Николай Александрович Добролюбов
Стихотворения Михаила Розенгейма
«Лежит недоимки с семьи Горбылева
Егора три гривны да восемь целковых».
Мужик спорит, потом соглашается, упрашивает, предлагает полтину за отсрочку, староста ломается, писарь велит прикинуть.
И гривну-другую прикинет мужик,
И будто поддастся упрямый старик;
А писарь маячит: «Еще, брат, полтинку,
Так можно отсрочить и всю недоимку».
И отсрочит. Затем г. Розенгейм излагает несколько, прекрасных мыслей о справедливости и казенном интересе.
– И ты этим восхищаешься! – вскричал мой приятель. – Ты не понимаешь, как много тяжелых и грустных мыслей возбуждает то обстоятельство, что подобные вещи находятся у нас еще в области поэзии. Разве ты не знаешь, что в Европе существуют для этого судебные газеты и что случаи, подобные рассказанному тобой, если и служат там материалом для поэтической обработки, то никогда не называются поэтическими явлениями в сыром своем виде. Да и у нас – возьми «Полицейские ведомости»; вот там настоящая поэзия: сколько грабежей, убийств, мертвых тел найдешь ты постоянно в дневнике приключений! А если тебе стихов хочется, так обратись ко мне. Я тебя познакомлю с Лилиеншвагером, и он теперь представит стихи с такими мелкими подробностями, каких ты и не подозреваешь. Да вот, например, не хочешь ли прочесть:
УЛИЧЕННЫЙ МЗДОИМЕЦ
Одиннадцать рублей и тридцать три копейки —
Вот месячный оклад Степана Фомича.
На что же к рождеству он шьет жене шубейки,
А к пасхе делает четыре кулича?
Награды к праздникам он, правда, получает;
Но много ли? Всего рублей на пятьдесят,
И значит – это в год всего-то составляет
Сто восемьдесят шесть целковых – весь оклад,
И то без четырех копеек. Но положим,
Что – круглым счетом – в год сто восемьдесят шесть.
Мы с вами, думаю, едва ль представить можем,
Как можно год, с женой, на это пить и есть,
Но наш Степан Фомич наивно уверяет,
Что жалованьем он одет и сыт с женой.
Квартирку, видите, он на Песках снимает,
И в месяц пять рублей там платит за постой,
Да учит сверх того хозяйского сынишку
Письму и чтению, и за успех его
Хозяин не берет с жильцов полезных лишку
И даже за воду не просит ничего.
Но все же шестьдесят рублей ведь в год придется;
Да выйдет иа дрова не меньше тридцати.
Вот девяносто уж. Теперь – за стол дается
Степаном Фомичом целковых по шести
На каждый месяц. Вот, как всё-то сосчитаем,
И выйдет серебром сто шестьдесят уж два.
Потом – Степан Фомич с супругой любят чаем
Согреть себя раз в день, а в праздники – и два.
И выйдет в год у них четыре фунта чаю,
Фунт в два рубля – так на восемь рублей;
Полпуда сахару – фунт в четвертак считая, —
В год пять рублей. Притом у них не без затей:
В день три копеечки на белый хлеб изводят;
Во сколько ж в целый год им этот хлеб войдет?
Одиннадцать рублей без пятака выходит,
Иль даже без гроша, коль высокосный год.
Теперь итог у них какой же будет к году,
С начала до конца когда мы всё сведем?
Сто восемьдесят пять рублей у них расходу
И девяносто пять копеек серебром,
Копейкой менее, чем весь оклад казенный!
Но погодите: все ведь это в год простой.
А высокосный год!? Вот тут-то счет резонный
Степана Фомича и обличит с женой.
Ведь в високосный год им лишних две копейки
Сверх жалованья их придется издержать
(Уж я не говорю про новые шубейки
И про обычай их на пасхе пировать).
Откуда ж этот грош, Степан Фомич почтенный,
Коль жалованьем вы содержитесь одним,
Коль не торгуете вы долгом тем священным,
Какой лежит на вас всем бременем своим?
Что скажете? Вы клад в земле себе отрыли,
Иль с неба этот грош на бедность вам ниспал?
Нет, уж довольно нас вы за нос всех водили;
Теперь по Щедрину вас русский свет узнал.
Узнали мы теперь, откуда вы берете
Преступные гроши, исчадия греха,
Несчастных кровь и пот вы в свой карман кладете!
На праздник вам идет вдов и сирот кроха!!!
Корысти мелочной вы жертвуете честью,
Законом, правдою, любовию к добру;
Вы существуете лишь подкупом и лестью,
Вы падки к золоту, покорны серебру!!!
Вы все заражены иудиным пороком,
Меж вами царствует мздоимство, лесть и ложь…
Но горе! я восстал карающим пророком,
И обличу я вас за каждый лишний грош!!!!..
– Мне кажется, что это стихотворение весьма замечательно, – с притворной важностью произнес злой приятель, когда я кончил чтение стихов. – По-моему, Лилиеншвагер дошел до такой отчетливости в самых ничтожных мелочах, до которой никто еще не доходил из русских поэтов-обличителей. И притом стихотворение его имеет важное общественное значение: в нем показывается, на каком мелочном, вздорном обстоятельстве можно иногда поймать человека и открыть злоупотребление. Неужели же автор этого стихотворения не может быть поставлен наряду с гг. Розенгеймом, Бенедиктовым и т. п.? Неужели нельзя его превознести и возвеличить за то, что он проповедует благородные мысли? Ведь вы признали же возможным прославлять многих других единственно на этом основании…
