Михаил, усталый и опечаленный, вернулся на станцию. Стал посреди той самой платформы, где из того вагона, проезжая мимо, он последний раз увидел Зою. И вдруг он увидел Зою. Это была всё та же прекрасная девушка, напряженно всматривающаяся в лица выходящих из вагона, только что подъехавшего поезда. Она ждет, встречает…Михаил бросился к ней с радостным криком:
– Зоя…Зоинька! Ты!!! Ты меня ждешь?
Та самая, ничуть не изменившаяся Зоя, с неожиданно обиженным и настороженным лицом, оглянувшись на его крик, ответила ему:
– Что Вам надо?! Как Вам не стыдно, вы мне в отцы годитесь, а пристает!
Имя мое откуда-то узнали, странно.
Тут Михаил рассмотрел, что её ромашки – не букет, а какой-то почерневший веник из увядших ромашек. А он и купил именно такой, который и она в тот день прижимала к себе, стоя на перроне в ожидании их встречи. И он протянул ей эти свежие, чудесные ромашки, почти прошептав:
– Зоинька, твои ромашки увяли. Вот возьми. Ты не узнаешь меня? Я Миша, твой Миша.
Всматриваясь в него, Зоя, задумалась и ответила:
– Странно…Человека, которого я здесь встречаю, тоже зовут Миша. Но. Вы, извините, я занята! Я тут встречаю человека.
Михаил, понимая, что все без надежно , и разобраться со всем этим нереально, замер, любуясь молодой и прекрасной Зоей. Стоял и улыбался, любуясь этой милой девушкой. Подошел поезд. И вагон остановился, как раз напротив. Он повернулся и вошёл в вагон. И так же, как тогда, молча прощаясь, смотрел и насмотреться не мог на Зою из вагона отъезжающего поезда.
Как и тогда, покорно по расписанию отъезжающего от перрона Нижнего Ломова.
Михаил, сидя на скамейке под зонтом, до мелочей вспоминал эту странную историю. И, как в детстве летом, не желая выходить на берег из теплой речной воды, он мысленно всё цеплялся за милые сердцу детали. Он вспоминал Зою. Её молодые изящные руки, держащие увядшие стебли старого букета. Как ветерок, шатающийся по станции, взметал её вьющиеся, тонкие светло-русые волосы. То же платье, и взгляд светло серых задумчивых глаз. Но сквозь эту реальность доносилась всё громче брань его жены Нины, всё так же, терпеливо стоящей на балконе. Соседи выходили из подъезда на работу. Кивком головы, с пониманием приветствуя его возвращение в родной Ругачёв. Стараясь, сохраняя нейтралитет, делая вид, что не слышат Нининой брани в его адрес, спешили на работу.