Нелли Кашканова (Фартыгина)
Военное детство и вся жизнь
Ближе к осени Диму устроили в детсад, а мы с Володей по очереди съездили на уборку хлопка. Работа тяжелая, но куда легче уборки картошки. Я особо не надсажалась. Но однажды, умываясь в арыке (в арыках раньше текла вполне водопроводная вода), я случайно наступила на собственные очки, а сделать новые в то время было большой проблемой. За мной приехал Володя и отвез меня домой.
Это был незабываемый 1967 год. Я перешла на работу на завод ЖБИ в производственный отдел. Стала куратором деревообделочного цеха и снова оказалась в своей стихии. Пожалуй, больше у меня и не было такой интересной работы.
Что-то я увлеклась собой. Напишу о моем брате Юре. Повествование, правда, получится разорванное в хронологическом смысле, но я же не пишу автобиографию для контролирующих органов. Так что, думаю, читатель меня простит.
Это я теперь его так называю, а когда мы росли, это был просто Юрка, вредный, противный брат, которому доставляло удовольствие меня колотить. Он был маленького роста и небольшой силы, так как был всегда полуголодный. Дать сдачи более крепким пацанам не мог, а обиды надо было выплёскивать. Вот он и вымещал на мне, на кошках, на собаке. Странно, что наша собака Динка его ни разу не укусила. Зато, когда мой щенок Джек подрос, он отомстил Юрке и за Динку, и за меня тоже. Однажды он повис на Юркиной руке, прокусив ему ладонь. Насилу его оторвали. Вызвали скорую, Юру отвезли в больницу. Уколов в живот не делали, так как бешенства у собаки не нашли.
Джек был замечательной «личностью». Он жил у нас в доме, но лето проводил во дворе. Рядом с нашим домом, почти вплотную к нему, в старом облупленном кирпичном здании располагалась столовая. Забора между нашим двором и двором столовки не было. Видно, во время войны весь ушел на дрова. Поэтому наш Джек гулял по столовской территории как у себя дома.
Продукты для столовой привозили на телеге. Перед хозяйственной дверью для лошади была устроена кормушка. Возчик, маленький вороватый мужичонка вечно одетый в показательно бедный засаленный и местами драный ватник, приспособил эту кормушку для дела, которому отдавался со всей душевной страстью. Он мастерски и регулярно, вероятно в сговоре с заведующим столовой, воровал народные продукты. Украденные или «подаренные» мясо, рыбу и другие продукты возчик на некоторое время прятал в лошадиную кормушку, прикрывал добычу сеном и оставлял «отлежаться» на часок-другой. Позже, если вблизи не маячили милиционеры или другие «подозрительные» личности, продуктовый воришка возвращался и, как бы заботясь об экономии фуража, вытаскивал добычу вместе с охапкой сена, прятал на дне телеги и, стегнув лошадку, лихо покидал место преступления.
Наш Джек не стал долго безучастно наблюдать процесс незаконного обогащения водителя кобылы. Еще будучи щенком-подростком, он это дело разнюхал и стал регулярно воровать уворованное у возчика. Озадаченный фактом таинственной пропажи, озираясь и тихо матерясь, возчик долго шарил руками в кормушке, заглядывал за нее и под нее, некоторое время топтался под дверью столовки, недоумевая, куда делось мясо. Потом злобно плюнув, уезжал.
А сытому Джеку хотелось играть! Он бегал по комнатам, гонял какие-то свои игрушки, грыз старые половики.
Однажды, пробегая мимо родительской кровати, Джек схватил зубами подзор. Это такая половинка простыни, к которой пришивались сплетенные дома или купленные кружева ручной работы. Подзор навешивался на лицевую сторону кровати, а сверху, не закрывая кружев, укладывалось покрывало. С учетом кружевной-же накидки на подушках кровать выглядела очень нарядно. Джек весело потянул подзор, накрахмаленная тонкая ткань затрещала! Он еще потянул – она затрещала еще сильнее. Оказалось, что белый подзор – это так интересно! С урчанием, мотая головой и вертя от восторга хвостом, он быстро одолел все два метра подзора.
Как он отрывал кружева первого подзора, мы не видели. Увидели только печальный результат. Мама пса наказывать не стала, справедливо рассудив, что мелкая бестолочь не виновата в порче. Она просто заменила подзор на новый.
Восстановив порядок, мы с мамой ушли на кухню и уже оттуда снова услышали увлеченное урчание Джека. Бросив готовку, мы заскочили в комнату и увидели, что и от нового подзора большая часть уже оторвана. Что делать? Не бить же весёлого охламона, который, ничуть не смущаясь содеянным и не выпуская разорванную ткань из пасти, победно смотрел на нас.
Рваный подзор спасать было поздно, и мы досмотрели собачью игру до конца. Убрали огрызки и больше подзоры не стелили. Они у нас просто кончились. А вот покрывало Джека не вдохновляло – оно не рвалось и не трещало. Да и достать покрывало, стоя на полу, было трудно, а запрыгивать на постель мама псу не разрешала.
Несмотря на такие выходки, мама щенка любила, баловала и звала его припевом: Джека-Бека-Бекуляйчик-Маленька-Собачка-Зла. Джек был счастлив!
Зимними вечерами, если на улице лежал снег, я брала санки и выходила на улицу с Джеком. Нормальную одежду было жаль, поэтому я одевала мамину еще военную телогрейку, папину ушанку, лыжные шаровары и в таком виде часа два-три играла с Джеком. Мы возились в снегу, гонялись друг за другом с визгом и лаем. По размеру и силе мы были примерно равны, возраст примерно соответствовал. Интеллектом я его конечно далеко опережала, но зачем в куче-мале интеллект? Такого удовольствия от умного общения со сверстницами я бы не смогла получить. Джек был мой настоящий друг!
Наша улица, вернее ее участок, где стоял наш дом, была малопосещаема людьми, так как в этом месте на нее выходили только наши ворота. Иногда проезжал конный патруль, и Джек набрасывался на них, пытаясь укусить коней за ноги. Тротуар и газон были его территорией, и он отчаянно отстаивал ее от посягательств всадников в военной форме.
Жаль, что наш Джек мало прожил. Всего четыре года. После того случая с укусом Юркиной руки, Джек внезапно умер, причем в страшных мучениях. Скорее всего, Джека отравил возчик, подложив в кормушку отравленного мяса, но я долго с подозрением и недоверием смотрела на братца, втайне предполагая его злой умысел. Конечно, Юрке было за что мстить Джеку, но вряд ли он тогда смог бы найти достаточно мяса и яда, чтобы осуществить покушение.
Джек был моим другом, а вот брат Юрка – совсем наоборот!
Начала про Юрку, а плавно перешла на Джека. Возвращаюсь к брату.
Учился Юрка все время на «отлично». Каждый год получал грамоты, хорошо рисовал, имел прекрасный почерк и был «пожизненным редактором» школьной газеты. В школе он слыл уважаемым учеником, Юра не умел подлизываться и никогда не был любимчиком учителей, но это не мешало ему вместе с его одноклассником Игорем Ершовым быть лучшими учениками школы.
По правилам тех лет на школу в выпускные классы полагалась лишь одна золотая медаль в год. А кандидатов на награждение было двое. Игорь тоже был хроническим отличником, но у него было одно решающее преимущество – его папа был большим начальником! В результате Юре на выпускных экзаменах поставили пару четверок, и он перестал претендовать на медаль.
Жили мы очень скудно, Юра, сколько я его помню тогдашним, ходил постоянно в лыжном фланелевом костюме. В этом же лыжном костюме он ходил и на тренировки. В старших классах он увлекся лыжами и стрельбой из пистолета. Сначала с приятелем Витей Третьяченко они бегали на тренировках на тяжеленных солдатских лыжах, покрашенных в защитный белый цвет. Наверно их кто-то привез с войны. Потом он записался в секцию, получил нормальные спортивные лыжи и стал бегать уже «профессионально». Настойчиво тренировался и вскоре получил Первый разряд! Это был большой успех!
Для начинающих занятия и тренировки в спортивной секции были бесплатные, бесплатными же были инвентарь и форма. Во время выездов на соревнования или на сборы спортшкола оплачивала проезд, питание и проживание спортсменов, при этом никаких денежных премий или призов не предполагалось. Если спортсмен добивался выдающихся результатов, его потом содержали за счет какого-нибудь завода, где он числился слесарем-токарем, получал зарплату, иногда, даже не предполагая, как выглядит его родной токарный станок.
Кстати, в Западных странах были и спортсмены-профессионалы, и любители спорта. На Олимпийские игры допускались только любители, а наши, будучи на самом деле профессионалами, все считались любителями. В результате СССР почти всегда выигрывал золото. Теперь все изменилось. Все стали профессионалами, получают зарплату и гонорары в клубах. По крайней мере, это – честно.
Вот опять я отвлеклась от рассказа о брате.
Когда Юра учился в шестом классе, у них появился новый предмет – зоология. Там он вычитал название одного вредного насекомого. И «прилепил» его мне. На несколько лет я стала «пухоедом». Мне, конечно, стало обидно, но фантазии не хватило придумать самой что-то столь же обидное. Полистав его учебник, я увидела этого пухоеда – какое же мерзкое создание! Полистав еще, я нашла короеда, тоже не очень симпатичного, и с тех пор до конца школы Юрка стал «короедом».
Мы с Юрой почти не виделись, занимались в разные смены потому, что школы были переполнены, в каждом классе училось по сорок человек минимум. Поэтому общения с братом никакого не было. Я о Юриной школьной жизни знала понаслышке, немного завидовала его успехам, но желания позаниматься побольше и «догнать» брата не возникало. Меня увлекали спорт и искусство, а не зоология с алгеброй. Родителей моих вполне устраивало, что дочь учится на «четыре и пять». И, хоть иногда бывали отметки и похуже, но меня не ругали. Знали, что исправлю.
А вот Юра был гордостью родителей! Самостоятельно, без посторонней помощи осваивал науки и все всегда только на «отлично». Молодец!
В десятом классе к ним в школу повадились офицеры. Артиллеристы, моряки, лётчики. Агитировали лучших учеников в свои училища. Нужны были грамотные военные кадры. Юру уговорил моряк, пленил его золотом якорей, рассказами о синем просторе и криках чаек. Юра заинтересовался новым большим делом и летом поехал в Ленинград.
В автобиографии для училища Юра «упустил», что дед и отец были когда-то репрессированы, а то могли не взять в училище. Конечно, при желании всё это можно было легко проверить, но грамотных ребят было мало, на приемных экзаменах многие провалились, а Юра сдал все на «отлично», зачем было копаться в его прошлом?
Вообще-то, Юра не мечтал о военной карьере и в старших классах хотел идти в Политехнический институт, но эта наша полунищенская жизнь и в дальнейшем ничего хорошего ему не сулила, а офицеры были обуты-одеты, имели паёк, служебное жилье и неплохое жалованье. Короче, обдумав все, Юра решил пойти в военные, хотя и позже сильно жалел о том решении.
Учился он, как всегда, успешно. Условия для жизни были хорошими, в комнате четыре человека, прекрасная столовая с официантками и белыми скатертями на столах, с матерчатыми салфетками, с настоящими мельхиоровыми столовыми приборами, фарфором и хрусталем. Почти как в приличном ресторане. Из ребят, приехавших из глубинки, хотели сделать не только высококлассных инженеров, но и культурных во всех отношениях офицеров.
Юрино училище находилось в городе Пушкин под Ленинградом (бывшее Царское Село). Курсантов возили в Ленинград, знакомили с Эрмитажем, с драматическим и оперным искусством. Кроме того, учили танцевать бальные танцы. Тогда это было модно.
Училищное начальство очень строго следило за внешним видом своих подопечных. А курсантам, молодым и борзым, хотелось удивить девушек клешами, приталенными форменками, длиннющими лентами на бескозырках, выцветшими гюйсами, самовыточенными якорьками и прочей чепухой.
Но если такого изобильно украшенного курсанта прихватывал патруль, то последствия могли быть самые непредсказуемые, вплоть до отчисления. Юра на первых курсах тоже так выпендривался, но позволял себе это только в отпуске в Челябинске. Наш патруль на такие вольности моряков внимания не обращал.
После первого курса Юра приехал в отпуск с Черного моря. Там у него была практика. Приехал кругленький, упитанный, с ямочками на щеках. Привез НЗ, который мы с большим интересом долго рассматривали, а потом очень быстро съели. Там кроме шоколада и печенья была масса баночек по пятьдесят грамм с паштетами, джемом, колбасой, сыром. Для нас это были невообразимые деликатесы! А он на все это роскошество смотрел как-то буднично. Зажрался Юрик!
Юра рассказывал, что в первые месяцы учебы он не наедался, порции казались ему маленькими, а добавки просить стеснялся, думал, что не дадут. Весь хлеб, что был на столе, разбирали по карманам и Юра, конечно, на этом хлебе очень сильно поправился.
Потом пищи стало хватать, потом стало оставаться. Это закономерно. Все первокурсники, голодные послевоенные мальчишки, добравшись до калорийной пищи, поначалу подбирали все до крошки, толстели и округлялись, потом постепенно наедались, сбрасывали лишние кило и превращались в нормальных стройных офицеров. Так произошло и с Юрой.
В детстве мы с братом были почти врагами, а когда он оторвался от семьи, Юре стало тоскливо, он стал писать мне письма. Попросил прислать фото, хвалился перед курсантами какая у него сестра красавица! И вот, только по переписке, мы наконец стали друзьями. Весь его летний отпуск (кроме вечерних свиданий с девушками) мы проводили вместе. Разница в годах уже не ощущалась.
В те годы Военно-Морской флот был элитой нашей Армии. Эта традиция шла еще с царских времен. Поэтому курсантов кормили, одевали, содержали лучше, чем все остальные рода войск. Учился Юра шесть лет, за это время прошел практику на разных кораблях и катерах. В том числе даже на подводной лодке. К выпуску он получил специальность инженера-механика дизелиста и служил бы на подводной лодке, но… не случилось.
У власти в СССР тогда оказался товарищ Хрущев, который решил, что армия у нас великовата, объедает народ и устроил большое сокращение численности Армии и Флота. Часть подлодок отправили в утиль, а выпускники-подводники остались не у дел. Их стали рассовывать по сухопутным гарнизонам или просто демобилизовывать. Юре предложили ехать в Тбилиси в какую-то шпионскую школу, но через полгода он понял, что это дело уж совсем не его, и его отпустили с миром восвояси.
Перед поездкой в Тбилиси он приехал на месяц в Челябинск. Привез жену Катю, бывшую симпатичную официантку училищной столовой, которую он умудрился еще и «отбить» у кого-то из сокурсников. Катю кое-как устроили ученицей на конвейер радиозавода. Никакой специальности или образования она не имела. Осенью Катя пошла в пятый класс вечерней школы. Вообще-то, ей больше подошел бы третий класс, но вечерняя школа начиналась с пятого. Семилетку с грехом пополам она закончила. К этому времени у них с Юрой родился первенец – Игорёк. Естественно, на этом все Катино образование закончилось.
Юра, вернувшись из Тбилиси, быстро нашел работу в КБ Тракторного завода. Его инженерская карьера стала расти как на дрожжах. Через три года он уже был ведущим конструктором.
Забрезжили серьезные перспективы, но… опять не судьба.
Стране потребовались ракетные войска. Это было начало шестидесятых. Юру быстренько мобилизовали и отправили в Верхний Уфалей, где комплектовалась новая войсковая часть. Они с семьей продали домишко в Челябинске и уехали.
Юру гоняли по стране в те места, где тогда нужны были знающие военные инженеры. Краткосрочные его командировки я и не могла знать – военная тайна! А вот города, где он служил подолгу, знала. Это были Хмельницкий на Украине и Светлый в Казахстане. Из Светлого он и ушел в отставку в чине подполковника и уехал на пенсию в Приднестровский Тирасполь, где получил прекрасную трехкомнатную квартиру в центре города.
Тогда, в 80-е годы, всем офицерам, выслужившим свой срок и ушедшим в запас, государство предоставляло право выбрать город, ну разве что кроме Москвы, для проживания на пенсии.
В Тирасполе Юра быстренько устроился на работу на Контейнерный завод, опять же в КБ. Работал успешно, сделал по профильной тематике несколько изобретений.
Вообще-от он очень толковый технарь и руки у него золотые. Еще во время службы, будучи капитаном, Юра проделал большую работу по обустройству ракетных пусковых установок и его наградили орденом, а он, вкусив в Челябинске гражданской свободы, возмечтал как-то отделаться от армии и подал рапорт на увольнение. Юру пожурили, рапорт порвали и отменили представление на майора. Юра еще раз подал рапорт, минуя своего начальника. Ему отказали в более строгой форме и даже пропесочили в газете "Красная Звезда". Но Юра не угомонился.
В третий раз подал Юра рапорт. Тогда его вызвали в Москву. Его принял тогдашний министр обороны Малиновский и популярно объяснил, что его Родина учила, воспитывала, она в нем нуждается, а он «скотина» вместо благодарности хочет дезертировать. Пообещал Юре «стенку» если он не успокоится.
Плетью обуха не перешибешь. Пришлось служить дальше. Если бы Юра не кочевряжился, наверняка дослужился бы до генерала. К тому были все предпосылки. Если бы да кабы…
Наконец-то его уволили, дали не очень достойную пенсию в 150 рублей. Но с учетом зарплаты контейнерного КБ на жизнь хватало. Катя тоже устроилась на местный консервный завод. Костя, их второй сын, учился в школе, а Игорь в Челябинском Политехе.
Игорь мечтал пойти по стопам отца в военное училище, но у него были проблемы со зрением и его не взяли. После окончания института Игорь получил направление на завод в город Чебаркуль в Челябинской области, но быстро перебрался оттуда на «хлебное место» то ли в Комитет народного контроля, то ли в какой-то «Контроль» по экономическим преступлениям. Умело контролируя, Игорю удалось быстро скопить денег, и они с женой Галиной купили кооперативную квартиру. Наверное, сколько-то родители подкинули из своих «сверхдоходов».
Костя, отслужив в армии и закончив в Тирасполе стоматологический техникум, тоже приехал к брату в Чебаркуль.
Были уже «лихие девяностые», надо было срочно уносить ноги из Молдавии на родину. Когда наметился полный развал СССР, Юра с Катей с большим трудом получили в Молдавии Российские паспорта, вид на жительство в России, продали квартиру в Тирасполе и переехали в Чебаркуль. Какое-то время пожили в малогабаритной квартирке, но вскоре устроились в небольшом доме в деревне Малково под Чебаркулем.
Работы в Чебаркуле пенсионеру не нашлось и жизнь Юрина превратилась из пестрой в беспросветно серую. Ему осталась одна радость – нагнать самогону и потягивать его малыми дозами целый день. Юру понять можно. Ведь после довольно деятельной жизни он попал в настоящее болото. Конечно, Юра что-то мастерил, работал в огороде, но это дело его мало интересовало. С Катей начались скандалы, она, решив, что теперь ей принадлежит власть в доме, стала мужа обзывать, оскорблять, всячески унижать. Сыновья его уважали, а жена, не имея ничего своего за душой, бывало и била своего мужа. Юра Катю никогда даже пальцем не трогал, объясняя свое терпение невозможностью для офицера поднимать руку на женщину.
Каждый год Девятого Мая в День Победы сыновья возят Юру на машине в Чебаркуль на площадь Ленина. Там по традиции собираются все ветераны войны, которых постепенно остается все меньше и меньше, ветераны Вооруженных Сил и ветераны тыла. Приходят горожане с детьми и поздравляют живых свидетелей былого величия страны. Проводятся концерты, показательные выступления бойцов танковой части. Ребятишки лазают по танкам под присмотром служивых.
Дети и взрослые обычно воспринимают Юру как ветерана войны, дарят цветы, а он в форме, с орденом и медалями, сразу постройневши и помолодевши, гуляет по площади с двумя очень крупногабаритными сыновьями. После окончания торжественных мероприятий Юру приглашают в кафе, угощают и отвозят пьяненького и счастливого ветерана домой. А там встречает дражайшая половина: «Что, нагулялся, скотина? Говорил на пару часов…» Начинается свара. Сыновья не вмешиваются. Им и отца жаль, и мать не хочется обидеть. Короче говоря, уже вечером после праздника жизнь снова становится серой и ненастной.
Из всей обширной родни прежних лет, когда за праздничным столом у нас в доме собиралась уйма народу, остались только мы трое: Галина Федоровна Богатенкова, наша родная тетя, которой сейчас 84 года, восьмидесятилетний Юра и я. У Юры есть дети и внуки, и правнуки, у меня тоже полный комплект, а вот Галина одна-одинёшенька. Все её родные, двоюродные и троюродные братья и сестры поумирали. Она бодрится, шутит, смеется, сама справляется с домашними делами. Она молодец. Оптимистка! Мы уже в течение нескольких лет каждую пятницу общаемся по телефону. Галина, в пределах допустимого, знает о моих детях и внуках. Интересуется, передает приветы.
Когда семья Богатенковых была еще в полном составе, а я училась в пятом классе, то очень любила ездить к ним в гости на каникулы. У них было сытно и спокойно. В их доме, на втором этаже жили две девочки-сестрички. С ними я и проводила целые дни. Мне в гостях было хорошо! Посуду мыть не надо было, работать ниткомотальщицей тоже. Лафа!
Однажды в летние каникулы Юра отвез меня в гости к папиному брату дяде Лёше в город Еманжелинск. Еманжелинск только назывался городом, на самом деле он был просто большой деревней. Основным жильем были большие бараки с «удобствами» на улице.
У дяди Лёши жену звали Катей, а сына Вовкой. Вовка был моложе меня. Дома его в это время не было. Он был в летнем лагере. Семейная комната у них была сравнительно большая и светлая, перегороженная ситцевой занавеской. На полу лежали домотканые полосатые половики. На окнах висели ситцевые занавески, а сверху вместо тюля – что-то марлевое с фестончиками. Я поразилась убогости их жилища. Все было чисто, уютно, но уж очень бедно. Куда хуже нашего.
Катя не работала. Она занималась домашним хозяйством. Еманжелинские Фартыгины держали корову, свиней, кур. По тем временам владельцы коров обязаны были каждый месяц сдавать продналог натурой. То есть, столько-то килограмм сливочного масла, столько-то яиц.
Яйца тетя Катя сдавала из-под своих кур, а вот со сливочным маслом – смехота! По поселку проходил слух, что в магазин привезут сливочное масло. Хозяйки, прихватив всех наличных домочадцев, становились в огромную очередь и покупали положенное по норме на человека масло. У тети Кати был только один свободный домочадец. Поэтому, она прихватывала ещё кого-нибудь из дворовых пацанов и брала масла на троих. Получалось ровно столько, сколько нужно было сдать по налогу. Тут же в конторе благополучно сдавала купленное масло и спокойно жила до следующего месяца.
Я тоже поучаствовала в этом мероприятии, но никакого недоумения у меня не было. Раз так надо – значит так и надо. В Челябинске магазины в это время ломились от товаров, ну а в глубинке… Привезли хлеб – очередь, муку – большая очередь. Сахар крупы – очередь, водка – огромная очередь! Даже спички были в дефиците. А ведь это был довольно крупный центр добычи угля. Там почти все население было связано с шахтами, а снабжение и условия жизни были очень «не очень».
Природа еманжелинцев тоже не баловала. Никакой речки или озера поблизости не было. Леса тоже никакого. Кругом голая степь. Только вдоль железной дороги торчали чахлые кустарники снегозащиты.
Еманжелинское месторождение начали осваивать где-то в тридцатые годы, согнали отовсюду массу народа, обучили и спустили в шахты. Когда раскулачивали более-менее обеспеченных крестьян, мой дед почуял угрозу своим сыновьям и пытаясь выбрать из двух зол меньшее, отправил старшего сына Леонида в шахтеры. Сам дед после раскулачивания прожил недолго, но детей спас. Они стали работниками стратегических объектов. Один из сыновей работал в шахте, другой на ТЭЦ.
В армию таких работников не призывали. Но когда началась война с немцами, мой отец, как бывший зек, потерял бронь и был призван. К тому времени он, освободившись из тюрьмы, уже несколько лет не имел права проживать в городе и работал в деревне. А у дяди Лёши была бронь.
Несмотря на бронь, многие шахтеры добровольцами ушли на фронт защищать Родину от врага, а вместо них в шахты спустились женщины и подростки. Работать обязаны были все трудоспособные. За этим делом бдительно следило НКВД. Да и есть хотелось.
Тетя Катя, даже при наличии маленького сына, тоже работала в шахте. После войны, когда для семейных женщин сделали послабления и вышел закон, запрещающий использование в шахтах женского и детского труда, она ушла из шахты.
Пожила я у них несколько дней и заскучала по городу. Девчонки всё какие-то неразвитые, ничего не знающие и ничем не занимающиеся. Часть дня помогают матерям в огороде, остальное время лузгают семечки.
Как-то раз, я пошла с ними купаться на заброшенный карьер, который они называли «разрез». Когда-то там добывали уголь открытым способом. Остался котлован, постепенно наполнившийся грунтовыми водами. Вот вам и купальня. Добраться до воды через грязюку – та еще проблема!
Мы залезли в воду, намочились, вернее – испачкались и собрались обратно домой. Тут тучки набежали. Нам бы поторопиться, но к этому моменту почему-то вспомнили и заговорили о … Боге! У девчонок на шеях висели крестики, а я в Бога категорически не верила. Была настоящей пионеркой! Бежать домой по грязной дороге, да еще вкруговую не хотелось. Я пошла через поле.
– Тебя молния убьет! – запричитали подружки.
– А вот поспорим, что не убьет! Если Бог есть, он меня убьет, а если не убьет, то и нет Его! – сразила я деревенских городской логикой.
Домой я дошла живая, но на другой день возмущенные мамы пришли к тете Кате и потребовали, чтобы я исчезла из их богомданного посёлка. Так как я «безбожница и разлагаю их девочек».
Кто-то из родни, ехавший в Челябинск заодно отвез возмутительницу спокойствия домой. Больше я в Еманжелинск не ездила, и мы встречались с дядей Лёней, тетей Катей и Вовкой только в Челябинске, куда они приезжали погостить почти на каждый праздник, и дядя Лёня одаривал нас с Юрой щедрой шахтерской денежкой.
На праздники за общий стол нас не сажали. Поэтому я, подкрепившись пирогами, уходила гулять. Иногда подружек дома не было. Одной было скучно и как-то, ради развлечения, на улице, на которой только что проводили демонстрацию, я купила за три рубля воздушный шарик. Голубой, с белой лилией на боку! С ним можно было играть как с обычным мячиком. Шарик не улетал далеко. Проигравши полдня с шариком, пошла снова к подружкам. Может уже появились дома? По дороге встретила молодую пару с дитём детсадовского возраста. Увидев мою игрушку, пацан поднял крик: «Хочу шарик!!!» А где его вечером возьмешь?
Пацан бежал за мной и настойчиво канючил – Дай шарик! Чтобы уладить конфликт, его родители уговорили меня продать им шарик за те же три рубля. Я уже наигралась и рассталась с шариком без сожаления. Зато, пацан наконец-то отстал.
Было у нас в доме одно заветное местечко – чердак, к которому вела лестница. Когда нужно было исчезнуть из дома, я залезала туда. В этом доме до нас, видимо, проживали культурные люди. На чердаке была масса нотных альбомов с нотами, написанными вручную, куча всякой музыкальной, да и просто литературы. Все это лежало по углам чердака, прикрытое рогожками. Из любопытства я стала проводить ревизию этих укладок и обнаружила много книг дореволюционного издания. Читать их было неудобно из-за ятей и ижиц, ну а из советских изданий я кое-что успела прочитать. Впервые познакомилась с Гоголем, Пушкиным, Ершовым. Читала, пока было светло или до тех пор, пока мама, обнаружив, что пальто на вешалке, а дочери нет, начинала звать. Приходилось возвращаться из волшебного мира сказок и стихов к скучной домашней прозе.
Позднее меня разоблачили, литература куда-то делась, а несколько нотных альбомов Юрка использовал для наклейки собранных им марок. К тому времени у него собралась обширная коллекция марок иностранного происхождения. В большом доме, во дворе которого стоял наш домишко, было много каких-то контор, которые вели обширную деловую переписку с заграницей. Содержимое конвертов, естественно, вынималось, а конверты с марками выбрасывали в ящик, стоявший вплотную к нашему забору. Когда ящик заполнялся макулатурой, приезжала машина и все увозила.
Юра караулил, когда уборщицы выбросят очередную партию мусора с конвертами и быстренько выуживал все конверты с марками. Марками тогда интересовались многие мальчишки, но такая возможность получать бесплатно и в неограниченном количестве иностранные марки была только у Юры. Одних только Гитлеров в разных позах и цветовом оформлении у него было на несколько страниц альбомов.
У Юры до сих пор сохранилась эта коллекция, хорошо упорядоченная, но интерес к филателии уже давно угас и теперь это просто память.
Челябинск – колыбель моя! Все детство, юность и молодые годы я провела в этом городе и исходила пешком почти всю его центральную часть. В свое время Челябинск был купеческим городом. На тогдашней центральной улице стояли большие магазины в окружении купеческих домов и маленьких лавок. Какая-то часть тех капитальных построек сохранилась до сих пор.
Уже в советское время эта улица стала называться улицей имени Кирова. Памятник ему стоял в сквере, а рядом с Почтамтом стоял маленький уютный памятник Ленину. Зато, на другой улице «Спартак» (впоследствии пр. им. Ленина), возле зданий «Челябуголь» стоял огромный железобетонный Сталин, высотой с трехэтажный дом.
Раньше большие дома были окружены одно-двухэтажной застройкой, где в темноте и антисанитарии жила огромная масса людей, ютясь в махоньких комнатках по одной на семью. Мои подруги жили в этих «жактовских» домах, и я удивлялась, как они умудряются помещаться всей многочисленной семьей на пятнадцати квадратных метрах. По сравнению с ними мы были «куркулями», проживая впятером в трехкомнатном собственном доме. Хотя этот комфорт и не был заслугой нашей семьи, а был куплен моей тетей на «нетрудовые доходы», нам завидовали. В нашем классе из сорока двух человек только еще одна девочка жила с матерью в отдельной двухкомнатной квартире. Ее мать работала главным врачом в госпитале, и квартира ей полагалась по закону.
В целом, и у насельников жактовских коммуналок, и у обитателей деревянных бараков, в изобилии натыканных ближе к окраинам города, и в нашей семье, проживавшей в общем-то на чужой жилплощади, такая жизнь считалась вполне нормальной. Главное – есть крыша над головой, уголь с дровишками в сарае, сортир во дворе, вода в колодце. Жили и не роптали. С удовольствием ходили на демонстрации на Первое Мая и Седьмое Ноября, а потом шумно праздновали юбилеи Революции с соседями. Как в большой деревне, все всё знали о своих соседях не только по двору, но и по улице, здоровались при встрече. Ребятишки со всех дворов улицы или квартала собирались в одну большую компанию и развлекались, как умели.