Наталья Пичугина
Отражение в метро
– И еще обманываешь ребенка! – мамин голос вмещал отчаяние и безысходность, боль и страдание, воспитанность и решимость, и еще многое из того, что уже было в нашей семейной жизни, и что я уже знала, и что еще будет, чего я еще не знала.
II
– Аккуратно, держись за поручни, – говорю я сыну.
Мы едем с его пятидневки домой – со станции метро Аэропорт на Сокол, в битком набитом метро в час пик. Из ведомственного детского садика Союза Писателей, куда устроил его, на правах члена Союза, мой отчим, воспитавший меня с пяти лет как родную, и обожающий без памяти моего сына.
Иногда, чтобы дать сойти часу пик, мы идем в пельменную на другой стороне Ленинградского проспекта. Мой сын любит пельмени, я тоже, еще с тех пор, как с папой-отчимом мы ходили обедать в кафе «Молочное» на улице Горького во время маминых командировок. Мы жили тогда в Дегтярном переулке под гостиницей «Минск», у метро «Маяковская», в коммунальной квартире на шесть интеллигентных семей.
Сидя в пельменной стекляшке у окна, сын смотрит на проезжающие машины и говорит:
– Вот эту машину хочу… Вот эту машину хочу… Вот эту машину хочу…
– Аа, – отвечаю я.– Аа… Аа…
Переезд на Сокол организовала мама. Из Тушино, где в свое время от редакции она получила отдельную квартиру и где метро планировали с момента нашего новоселья, но построили через долгих семь лет – уже после нашего переезда на Сокол в коммунальную с одной соседкой. Дорога в мамину редакцию сократилась вдвое, и это стоило отдельной квартиры в новостройках без метро. Кроме того, в ту пору я поступила в МГУ… мама воистину спасла мой быт.
Наш «сталинский» дом стоял вплотную к станции Сокол на стороне Всехсвятской церкви.
Утром, полусонная, в любую погоду, я вливалась в двери метро с потоком пассажиров, и они несли меня на платформу, утрамбовывали внутрь поезда, выносили из поезда, по бесконечному переходу с Площади Свердлова я двигалась в потоке мелкими шажками, зажатая со всех сторон, медленно, но верно, в нужную сторону… потом глоток свободного пространства на выходе из перехода перед посадкой на Проспекте Маркса, и снова тебя несет толпа, но красная ветка чуть свободнее, после Парка Культуры в вагоне становится относительно просторно, тем не менее на станции Университет тебя снова подхватывает на выход мощная, бегущая толпа.
Выбравшись, наконец, из потока пассажиров на холодную улицу, я просыпалась и остаток пути до стекляшки гуманитарных факультетов совершала сознательно, торопливо, на исходе сил, – приземляясь в аудитории в полном изнеможении от дороги.
Если путь в университет проходит в полусне утреннего часа пик и по воле толпы, то путь из университета домой, после трех, вполне позволяет самой распорядится собственной волей. Я давно проснулась, освободилась от занятий, и мое любопытство теперь в состоянии наблюдать окружающую жизнь и участвовать в ней.
Это время прогулок. Например, я могу выйти на Кропоткинской и зайти в Пушкинский музей – в свой любимый зал импрессионистов. Они меня гармонизируют. Во всяком случае, до завтрашних занятий – точно.
Но нет, сегодня лучше не рисковать с вечерним часом пик, на сегодня меня уже достаточно помяли, и у меня есть дела дома.
Я спускаюсь по лестнице перехода на Площадь Свердлова, когда замечаю напротив лестницы сидящего на лавке молодого индуса в клетчатом шарфе, который смотрит на меня. Определенно на меня. Он поднимается мне навстречу, и я отдаю должное его глазомеру – он чуть-чуть, но выше. Так что мой рост, категории Эллочки-людоедки, ему льстит.
Я не авантюрист. Я просто расположена помочь. Кроме того, мне еще не известны нравы третьего мира.
Малорослый индус оказался студентом Патриса Лумумбы и желал иметь близкую подругу. Когда это прояснилось, мы уже прогуляли пол-Москвы.
Мне не жалко потерянного времени, и расстаюсь я дружелюбно.
Я выхожу из метро на Соколе и направляюсь домой, когда неожиданно меня останавливает мужской крик:
– Подождите, девушка, простите!
Молодой парень бежит за мной из метро, расталкивая людей.
Выражение лица у него умоляющее, удивленное и такое, будто он меня знает очень давно. Но я его вижу впервые. Определенно впервые.
– Девушка, можно с вами познакомиться! Пожалуйста!
Он тщательно выбрит, но щеки и шея отливают черноватой синевой на очень белой коже. Черные волосы. Плотный. Ярко выраженная восточная кровь. Очень воспитанный. Но что-то его выбило из колеи, и он умолял меня с ним познакомиться.
Это был тип человека, который ни при каких обстоятельствах не мог мне понравиться. Я даже не совсем остановилась и машинально ответила, отрицательно покачивая головой:
– Простите…
– Подождите!
– Нет, простите…
Я уже уходила, а он не решался уйти, то шел к метро, то возвращался, то топтался на месте, глядя мне вслед, и на лице его боролись удивление, решительность и растерянность.
Я помню его до сих пор. Наверняка он имел очень веские основания бежать за мной вслед. Но я была еще очень невежественна.
Этот маршрут в метро надолго стал моей повседневностью. После занятий я возвращалась домой до часа пик, но сесть мне так и не приходилось –в относительно просторных вагонах все места были заняты, и многие стояли.
Именно на этом пути домой после трех, ближе к четырем вечера, лица пассажиров, мужские и женские, всегда усталые, даже измученные, представляли собой фантасмагорическую серию портретов Гойи и Босха. Это было поколение сорока-пятидесятилетних в самом начале 70-х прошлого века. Я рисовала их уже дома, это было мое задание на развитие памяти – я занималась у художника в мастерских на Масловке.
