темное каре и подумала, что хорошо бы джинсы не сползли, обнажив ее зад перед проезжающими мимо машинами. Ей и впрямь пора было купить новый ремень.
– Хорошо, – отозвалась Рути.
– Уверена, Рути? Потому что в этот раз у меня получится, – сказала Анна. – У меня теперь есть сила Тора и его молота и, надеюсь, меткость Соколиного глаза.
– Мам, я знаю, что ты сильная, но ты не супергерой.
– Ну вот. Теперь ты рушишь мои мечты. Ладно. На счет «три». Раз, два, три!
Она толкнула изо всех сил, дерево проскочило через дверной проем, и в доме раздался леденящий душу крик, который впору было записать и использовать в сериале «Американская история ужасов».
– Малкольм! Нет! Малкольм меня придавил! Малкольм меня придавил!
Своим криком Рути легко могла бы призвать Люцифера из бездны ада, и Анна в первую очередь подумала о дочери в надежде, что та не сильно пострадала. И только потом – о разрушениях.
Она буквально бросилась через порог прямо на дерево, откидывая ветки в сторону от своего лица и огибая ствол. На доли секунды она зацепилась взглядом за фотографию своей бабушки Гвен, стоявшую на буфете. Если бы та смотрела сейчас вниз с небес, то смеялась бы над происходящим или удивлялась, почему Анна до сих пор не «завела себе мужика»? Какой бы независимой ни была сама бабуля Гвен и какой бы самодостаточной она ни вырастила Анну, у нее все равно были старомодные представления о том, что в мире есть дела, предназначенные только для мужчин или только для женщин. Но времена меняются, и, будучи матерью-одиночкой, Анна несла на себе всю ответственность как за деньги в доме, так и за всех Малкольмов в их с дочерью жизни.
– Рути, ты как? – спросила Анна, добравшись наконец до нее.
– Малкольм давит, мне больно! – закричала Рути еще громче, если такое вообще было возможно.
– Сейчас, сейчас. – Дерево почти полностью закрывало Рути, и Анна схватилась за верхние ветки, пытаясь отодвинуть его в сторону от дочери, трепыхающейся, будто рождественский эльф, которого вот-вот засосет в пылесос. Анне нужно было сдвинуть дерево, и как можно скорее!
– Малкольм, прекрати!
С одной стороны – буфет в коридоре, на котором стояла фотография бабули Гвен, любимая лампа Анны с ярко-красным стеклянным абажуром, принадлежавшая бабуле Гвен, и телефон, с другой – Рути, которая продолжала биться в истерике так, что неравнодушные прохожие уже могли скоро вызвать полицию…
Анна толкнула елку влево и с трудом добралась до дочери под грохот падающего на паркет телефона и звуки бьющегося стекла. Лампа это была или фоторамка – оставалось только догадываться.
– Все хорошо, – сказала Анна, пока Рути пыталась встать на ноги, ни до чего не дотрагиваясь, – та еще задачка, если ты лежишь на спине. – Мне… взять тебя за руку и помочь подняться?
– Не трогай мои руки! – рявкнула Рути, переворачиваясь на живот и опираясь локтями на деревянный пол так, чтобы ладони ничего не касались. – И не смотри на меня!
Анна прикусила губу и перевела взгляд в коридор, где было полно еловых веток и осколков красной лампы – еще одна опасность, которую предстояло устранить. Она хотела только облегчить Рути жизнь, но порой все, что она могла, – просто быть рядом и разгребать последствия. Причем часто разгребать приходилось в прямом смысле этого слова.
– Можно я приму душ? – спросила Рути, поднявшись на ноги. Вся ее кофта была в еловых иголках, она вытянула руки в стороны, словно пугало, и всем своим видом показывала, что ей было неприятно оказаться на полу.
– Да, конечно, – ответила Анна. – Я пойду наверх и принесу тебе полотенца. Только не двигайся, потому что там битое стекло. Договорились?
– Договорились.
Анна направилась к лестнице, по пути окинув взглядом елку, распростершуюся на паркете, телефон и разбитый абажур; дополняли эту картину полного разгрома рождественские открытки, которые она подписала, но не успела отправить. Бабуля Гвен невозмутимо наблюдала со стороны. Веселых, веселых праздников. А ведь они только начались.
Глава 2
Офис доктора Монро, Цинциннати, Огайо
Кофе здесь всегда был хорош. Что вообще-то странно для больницы. Сэм Джекман бережно держал бумажный стаканчик с темной жидкостью и наслаждался его теплом, пока ждал доктора. За окном было морозно и теплело только лишь для того, чтобы выпал снег.
Сэм не особо любил холода, но привык к ним. Там, где он рос, отопление было почти роскошью, и его включали, только когда температура на улице опускалась ниже нуля. Хоть его родители никогда и не называли себя бедными и часто говорили: «Нам повезло иметь крышу над головой, еду на столе и любовь Всевышнего», но по меркам большинства людей именно бедными они и были.
Вся их жизнь была как из секонд-хенда. Учебники из вторых рук, машина – из пятых, а то и шестых, самодельная одежда, из-за которой он всегда был объектом насмешек и издевательств среди сверстников. Но его младшая сестра Тионна переживала это все гораздо тяжелее. Как она могла делать то, что делали ее друзья – а они в основном подражали певице Пинк и ходили по магазинам в торговом центре, – если она все время одевалась так, будто в свободное время собирает урожай сахарного тростника? Но это было в прошлом. Теперь он мог ее обеспечить. И ее лента новостей в Инстаграме[2] это подтверждала. Тионна, которую когда-то высмеивали за ее внешний вид, теперь стала образцом для подражания для других девчонок, и Сэм невероятно гордился ею.
Он оставил стаканчик с кофе в одной руке, а другой потянул ворот шерстяного пальто. Оно было дизайнерским и стоило больше тысячи долларов, и Сэм знал, что ему лучше не рассказывать родителям о том, сколько денег он потратил на один предмет одежды. Он был вынужден признать, что колебался перед покупкой и окинул взглядом вешалку с вещами на распродаже, прикидывая, способен ли нейлон стать отличной заменой шерсти, если при этом сэкономит ему деньги. Можно вытащить мальчика из Уинтон-Хиллз[3], но нельзя вытащить Уинтон-Хиллз из мальчика. Он все еще не свыкся с тем, что у него есть деньги. Но пора было уже привыкать – если сейчас ему кажется внушительным даже его доход в команде «Бизоны Цинциннати», то жизнь по-настоящему заиграет всеми красками, когда он присоединится к «Далласским диггерам» – лучшей футбольной команде в стране. Контракт, который уже вот-вот будет подписан, принесет ему звание самого высокооплачиваемого игрока в истории. По крайней мере, так говорили. Сэм не стал вникать во все детали контракта, оставив их своему менеджеру Френки, но он понимал важность этого шага, который обеспечит ему самому, Тионне и их родителям не просто безбедную, но даже роскошную жизнь. Если только этот прием у врача подтвердит, что результаты его анализов в порядке. Возможно, ему назначили прием по какой-то другой причине. Вдруг сотрясение, которое он получил пару недель назад, оказалось чем-то более серьезным? Он вышел из строя на четыре или пять дней, его мучили головные боли и головокружение, что нормально после подобной травмы, но в этот раз адвил[4] не помог. И Чад, его лучший друг из команды «Бизонов», заглядывал минимум пару раз в день, чтобы проверить его. А если Сэм не отвечал на звонки, Чад отправлял ему еду через «ДорДаш»[5], чтобы быть спокойным за доставку.
Сэм окинул беглым взглядом стены в кабинете доктора Монро. Вперемежку с информационными плакатами о холестерине и диабете там висели дипломы в рамках, вокруг которых скотчем была приклеена мишура. Эти награды свидетельствовали о профессионализме того, кто усердно учился, неустанно готовился к экзаменам и теперь имел достаточно опыта, чтобы вычислить любой сбой в человеческом организме. Сэм всегда завидовал такому успеху, основанному на чем-то весомом. А вот ему люди платили деньги, потому что он умел быстро бегать с мячом и правильно падать на землю. И правда заключалась в том, что вскоре он начнет зарабатывать куда больше врача, который лечит больных и спасает жизни. И с этой точки зрения его везение не казалось таким уж справедливым…
Дверь кабинета открылась, впустив несколько строчек рождественской песни из динамика в регистратуре, мимо которой Сэм проходил по пути сюда, а вместе с ними и холодный воздух. Возможно, теплое пальто все же было правильным вложением денег. Перед ним оказался доктор Монро – из его нагрудного кармана торчали три ручки, на шее красовался галстук-бабочка с принтом из карамельных тростей, а лоб, как всегда, был нахмурен. Вполне может быть, доктор сожалел о времени, которое он посвятил учебе и всем этим дипломам. Возможно, он даже предпочел бы сейчас зарабатывать на жизнь, играя в мяч…
– Сэм, – сказал доктор Монро, протягивая ему руку, пока Сэм поднимался на ноги, чтобы поздороваться. Но доктор замер на полпути. – Сейчас вообще пожимают руки? Или все теперь приветствуют друг друга кулаками?
Сэм подставил кулак.
– Я могу научить вас приветствию «Бизонов», если хотите.
– Давайте все же остановимся на рукопожатии, – сказал доктор, снова протягивая руку.
Сэм пожал ее, и после всех этих формальностей доктор плюхнулся в рабочее кресло так, будто оно было вроде тех, что стоят на мягких игровых площадках для детей. Доктор закрыл глаза и замолчал.
– Вы хорошо себя чувствуете? – Сэм задал вопрос, который вряд ли часто слышал в свой адрес тот, кто привык отвечать на вопросы о чужом здоровье.
– Просто… никогда не любил сообщать плохие новости, – сказал доктор.
Он открыл глаза и посмотрел прямо на Сэма, как будто его последняя фраза как-то относилась к нему. Плохие новости? Нет, это же просто формальная встреча, чтобы подтвердить, что его анализы в норме и он может вернуться на поле…
– Но, – продолжил доктор Монро, – такова неприятная часть моей работы.
– Та-ак, – произнес Сэм, чувствуя, как во рту пересохло. – Это вы о пациенте, который был здесь до меня, да?
– Итак. – Доктор Монро выпрямился, перебирая бумаги одной рукой и доставая папку из подставки для документов другой. – Я обозначу, в чем суть, пока мы ждем вашего агента. Она скоро приедет?
Доктор не ответил на вопрос Сэма.
– Я… – Сэм растерялся. Он сказал Френки, чтобы она сегодня не приходила. Секретарь доктора Монро попросила приехать вместе с ней, но Френки вовсю работала над финальными штрихами в контракте, к тому же приближалось Рождество, а Сэм знал, сколько у Френки дел в это время года. И вовсе не потому, что она готовилась к празднику – она могла дать фору Эбенезеру Скруджу в своем нежелании отдыхать от работы хотя бы на Рождество, – просто все вокруг приостанавливали работу, и ей было необходимо удостовериться, что все контракты будут подписаны, скреплены печатью и оплачены до того, как сотрудники офисов уйдут на праздники. В понимании Сэма его визит к доктору нужен был для галочки, а не для нового обследования…
– Френки не смогла приехать сегодня, – сказал Сэм. – У нее другие дела.
– Хм, – произнес доктор Монро. – Понятно.
Он вертел в руках папку с бумагами. Это документы, касающиеся Сэма? Разве сейчас все не в электронном формате? Он вдруг почувствовал, что не хочет, чтобы доктор Монро открывал эту папку. Что-то было не так. Что-то повисло в воздухе, и атмосфера этого кабинета, которая поначалу казалась уютной со всей этой мишурой на дипломах, внезапно стала на него давить. Ему надо перехватить мяч. Перевести игру на поле соперника.
– Доктор Монро, что бы вас там ни беспокоило, – начал Сэм, немного выпрямляясь в кресле, – скажите прямо. – Он кивнул. – У меня сотрясение? Я знаю, что приземлился неудачно, и мой шлем тому доказательство. У меня тромб или что-то в этом роде? Если вам надо меня госпитализировать или прописать мне какие-то таблетки, то я вам полностью доверяю, что бы вы ни решили. Я справлюсь.
Доктор положил папку и выдвинул один из ящиков стола. Он достал бутылку хорошего виски и два красных стаканчика. Речь явно шла не о простом тромбе. Сэм сглотнул. Что могло быть хуже тромба?
Доктор налил виски и поставил перед ним стакан. Зачем доктор предлагал ему алкоголь в кабинете, на стене которого висел плакат с изображением цирроза печени? Сэм отставил стаканчик с кофе и взял виски. Доктор Монро уже подносил стакан к губам. Сэм не знал, что сказать; он будто опять летел по воздуху навстречу сотрясению мимо толпы, затаившей дыхание на трибунах.
Доктор Монро поставил стаканчик и снова взял папку.
– Сэм, вы же знаете, что «Далласские диггеры» запросили комплексное обследование, чтобы утвердить ваш трансфер?
– Да, – ответил Сэм. – В какой-то момент я даже подумал, что они не оставят во мне ни капли крови. – Он нахмурился. – Но я же прошел тесты на спортивную подготовку? – Он даже не понял, зачем задает этот вопрос. Он же знал, что он в отличной форме. Он всегда следил за своим питанием и тренировался в обязательном порядке. Спорт был для него всем. Именно вокруг спорта строилась вся его жизнь со времен старших классов – он выложился на сто процентов, чтобы получить стипендию и отучиться в колледже, мечтая только об одном – о Национальной футбольной лиге…
– Дело не в фитнес-тестах, – сказал доктор Монро. – Конечно, с ними все хорошо. Лучше, чем у кого-либо, кто сдавал их при мне.
Несмотря на слова доктора, Сэму стало не по себе. Явно что-то пошло не так, когда он упал на той игре. Но это было две недели назад. Головные боли и головокружение уже давно прошли. Что могло обнаружиться спустя такое время?
– «Далласские диггеры» просили проверить все, что только возможно. И в подобных просьбах нет ничего удивительного, учитывая, какие деньги на кону.
Сто миллионов долларов. Таковы условия трехлетнего контракта. И эта сумма до сих пор казалась невообразимой, Сэм не мог представить себе, сколько места займут эти деньги, если их разменять на однодолларовые купюры.
– Это понятно, – кивнул Сэм. – Так какой тест я завалил? Что бы это ни было, я готов вернуться на шаг назад, потренироваться – все что угодно, я не против.
Доктор Монро опустил взгляд на пластиковый стаканчик так, будто хотел, чтобы тот вновь стал наполовину полным. Выглядел он нехорошо, и Сэм ощутил, будто кофе в его желудке превратился в камень. Речь шла не о каких-то пустяках. Дело было серьезным.
– Сэм, – начал доктор Монро настолько мягким тоном, насколько вообще может говорить профессиональный врач. – Сложно подобрать правильные слова, поэтому я просто скажу как есть. Хорошо?
Сэм задержал дыхание.
– Мы обратили на это внимание из-за генетического обследования. Сэм… боюсь, диагностика выявила у вас ген, который провоцирует развитие болезни Гентингтона.
Глава 3
Ричмонд, Лондон, Великобритания
– Боже! Анна, я понимаю, ты сказала, что у тебя елка в коридоре, но, черт, я не такое представляла.
– Павиндер с ума бы сошел, если бы такое случилось у нас дома. Он начинает вопить как младенец, даже если обнаружит волосинку на кафеле в кухне, серьезно. Его мать была помешана на чистоте и испортила мне этим всю жизнь.
Анна улыбнулась, пропуская в дом подруг – Лизу и Ниту. Малкольм все еще лежал там, где она его оставила, и перегораживал размашистыми ветками весь коридор, оставляя только крошечный проход, через который можно было протиснуться к двери в гостиную и добраться до остальной части дома.
– Спасибо, что пришли, – сказала Анна, проводя подруг мимо елки в уютную гостиную. Пока Рути принимала душ, Анна разожгла камин, зажгла несколько свечей с рождественскими ароматами, нагрела зажигалкой горлышко бутылки с красным вином и вытащила из нее пробку.
– Мы пришли только потому, что ты обещала напоить нас вином, – сказала Лиза, схватила бокал с полки и протянула его Анне.
– Я вообще-то пришла только потому, что кое-кто из коллег Павиндера решил заскочить к нам, чтобы отдать рождественскую открытку. Кто заглядывает с рождественскими открытками к тем, кто даже не празднует Рождество? К тому же для этого существует почта, – сказала Нита, тряхнув копной длинных темных волос, отчего серьги-кольца в ее ушах закачались из стороны в сторону.
Анна наполнила бокал Лизы и взяла с полки еще один для Ниты. Обе подруги примчались, когда Анна попросила их помочь с елкой, хотя жили в нескольких милях от нее, в одном направлении, на самой окраине Ричмонда. Анна во всех подробностях помнила день их знакомства. Это произошло тринадцать лет назад, когда Рути исполнилось только три недели. К тому моменту медсестра уже перестала приходить на дом, и Анне приходилось каждую неделю самой отвозить малышку в клинику, чтобы ее там взвесили.
Но никто не предупредил ее, что процедура взвешивания матери с дочерью в клинике по ощущениям сродни тому, когда сидишь обнаженной под прицелами взглядов других людей, молча осуждающих тебя за малейший недостаток твоего тела. А раздеть ребенка для взвешивания после того, как ты тщательно укутала его, предугадывая любые возможные капризы британской погоды, было невероятно трудно. Теперь Анна улыбалась, вспоминая, как ножка Рути запуталась в рукаве ползунков и дочка стала кричать так, что даже Паваротти позавидовал бы мощности ее легких, а саму Анну бросило в холодный пот от стресса и осуждающих взглядов людей вокруг. И тогда-то Лиза и Нита пришли к ней на помощь.
Оказалось, что у Ниты не было своих детей, в тот день она привезла на взвешивание ребенка двоюродной сестры, которая в это время поехала делать татуировку из хны на животе, вновь ставшем плоским после родов. У Ниты до сих пор не было детей, но Анне уже давно пришло в голову, что Павиндер, хоть и заявлял о желании иметь семью, все же не был готов к полномасштабному и полному хлопот хаосу под названием «родительство». Павиндер занимался какой-то высокоинтеллектуальной работой, связанной с растениями, насчет которой было понятно только одно: беспорядок не должен выходить за пределы лаборатории и распространяться на дом семейства Кхатри. А Лиза в тот день взвешивала своих двойняшек – Кая и Келси. И Лиза с Полом до сих пор были счастливы вместе. В отличие от Анны и Эда.
– Фу! Тебе нужно избавиться от этой фотографии. Ничего хорошего в том, что в доме есть снимок, с которого на тебя смотрит твой бывший муж, пока ты пытаешься расслабиться под очередной выпуск «Холостяка».
– Нита, – предостерегающе сказала Лиза.
Анна протянула Ните ее бокал вина и подтолкнула фоторамку так, чтобы та легла на полку стеклом вниз. Это была семейная фотография, которую Анна оставила из-за Рути. На ней они вместе с Эдом и Рути стояли на вершине горы Сноудон. Рути возненавидела все, что было связано с тем подъемом на гору. Насекомых. Камни. Других людей. Солнце. Ветер. Вообще весь Уэльс. Но на фото этого не было видно. Они улыбались, словно идеальная семья с рекламного плаката, хотя за секунду до этого Эд случайно слегка задел локтем руку Рути, из-за чего она расстроилась и ей понадобилось обработать санитайзером всю руку от кончиков пальцев до локтя. «Вот так. Замрите».
– Про него что-то слышно? – спросила Лиза, плюхаясь в свое любимое кресло, и закинула одну ногу в джинсах на другую. Это кресло в классическом стиле принадлежало бабушке Гвен, и Анна отреставрировала его и заново перетянула.
– Тише! Плохая примета! Готова поклясться, из-за присутствия этого мужчины в доме елка и упала, – заявила Нита, усаживаясь на диван, и сделала шумный глоток вина.
– Никаких новостей, – сказала Анна. – По крайней мере с тех пор, как он совершил налет на наш чердак на прошлой неделе.
– Что? – воскликнула Лиза. – Что он сделал?
Анна кивнула.
– Заявил, что ему принадлежат четыре коробки, которые мы даже не распаковали с тех пор, как переехали сюда. Его мать отдала нам эти вещи. Я не хотела их брать. А ему они и сейчас не нужны. И я на сто процентов уверена, что Николетте тоже.
Это была жалкая попытка продемонстрировать свою власть, и Анна об этом знала, поэтому просто разрешила Эду залезть на чердак и взять все, что ему так сильно понадобилось, хотя они оба знали, что ему оттуда ничего не было нужно. Они развелись уже почти год назад. После того как диагноз Рути подтвердился, они оба наконец поняли, что их связывал только стресс из-за ожидания клочка бумаги, на котором написано то, что глубоко в душе они и сами уже знали. Анна не смогла бы точно назвать момент, когда она поняла, что они больше не любят друг друга, но она знала, что их отношения резко изменились из-за сложностей, во время которых она искала моральной поддержки у двух своих подруг гораздо чаще, чем у Эда. Этого бы не произошло, если бы они относились друг к другу так же, как в начале совместной жизни. До того как стать родителями, они чувствовали, будто вдвоем могут противостоять целому миру. За бутылкой вина и тарелкой домашней пасты они делились друг с другом переживаниями насчет работы, придумывали, как смягчить напряженные отношения с коллегами или как соответствовать ожиданиям клиентов. По воскресеньям они все утро валялись в постели, затем не спеша обедали, приводили в порядок дом и прогуливались в Ричмонд-парке. Головокружительные переживания из-за того, что они стали родителями, быстро прошли, оставив в прошлом все цветы и открытки с добрыми пожеланиями, а также снятие швов с вагины Анны. В итоге их семейная жизнь стала больше походить на сериал «В меньшинстве»[6], чем на «Уолтонов»[7]. И Эд завел роман на стороне. Классический, шаблонный исход.
– Я бы все равно не стала ему ничего отдавать, – подала голос Нита, поправляя подушки, чтобы сесть удобнее. – Развод получен. Он здесь больше не живет. Все, что он здесь оставил, ему больше не принадлежит, а иначе он так и будет приходить! В следующий раз он решит забрать ключи от твоей машины? Или кролика Рути? Вдруг однажды он решит, что ему во что бы то ни стало надо раздобыть питомца для своей новой подружки?
– Нет, – сказала Анна. – Николетте больше нравятся собаки.
Она вовсе не следила за любовницей Эда, теперь открыто ставшей его девушкой. Сейчас, когда прошел почти год после их официального развода, Анна уже не была так ею одержима, как в самом начале. Если Эд, по всей видимости, нашел райское счастье с той, кто выкладывает в интернет свои фото, на которых ее обнаженное тело прикрывают только резиновые сапоги и настольные лампы, выставленные на нужном уровне, значит, так тому и быть. И все же было приятно оставаться в курсе дел. И знать, что она носит белье «Дабл Эс», если верить тегам в Инстаграме[8].
– Ну откуда тебе знать? Если ты продолжаешь пускать его в дом, он вполне может решить, что ему дозволено заявиться сюда в любое время и взять, что захочет.
– Нита, – сказала Лиза. – Потише. А где Рути вообще?
– Она наверху, в своей комнате, – сказала Анна, сделав большой глоток вина, поправила рождественскую открытку на каминной полке, а затем села рядом с Нитой. – Она ведь не может вернуться сюда после того, как приняла душ. Она… считает, что, если спустится, ее пижама станет грязной.
Она сглотнула. Никто на самом деле полностью не понимал, как аутизм сказывается на работе мозга Рути, но, по крайней мере, Анна могла свободно говорить об этом с подругами. В разговорах с чужими людьми ей приходилось выдумывать более понятные оправдания, за что ей становилось стыдно, но она это делала только для того, чтобы всем было проще.
После развода Эд оказался на стороне тех, чужих, людей. Он перестал даже делать вид, что понимает ход мыслей своей дочери. Лишь ненадолго появлялся в жизни Рути, словно любил ее меньше остальных детей. Вот только у Эда не было других детей. У него была Рути. Но сейчас, когда Рути официально поставили диагноз, казалось, он решил отстраниться от отцовских обязанностей и умыть необработанные санитайзером руки.
– Пол приедет через час, чтобы помочь с елкой, – сказала Лиза, сменив тему разговора. – Ему нужно отвезти Кая на кикбоксинг, но он заскочит после этого. Не предлагай ему кофе. У него кофеиновый детокс перед тем, как его родители подарят ему сертификат на очередной мастер-класс «Настоящий бариста». – Она покачала головой. – В прошлом году я еще неделю после этого жила будто с Китом Лемоном[9] на сверхмощных батарейках.
– Спасибо вам, – сказала Анна, почувствовав, как эмоции теснятся в груди. – Вы опять все бросили ради меня и приехали.
Она быстро сглотнула появившуюся в голосе дрожь. Она расстроилась не из-за разговоров об Эде, не из-за Рути и ее реакции на впившиеся в кожу еловые иголки. И даже не из-за разбитого абажура, увидев который бабуля Гвен покачала бы головой, – Анна очень ясно могла это представить. Наверное, все это просто усугубило постоянные тяжелые размышления о том, что происходит с ее жизнью.
Она была тридцатипятилетней мамой, которая каждый день будто балансирует на острие ножа и пытается хоть как-то удержать равновесие. Она словно показывала цирковой номер, в котором пыталась жонглировать несколькими вращающимися тарелками одновременно, четко осознавая, на какую из них переключить внимание, чтобы они не упали. Если не Рути, то начальник Адам. Если не они, то Дженис – тьютор для детей с особенными образовательными потребностями, приставленный к Рути, а если не эти трое и не четвертый – Эд, то мистер Рокит – кролик Рути, который без ее внимания превращался в подобие Ганнибала Лектера. Чаще всего Анна ложилась в кровать, когда не было еще даже десяти часов вечера, не понимая, как опять целый день пролетел, а она и не заметила. Далеко в прошлом остались те времена, когда она могла позволить себе сделать маникюр или насладиться чашечкой латте, пока ей делают стрижку. Если ей удавалось постоять в душе пять минут, ни на что не отвлекаясь, это уже походило на необычайное везение.
– Ты бы сделала то же самое для нас, – сказала Лиза. – Ты уже это делала. – Она улыбнулась. – Помнишь, как мы связали того курьера, который специально портил посылки? Что бы я делала без твоих скаутских познаний о завязывании узлов?
– А я ничего и не бросала, – сказала Нита, сделав еще один глоток вина. – Так приятно приехать к тебе, а не слушать скучные разговоры о составе почвы или вопросы типа «Если мы посадим нашу рождественскую елку во дворе в январе, даст ли нам это что-нибудь, кроме недовольства соседей?» Парни из команды Павиндера говорят об этом так, будто стоит посадить елку с опавшими иголками в землю, как она сразу превратится в лекарство от мозаичного вируса для их растений.