Ниk Алеkc
Правда и ложь. Трактат второй
– Не спеши ликовать, но она, для начала, согласилась пойти с тобой в театр. Надеюсь, ты не станешь возражать… слишком бурно?
Егор приоткрыл, было, рот… да так и замер. Теперь бледность, сменившая на его лице яркий румянец, вызвала у Горицкого даже легкое беспокойство.
– Пап, ты меня не обманываешь? Она и в самом деле согласилась…
– Только пойти в театр, – максимально сухо повторил Станислав Георгиевич, – Причем, выставила дополнительное условие.
– Какое? – готовность, вспыхнувшая во взгляде Егора, явственно говорила, что ради этой девчонки он пойдет если не на всё, то на многое…
"Гадкий утенок, по уши влюбленный в прелестную кису", – снова пришла Горицкому на ум невеселая (даже в чем-то зловещая) ассоциация. Кто бы еще изобрел лекарство от подобного недуга.
– Мое присутствие,– в настоящий момент выносить горящий сыновний взгляд было для банкира совершенно невыносимо. Посему он уставился на картину какого-то импрессиониста, висящую на стене. "Столкновение искусства с действительностью, – уныло подумал Станислав Георгиевич, – А зачем им вообще сталкиваться? Пусть каждый идет своим путем – художник пишет картины, поэт сочиняет вирши… а ростовщик подсчитывает прибыль. Так ли нужно всех стравливать?"
– Да, – тверже повторил он, – Такова уж блажь твоей пассии, но в театр или в музей, или куда-то еще она согласна идти при условии, что я тоже буду рядом. Иначе не согласна.
На секунду Егор закусил губу (и выглядело это, увы, далеко не столь соблазнительно, как у дочери профессора Воронцова), после чего улыбнулся (правда, не слишком весело).
– Она что, боится, я ей подмешаю наркотик в еду или питье, а потом, как герой Фаулза, посажу в подвал? (банкир удивленно вскинул брови. Ему, признаться, подобное в голову не приходило, он-то считал, девчонка его самого вынуждает от нее отказаться… хотя у Геры всегда была богатая (и, как только что выяснилось, не совсем здоровая) фантазия).
– Ладно, – наконец изрек отпрыск президента "Бета-банка", спуская с кровати свои тощие ноги, – Но ты, пап, красавчик! – неожиданно отвесил он отцу сомнительный комплимент, – Похоже, любого сумеешь уломать. О таких, как ты, говорят – способен продавать холодильники эскимосам, – и издал тонкий (определенно нервный) смешок.
Станислав Георгиевич улыбнулся сыну в ответ. Правда, не слишком широко. Ибо сейчас ощущение, что девчонка задумала какую-то каверзу, было у него весьма отчетливым.
* * *
Профессор и его дочь
…Недолгое время спустя (а точнее, спустя три дня) профессор Воронцов, глядя на разрумянившуюся дочь, отводящую от него глаза, заметил негромко:
– Ты играешь с огнем, Настёна. (Лишним было бы говорить, что отец был в курсе того, что дочь направляет в театр, а также - с кем). – Ты считаешь, что все происходящее относительно невинно, но учти – подобные господа не любят, когда с ними играют.
– Время "бурных девяностых" ушло, папа, – с легкой досадой ответила Настя, – Нынешние господа – люди вполне цивилизованные.
Воронцов коротко вздохнул.
– Я предупреждаю тебя о том, что ты и сама интуитивно понимаешь. Как в свое время понимала и твоя мать…
Настя застыла на месте. Застыла… от дурного предчувствия.
– О чем ты?
Отец удалился в свой кабинет, вскоре вернувшись оттуда с пожелтевшим конвертом в руках. Молча протянул его дочери.
– Скоро ты станешь полностью совершеннолетней, так что, думаю, пришло время тебе узнать – это написала Лариса ровно через полгода после того, как уехала… от нас.
Настя опустилась в отцовское кресло. Извлекла из конверта слегка потрепанный (явно, множество раз перечитываемый) листок, исписанный нервным женским почерком.
"Валентин!
Не уверена. что ты станешь это читать (после того, что я учинила в отношении тебя и, главное, своей дочери, будет вполне логично, что ты порвешь мое письмо, не читая). Но если все-таки станешь…
О том, что я совершила роковую ошибку, я поняла уже спустя месяц после того, как уехала с Ним. Хоть первое время Он из кожи вон лез, чтобы доказать мне, что превосходит тебя как самец (об интеллекте я уж промолчу. Давно заметила, что военные (даже из элитных родов войск) мягко говоря, умственно ограниченны. Что уж сравнивать с тобой, Вал, уже в тридцать шесть защитившим докторскую?)
…Настя отложила листок на журнальный столик и посмотрела в лицо Воронцову. Тот встретил ее взгляд спокойно и чуть устало.
– Выходит, мама хотела вернуться? – сдавленно спросила она, – Поняла, какую совершила ошибку, и захотела все переиграть? Но ты не позволил?
Профессор отрицательно покачал головой.
– Я-то как раз позволил. Написал ей в ответ, что, если я и не могу ее простить вот так, сходу, непременно постараюсь простить со временем. Что она может вернуться в любую минуту. Что она даже обязана вернуться ради тебя… - тут его голос все-таки дрогнул.
– И… что? – прошептала Настя. В груди (нет, во всем теле!) похолодело, будто сейчас, в разгар "бабьего лета", внезапно грянул декабрьский мороз, – Она…
– Не ответила, – печально сказал Воронцов. Нет, не печально. Скорее, тоскливо и удрученно, – А следующее мое письмо, отправленное по адресу той же воинской части, вернулось нераспечатанным, с припиской – "адресат выбыл".
– Но ты ведь мог навести справки! – сама понимала, что цепляется за соломинку, однако, остановиться уже не могла, – Ладно, в то время еще не было частных сыскных контор (перед мысленным взором тут же возник непрошеный образ русоволосого мужчины, походившего одновременно на авантюриста с Дикого Запада и рыцаря Круглого Стола времен короля Артура, пообещавшего ей встречу еще месяц назад… но не сдержавшего слова), однако, ты мог обратиться в милицию, в паспортное бюро, куда-то еще…
– Обращался, – Воронцов с горечью улыбнулся, – И в милицию, и в справочные столы… Адресат выбыл – вот каким был ответ. Неизменно. Но куда выбыл…– он безнадежно махнул рукой, – В конце концов, я сказал себе – если она всерьез захочет вернуться, то вернется. Я недвусмысленно выразил это в ответном письме. Более того, обещал, что ни слова попрека она от меня не услышит.
– Но она не вернулась, – пробормотала Настя, не желая больше прикасаться к письму своей матери (словно тем самым неудачная (а возможно, даже трагическая) судьба Ларисы коснется и дочери), – И ты не знаешь, что с ней случилось. Где она, с кем…
– И жива ли вообще, – безжалостно закончил профессор, – Потому, Настёныш, хочу тебя предостеречь – не повторяй ее ошибок. Будь последовательна в своих поступках. Не играй с сильным полом, особенно мужчинами такого уровня, как этот банкир.
– Хорошо, – вяло ответила Настя,– Сейчас переоденусь, и будем пить чай. Мне вообще не нужен никто, кроме тебя. И Лорда, – нагнулась, потрепала по холке приблизившегося дога.
Отец слегка улыбнулся (на сей раз без горечи, но не без грусти).
– Если б я был лет на десять-пятнадцать моложе… и чуть-чуть здоровее… Кстати, ты сегодня восхитительно выглядишь. Но я все-таки предпочел бы, чтобы ты смотрела спектакль вместе с Денисом.
Настя невольно усмехнулась.
– Вместе с Денисом я вряд ли увидела бы его из директорской ложи…
* * *
Денис
Выходные я на сей раз провел у бабули, матери моего отчима. Она владела частным домишком с палисадником на окраине нашего города, до которой еще не добрались муниципальные власти, чтобы расселить старичков и старушек из отдельных домов в типовые "муравейники" и застроить освободившуюся территорию новомодными кондоминиумами.
Одной бабуле, конечно, по хозяйству управляться было сложно, впрочем она не жаловалась. Ну, а я по мере сил и возможностей ей помогал. Напоследок бабушка вознаградила меня за труды корзиной яблок и огромным букетом пышных осенних астр, который я, разумеется, вручил маман, предварительно отделив пять самых ярких и красивых цветков (они, как вы наверняка уже догадались, предназначались моей девушке).
Ее я на следующий день решил перехватить после занятий (по привычке сбежав с последней пары, чтобы успеть к окончанию семинара (или лекции) у студентов инъяза.)
Мысленно уже представил, как Настя (может, в компании новых институтских подружек, а, может, и одна) выходит за ограду университетского сквера и как, в порядке сюрприза, появляюсь я, Дэн Конев, с роскошным букетом (а цветы Настенька любила, я это точно знал. Причем, одинаково восхищалась и тепличными тюльпанами, и полевыми колокольчиками). Она, разумеется, одаривает меня своей умопомрачительной улыбкой…
Стоп. Размечтался. Если б я знал заранее, чем закончится эта неловкая попытка сделать ей сюрприз, то, конечно, добросовестно отсидел бы все, без исключения, пары в своем политехе, а уж потом бы ей позвонил. И пришел к ней домой в назначенное время (или просто в сквер, к нашей с Настей скамейке).
Впрочем, как говаривал классик, жизнь сослагательных наклонений не приемлет.
Итак, я сбежал с последней пары, заскочил домой (чтобы забрать приготовленный для Насти букет) и, не слушая ехидных реплик маман (женская ревность, что поделаешь?), полетел к университетскому корпусу, в котором занимались студенты и студентки инъяза.
…Настю я увидел отчетливо. Она шла, болтая с новой приятельницей – то ли Ниной, то ли Никой… словом, этакой "белой мышкой" (вроде моей бывшей пассии Малининой), которая на фоне дочери профессора Воронцова привычно проигрывала (как по части лица, так и по части фигуры). На сей раз на Настеньке были не джинсы, а юбка ниже колен и приталенный жакет. Волосы она тоже не заплела в косу; они свободно спадали на спину и лишь спереди были скреплены заколками.
У меня сердце привычно заколотилось раза в два (если не три) чаще обычного – так уж сложилось, что мы с Настей не виделись целых четыре дня (ровно в четыре раза больше нормы!), поэтому я ускорил шаг, идя ей навстречу…
Однако, меня опередили. Не успел я дойти до ограды сквера, как напротив тротуара затормозила крутейшая тачка, из которой вылез… я напряг зрение…
Нет, глаза меня не обманули – это был тот самый мажорный глист, прыщавый, большеротый и щегольски одетый, которого я в свое время бесцеремонно выставил из квартиры профессора Воронцова, куда тот явился незваным.
Да, это снова был он. И он снова направился к моей девушке (правда, теперь держа в руке не пафосный букет из элитного салона, а всего одну розу – алую, полураспустившуюся. Изысканную).
Я в свою очередь ускорил шаг. Хлыщ поначалу не обратил на меня внимания, но, перехватив взгляд Насти (она-то на плохое зрение не жаловалась, хоть читала ничуть не меньше меня), обернулся.
И сразу скис. Я же, напротив, изобразил на лице широченную улыбку (адресованную, впрочем, отнюдь не ему).
– Привет, Дэн, – она поздоровалась первой. Без особого энтузиазма… но и без неприязни (причину ее дурного настроения я узнал чуть позже и, забегая вперед, скажу – с появлением хлыща на иномарке она связана не была. Как, впрочем, и моим появлением).
– Привет, любимая, – обняв Настю за плечи, я запечатлел демонстративно смачный поцелуй на ее разрумянившейся щечке, вручил ей астры (конечно, цветы она взяла) и только после этого сделал вид, что заметил стушевавшегося мажора.
– Добрый день, – бодро сказал я хлыщу (хотя веселого тут, на мой взгляд, было мало), – Мы вроде знакомы… Георгий, правильно?
Хлыщ с кислым видом кивнул.
– Лучше Егор.
– Отлично,– одобрил я прилипалу, – И что же вам, Егор, опять нужно от моей девушки?
– Прекрати, Дэн, – негромко сказала Настя и обратилась к Егору. – Очень жаль, но, боюсь, ни на этой неделе, ни на следующей ваш досуг я скрасить не смогу.
Меня бросило в жар: она действительно скрашивала досуг (что кроется за этими сравнительно невинными словечками, я не хотел и думать) богатенького ничтожества?
Я непроизвольно шагнул вперед… но тут на сцене появился (или, выражаясь в духе фантастических романов, материализовался) еще один персонаж. Настолько похожий на молодого актера Старыгина, что мне в первый момент даже захотелось протереть глаза.
И этот "Старыгин", по-старыгински очаровательно улыбнувшись, исключительно вежливо поинтересовался:
– Господа, какие-то проблемы?
Только в этот момент до меня дошло – парень (высокий, спортивный, облаченный в строгий темный костюм) является ни кем иным, как телохранителем глистообразного мажора. Ни больше, ни меньше.
И по взгляду, которым наградил меня этот красавчик, я, разумеется, понял – тут лезть в драку бессмысленно (да и насколько Настасья не любит, по ее выражению, "размахивания кулаками", я тоже отлично знал).
Поэтому ответил: "Но проблем", а следом за мной и Настя, улыбнувшись не слишком искренне, сказала: "Да, все в порядке".
И лишь по лицу мажора, охраняемого профессиональным секьюрити, было видно, что в порядке далеко не все…
…Денек был ясным, солнечным, одним из тех редких осенних дней, когда всё вокруг – и дома, и прохожие, и деревья в сквере с позолоченными кронами, и не успевшая пожухнуть зеленая трава, и запоздалые цветы на клумбах… наконец, глубокое синее небо кажется особенно ярким… и, я бы сказал - обреченно красивым.
Мы с Настей, не сговариваясь, выбрали на бульваре скамью. Она первой на нее присела, я примостился рядом. Мне показалось, она избегает моего взгляда.
Настя смотрела на астры. На чудесные фиолетовые, ярко-розовые, белые и бледно-розовые цветы, которые моя бабуля любовно выращивала своими руками в палисаднике перед домом.
– Интересно, – начал я, не желая выглядеть параноиком-ревнивцем в глазах любимой девушки, но будучи не в силах сдержать прорывающуюся наружу если не желчь, то, по меньшей мере, досаду, – Почему этот хлыщ не может оставить тебя в покое?
Она бросила на меня короткий (и, увы, не слишком теплый) взгляд.
А потом сказала… нет, совсем не то, что я ожидал услышать.
– Тебя только это волнует? – глухо спросила Настя.
И лишь в этот момент я осознал, что сегодня она не такая, как обычно. Более бледная, что ли? Бледная и слегка осунувшаяся. С еле заметными полукружьями под глазами.
Я осторожно коснулся ее руки.
– Что случилось?
Отложив букет астр на скамью, она полезла в сумочку и (кто бы сомневался?) извлекла оттуда неизменные Vogue с зажигалкой.
И только после пары коротких затяжек неохотно сказала:
– Папе ночью опять было плохо с сердцем. Пришлось вызывать "неотложку".
Разумеется, после таких слов устраивать своей девушке сцену ревности мог только махровый эгоист и вообще бесчувственный тип (вроде Клэгга-"Калибана" из "Коллекционера" Дж. Фаулза).
Посему я лишь тихонько сжал ее запястье. Левое. (В правой руке Настя держала сигарету).
– Всё серьезно?
Она неопределенно пожала плечами.
– Вообще-то, доктор настаивал на госпитализации…
– А твой папа?
Опять короткий взляд в мою сторону. И после паузы:
– Это ужасно, Дэн. Если что-то случится…
Ох, черт. Она, кажется, была готова расплакаться.
Я обнял Настю за плечи, привлек к себе.
– Что бы ни случилось, я с тобой. И никогда тебя не оставлю. Слышишь? Никогда не оставлю.
Она отбросила сигарету, раздавив окурок носком туфельки, и что-то пробормотала со слабой улыбкой.
По-английски.
Позднее (много позже) до меня дошло, что она все-таки сказала.
Она сказала: никогда не говори никогда. Но тогда я этого просто не понял.
* * *
И снова банкир, его отпрыск… и их проблемы
– Все в порядке, босс, – отрапортовал Лебедев без обычного энтузиазма (и, как померещилось Горицкому, без обычной уверенности). Но не успел он уточнить, что все-таки случилось, начальник охраны удрученно добавил, – Вот только Егор…
– Что Егор? – внутри словно оборвалась туго натянутая струна. Опять Егор. Снова Егор… Черт, ну, почему он, отец, не отправил единственного сына в Штаты? В Гарвард или хотя бы Йель… Какого рожна согласился с его вздорным желанием жить именно на родине?
– Выпил, – убито закончил Лебедев.
– Где этот… – Горицкий нетерпеливо прищелкнул пальцами, – Арамис, мать его?
– Сидорчук? – корректно уточнил начальник охраны, – Он-то как раз ни в чем не виноват. Исправно доставил Геру до дома, хотя тот настаивал на поездке то ли в бар, то ли в клуб…
– Где же он тогда выпил? – вяло поинтересовался банкир, хотя, пришло ему в голову, какая разница, где? Важен результат…
– Дома, – Лебедев негромко (словно в некотором замешательстве) прочистил горло, – Позаимствовал виски из вашего бара.
Горицкий тяжело вздохнул и стал подниматься по парадной лестнице на второй этаж своего особняка. Направляясь, разумеется, к комнате единственного сына.
…Картина. представшая его взору, являлась – что уж там? – весьма удручающей. Егор ничком лежал на постели (в щеголеватом костюме), и издаваемые им всхлипы явственно сигнализировали о том, что юноша переживает. Может, переживает сильно.
Ну, а причина его переживаний дерзко смотрела на президента "Бета-банка" с отпечатанных на принтере снимков, разбросанных по ковру.
"Когда Герка успел ее сфотографировать?" – мимоходом удивился Станислав Георгиевич – Настя меньше всего походила на тщеславную девицу, обожающую позировать фотографу (и впоследствии щедро, на потеху разного рода "Свидригайловым", выкладывающую свои снимки в сеть).
Да и по фотографиям (ракурсу, освещении, наконец, лицу самой "модели") было понятно, что снимали дочь профессора без ее ведома. Получается, Егор "щелкал" ее исподтишка. Посредством смартфона.
Ох, уж эта хитрая техника…
Станислав Георгиевич опустился на край сыновнего ложа и тихонько тронул Геру за плечо.
– Хватит киснуть. Хватит распускать нюни. (Егор приподнял раскрасневшееся лицо, обдав отца запахом первоклассного виски. "Лучшее пил, стервец, – отметил Станислав Георгиевич,– С голубой этикеткой…") Что снова произошло?
Сын шмыгнул носом и сел на постели (при этом, морщась, сжал ладонями виски).
– Попроси, чтобы принесли чего-нибудь попить… Башка трещит…
– Ладно, – с обреченностью приговоренного тащить крест на свою Голгофу Станислав Георгиевич вышел из комнаты сына, чтобы вернуться обратно уже со стаканом воды, где были растворены пара таблеток "Алка-Зельцера". Проследил за тем, чтобы Егор добросовестно выпил антипохмельный препарат, и лишь после этого повторил вопрос:
– Так что все-таки произшло?
Хотя вопрос, скорее, являлся риторическим. Просто дикой киске надоело разыгрывать кошечку домашнюю, и она выпустила когти (чего, собственно, и следовало ожидать).
Необъезженная лошадка в очередной раз сбросила Герку с седла… а напоследок наверняка и лягнула копытом. Весьма ощутимо.
Вот такие образы пронеслись у банкира в голове до того, как он услышал голос сына, в котором обреченность смешалась с отчаянием.
– Я ей не нужен.
Горицкий со вздохом подошел к арочному окну (английский парк веселил глаз буйством осенних красок – ярко-зеленой, ярко-желтой, ярко-красной… и различными оттенками палевого).
– Она тебе это прямо сказала?
Егор скривился, похоже, опять намереваясь пустить нескупую мужскую слезу.
– Какая разница? Я ей предложил пойти на вернисаж, а она ответила, что не сможет. Ни на этой неделе, ни на следующей. Да тут еще этот Иван-дурак подвалил! – с нехарактерной злостью и горячностью добавил сын банкира, – С букетом каких-то паршивых астр…
– И они ушли вместе, – спокойно закончил Горицкий тираду своего отпрыска, – Ну, и какого ответа ты на сей раз от меня ждешь?
Егор слегка смутился (во всяком случае, Станиславу Георгиевичу так показалось). Меньше всего ему сейчас хотелось читать сыну очередную нотацию (да еще вдобавок этаким снисходительно-покровительственным тоном), но…
что в таком случае он еще мог ему сказать?
Кроме того, что любой (да-да, любой! Каково бы ни было его общественное положение и независимо от размера банковского счета) человек попросту не может иметь в этой жизни абсолютно все, чего пожелает.
Дай бог, чтобы имел хоть треть…
– А как насчет несчастного случая, отец?
Горицкий озадаченно посмотрел на сына. Не нравился ему Геркин взгляд, ох, не нравился… и эти вкрадчиво-подленькие интонации, которых он раньше в голосе Егора не улавливал, ему тоже очень не нравились.
– Ты что имеешь в виду? – осторожно спросил банкир.
Гера растянул в слабой улыбке свои тонкие губы. "Довольно ехидной улыбке", – снова машинально отметил Горицкий, попросту отказываясь верить в то, что имел в виду его единокровный сынуля…
и тем не менее, в глубине души уже отлично зная, на что тот исключительно прозрачно ему намекает.
В следующую секунду все его самые дурные предчувствия подтвердились. И даже более того, окрепли.
– Да брось, па, – небрежно бросил единственный (обожаемый и лелеемый) отпрыск, – Ладно, мать была пьяницей и вообще… путалась с кем попало. Я вовсе не собираюсь тебя осуждать. И бывший глава "Бета-банка" тоже был далеко не сахар…
Станиславу Георгиевичу внезапно перестало хватать кислорода. Так резко перестало… что ноги сделались ватными. Посему он (определенно, "на автопилоте") добравшись до кресла, осторожно в него опустился и дернул узел галстука с целью его ослабить.
"Дожил… – стучало в мозгу, – Собственный сын считает хладнокровным убийцей…"
В какое-то мгновение ему отчаянно захотелось проснуться. И благополучно забыть привидевшийся кошмар.
– Твоя мать… – сдавленно произнес Станислав Геогиевич, – Да, ты прав, она были дрянь. И пила, это тоже верно. Однако, за руль я ее пьяной не сажал! И никаких аварий не подстраивал! – непроизвольно он возвысил голос почти до крика (лицо Егора слегка побледнело, в глазах метнулся испуг), – Что же касается моего предшественника, он, видишь ли, корчил из себя Жака Кусто. В пятьдесят шесть лет активно занимался подводным плаванием. И если его кто-то и утопил, так собственная дурь! Больше никто!
– Пап… пап, успокойся, – на сей раз улыбка Егора выглядела весьма жалкой, – Я просто пошутил…
Горицкий прикрыл глаза, мобилизуя внутренние резервы для того, чтобы не сорваться. Чтобы вульгарно не отхлестасть паршивца по его прыщавой морде (а напоследок и врезать в солнечное сплетение. Для профилактики).
"Да и поздно, – подумал Станислав Георгиевич, ощущая прилив тошнотворной апатии, – Раньше, куда как раньше следовало заниматься его воспитанием… а не спихивать это сугубо личное дело на посторонних…"
Которых, конечно же, интересовали лишь его деньги и ничего больше.
Вот и результат – платного обучения, платных нянек и гувернеров… а заодно воздействия масс-медиа (как же без него?) на неокрепшую юношескую психику…
– Значит, желаешь, чтобы я теперь организовал "несчастный случай" со смертельным исходом и бойфренду твоей пассии? – донельзя желчно спросил банкир (точнее… финансист был временно отодвинут на задний план. А на передний вышел человек. Просто человек. Далеко не идеальный и не святой, но все же четко различающий грань между вещами относительно допустимыми и диким криминальным беспределом. Ту грань, которой в сознании его сына, похоже, вовсе не существовало).
Егор покраснел уже до оттенка вареной свеклы. Отвел глаза.
– Я вовсе не…
– Нет уж, имей смелость признаться – ты именно это имел в виду, – жестко сказал Горицкий, – И даже если я отыщу исполнителей – будем называть вещи своими именами, этого преступления… даже если закрою глаза на то, что мальчишка ровным счетом ни в чем не виноват, а напротив – будь он дерьмом, вряд ли дочь профессора Воронцова, известного своей принципиальностью, ответила ему взаимностью… Что дальше? – вкрадчиво спросил Станислав Георгиевич, – Или ты считаешь, этот парень – единственное препятствие, стоящее у тебя на пути? Не будет его, девочка немедленно падет в твои объятия? – он даже нашел в себе силы негромко рассмеяться, – Боюсь, ты путаешь дешевые сериалы для дебилов с реальной жизнью, Георгий. Сильно путаешь.
– По-твоему, она никогда не будет со мной? – глухо спросил Егор.
Горицкий едва не ответил утвердительно…
но неожиданно (будто в мозгу сам собой повернулся невидимый переключатель) увидел перед собой не избалованного барчука, чье практически любое желание исполнялось беспрекословно с самого раннего детства, а несчастного, некрасивого мальчишку. Мальчишку, слишком рано лишившегося матери (и, учитывая личность Лерки, пожалуй, по-настоящему материнской любви и не знающего). Мальчишку, чей отец обычно был слишком занят, чтобы уделять ему достаточно внимания. Мальчишку, на которого девушки всегда смотрели бы свысока (не только симпатичные – самые обычные девушки), если б не его, Горицкого, деньги…
Мальчишку, для которого Настя Воронцова – дерзкая, свободная, раскованная, чертовски обольстительная, – являлась воплощением мечты. Вопрощением всего того, чего он, богатенький сын влиятельного папеньки, как ни прискорбно, лишен изначально…
и вряд ли когда-нибудь будет иметь (независимо от размеров банковского счета).
– Забудь ты ее, – устало произнес Станислав Георгиевич,– Или, в крайнем случае, сублимируй свои эмоции. Ты же неплохо рисуешь? Вот и рисуй. Рисуй, пиши стихи… найди еще какое-нибудь хобби. Да хоть скалолазанием занимайся! Или фигурным катанием. Не зацикливайся на какой-то смазливой кукле. Не способна она тебя понять, так и черт с ней. Лет через десять-пятнадцать она наверняка превратится в неряшливую толстуху с выводком золотушных детей и мужем-неудачником. Вот тогда ты свои переживания заново и переосмыслишь… Жизнь-то не кончается, Егор. Только начинается…
Гера слабо улыбнулся.
– Так ты поэтому и не женился больше, пап? Чтобы не стать мужем неряшливой толстухи и отцом выводка золотушных детей?
Горицкий, встав с кресла, пересел к сыну на кровать и приобнял его за узкие плечи.
– Вот именно, Егор. Вот именно.
А внутренний голос между тем подсказал еще один вариант ответа (который банкир, впрочем, не стал озвучивать).
Какой вариант?
Да элементарно простой.
"Я больше не женился потому, что не встретил ни одной, хотя бы отдаленно напоминающей дочь профессора Воронцова.
С ее дерзким взглядом. Лучистыми глазами. Хулиганистой улыбкой.
И сказочной косой до пояса."
Той, кого невозможно вообразить неряшливой толстухой и женой неудачника.
* * *
