Н. Н. Муравьев-Карсский
Собственные записки. 1829–1834
4-го. Я получил от Сакена уведомление об отправлении ко мне кёгорных мортир для выбития неприятеля из завалов, если бы оный стал держаться. Мера сия оказалась впоследствии лишней.
Бурцов, прибывши в Сакунети, что впереди Адхвера, встретил казака, посланного от Бебутова с запиской к старшему воинскому начальнику, следовавшему со вспомогательным войском, в коей он уведомлял, что турки на рассвете того дня сняли осаду Ахалдыха и бежали. Содержание записки сей, без сомнения, касалось Бурцова, равно как и меня. Оно было причиной внезапного выступления Бурцова и прибытия того же дня в Ахалцых; но Бурцов должен был о том уведомить меня, чего он не сделал, а написал от себя рапорт к корпусному командиру. Поступок сей был непохвален, и Бурцов в глазах сослуживцев своих сим помрачил отчасти все отличные действия свои к освобождению Ахалцыха. Относительно же меня он показал слишком мало доверенности и нарушил самый порядок службы. Не менее того рапорт его я послал в подлиннике к Паскевичу, не приложив к оному от себя ни строки о счастливом событии сем.
5-го числа я поехал далее и близ селения Цениса встретил один батальон Херсонского полка и возвращавшийся народ из Ахалцыха в Гори в Боржомское ущелье для работ. Сие было сделано распоряжением Бурцова с согласия Бебутова, дабы не обременить крепостных.
В селении Ценисе я получил от князя Бебутова рапорт от 5-го же числа.
«4-го числа в 5 часов утра войско, осаждавшее Ахалцых, начало отступать в беспорядке от города, почему я, взяв часть гарнизона и два легких орудия, преследовал его далее деревни Суклис. Неприятель потерпел значительный урон, причем отбито у него 4 пушки, одна мортира, два знамя, значительное число снарядов, и взято несколько пленных; остальная часть войска потянулась в Поцховский санджак. О дальнейшем движении неприятеля не имею еще сведения; но по внезапному и беспорядочному отступлению его можно заключить, что все силы неприятеля перешли уже через горы и вступили в свои границы».
В рапорте сем прибавлено излишнее о потерпенном, будто неприятелем значительном уроне. Турки почти ничего не потерпели при снятии осады; вообще же винят Бебутова, что он опоздал вылазкой. С другой стороны, нельзя его совершенно обвинять в сем: трудно было ему угадать вскоре настоящее намерение турок, и он, может быть, имел причины с осторожностью и осмотрительностью не ослаблять гарнизон скорой и сильной вылазкой.
В следовании моем от Ацхвера к Ценису я заметил, что дорога в трудных местах была перекопана турками, и мосты поломаны, что они сделали при своем отступлении; но сие было уже все исправлено следовавшим по сему пути пионерным батальоном. Далее от Цениса до Ахалцыха дорога была везде хорошая. Я прибыл к вечеру в Ахалцых и, приняв рапорты Бебутова и Бурцова, стал расспрашивать их о действиях их. Оба гордились оными, но Бебутов показывал более скромности. Он выдержал сильную осаду и от оплошности своей (ибо он не содержал допреж сего крепости в исправности), не истребив заблаговременно предместий, много потерпел и был в опасности, потому что аджарцы воспользовались ближайшими строениями, засели в них и били любого в амбразурах, в коих даже не были поделаны деревянные щиты; с ближайших же высот могли видеть внутренность крепости и по улицам достигали пулями людей наших. Неслыханное дело, что они в первый день поранили и убили в самой крепости ружьями до 100 человек; но вскоре взяты были меры, и урон в следующие дни уже был весьма мал. Через близкий подступ к крепости осаждающие имели средства подвести весьма легко подкоп под одну башню, но они не успели подорвать оную, как были принуждены отступить. Нет сомнения, что честь защиты принадлежала Бебутову; но он не хотел признавать или, по крайней мере, мало признавал заслугу Бурцова, коего быстрое и решительное движение по Боржомскому ущелью понудило аджарцев отступить. К такому несознанию служило, может быть, поводом то, что Бурцов хотел все себе приписать и перехваченной им запискою Бебутова дал главнокомандующему первый известие об освобождении Ахалцыха.
Со стороны Бурцова некоторым поводом к неудовольствию на Бебутова служило следующее происшествие.
С давних времен существовала вражда между полками Ширванским пехотным (названным ныне полком графа Эриванского) и Херсонским гренадерским. Причиною сего было давнишнее соревнование сих полков. Херсонцы прежде отличались наружным видом своим и устройством; ширванцы, напротив того, были всегда замарашками. С другой стороны, ширванцы имели заслуженную славу боевого полка; херсонцев же всегда укоряли в неудачах и даже трусости, напоминая им потерянные ими в 1811 году под Ахалцыхом орудия[26], и на них вообще в деле всегда мало полагали надежды. В 1828 году они поправили отчасти несчастную славу свою при штурме Ахалцыха, и начальство отдавало им справедливость; но ширванцы с ними не мирились и в насмешках своих говорили, что на знаменитом приступе сем херсонцы только скидывали сапоги с убитых и даже раненых ширванцев. Вражда сия давно укоренилась в сих полках; вообще херсонцев не любили во всем корпусе, и они никогда не смешивались с солдатами других полков, которые никогда не приглашали их на кашу, как то водилось в других полках, если вновь прибывающие в лагерь опаздывали варить, и сами херсонцы никогда не славились гостеприимством.
С поступлением Бурцова в Херсонский полк, он приложил всевозможное старание для исправления несчастной славы полка своего и для сближения оного с другими полками, в чем он и надеялся успеть после смелых и удачных действий своих к освобождению Ахалцыха, защищаемого ширванцами. Прибыв в город, он тотчас пошел в госпиталь, где лежали раненые ширванцы и, выхваляя доблести их и терпение, сказал, что весьма доволен тем, что в сей раз херсонцам удалось принять столь сильное участие в славном деле освобождения Ахалцыха и оказать тем услугу храбрым ширванцам. «Мало делу помогли», – отвечали ему в голос раненые и непризнательные враги херсонцев ширванские солдаты. Дерзкий, гордый и несправедливый ответ сей огорчил Бурцова, и он в нем видел или полагал видеть отголосок защищавшего крепость Бебутова, который был того же мнения, почему и возродились у них неудовольствия.
В самый день прибытия Бурцова в Ахалцых ширванские солдаты, бывшие на вылазке, грабили предместье, оставленное аджарцами. Может быть, в числе их замешалось несколько херсонских солдат; но, верно, не в большом количестве, ибо они были приведены в порядке, не пускались в город, да и слишком устали, чтобы заняться грабежом. Одного или двух херсонцев ширванцы поймали, поколотили и представили начальству, считая город и право оный грабить неотъемлемой своею собственностью. Сие произвело вновь неприятные сношения между Бебутовым и Бурцовым. Бебутов винил херсонцев в грабеже, Бурцов оправдывал своих и винил ширванцев, и Бурцова в сем случае я полагаю совершенно правым. Я старался помирить их, но они без явной ссоры питали друг против друга скрытное неудовольствие, и дело ничем не кончилось.
6-го числа я занялся различными распоряжениями касательно войск и подвозов, следовавших из Карталинии. Я дал сей день на отдых для войск, ибо располагал предпринять экспедицию в Поцховский санджак для очищения оного от могущих в нем скрываться еще неприятельских партий и наказания жителей за принятое ими участие в нападении на Ахалцых. Между тем я должен был заняться также осмотром Ахалцыхской крепости, которая была в большом беспорядке и требовала значительных исправлений, не терпящих отлагательства, ибо пример бывшей осады показал уже, каким опасностям подвергалась крайность сия оттого, что не предприняли означенных мер в свое время, в чем была ошибка Бебутова, коей поводом служила и беспечность вышнего начальства, не приложившего никакой заботы для приведения всех недостатков в известность и исправления их.
Бебутов не находился под моим начальством, и я только пользовался правами старшего в Ахалцыхе; а потому, надеясь, что корпусный командир признает предложенные мною меры насчет исправления крепости необходимыми, я написал в отношении моем к Бебутову: «по воле корпусного командира», дабы предположение мое лучше исполнилось; ибо я знал, что предположение мое сжечь предместье (от сохранения коего гарнизон во время осады столько потерпел) встретило бы некоторые и даже много препятствий, по сердоболию Бебутова: владельцы сих домов, кои не бежали и о благосостоянии коих Бебутов должен был печься по званию своему окружного начальника, приступили бы к нему с просьбами о сохранении жилищ их, и Бебутов не решился бы на сию необходимую меру.
В бумаге, посланной к Бебутову, я изложил главные меры для лучшей обороны крепости Ахалцыха:
1) Истребить все предместье на расстоянии 120 сажен от последней крепостной стены, по вехам, которые уже выставил инженер-поручик Лихачев; для скорейшего же исполнения сего сжечь все означенное строение и разбросать камни, разравнивая место по возможности.
2) Завалить по возможности камнями от сих строений овраг, идущий от главных ворот вниз к реке, дабы отнять через сие средство у осаждающих подходить к крепости закрытым путем.
3) Истребить находящуюся близ главных ворот водопроводную башню, ибо она препятствует действию артиллерии, между тем как вода, посредством ее доставляемая в крепость во время осады, легко перерезывается неприятелем.
4) Истребить третью маленькую стенку, окружающую крепость, ибо стенка сия, не имея ни башен, ни банкетов и не будучи высока, не может служить к обороне, но служит единственно неприятелю, который за нею может укрываться, как то дознано опытом при последней осаде. Конец же сей стенки, прилегающий к цитадели, оставить и выстроить каменный траверс[27] от конца к сей башне крепостной стены. В укреплении сем, долженствующем защищать овраг, идущий от главных ворот вверх от реки, поделать банкеты и бойницы.
5) Так как вновь сделанный ход к воде примыкает только к рукаву реки, в который входит воды весьма мало, и воду сию осаждающим нетрудно отвести посредством небольшой плотины, то расширить рукав сей в начала оного…
Аджарцы, вторгнувшись в предместья Ахалцыха, производили различные неистовства над жидами[28] и теми христианами, которые не успели убраться в крепость; ибо христиан Бебутов принял, и из них армянский архиерей пробрался в крепость уже после завладения городом, через нужные места. Из сих христиан некоторые успели укрыться в крепость, оставив жен своих и детей на истерзание свирепых аджарцев. Таким образом, один армянин, вбежавший в крепость, оставил в городе дочь свою, которую, по изгнанию аджарцев, он нашел мертвой, растленной перед домом своим. Аджарцы также мучили жидов и терзали их; мне говорили, что одной молодой жидовке они вырвали грудные сосцы, выкручивая их щипками. Бебутов говорил мне, что нередко по ночам слышны были крики и жалобные стоны женщин в разных частях города, каковые унимались только пущенными из крепости ядрами в ту сторону, откуда происходил шум, для разогнания злодеев и для поражения, может быть, страждущих. Часть жителей тогда же разбежалась, другую аджарцы увели в плен; те же из мусульман или турок, которые принимали с ними участие в нападениях на крепость и грабежах, опасаясь мщения нашего, бежали из города вместе с аджарцами, так что мы застали город уже почти совсем пустой. И из сих остальных многие стали переселяться в Грузию, опасаясь в другой раз подобного разорения, и продавали дома свои, чем воспользовались тогда некоторые чиновники наши и скупали дома сии.
Пленных вовсе почти не было взято, и причиною сего находили то, что вылазка была слишком поздно сделана; но и взятые несколько человек большей частью были из жителей близ лежащих деревень; из аджарцев же почти никто в плен не попался.
Потеря неприятеля была в печатных известиях без меры преувеличена. Я старался о сем узнать, и уверяли меня, что самой большой мерою потеряли турки убитыми и ранеными во все время осады и бегства до 700 человек; иные говорили, что урон их состоял только из 70 человек убитыми и ранеными. Артиллерия наша точно стреляла много, но без толку, так что осаждающие ее не боялись и смеялись тому, говоря, что мы стреляли через них по самым отдаленным горам, на людей, идущих поодиночке.
Нет сомнения, что Бебутову, по званию окружного начальника, следовало принять меры к ограждению невинных в готовящемся мщении. И кому было, как не ему, указать невинных? Но по приемам его и действиям казалось, что он, от доброго своего сердца, принимал во всех участие и вступался в дело сие по ходатайству всех приходивших просить его о пощаде. Во все время экспедиции моей, предпринятой в горы для рассеяния партий неприятельских и усмирения восставших жителей, я по возможности принимал в уважение его ходатайства; но Бурцову всех более сие не нравилось, и он обвинял Бебутова в пристрастии к своим единоземцам. Бурцову не хотелось никого щадить, и, поистине сказать, все мусульмане, движимые равным чувством ненависти к нам, равно участвовали в сем всеобщем восстании, а потому и заслуживали равного наказания. Может, участвовали и армяне; но сие было большей частью с принуждения, и они точно потерпели большое разорение от набега свирепых аджарцев.
Перед выступлением моим я приказал отслужить благодарственное молебствие и панихиду, на коих присутствовали наряженные от полков люди.
Отряд выступил 7-го числа на рассвете. Во всех войсках заметна была необыкновенная бодрость и желание отыскать неприятеля и сразиться с ним. Грузинская милиция составляла полный пятисотенный батальон, который шел, не рассыпаясь, в тесной колонне в назначенном ему месте среди войск наших. Им предводительствовал отставной штабс-капитан Визиров, человек деятельный, усердный и распорядительный, который умел одушевить и держать в порядке своих подчиненных. Места сотенных начальников и офицеров занимали князья и дворяне, которые тщились показать свое усердие и были безотлучны от своих мест. В батальоне сем раздавался дикий звук азиатской зурны, род гобоя или рожка, сопровождаемый громким пением; впереди же батальона шел простой ратник пожилых лет, бедно одетый, по имени Теодор-Швали, или, по переводу, Федоров-сын.
Когда я пропускал мимо себя войско сие, осматривая оное, то Теодор-Швали подбежал ко мне с весьма странными приемами, знаменующими как будто сумасшедшего, поклонился мне в ноги, пожелал успеха и отбежал опять с теми же странными скачками вперед колонны. На губах его была какая-то улыбка, выражающая понятие о нечистых духах, леших или домовых. Слова его были быстры, коротки, взгляд нечеловеческий. Голова его была седая, а все движения и скачки совершенно диавольские. Меня поразили его вид и эти приемы оборотня, и я спросил у Бурцова, что это за лицо? Ответ его совершенно соответствовал возродившемуся во мне понятию о Теодоре-Швали, и во время продолжения пути Бурцов сообщил мне, что все грузины о Теодоре-Швали имеют понятие как о духе, принявшем на себя вид человека, владеющем адскими силами, и полагали его чародеем. Он был житель Карталинии, но редко навещал деревню свою, а имел более пребывание в горах Боржомского ущелья, в коих земское начальство постоянно несколько лет нанимало его с прочими за караульщика. Он неохотно покидал сии горы, в коих оставался в летнее время года один, проживая неизвестно каким промыслом, но полагали, что охотой и рыбной ловлей. Все тропинки и проходы сих гор были ему коротко известны, и он не имел в них постоянного жилища. Бурцов сам в первый раз увидел сего таинственного человека вдали на горе, чем-то занимавшегося, и когда к нему подошли солдаты, то он не прекратил занятий своих и продолжал плести из прутьев какую-то корзину. На вопрос, что он делал, он отвечал: «Плету сажалку, чтобы рыбы в реке поймать и поесть». Его тогда привели к Бурцову; тот оставил его при милиции и употреблял для относа бумаг и сообщения с ацхверским комендантом, от коего его в то время разделяло турецкое войско, занявшее всю верхнюю половину Боржомского ущелья. Теодор-Швали возвращался с ответом исправно и весьма скоро, проходя через места, занятые турками. Сему не удивлялись грузины, ибо по давнишнему сказанию они верили, что Теодор-Швали не ходил, а ездил верхом на медведе и сим способом переносился с необыкновенной быстротой из одного места в другое. В самом деле, непонятно, с какой скоростью он проходил самые большие пространства в сих горах, и надобно думать, что он сие делал бегом, имея большую привычку к движению и к горам сим, в коих он считался как будто хозяином. В народе ходили различные сказания о чародействах его, и некоторым непонятным поступкам его были свидетели русские офицеры, например: будучи однажды послан для отыскания, куда скрылся один турецкий всадник, приезжавший на разбой и ускакавший в горы, Теодор-Швали побежал по следам его и, возвратившись через несколько часов назад, доставил письменное свидетельство о том, что был на дальнем посту, а в доказательство быстроты, с коей турецкий всадник скакал в горах и по скалам, принес с собою полную полу подковных гвоздей, будто бы им собранных на пути турка, потерявшего их из подков лошади своей при трудном побеге по утесам. Теодор-Швали имел много связей и знакомых между турецкими жителями ахалцыхских деревень, которые его тоже находили чудесником, и грузины говорили, что он ни в каком случае не подвергал себя опасности, навещая станы их. Но кончилось тем, что, при обратном следовании моем из Поцхо, он отлучился с несколькими грузинами за реку для грабежа в одну отдаленную деревню, лежащую в горах, где и был убит. Ходившие после для отыскания его нашли только одно тело его обезглавленное. Грузины смеялись сему, говоря, что он надует всех турок, отыщет свою голову и опять явится к нам, и что происшествия такого рода с ним не в первый раз случались. Но Теодор-Швали более не являлся.
Вся экспедиция моя, продолжавшаяся в самое трудное время года по снегам и по горам, не имела значительного успеха в отношении военных действий. Неприятеля мы нигде почти не застали, а только имели малые перестрелки с жителями Поцховского санджака, угонявшими в горы скот свой, которого мы отбили с 5000 штук. Не менее того экспедиция сия принесла нам ту пользу, что войска ели говядину в изобилии, что наказали жителей, восстававших против нас, и взяли около 60 пленных людей разных сословий. Кроме того, мы приохотили грузин к сему роду нападений, ибо они все обогатились грабежом деревень и при возвращении в Карталинию нагнали с собою большое количество скота. Я признал их в сем случае ни с кем несравнимыми для такого рода войны. Пехота сия рассыпается по всем ущельям и деревням, везде проходит маленькими партиями по лесам и по горам и пагубна для жителей, коих хотят наказать. Обольщенные и приманенные грабежом и корыстью, они не щадят ни трудов, ни жизни для приобретения всякого вздора, и к вечеру весь батальон собирается вместе, а ночь проходит в плясках, пении, пьянстве и дележе добычи.
Ущелье, по которому я шел, было столь узко, что в иных местах можно было людям только поодиночке пройти; каменные скалы, нависшие почти над головами нашими, поставили бы нас в весьма затруднительное положение, если бы неприятель показался на оных, хотя в самых малых силах, ибо он мог бы стрелять с оных в любого из нас, не подвергая себя никакой опасности. Но, к счастью нашему, никто не защищал сих теснин, и никто не препятствовал возвращению нашему по оным.
В числе истребленных огнем селений было и селение Цурецхаб, пребывание одного из старшин санджака, который по отдаленности своей от Ахалцыха всегда дурно повиновался нашему правительству; но я предупрежден был, что в селении сем была чумная зараза, а потому не пускал в оное людей своих, а зажигал оное с краю, как и некоторые другие селения, из коих также жители бежали, и то делалось с большой осторожностью, в присутствии офицеров. Посему и селения сии мало потерпели, и сгорало в оных только несколько сараев или домов с краю, другие же были истреблены до основания.
В числе пленных был взят в селении Джануме один молодой аджарец лет 20-ти, раненый на приступе Ахалцыха пулей в ляжку навылет, который не мог далее идти и остался у жителей. Его равнодушность и беспечность ко всему окружавшему меня удивили; я взял его в лагерь, подавал ему возможную помощь и расспрашивал о состоянии его и обстоятельствах сего вторжения. Он всегда отвечал коротко и с некоторым пренебрежением и, казалось, только помышлял о молодой жене своей, оставленной им в Аджаре и которую он только что познал пред отправлением своим на войну.
– Что тебе надобно? – спросил я его однажды, между прочим. – Не хочешь ли чего?
– То, что мне надобно и чего хочется, ты мне дать не можешь, – отвечал он, – жизнь и смерть моя, возвращение на родину зависят от одного Бога.
Я отвез его в Ахалцых; он крепко страдал, но никогда не жаловался; его положили в госпиталь, он получил горячку и дня через два умер. Полагали, что он имел некоторые признаки чумной заразы, и он был отделен от прочих больных наших.
9-го числа был у нас отдых в лагере против селения Дичур. Я собирал сведения о неприятеле через дичурских евреев, которые удостоверили меня, что войска его совершенно перешли Аджарский хребет гор, и военные действия наши сегодня ограничились командированием из лагеря 8-го пионерного батальона и части милиции для собирания скота и ячменя в селениях, лежащих в горах на правом берегу реки Поцхо-су. Отряд сей под начальством полковника Эспехо возвратился ночью в лагерь и пригнал с собою значительное количество скота, причем жители некоторых селений защищались, но были преследуемы. У нас легко ранен один грузин из милиции, у неприятеля также ранено несколько человек; 50 из оных взято в плен в разных местах; оставшиеся в небольшом числе жители разбежались по горам.
10-го я выступил в обратный путь и поручил отряд Бурцову, ускорив своим приездом в Ахалцых, откуда и донес о сем корпусному командиру.
Но 10-го числа, при возвращении отряда, случилось следующее. Поцховского санджака Мустафа-бек, хозяин селения Джагислам, и Эмин-ага, сын Мути-бека Ахалкалакского, остававшиеся преданными во время последней осады крепости Ахалцыха русскому правительству и данные мне Бебутовым в проводники, отпросились у меня в с. Джилвано, что было за рекой, для взятия находившихся там их семейств. Сколько я ни отговаривал их не отдаляться от лагеря нашего, но они убедительно просили моего на то позволения, ибо беспокоились насчет жен своих и семейств, которые оставались во время набега в руках турок. Прибывши в селение, они сделали оплошность: вошли в дом и расположились в оном. О сем был извещен находившийся в то время неподалеку от селения сего Поцховский Тефур-бек, который вбежал с несколькими людьми внезапно в дом Мустафы и, захватив их с женами, увлек в плен. При сем случае погиб и грузин Теодор-Швали. После сего поцховский бек обратился к близлежащей деревне и напал на зашедших туда троих грузин, которые, засев в дом, отбились выстрелами, убив одного и ранив двух турок, и возвратились благополучно к отряду.
Ахалкалакский бек Мути-ага, узнав о пленении своего сына, немедленно приехал ко мне в Ахалцых и, проливая слезы, просил меня выручить сына его. Идти для того с отрядом в Аджару не было никакого следа; я написал к Ахмед-паше Аджарскому письмо, которым требовал выдачи, грозясь в случае невыполнения моего требования не оставить во владениях его камня на камне, и через несколько дней получил от него ответ, в коем он писал ко мне, что камни положены Богом и что в Его одной власти состоит сдвинуть их с места, разумея под сим ловким ответом, что успех военных действий подвержен сомнению и что оборот, который бы оные взяли, никому неизвестен. Сколь мне ни досадно было видеть упорство паши, но я принужден был удовольствоваться одной сделанной ему угрозой. Пленников, как я слышал, перевезли после в Эрзрум; но с ними не обходились жестоко, и они, кажется, были освобождены при окончании войны с турками.
Прибывши 10-го числа в Ахалцых, я немедленно занялся распоряжениями по продовольствию и заготовлениям, которые начал делать в Боржомском ущелье для движения войск; но я встретил некоторые затруднения со стороны земского начальства, которое находило для сего достаточно средств в деревнях. Между тем, было нужно приступить к исправлению или, лучше сказать, к очищению крепости Ахалцыха, к чему Бебутов еще не приступал. Я сделал наряды, дабы работы начались со следующего дня, то есть с 11-го числа марта, войсками.
Весь отбитый нами скот я разделил в войска и большей частью в грузинскую милицию, коей ратники были весьма довольны таковым назначением, часть же оного передал князю Бебутову для поступления в казну; со скотом сим были отправлены грузины в дома свои, по позволению начальства. Скота сего было тогда разделено и сдано: буйволов 183, быков и коров 1026, телят 250, баранов 734, козлов 225. Но кроме сего было взято и уведено или отправлено грузинами еще тайком в Карталинию почти то же число, так что наши грузинские крестьяне и бедные помещики чувствительно от сего приращения в скотоводстве поправились.
11-го я приступил к предположенным работам для очищения крепости и стал зажигать дома, ближе к крепости расположенные; но, чтобы не обнять пламенем всего города, я зажигал в течение всего моего пребывания по одному дому из самых больших. Ежедневные пожары сии, коими солдаты веселились, и тлеющие бревна зажженных накануне строений содержали над Ахалцыхом постоянное зарево, которое по ночам было издали видно и освещало внутренность крепости. Минарет мечети, которая стояла против самых ворот и из которой во время осады турецкие стрелки нам столько вредили, был назначен в лом, и около сей работы трудились пленники. Но строение сие было так крепко сложено, что в течение нескольких дней едва успели снять сверху минарета несколько рядов камней. Подобные же затруднения встретил я при ломке близ крепости построенного керван-сарая, коего своды не подались перед усилиями нашими разрушить оные. Место мало-помалу уравнивалось.
Работы сии продолжались 12-го числа и далее, 13-го же я получил от Сакена отношение, коим он уведомлял меня, что Паскевич одобрил сделанное мною предположение об улучшении обороны крепости Ахалцыха, с тем, чтобы назначенные к уничтожению дома не жечь, а разбирать на дрова и на увеличение крепостных строений, причем он просил меня сделать подобное же распоряжение мое и для улучшения обороны Ацхура.
Тогда же получено разрешение войти с представлением об отличившихся к наградам. Все были щедро награждены; Бебутов получил Анну 1-й степени, Бурцов чин генерал-майора, а аренду с 1830 года на 12 лет[29]. Но экспедиция моя в Поцховское ущелье была умолчана в реляциях, и нигде о ней не было сказано ни слова. Не полагаю, чтобы сие произошло от умысла или зависти, но, кажется, оттого, что Вальховский, который составлял сии реляции, тогда заболел и что вскоре после того открылись военные действия всего корпуса, что и попрепятствовало ему заняться сим. Хотя сия экспедиция после освобождения Ахалцыха не представляет никаких значительных военных подвигов, но не менее того она служила к разогнанию остатков турецкого войска, к наказанию жителей и к обогащению карталинцев отбитым скотом, причем достойно было замечания, что в сию экспедицию первый раз еще нам удалось иметь хорошее и порядочное ополчение из пеших грузин и в то время, когда Тифлис и вся Грузия отказались от сего требованного высшим начальством пособия и были в волнении.
Жители других санджаков, устрашенные наказанием поцховских, просили пощады; Коблиянского санджака Сулейман-бек и жители оного прислали к Бебутову прошение, в коем они сознавались в вине своей, предавая участь свою великодушию нашего правительства. Бебутов послал к ним прокламацию, которою требовал к себе старшин и бека; им был дан срок до 14-го числа. Бебутов, уведомляя меня о сем, писал, что если они не исполнят сего требования, то не заслуживают пощады. Но просьба их была писана тогда, как отряд мой был в движении; увидев же, что я возвратился в Ахалцых, коблиянцы прекратили иск свой о прощении, и 13-го же числа я получил от Бебутова известие, что аджарский Ахмед-паша перешел с четырьмястами аджарцев в Коблиянский санджак и вооружает жителей оного. Хотя цель аджарского паши и не была в точности известна Бебутову, но он полагал, что тот намеревается переселить жителей коблиянских в Аджару или защищать их от наказания, какое получил Поцховский санджак. Обстоятельство сие, может быть, и было причиною тому, что коблиянский бек и старшины не пришли с повинной к Бебутову, и так как предполагалось предпринять к ним новую экспедицию, то на случай движения войск наших в ту сторону Бебутов предупреждал меня, что жителям Абастуманского санджака, менее всех участвовавшим во всеобщем возмущении, он объявил именем главнокомандующего прощение и обещал покровительство, потому что обитатели сего санджака явились к нему в самый день отступления неприятеля от Ахалцыха и исполняли приказания его в точности, для чего он и выдал им охранные листы.
Бебутов заступался за жителей, влекомый сердоболием своим и просьбами армян, при нем находившихся, которые по каким-либо личным видам вступались за некоторых из них; но экспедиции я никакой не предпринимал, а посылал только частные фуражировки в те места, ибо не было более за кем гнаться, как видно и по рапорту, полученному от полковника Сергеева, из Ардегана, коим он доносил Бебутову, что турецкие войска, которые по оставлению Ахалцыха взяли направление через Поцхо, разошлись по домам своим. Потому я отпустил и грузинскую милицию в дома за исключением 100 человек, которых оставил в Ахалцыхе. Мера сия была необходима в предупреждение показывавшихся и усиливавшихся ежедневно побегов людей сих домой. Будучи заняты добычею своею, они уже не помышляли более о службе и походах, и их трудно было бы удержать. Войско сие служило совершенным изображением турецких беспорядочных толпищ, с коими мы имели дело.
Бурцов был отпущен мною, по настоятельной просьбе его, в Гори, ибо он находил, что присутствие его необходимо в штаб-квартире полка для обмундирования и приготовления к предстоявшему походу, но едва он приехал в Гори, как отправился немедленно в Тифлис. Хотя впоследствии времени, при свидании нашем, он говорил мне, что причиною сего внезапного выезда его в Тифлис была нечаянно встреченная им надобность для свидания с Поповым (от коего он полк недавно принял и с коего ему следовало получить по векселю значительную сумму), но настоящая цель его не могла укрыться: он спешил в столицу нашу, дабы получить похвалы за содеянный им подвиг, сомневаясь в том, не воспользуются ли другие славой, ему принадлежавшей. Он искал обратить на себя исключительное внимание начальства, и таким поступком, который был следствием непомерного честолюбия и малой доверенности к сослуживцам своим, истинно затмил отчасти славный подвиг свой. Я сие оставил без внимания; но мне было жаль видеть заблуждение старинного моего друга.
