Наталья Петрова
Нахимов

Полная версия

Из Скагеррака в Портсмут

Пройдя проливом Скагеррак из Балтийского моря в Северное, именовавшееся в ту пору Немецким, Лазарев принял решение расстаться на время с тормозившей движение «Ладогой», чтобы прибыть в Англию раньше и заказать всё необходимое для обоих кораблей. Встречу назначили в Портсмуте.

Шестнадцатого сентября, поставив все паруса, пришли в английский Диль, где намеревались остановиться лишь на несколько часов, чтобы купить гичку – легкую шлюпку и сразу выйти в море, но… простояли две недели, ожидая попутного ветра. Как заметил Путятин, «на море непременно не бывает». В Диле Лазарев закупил ньюфаундлендских собак для спасения людей из воды на случай нового шторма. Одна из них, по кличке Боцман, так наловчилась в этом деле, что не давала матросам спокойно купаться – непременно кого-нибудь вытаскивала на берег.

Заход в гавань оказался кстати: южный ветер поменялся на юго-западный, начался дождь, за ним шторм. Команда «Крейсера» наблюдала, как не менее двадцати «купцов» пострадали от шторма: кто потерял канаты, кого сорвало с якорей. Сам фрегат едва удержался на четырех якорях.

Когда 1 октября покинули рейд и вошли в Английский канал, как англичане называют Ла-Манш, погода стояла самая благоприятная: небо прочистилось, было так ясно, что офицеры в подзорные трубы разглядывали конные экипажи и прохожих на улицах Дувра. Был прекрасно виден и французский берег. Все были уверены, что на следующий день «Крейсер» бросит якорь на портсмутском рейде. «Качки не было ни малейшей, – вспоминал Завалишин, – и потому наши денщики не сочли даже нужным привязать стулья в кают-компании к приколоченным по стене планкам, как это обыкновенно делается при ожидании качки»⁶⁵.

Неожиданно опустился туман, ветер начал крепчать, и фрегат стало сносить к французскому берегу, прямо на мель. Потребовалось всё мастерство капитана: беспрерывно лавируя, он клал фрегат то на один галс, то на другой. Два дня – 1 и 2 октября – команда не уходила с палубы, однако даже при спущенных верхних парусах корабль с трудом сопротивлялся штормовому ветру. И как знать, не сделай капитан заранее необходимых распоряжений да не поймай вовремя переменившийся ветер – возможно, экспедиция здесь и закончилась бы. Опытные моряки говорили, что становиться на якорь на английском рейде, где всегда или ветра, или прилив, – дело нелегкое и в ясную погоду, а уж в шторм и подавно.

Сам Лазарев причину спасения определил скромно: во время строительства корабля он уменьшил высоту рангоута – еще одно усовершенствование, сделанное на фрегате.

«При сем случае не могу я довольно нахвалиться теми превосходными качествами, которые сказались в фрегате “Крейсер” при отходе от подветренного берега в жестокий сей ветер, продолжавшийся двое суток, – записал М. П. Лазарев в рапорте, – и позволю себе думать, что ни один фрегат с неуменьшенным против обыкновенного положения рангоутом вынести того был бы не в состоянии»⁶⁶. Молодые офицеры получили наглядный практический урок, как соединение верного инженерного расчета и умелого управления кораблем дает блестящий результат. Даже язвительный Завалишин отметил мастерство капитана. В своих воспоминаниях он с дотошностью перечислял траты и расходы во время экспедиции – что естественно, ведь он был ревизором, – и записал, что лоцманам заплатили за ввод на рейд Портсмута 60 фунтов стерлингов. Сумма немалая, если сравнить, например, с ценой заказанного в Англии хронометра – 80 фунтов стерлингов. Но зачем надо было столько платить лоцманам, задается вопросом рачительный Завалишин, если «всеми действиями руководил сам Лазарев».

После сурового испытания корабля на прочность капитан дал всем отдых, и команда проспала целые сутки.

Четвертого октября наконец бросили якорь в акватории порта Портсмута. Через три дня на рейде показалась «Ладога». Лазарев рассчитывал произвести в Англии необходимый ремонт, закупить астрономические инструменты и карты и спустя месяц выйти в море. Однако задули такие жестокие западные ветра, что фрегат и шлюп простояли в порту еще месяц в ожидании попутного ветра. «Пробовали несколько раз сниматься, но должны были опять ворочаться назад», – сообщил Нахимов в письме другу. Как бы в оправдание Лазарев в рапорте сообщает и о других кораблях, застрявших на рейде: «В том числе был английский фрегат “Forte”, долженствовавший по полученным предписаниям отправиться в Плимут, но после тщетных троекратных покушений принужден был три раза возвратиться обратно чрез Нидельский проход на портсмутский рейд и, наконец, снялся вместе с нами. Сие доказывает, сколь сильно свирепствовали здесь западные ветры, что и одинокий фрегат не мог в продолжении почти двух месяцев выискать случая перейти толь малое расстояние, каково есть от Портсмута до Плимута».

Что ж, скользящий по водной глади на всех парусах фрегат – зрелище романтичное, да только если ветер попутный. Вот здесь и раскрываются главные недостатки парусного корабля: трудно не только рассчитать, когда он прибудет в порт, но и когда покинет его. Порой не одну неделю, а то и месяц приходилось паруснику плясать в бухте под дудку ветров, прежде чем выйти в открытое море.

Нахимов с насмешкой называл пароходы «самоварами», и от этого пошли анекдоты, что он якобы не признавал паровых судов. Рассказывают, как однажды он встретил на Графской пристани Севастополя молодого мичмана, который служил на пароходе: «И не стыдно ли вам, в ваши лета, на самоваре служить?» И пошла гулять сначала по городу, а потом и по страницам книг история о несовременном адмирале с отсталыми взглядами. Но не о преимуществах парусников или недостатках пароходов говорил Нахимов; он устыдил мичмана потому, что на собственном опыте убедился: офицер должен начинать службу на парусном корабле – только в этой колыбели может вырасти настоящий моряк.

На родине порядка и машин

Англия вступала в XIX столетие в клубах пара, изобретение Джеймса Уатта начинали использовать в шахтах, на фабриках, железных дорогах и судах. В 1825 году первый английский паровоз потянул вагоны с пассажирами и платформы с углем. Не пройдет и четверти века, и уже вся страна будет пронизана железными дорогами, словно венами и артериями, по которым заструится кровь английской промышленности: уголь, металл, хлеб, хлопковые и шерстяные ткани; их будут грузить на английские корабли, чтобы везти в многочисленные колонии. К середине века Англию будут называть мастерской мира и мировой империей, в которой никогда не заходит солнце.

Чтобы иметь связь с колониями и поддерживать владычество на морях, Великобритании нужен был первоклассный и многочисленный флот. В 1814 году британский флот имел 125 линейных кораблей и 145 фрегатов. Для сравнения: французский флот насчитывал 71 линейный корабль и 45 фрегатов, Россия обладала сорока линейными кораблями, пятнадцатью боевыми фрегатами и пятью учебными.

Большинство английских моряков служили на торговом флоте, по законам страны не менее трех четвертей экипажа должны были составлять англичане. Чтобы иметь резерв опытных моряков, власти вели списки всему населению прибрежной зоны, которое было обязано выставлять определенное число лиц для военно-морской службы. Понятно, что матросы торгового флота старались избежать службы всеми способами: причинами тому были суровые порядки на военном флоте, бесконечные войны и половинное жалованье. Поэтому были учреждены специальные вербовочные службы, которые в британских и ирландских портах отлавливали моряков. Как правило, их находили в портовых кабаках, спаивали, подсовывали договор о «добровольном» желании служить, а на следующее утро они обнаруживали себя уже на корабле далеко в море.

В Британии существовала практика отправлять на флот преступников, поставив их перед выбором: тюрьма или корабль. Жизнь на военном корабле, конечно, сурова, но всё же лучше, чем в тюрьме, к тому же матросам платили жалованье. Необходимость управлять преступниками и опасность потерять насильно набранных матросов требовали жесткой и даже жестокой дисциплины, телесные наказания применялись широко и повсеместно. Увольнительные получали только проверенные матросы и только в заграничных портах. Дезертиров отыскивали, пороли и возвращали на корабль. Кроме того, они лишались призовых денег. Как говорил Уинстон Черчилль, на английском флоте господствовали «содомия, ром и плетка».

Существенным отличием английского флота от русского было то, что матросами там становились в основном моряки, и только в случае крайней нужды сухопутные. Поэтому времени на выучку требовалось меньше, знание морской службы было лучше, хотя их обучали «на ходу». На новые российские корабли команду набирали, как правило, целиком из рекрутов, и пока матрос овладевал навыком бегать по вантам, словно по деревянной лестнице, проходил не один год. Только в 1852-м было принято решение комплектовать флот выходцами из Причерноморья и Прикаспия.

Особый цех в России составляли вольные матросы, но число их было невелико: в 1834 году на Черном море – 1600 человек, на Балтике – 100. В основном они жили в приморье, от Азова до Одессы, нанимались на пять лет, быстро осваивались на военных кораблях, получали профессиональную выучку и служили марсовыми матросами. По окончании срока заводили семьи, покупали дома недалеко от моря и нанимались на торговые суда. Ходили по Черному и Средиземному морям и даже в океаны. Одевались они по-малороссийски: в широкие штаны и рубахи, иные носили жилеты и короткие кафтаны, на голове – бараньи шапки, по местному обычаю брили бороду. В 1854 году 350 таких вольных матросов явились к Нахимову с просьбой определить их в марсовые, чему он был очень рад.

В 1852 году британское правительство ввело новые правила комплектования флота нижними чинами, отменив насильственную вербовку, что, конечно, значительно улучшило состав экипажей; по новому положению нижние чины флота вербовались на пятилетний срок, по истечении которого вербовочный договор мог быть возобновлен; на службу принимались как взрослые, так и юноши пятнадцати-шестнадцати лет – они служили юнгами.

Офицерами военного флота становились преимущественно дворяне, окончившие портсмутский Королевский морской колледж, основанный в 1729 году. Но ими могли стать и выходцы из нижних флотских чинов, которых командиры кораблей на основании древнего закона производили в мичманы.

Слабым местом английского флота считалась артиллерийская подготовка, поскольку Британское адмиралтейство экономило на порохе и практически не выделяло его на учебные стрельбы⁶⁷.

В свой первый, учебный, поход Нахимов в Англии не бывал, так что теперь ему представился случай посмотреть страну и познакомиться с английским флотом. К тому же выяснилось, что фрегату требуется серьезный ремонт: лопнули гаки – специальные крюки в блоках для подъема грузов, причем не один, не два, а целых семь штук; одним из лопнувших гаков убило унтер-офицера.

На шлюпе «Ладога» тоже нашлось немало повреждений: оказались негодными помпы, треснули лонг-салинги на фок-мачте. А ведь на всей корабельной оснастке в Кронштадтском порту поставили казенное клеймо, удостоверявшее, что она прошла испытания! Особенно заметны были недостатки фрегата в образцовой Англии, где царили аккуратность и размеренность во всём, а не только в корабельном деле.

Пока шел ремонт, офицеры осматривали порт и английские корабли. Больше всего поразила моряков прекрасная сохранность кораблей – срок их службы оказался втрое дольше, чем у российских, строившихся из сырого леса. Конечно, климат Англии и ее незамерзающие порты нельзя сравнивать с отечественными, однако, памятуя о виденном в Кронштадте, Завалишин не преминул высказаться: «…причиною долгого сохранения кораблей в Англии всё-таки был образцовый порядок, соблюдаемый в гаванях»⁶⁸.

Офицеры знакомились с условиями службы английских коллег, сравнивали их с порядками на русском флоте. Оказалось, капитан британского корабля не занимается его вооружением – для этого назначается старший лейтенант, не ведает провиантом и хозяйством – есть специальные комиссары. Статус мичмана английского флота тоже отличался от статуса российского: он не был офицером.

Русским офицерам в Англии понравилось многое: и состояние кораблей, и порядок в портах, и образцовые шоссейные дороги, по которым дилижансы мчались в строгом соответствии с расписанием. Словом, это было время, когда, по ироничным словам Чарлза Диккенса, «мы, британцы, окончательно установили, что и мы сами, и всё в нашей стране – венец творения, а тот, кто в этом сомневается, повинен в государственной измене»⁶⁹.

Увиденное в Англии давало пищу для размышлений, споров, обсуждений, повод для сравнений с русскими порядками и привычками. Наблюдательный и внимательный Нахимов многое замечал, откладывал в памяти и делал для себя выводы: лучшее в самой промышленно развитой стране мира нужно перенимать. Недаром для оснащения своего фрегата «Паллада» он будет заказывать механизмы в Англии или изготавливать их в России по английским чертежам.

Из Портсмута трое товарищей – Нахимов, Завалишин и Бутенев – отправились в Лондон почтовым дилижансом. Ехали весело, радовались теплому октябрю, больше походившему на петербургское лето, оживленно беседовали и смотрели на маленькие городки и деревни, что расположились вдоль дороги, с крошечными садиками и аккуратно выкошенными зелеными лужайками, на поля, словно намеренно сбегавшие с окрестных холмов, чтобы путники полюбовались их цветущим видом.

Еще одной причиной хорошего настроения мичманов было соседство: в шестиместном дилижансе напротив них расположилось английское семейство – отец с двумя хорошенькими дочками. Офицеры галантно уступили им свои, более удобные, места и всю дорогу обменивались между собой замечаниями относительно внешности молоденьких девиц. Каково же было их изумление, когда в Лондоне отец семейства, вручая им свою визитку, заговорил на чистом русском языке! Оказалось, он занимался торговлей, родился и жил в Архангельске. Теперь настала очередь девиц посмеяться над незадачливыми молодыми людьми. Особенно оконфузился Нахимов, когда девушки, постреливая глазками и улыбаясь, напомнили ему, как они встретились с ним в Архангельске на званом вечере. Вот тебе и нелюдим! Об этом эпизоде Нахимов другу не сообщил, зато его живописал Завалишин⁷⁰.

В Лондоне поселились в центре города на квартире, которую нашел и снял для них Лазарев: удобно и относительно недорого – за 22 шиллинга в день с утренним чаем. Чем занимались в Лондоне? – Выполняли поручения Лазарева, в свободное время посещали театры, музеи, Вестминстерское аббатство, Тауэр, парламент – словом, побывали везде, где обычно бывают гости Лондона. Ездили в Оксфорд, Виндзор и Гринвич. В Гринвиче осмотрели обсерваторию, посетили инвалидный дом для моряков, послушали рассказы ветеранов, служивших под началом адмирала Нельсона; обратили внимание на тамошнюю богатейшую библиотеку морской литературы, которая играла роль клуба для моряков и никогда не пустовала. Когда Лазарев задумает создать похожую библиотеку-клуб в Севастополе, он найдет у Нахимова горячую поддержку.

В Лондоне мичманы заказали для казенных нужд морские карты и приборы. Всё было исполнено превосходно, качества отменного; правда, цены на астрономические инструменты тоже оказались астрономическими. Однако деньги у офицеров имелись, и каждый посчитал необходимым купить еще и лично для себя секстант, карманный хронометр, зрительную трубу и рупор. Многие приобрели двуствольные ружья и пистолеты. Нахимов тоже заказал ружье, остался им очень доволен, но стрелял из него недолго – по дороге из Кронштадта в родное имение его украли.

Накопительством никто не занимался, и денег на театры, музеи и покупку необходимых инструментов не жалели. Но и сорить деньгами в игорных домах, ресторанах и увеселительных заведениях у офицеров было не принято. «Зачем мичману жалованье? – впоследствии говорил Нахимов молодым офицерам. – Разве только затем, чтобы лучше выкрасить и отделать вверенную ему шлюпку или при удачной шлюпочной гонке дать гребцам по чарке водки». И поучал: «Всё ваше время и все ваши средства должны принадлежать службе».

Отдавая должное уровню английской промышленности и качеству вещей, он, однако, не приходил в восторг от английской практичности, разделяя мнение И. А. Гончарова, побывавшего в Англии на фрегате «Паллада». В Англии, считал писатель, всё подчинено практичности, и сама жизнь в ней течет, как будто работает одна хорошо отлаженная машина. Что же здесь плохого, спросим мы – и получим ответ писателя: «…не заметно… жизни, то есть ее бурного брожения. Торговля видна, а жизни нет; или вы должны заключить, что здесь торговля есть жизнь, как оно и есть в самом деле… Нет ни напрасного крика, ни лишнего движения, а уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно. Кажется, всё рассчитано, взвешено и оценено…»⁷¹

Вот и Нахимов, уже став адмиралом, нелестно отзывался о прагматизме английских моряков. Во время визита на Мальту великий князь Константин Николаевич спросил адмирала Паркера, счастлив ли он. «О, – ответил англичанин, – я считаю себя счастливым с того дня, когда мы после Наполеоновских войн на шпиле флагманского корабля делили призы и мне достался, на мою долю, полный миллион фунтов стерлингов». – «Что же это за счастье? – заметил Нахимов. – Ежели подумать, сколько пришлось сжечь неприятельских транспортов, сколько погубить людей для того, чтобы одному адмиралу получить плату в миллион фунтов стерлингов! Что же получили подчиненные его?! Помилуйте! Это мыслимо только в разбойничьем государстве, где все помешаны на богатстве и на роскоши. Я полагаю, что это совсем не прельстило бы русского адмирала, например, М. П. Лазарева. Вот было бы лестно идти драться с неприятелем, когда ваши корабли в боевой готовности, когда вы уверены в своих офицерах и командах. Да, это я понимаю! И когда после одержанной славной победы вы можете с гордостью сказать, что исполнили свой долг»⁷².

В исполнении долга он будет видеть смысл своей жизни, да и сама смерть его в Севастополе есть исполненный до конца долг.

От Канарских островов до Рио-де-Жанейро

Двадцать восьмого ноября вышли, наконец, из Портсмута. Оставив за кормой Францию, Испанию и Португалию, при попутном ветре без происшествий дошли за 12 дней до Канарских островов, где встали на якорь в порту Санта-Крус. Этот быстрый переход вознаградил команду за проволочку первых месяцев экспедиции.

О Тенерифе, самом крупном острове архипелага, Нахимов читал у Ю. Ф. Лисянского:

«На самом рассвете увидели мы остров Тенериф, находившийся от нас на юго-западе в 45 милях. Но поскольку в это время над высотами носился еще туман, то Пик (вулкан Тейде высотой 3718 метров – высшая точка Испании. – Н. П.) показался нам только в 7 часов утра, и потом до самого полудня эта славная гора почти беспрестанно представлялась нашему взору. Покрытая снегом, ее вершина, освещенная солнечными лучами, представляла прекрасное зрелище. Признаюсь, что вид этого огромного исполина привел меня в восхищение. Хотя прежде я и проходил мимо острова Тенериф, но, по причине пасмурной погоды, мало видел его берега.

Город Санта-Крус по всем правам заслуживает имя столицы Канарских островов. В нем имеет пребывание губернатор островов и производится самая большая торговля. Город состоит из каменных строений, лежит у подошвы горы и с моря представляет прекрасный вид. Он невелик, улицы в нем весьма чисты. На берегу построены три крепости: Сан-Педро, Сан-Рафаель и Сан-Кристобал. Из последней ядром оторвана была рука у славного лорда Нельсона во время его нападения в прошедшую войну. Укрепления весьма исправны и достаточно снабжены медными пушками»⁷³.

За 20 лет, прошедших со времени экспедиции Лисянского, на острове ничего не изменилось: так же процветала торговля, которая привлекала корабли, закупавшие вино, свежие фрукты, овощи, баранов и птицу.

Принимал участие в закупках и Нахимов, а потом вместе с Завалишиным и Бутеневым отправился в долину Оротава. Здесь неразлучная троица посетила ботанический сад, впервые увидела цветущий чайный куст, а поднявшись на гору, полюбовалась видом Канарских островов. Осмотрели батарею, о которой писал Лисянский, послушали рассказ о ранении Нельсона и убедились, что испанцы очень гордятся этой историей.

На время стоянки на острове пришелся день рождения императора Александра I – 12 (24) декабря. На русских кораблях отслужили молебен и произвели 101 выстрел из пушек. Испанцы-католики, отмечавшие навечерие Рождества Христова, пригласили моряков на торжество. Площадь перед кафедральным собором была заполнена празднично одетым народом, дома украсили фонарями и по местной традиции беспрерывно палили из петард, устраивая фейерверки даже днем. Ужинали офицеры у начальника национальной гвардии, дочери которого – по определению Завалишина, «первые красавицы города» – услаждали слух моряков пением и игрой на арфе.

Нахимов описал дни, проведенные на острове, кратко: «…купили вина для себя и команды и в четвертый день вступили под паруса».

На пути через Атлантику ветер всё время дул в паруса, штилей не было, так что экватор пересекли без происшествий. Правда, с непривычки перейти второй раз за год из зимы в лето было непросто. «Ах! Как трудно было сначала привыкать к жарким климатам, но теперь благодаря судьбе несколько попривыкли»⁷⁴, – жаловался Нахимов в письме, адресованном Рейнеке.

Но жарко или холодно, штиль или шторм – офицер стоит вахту. Ежедневно час посвящался обучению команды обращаться с парусами, еще час – учению при орудиях (на фрегате артиллерийских офицеров не было, и артиллерией занимались флотские офицеры). А еще в их обязанности входили проверка журналов, которые вели штурманы, определение местоположения корабля, описание берегов, уточнение карт. Во время кругосветного плавания вели метеорологические наблюдения и записывали их результаты в журнал (в 1882 году их издадут отдельной книжкой ⁷⁵).

На фрегате впервые в русском флоте была введена должность старшего офицера – он заведовал общими делами; остальные офицеры несли вахты. Согласно Морскому уставу тех лет, морские сутки начинались не с полуночи, как гражданские, а с полудня и совпадали с вахтами: первую вахту стояли с полудня до шести часов вечера, вторую – до полуночи, третью – с часа пополуночи до пяти утра, четвертую – с пяти до девяти утра и пятую – с девяти до полудня. Обычно команду делили на две половины, поочередно несшие вахту. Но в дальних плаваниях это сильно изматывало людей, и Лисянский во время кругосветки одним из первых разбил экипаж на три вахты. «У нас старший офицер с Тенерифа не правит вахтою, а занимает должность капитан-лейтенанта. А с Рио-Янейро стоим на четыре вахты», – писал Нахимов Рейнеке.

Павел Новосильский, товарищ Нахимова по Морскому корпусу, так описывал распорядок дня офицеров в экспедиции 1819 года к Южному полюсу: «В 8 часов утра мы собирались в кают-компании пить чай. Тут рассказывали новости, если были какие на ночных вахтах… В 10 часов делали солнечные наблюдения, по которым вычисляли время на шлюпе; сравнивая это время с хронометром, получалась долгота места. После полудня все офицеры являлись на палубу брать секстанами полуденную высоту солнца. Особенный звон колокола “рында” возвещал полдень. После чего каждый спешил вычислить широту места шлюпа в полдень. В час сходились к обеденному столу, не роскошному, но всегда хорошо приготовленному; капитан Лазарев обедал и пил чай вместе с нами… Карты (игральные. – Н. П.) решительно изгнаны были на нашем шлюпе: капитан Лазарев не мог терпеть их»⁷⁶.

Едва ли порядки на фрегате «Крейсер» сильно отличались от заведенных Лазаревым на шлюпе «Мирный». Свободные от вахты офицеры «Крейсера» и «Ладоги» отправлялись на шлюпках в гости друг к другу, играли в шахматы, беседовали, читали. Книги для экспедиций покупали за казенный счет; в основном это были описания плаваний Крузенштерна, Лисянского, Сарычева, англичан Джеймса Кука, Чарлза Клерка и Джона Гора⁷⁷. У капитана фрегата была своя библиотека, книги из которой на английском языке брали читать офицеры. Завалишин самостоятельно учил испанский и португальский языки, среди его книг было несколько словарей.

По вечерам и матросы, и офицеры любили слушать музыку. Конечно, музыканты по штату не полагались, но не запрещалось нанять оркестр на собственные средства. Флотские офицеры в большинстве своем были небогаты и жили в основном на жалованье, поэтому Лазарев закупил инструменты за свои деньги. Выбрал 20 наиболее способных к музыке членов экипажа, перед походом нанял для их обучения капельмейстера – и оркестр готов. При заходе в иностранные порты оркестр исполнял марши и гимны. Был на фрегате и матросский хор.

В тропиках устраивали купания для матросов: натягивали большой парус, два конца его крепили к фрегату, два других – к спущенным на воду шлюпкам; получалось что-то вроде бассейна, в котором акулы были не страшны. Особенно всех смешили ньюфаундленды, которые тоже купались и всё норовили вытащить кого-нибудь из воды. Купания устраивались ежедневно не только из гигиенических соображений, но и для профилактики заболеваний и укрепления здоровья. Если на море было волнение или корабль не ложился в дрейф, матросы обливались водой на носу корабля. В холодном климате на берегу устраивали баню в палатке из парусов, вместо каменки нагревали ядра.

Надо заметить, что по распоряжению капитана для сбережения здоровья команды на корабле были заведены особые порядки, которые кому-то могли показаться мелочными и ненужными, однако благодаря им на фрегате не было большого числа больных, а цингой не болели вовсе. А ведь в те годы на флоте еще не было ни опреснительных установок, ни консервов, а цинга – главный бич длительных переходов – случалось, выкашивала бо́льшую часть команды. Как же Лазарев добивался таких впечатляющих результатов?

Во-первых, везде, где делали стоянку, по возможности закупали птицу, баранов, свиней – благо они хорошо переносили качку; при длительных переходах старались вместе с солониной класть в щи свежее мясо. В постные дни варили горох, добавляли толченые ржаные сухари и масло. Во-вторых, во всех портах покупали фрукты и овощи, чай пили утром и вечером с лимоном или лимонным соком. В холодную погоду команде выдавали ром, «французскую водку» (так называли тогда коньяк), пунш. В жару крепкие напитки заменялись красным портвейном или мадерой, в случае опасности дизентерии портвейн добавляли в воду, во время тяжелой работы матросы получали винную порцию три-четыре раза в день. Если появлялись тяжелобольные, офицеры старались присылать им еду со своего стола. Раз в неделю всю команду осматривал доктор.

Большое внимание Лазарев уделял экипировке команды; когда не хватало казенных средств, докупали необходимую одежду на пожертвования офицеров и самого капитана. Чтобы не было больных и простуженных, на корабле соблюдали такой порядок: на жилую палубу в мокрой одежде не спускались, ее снимали и развешивали для просушки, а затем переодевались в сухую. С сыростью боролись, устанавливая переносные печи и посыпая палубу горячим песком, который хранили в устроенных на камбузе ящиках. Песком посыпали палубу и во время боя. Печи были необходимы не только для сбережения здоровья людей, но и для предохранения кораблей от гниения.

Такая жизнь матросам, которых рекрутировали из крестьян и мещан, нравилась больше, чем служба на берегу: «Вот так бы всю жизнь и плавали!» Грамотные матросы вели в походе записи, своего рода журналы, и доверяли офицерам читать их. Вот что, например, они писали о посещении Бразилии: «Пришли в город Абразил, владетеля короля португальца. Тут все арапы, это значит невольники, а господа – португальцы. А португальцы не лучше черных, народ грязный, а у них везде вода под боком, да и зимы нет, кажись бы всё так и купался». А вот о посещении Таити: «А были мы в англицкой церкви, англичане поворотили диких в свою веру, а церковь как есть пустая и помолиться не на что, не диво, что дикие ходят тайком молиться на своих болванов, что еще валяются на кладбищах их»⁷⁸.

Ни презрения, ни насмешек! Только подивится матрос чужим обычаям да добродушно воскликнет: «Чудный народ, право, чудный!»

Любили слушать рассказы бывалых, не единожды пересекших экватор моряков, и наблюдать происходившее за бортом. Вот, скажем, поймали акулу и дружно рассматривали, делясь впечатлениями:

– Наша белуга не в пример знатнее будет.

– Астраханцы сказывали, хвостом лодку опрокидывала! А акула что? Только прожорлива больно, да зубы острые.

Или летучие рыбы, во множестве залетавшие на фрегат, – вот невидаль так невидаль, такой у нас нет. И еще диво – Южный Крест на небе. «Матросы давно были предуведомлены, что, подвигаясь на юг, мы увидим это созвездие, и потому беспрестанно спрашивали офицеров о времени появления его, – вспоминал Завалишин. – Наконец, когда по вычислению Южный Крест должен был показаться, между матросами было замечено какое-то особенно торжественное настроение, но именно в тот день вся южная часть неба была покрыта как бы сплошным облаком. Давно уже Южный Крест должен был взойти над горизонтом, но облако мешало его видеть. Вдруг порыв ветра посильнее начал разрывать облака, все взоры устремились в ту сторону, и много голосов одновременно закричало: “глядите, глядите, вот он!” Разом обнажились все головы, и матросы набожно перекрестились». «В безызвестную и ходить-то не страшно, – говорили они. – Вся земля Господня, и даже крест на небе».

Переходя из Северного полушария в Южное, встретили календарный Новый год. Впрочем, на кораблях, как и во всей Российской империи, тогда не откупоривали в полночь шампанское, да и елку можно было увидеть только в домах петербургских немцев. В те годы отмечали не Новый год, а Рождество. А вот о пересечении экватора и традиционном празднике Нептуна, к которому матросы готовились загодя, говорили потом долго.

Едва корабли подошли к Рио-де-Жанейро, случилось непредвиденное. «Нас очень удивило – входя в рейд, мы увидели на крепостях вместо португальского флага какой-то новый», – сообщил Нахимов в письме. Капитану было отчего волноваться: если в Бразилии произошел переворот, придется искать другой порт для пополнения запасов воды и провизии, а ближайший – Кейптаун. Но с некоторых пор русским кораблям заход в порты юга Африки, которые принадлежали англичанам, был заказан.

Всё дело было в истории, происшедшей с экспедицией В. М. Головнина. После того как Александру I пришлось заключить с Наполеоном Тильзитский мир (1807) и присоединиться к континентальной блокаде Англии, Россия и Англия находились в состоянии войны. Русский шлюп «Диана» под командованием Головнина, прибывший в южноафриканский порт, где стояли английские корабли, неожиданно оказался в плену. Головнин дал слово офицера не сниматься с якоря и стоял там почти год, после чего бежал на виду у англичан и к их немалой радости, поскольку они и сами толком не знали, что делать с пленным кораблем. Однако слово было нарушено, и с тех пор русские корабли имели инструкцию обходить юг Африки, который не сулил им добрых надежд.