Николай Старинщиков
В чужой игре
– Нам только что сообщили…
Группа вошла внутрь. На полу та же картина – постельное белье вперемешку с женской одеждой. Среди белья лежат несколько книг. Все в развернутом виде.
– Закладки искали, – горестно усмехнулась хозяйка. – В виде долларов.
– Знают, где добрые люди деньги прячут…
С трудом разбудили соседей, пригласили их в качестве понятых и приступили к новому осмотру. Дежурному вновь ушло сообщение: «Никаких зацепок. Задерживать всех, кто сутулится под тяжестью груза…»
На двери у потерпевшей был единственный «английский» замочек. Откуда было старушке знать, что подойдет какой-нибудь дяденька, нажмет плечиком – и дверь отворится. На дядюшкины плечики никаких засовов не напасешься.
На осмотр ушел еще один час служебного времени. Украденными оказались «похоронные» деньги, спрятанные в самый надежный сейф – старушечью библию. Однако и в нее не побоялись забраться чьи-то блудливые пальчики…
Группа еще только заканчивала осмотр, как поступило очередное указание дежурного. Надлежало идти по следующему адресу, и в это было трудно поверить. Кто-то словно дразнил их, заставляя идти позади. Жертвы сообщали о себе слишком поздно, когда вор уходил уже далеко.
Группа на этот раз перешла к другому дому – метров на сто от предыдущего. На этот раз квартиру обокрали на первом этаже. Преступники поднялись к форточке, выдавили стекло, выбрали осколки, а потом проникли внутрь. Возможно, это случилось давно, поскольку квартира три дня пустовала. На этот раз к воровским рукам прилипли десять тысяч рублей и телевизор «Самсунг». Кроме того, из холодильника испарилась бутылка водки «Чарка» и банка грибов. Зато от воров остался подарок – пустая бутылка из-под водки с отпечатками пальцев. На боку красовалась этикетка: «Московская».
– Не та ли это бутылка, что исчезла из адвокатского холодильника, у Гайнутдиновой? – рассуждал следователь.
– Не наша это бутылка, – утверждали в голос пострадавшие. – Мы вообще не любим порожних вещей.
Бутылку забрали с собой и отправились пешком в РУВД: все три кражи случились не так далеко от базы.
Подшивалов поднялся на четвертый этаж, вошел к себе в кабинет и включил чайник. Дежурство, будь оно неладно. Неужели все кражи – дело рук одной и той же группы?
Вода вскипела, и Григорий Олегович заварил чай.
Глава 2
До этого были пока что пустые разговоры да закатывания глаз на форточки недоступных квартир. Теперь это позади. Нет больше тяжких вздохов, как нет и бесплодной зависти. Конечно, перед этим пришлось долго бродить по городу и «нюхать воздух». В первую попавшуюся квартиру не полезешь – получишь по рогам и полетишь по воздуху без крыльев.
– Отабунились, – радовался Матрос. – А то я совсем завял…
С деньгами, надеялся Вовочка Садовский, и дурак станет умным. За деньги можно даже диплом купить, например, хирурга.
Вовочка был единственным сыном у матери. Мать у Вовочки, Нина Садовская, худая, жилистая, раньше работала на заводе, а еще раньше – аптечным провизором. Заботливая мать тащила с работы всё что могла: то тряпку из нетканого материала, то горсть шурупов, то мыла кусок. В хозяйстве сгодится – не пропадать же добру.
Когда-то давно жили они втроем в небольшом домике в деревне Сосновка, на краю города. Третьим в семье была Вовочкина бабушка – многодетная старуха на седьмом десятке. Внуки, бывало, соберутся – и пошли по горам, по долам. Вовочка за ними. Не отстает. Или в карты сядут играть. Вовочка здесь же, на глазах. Жили они в деревне, пока город не подступил.
Отец его на тот момент жил далеко за городом, в рабочем поселке Силикатном. Там у него была другая семья – жена с неродной дочерью. Вовочка знал отца – тот иногда навещал их. Но Вовочка не тянулся к отцу. Слишком рано родоки разбежались.
Вторая бабка, по линии отца, жила в той же деревне. Вовочке как-то взгрустнулось, и он подался к бабе Мане в гости. Та приняла внука. Накормила, угостила конфетами. Вовочка, милый ребенок, – даже головка на бок нагнута, как у папы, – поиграл немного на лужайке во дворе. Сходил в избу, опять вышел.
Мария Садовская была в огороде. Пришла – нет Вовочки.
«Значит, ушел домой»,– решила она и стала собираться на работу во вторую смену. Взяла сумочку, а часов нет! Улетучились часики!
Кинулась к сватье:
– Был у меня Вовочка. Больше некому. Пусть вернет часы…
«Родная» старуха заняла глухую оборону:
– Какие часы! Опять ты за старое! Приезжал, может, твой и утащил!
Вот и возьми с них. Сватья села в подошедший транспорт и уехала на работу. А на следующий день, когда еще спала, во двор постучали. Пришли сватья с бывшей снохой и положили на крыльцо свернутую бумажку.
– Стоило из-за этого крик поднимать, – по-гусиному бормотала сватья. – По всей деревне ославила, бессовестная. Родного внука не пожалела.
– Облигации пусть тоже вернет! – спохватилась сватья. – Его рук дело. Больше некому.
– Это когда было-то?! – взвизгнула сношенька. – Ему всего-то в то время полгода было.
– Значит, ты их у меня утащила, когда вы разводились.
Бывшая родня поднялась на дыбы. Облигации теперь какие-то. Стукнув с размаху воротами, они пошли улицей, вдоль забора, бормоча проклятья…
Рядом с Сосновкой строился крупный промышленный комплекс, и город неумолимо приближался к деревне. Настало время, когда старухин домик снесли, и Вовочка с матерью получил отдельную двухкомнатную квартиру.
Мать работала на заводе. Вовочка учился в школе. Но его по-прежнему тянуло в Сосновику, до которой рукой подать. Летом он пропадал там целыми днями и не заметил, как вырос. Четырнадцать лет стало. Пора за ум браться, специальность искать. Можно закончить девять классов и поступить в училище.
Легко сказать – девять классов. Это шесть раз в неделю надо ходить в школу и сидеть там дни напролет. От бесцельных сидений задницу ломит, в то время как мысли летают в оврагах, лесу, на берегах реки или в степи. Там суслики скачут и – никого…
С грехом пополам мать затащила его в училище. Взяли под честное слово, без свидетельства об окончании девяти классов. Бывает же такое в жизни, что не идет дело у молодого человека в школе, зато какой потом производственник получается!
Не получился! Всего три месяца отъездил в техническое училище, и на том завершилось Вовкино обучение. Зато как он умел рассуждать о жизни – заслушаешься.
Матери удалось устроить малолетку рядом с собой. Можно ведь и на производстве получить специальность. Напрасно надеялась, потому что через месяц бросил. И так до самой армии. Месяц работаем – два отдыхаем.
– Чё мне делать?! – кричит Нина в трубку своей знакомой. – Повестка из военкомата пришла – заберут ведь! И будет пахать там на генералов!
«Да хоть на маршалов, – думала подруга. – Глядишь, работать научат…», – а вслух поддержала позицию одинокой матери. Конечно, жалко отдавать. Но служить-то ведь надо…
Потом Нина опять звонит подруге, захлебываясь от счастья:
– С военкомата замучились к нам ходить. Придут, а мы залезем под диван и лежим там, хе-хе-хе… Постучат-постучат и уйдут.
– А он что? Не хочет?
– Какая ему армия! У него же голова болит. Сотрясение мозга…
– Ах, вот оно что. Я и забыла, – говорит подруга. – А то ведь ему послужить бы надо.
Нина всерьез негодует. Хорошо чужим рассуждать, у которых либо отцы в наличии, либо вместо парней одни девки.
Как бы то ни было, Вовочку с помощью милиции доставили на призывную комиссию и стали таскать по врачам. У Вовочки оказалось сотрясение головного мозга при падении с кровати в раннем детстве – настолько раннем, что сам он об этом ничего конкретно не помнил. Садовский решил наотрез «косить» от армии. Мать полностью находилась на его стороне. Она всегда за него – даже грудь свою не пожалела однажды, когда Вовочка вдруг надумал стать боксером, а груши боксерской для тренировок не оказалось.
– Дай, мама, я буду с тобой боксоваться, а ты стой, не дрыгайся…
Мать стойко терпела. Сынок тренировался. Два дня. А через год у матери вырезали из молочной железы злокачественную опухоль.
«Результат удара», – сделали вывод в онкологической больнице.
Вовочку в военкомате осмотрели со всех сторон и для верности направили на областную комиссию. Дальше – больше. Из областной комиссии послали Вовочку в «Карамзинку» – мозги проверить. Дело в том, что призывник не смог объяснить поговорку: «Не плюй в колодец». Вовочка почему-то сказал врачам, что отравиться можно, а тем показалось, что это признаки слабоумия. Однако Карамзинские психиатры сразу раскусили его. Никакой он не дебил. А то что не смог продолжить известное изречение, так это связано не с мозгами, а с ленью несусветной, а та напрямую опять же с упертостью.
Вывод комиссии оказался прост как оглобля: Садовский Владимир Юрьевич подлежит призыву на общих основаниях. Кочан и был бы призван, явись он вовремя в военкомат, как в повестке было предписано. Однако он не явился. Его прибило к стае. Теперь ему некогда служить, потому что отабунился. Со временем, может, даже титулованным вором станет. Говорят, надо дождаться, когда тебя другие произведут. Это он удачно на Матроса Бушуева выехал…
Утро встретило Вовочку абстинентным синдромом. Нутро просило: «Опохмелись, иначе не дождешься ни одной умной мысли». Даже странно, как бы он служил в это время в армии. Уже месяц ходил бы в форме, в сапогах и учился шагать в строю.
Вовочка встал с дивана, оглядел помещение. Квартира принадлежала Жеребцу. Родители у него недавно отчалили в отпуск – скопили денег и решили съездить в Сочи. Квартира в полном распоряжении сына. Тот и распорядился: на столе – батарея пустых бутылок, в мусорном ведре – куча консервных банок. Вчера пили, пока жидкость вся не иссякла. Так что нечем теперь даже горло промочить.
Матрос валялся в позе краба – головой вниз, охватив диван руками.
– Кончай массу давить, – проговорил Вовочка. Но Матрос не двигался.
– Пацаны! – крикнул Вовочка, глядя в коридор и прислушиваясь. Но никто ему не ответил. Вагин и Жеребец, должно быть, находились в спальне. Он встал и отправился на их поиски.
В коридоре вдоль стен лежали узлы, все в сохранности, тогда как деньги, прихваченные в квартирах, оставались в кармане Матроса.
«Точно! – пронзила Садовского мысль. – Зажевать решил денежку – как наиболее авторитетный…»
Жеребца в квартире не оказалось. На широкой хозяйской кровати спал только Вагин.
Садовский развернулся и побрел на кухню. Открыл холодильник. Внутри оказалась бутылка пива «Жигулевское». Вовочка торопливо открыл её и присосался к горлышку. Выпил всю, а пустую посудину спрятал под мойку. Не видел. Не слышал. Не знаю. Внутри организма моментально полегчало.
Потом он вернулся в зал. Матрос сидел, держась руками за диван. Он словно боялся улететь. Волосы вздыблены.
– Что с тобой? – спросил Садовский.
– Крыша едет, – признался Матрос. – Морг приснился. Жмур лежит на столе, а дуборез его кромсает.
Шаркая подошвами, к ним подошел Вагин. Ну и вид тоже бывает у человека – словно всю ночь висел вниз головой, как летучая мышь. Оттого и припух.
– Ничё не осталось? – спросил он, тоскливо глядя на стол.
– Говорил, чтоб не налегали… – крякнул Матрос.
– А этот где? – спросил Вагин.
Никто не знал, где мог быть Жеребец. Взял и ускакал, пока все лежали. Матрос осторожно щупал карманы, надеясь, что никто не заметит. Напрасно старался, от Вовочки не скроешь. Он помнит, какие конкретные бабки лежат у того внутри.
– Короче, расходимся… – решил за всех Матрос. – Потом встретимся. Не нравится мне эта хата.
Сказал, как последняя инстанция.
– А доля? Надеюсь, ты не забыл? – напомнил ему Садовский.
– За кого держишь?
– Квартира ему не нравится… Жеребец – пацан еще тот. Отошел, может…
– Причем здесь этот гнилой базар? – Матроса мелко трясло. – Деньги при мне. Шмотки продадим и поделим. Для чего сейчас деньги крошить?
Садовский играл челюстями. На лице – улыбка, на щеках – бугры.
Входная дверь тихо отворилась, в квартиру вошел Жеребец. Вовремя явился, чуть до кулаков не дошло у товарищей.
В руках у Жеребца был пластиковый пакет.
– К столу, пацаны! Пришлось музыкальный центр толкнуть каину.
– Какому?! – для вида спросил Матрос.
– Да тут одному… Рядом живет. Гнилой весь, зараза. Четверть цены уплатил, бобер.
Жеребец поднес сумку к столу и стал выкладывать из нее продукты. Литр водки поставил на середину. Крабовые палочки – четыре пачки – на каждого по штуке. Закусывать ими хорошо. Пару банок ставриды и четыре шпрот. Палку колбасы «Сервелат». Сигареты. Целый блок.
– Хлеба, конечно, не принес, – проскрипел Матрос
– Хлеб еще вчерашний остался. Надо доесть…
– Тогда вздрогнули. У меня серьезный к вам разговор.
Садовский вцепился в бутылку, стал крутить винтовую пробку. Резьба сорвалась.
– Дай ножик, Матрос.
Тот вынул из кармана складной нож и, не торопясь, протянул.
Вовочка разложил лезвие, поддел пробку, разрезал и снял. Затем наполнил до краев большие рюмки.
– Понеслись… – выдохнул Матрос.
Он не глотал водку – жидкость сама вливалась внутрь, а кадык не вздрагивал. Разорвав пачку крабовых палочек, он сунул одну торопливо в рот и стал жевать.
– Классический закусон, – говорил он с набитым ртом.
Ребята тоже тянулись к закуске.
– Если скрестить бульдога с волкодавом, – продолжил Матрос, – то получиться…
– Лев, – закончил за него Садовский.
– Не угадал. Получится говнодав. Но я не хочу, чтобы наша фирма превратилась в ее подобие. Нам нужны средства. И храниться они должны в одном месте. Конечно, каждый может забрать свою долю, но часть, или пай, надо оставить. На тот случай, если придется рвать когти или чалиться. Правильно я говорю?
Пацаны молчали.
– Кому-то кажется, что я слиняю, – продолжал Матрос.
Парни вскинулись. Как он мог до такого додуматься. Без его богатого опыта они ничего не стоят. Они согласны. Садовский тоже согласился. Пусть все деньги у Матроса останутся. Пусть он ими командует. А вещички они потом продадут и поделят на четыре равные части.
Водка расслабляла. И то, что до этого Вовочку волновало, отступило на задний план.
– У меня квартирка есть на примете. – По лицу Матроса скользнула улыбка. – Сегодня можно сбегать. С нефтепромысла приехал один – и к теще в деревню подался. Заработками хвалиться поехал.
– Опять по веревке спускаться? – Вовочке мерещился асфальт в бездонной пропасти.
Взгляд у Матроса потяжелел:
– Ты чё, Кочан? Тебя тошнит от возвышенности?
– Тебе показалось… – Вовочка кисло улыбнулся.
– Тогда жуем, пьем и отдыхаем. А вечером побежим.
Матрос поднял рюмку и, не чокаясь, выпил. Чокаются только дураки.
Однако литр на четверых – это не так уж и много. Это совсем ничего. Но Матрос заартачился.
– Позабыли?! Вечером дело!
Пацаны с трудом успокоились.
– Можно просто прогуляться по улицам, – смягчился Матрос. – Ведь никто нас не знает…
Действительно. Никто. А если и видел кто, так это ни о чем не говорит. Не пойманный – не вор.
Они вышли гурьбой из квартиры, спустились на улицу и пошли вразвалку, покуривая. Глаза по привычке бегали по верхним этажам. На проспекте Ленинского Комсомола они остановились. Громадное здание недавней застройки манило глаз. Фигурчатые стены обросли спутниковыми антеннами, как грибами после теплого дождика.
– Вот бы нам туда попасть, – пялился кверху Садовский.
– Совсем ты, что ли? Там же охрана… – сомневался Жеребец.
– Старуха, чай, сидит на воротах.
– Выкинь из головы, – скрипнул Матрос. – Хватит на наш век и этих. – И посмотрел в десятиэтажное здание напротив. Народ там жил менее состоятельный.
Через пару кварталов четверка слегка утомилась и застыла около сквера, недалеко от киоска.
– Сбегать мне надо, – буркнул Матрос и пропал в зарослях.
Парни купили в киоске пива, расположились на скамье и принялись шелушить вяленую чехонь, запивая пенистой влагой. Оставили после себя кучу рыбьих костей.
Матрос вынырнул из кустов с недовольной физиономией – на пять минут оставить нельзя. Сам ухватился за недопитую бутылку в руках Садовского, потянул на себя, не глядя. Вовочка разжал пальцы.
– Вечерком, сегодня, – сказал Матрос и влил в себя пиво, словно в воронку.
– А я бы всё же залез в тот скворечник, – мечтал Вовочка, цвыкая от счастья зубами. – Меня туда тянет. Интересно, как у них там?
Он успел побывать в пяти квартирах и теперь ничего не боялся. Веревка бы только выдержала. Остальное – дело техники.
Они двинулись в обратном направлении. По пути Матрос вынул из кармана пятисотку и протянул Садовскому.
– Купи литр, Кочан. И жрачку…
Вовочка без особого энтузиазма принял купюру и повернул к магазину. За шныря лагерного держит его Матрос.
Поджидая Садовского, группа медленно отошла к углу. Вовочка догнал их с пакетом в руке. Голова набок. Даже взмок от усердия.
Друзья продолжили путь. Вот опять то красивое здание, которое всё в «тарелках». Вовочка задрал кверху голову.
– Это как надо людям жить, чтобы у каждого тарелки висели на балконах?
– Шею свернешь, – усмехнулся Матрос.
Они возвратились к Конькову и принялись за выпивку. На закуску Вовочка прикупил в магазине здоровенный окорок. На свои, между прочим, деньги.
– Сейчас мы его смулендим, – радовался Вагин.
– Тебе диету надо соблюдать, а то опять опухнешь, – припугнул Матрос.
Вагин недовольно сверкнул глазами:
– Как по квартирам шмонать, диету не спрашивают…
– Не плачь. У нас семья. А в семье должно быть все едино, – успокоил его Матрос и улыбнулся, обнажив сбоку вставленные желтые зубы.
«Кучеряво у него получается, – отметил про себя Вовочка, – что даже я поверил».
Выпивка шла своим чередом. Матрос рассказывал, как первый раз отбывал срок на общем режиме. Учил, что допустимо в среде осужденных, а что нещадно карается. Он дважды побывал за колючкой, и за оба срока ничему не научился. Руки по-прежнему тянулись к чужому добру. У Матроса дома жена и двое детей – одному двенадцать, второй семь. Но папа в очередной раз куда-то исчез – для них он то ли в загуле, то ли шабашка опять подвернулась.
– В розыски только не подали бы, – вспомнил он о семье.
Впрочем, Матросу было точно известно, что не подадут. Не зря он сегодня отлучался, пока остальные сдирали с вяленой рыбы жесткую чешую. Заскочил домой всего на минуту и передал добычу жене.
У той улыбка от уха до уха – отродясь таких денег не видела, чтобы золотистыми купюрами и толстой пачкой. Рука радуется, чувствуя упругую толщину.
«Семья» в течение получаса прикончила водку и окорок. В квартире слоями пластался табачный дым. Низкорослый тощий Матрос рассказывал пацанам об отличии колонии-поселения от обычной зоны. Туманно у него получалось. Слишком быстро и неясно. Выходило, что колония-поселение – это вроде рая с любимой, но в шалаше. Язык у Матроса стал вязнуть между зубов, он опрокинулся на диван и затих.
– Вырубился наш крылатый! – усмехнулся Вовочка и снова полез за сигаретой.
Но Матрос вдруг дернулся на диване, отворяя веки:
– Куда баллоны катишь!..
Проскрипел надорвано и вновь закатил глаза.
– Матрос, Матрос, – толкал его в бок Вовочка, но тот не подавал голоса. – Приснилось, значит…
Садовский огляделся по сторонам. Остальные двое уже разбрелись по квартире. И тоже, как видно, вырубились.
Глава 3
Петенька Векшин сидел дома, глядя на улицу. Мать толклась на кухне. За окнами временами двигались люди. Агент был абсолютно им безразличен. Они не знали о нем ничего. Документы о сотрудничестве лежали у Подшивалова в сейфе. В тех документах даже кличка агентурная значилась – Шпиц.
Векшин потянулся, встал со стула и снова сел. Чиркнув зажигалкой, он раскурил сигарету и стал разглядывать портрет отца с матерью, висевший на стене.
«Будь он жив, отец, – думал агент, – все было бы по-другому…»
Он не закончил мысль: напротив дома, рядом с тополем, остановилась чья-то машина. Агент вскочил и спрятался за оконный косяк: надо было еще вчера закрыть ставни. Оставалось надеяться, что приехали не к нему.
Однако стриженный загорелый парень уже заходил во двор – его фигура мелькнула в воротах и остановилась на крыльце. У парня была на лице примета – вмятый широкий нос. Агенту даже послышалось, как тот выматерился, глядя на висевший снаружи замок, затем вновь послышались шаги.
Агент вжался в передний угол, под иконами, и замер, держа в руках охотничий ствол. Надо лишь перехватить ружье – патроны с картечью давно ждут своего часа. Просто так Петр Ильич себя не отдаст.
Незваный гость вдруг прильнул к стеклу и, ничего не увидев в помещении, торопливо отпрянул. В руках у него в ту же секунду образовался телефон.
– Дядя, это Серега Динамит, – говорил он, направляясь к воротам. – Похоже, ваш Петенька сдернул отсюда…
Агент хорошо это слышал. Прозвучала всего одна фраза, зато какая! Теперь точно известно, кто о нем соскучился. Но Шпиц туда не торопится, потому что живым оттуда будет не выбраться. Если ему и надо куда, так это к старшему оперу Подшивалову.
С кухни в зал вышла мать и остановилась, глядя на сына.
– Опять приходили? – спросила она.
– Приходили.
– Хорошо мы с замком придумали – он там висит снаружи, вроде как нет нас, а мы тут…
Пробуждение компании было тяжелым. Вагин хлопал глазами. Матрос повторял одно и то же:
– Слушаем все сюда, объясняю…
Вовочка молчал, клоня голову на плечо. На Жеребца навалилась икота: с отдыха возвращались родители, и надо было избавиться от «квартирантов» с ворованными вещами.
Снаружи давно стемнело, но компания, словно сговорившись, молчала о недавних планах. Какие могут быть квартиры, когда во рту ночевал «эскадрон гусар летучих».
– Сейчас я вас всех опохмелю! – строжел на глазах Матрос. В голосе звучало железо. – Собирайтесь!
– Тихо, Матрос. Слышно кругом, – пугался Вагин. Трезвый он боялся каждого шороха.
– Не дергаться. Поплыли…
Шел второй час ночи. Пока идут, пока осматриваются – три будет. Самое воровское время. А там и рассвет.
Наконец они собрались, вышли на улицу и двинулись гурьбой вдоль домов. Вот и сквер. Они остановились и прислушались. Матрос распорядился:
– Я первым иду, а вы дуйте к двери. Минут через пять…
Парни молчали.
– Квартиру не забыли? – спросил он еще раз.
Оказалось, номер квартиры запомнили, и Матрос вильнул за кусты.
Жеребец поглядел на часы: минута прошла всего, а кажется – целая вечность. И закурить нельзя, потому что Матрос не велел.
Наконец пять минут истекли, и группа двинулась к обозначенному объекту. На этот раз квартира оказалась на первом этаже. Остановились у выбранной двери, потянули на себя за ручку: за дверью в полумраке стоял Матрос.
Вагин с Садовским вошли внутрь. Дверь закрылась, щелкнув замком.
Жеребец в этот раз опять оказался снаружи – стоял на тротуаре и с любопытством пялился в окна.
– Хоть бы в сторону отошел, – ворчал Матрос, всей душей ненавидя «танцора». Сам привычно приблизился к платяному шкафу, раскрыл створки и стал ворошить белье, обскакав остальных «гостей». В этой квартире Матрос прекрасно ориентировался – в ней жил не просто сосед, в ней обитал его друг!
Перетряхнув половину шкафа и ничего не найдя, Матрос стал терять терпение.
Напоследок Матрос вновь запустил руку по самое плечо и замер. Пальцы знакомо уткнулись в упругую бумагу. Приятное ощущение. Оглянулся по сторонам: «гости» привидениями бродили по квартире, складывая вещи у двери.
Матрос, не оглядываясь, переместил пачку денег себе за подкладку. Специально куртку с надрезанным швом надел. Шкаф сразу перестал его интересовать. Матрос для блезира подошел к серванту и стал перекладывать в нем посуду. Молодежь дышала ему в затылок. Если б они только знали, дураки…
– Ну что? – спросили.
– Ничего, уходим.
Они подошли к двери.
– Я вас догоню. Головами не крутите, – прошипел Матрос
Вовочка с Вагиным вышли с вещами из квартиры. Вильнув направо по коридору, они оказались на улице. У подъезда к ним примкнул Жеребец.
Матрос догнал их буквально через минуту.
– Слабо зашли, – произнес он, задыхаясь.
Вовочка молчал. Вагин сопел от напряжения. Жеребец грохотал позади подошвами.
По пути остановились у круглосуточного киоска. Узлы оставили в кустах и подошли к витрине.
– Надо жрачки купить, водяры, а то будем носиться днем… – сказал Матрос и полез в карман за деньгами.
Потом взял у продавщицы пустой пакет и принялся складывать в него продукты: четыре поллитры, колбасный фарш в пластиковой упаковке, рыбные консервы, пару баллонов пива – ручки того и гляди оторвутся.
– Возьми еще пакет, – сказал Садовский, словно рентгеном просвечивая Матроса. Утаил Матросик денежку, а ведь так не делают в порядочных шайках.
Матрос чувствовал, как бьется собственное сердце. Попросил у продавщицы еще один пакет и, получив сдачу, вцепился в ручки, всем видом показывая покорность судьбе. Шел впереди, чувствуя спиной липучий взор Кочана. Придется опять с утра мозги промывать «зеленому».
Жулики поднялись к Жеребцу в квартиру и оставили узлы у двери.
– С утра разложить надо на балконе… – планировал тот. – Запинаться надоело.
– Без проблем, – успокоил его Матрос. – Уберем завтра.
– У меня мать приезжают…
– Говорю, приберемся, – заверил его Матрос.
Проговорил и направился с пакетом на кухню, по-прежнему чувствуя на себе тяжелый Вовочкин взгляд. Оставалось напоить его водкой и послушать, как он запоет.
Для удобства они уселись на кухне. Рядом вода, плита, холодильник. Да и стол в зале порядком загроможден. Убраться бы надо, но некогда. Каждую ночь они бегают, а днем отсыпаются, словно семейство кошачьих. Куда «штурвальный» повернет – туда и остальные, как утята за уткой.
Вовочкин папа, бывало, как начнет нарезать круги по Сосновке, так и бегает, задрав рога, пока не рухнет в бессилии. Одно слово – Скакунок! Вовочка от него сильно отличается. Он его превзошел.
Шайка сидела за столом, в помещении вился плотный дым. Выпили. Закусили. Повторили. Сам собой возник разговор. Вначале осторожный – не разбудить бы соседей, не навести бы людей на дурные мысли. Потом разговорились. Кто они такие, соседи?! Пусть себе спят, поскольку это не их дело!
И парни старались. Молодость так и перла из них. Одному лишь Матросу за сорок. Маленький, метр с шапкой, но зато умный и опытный. Потому Вовочка и приглядывает за ним. Не смотрит – душу выворачивает наизнанку. Это он так на характер действует.
– Слушай сюда, Кочан, – не выдержал Матрос. – Что ты все пялишься? Может, я у тебя занял и забыл? Ты скажи, не стесняйся.
Вовочка натянуто улыбнулся: «Чует, падла, грешок за собой…»
– Чё молчишь? – заводился Матрос. – Ответь людям! – Простуженный голос рокотал в груди.
Вовочка задумался. Интересно ставит вопрос крылатый. Получается, все здесь люди, а Кочан – никто. Один против всех. Поэтому Вовочка молча выпил внушительную стопку водки и запил пивом, не закусывая. И тут его повело.
– Может, сам объяснишь, крылатый?
Вовочка сказал то, что думал. Матрос считал себя чуть ли не вором в законе – значит, крылатый и есть.
– Куда баллоны катишь?..
Матрос откинулся к стене, сунул руку в карман брюк, однако пальцы застряли внутри. Не вынуть нож с выкидным лезвием – для этого вначале подняться надо.
Он вскинулся было кверху, но Садовский, сидя, тут же щелкнул его кулаком в лоб. Голова у Матроса стукнулась о бетонную стену, тело поехало книзу. Садовский вскочил и добавил еще раз. По отвислым губам.
Вову схватили под руки, но тот и не думал вырываться. Высвободил руки и присел к столу с довольным видом. Кто теперь у них самый крутой? Похоже – Кочан. Все стальные отойдут под него. В том числе и Бушуев Василий Андреевич, по кличке Матрос. Не очень-то он теперь походит на главаря.
Матроса под руки отвели в спальню, уложили на диван. В кармане у него обнаружился складной нож с выкидным лезвием. Конькова трясло: в его квартире могло случиться смертоубийство – это он ребрами чуял.
Представив залитые кровью обои, Жеребец содрогнулся. Зря связался с Матросом и со всеми остальными, и назад теперь не шагнуть – слишком увяз.
А Вовочке хоть бы хны. Не тревожат его воспоминания о безоблачном прошлом. Может, таким и родился, с насквозь истлевшей душой.
– У меня к вам серьезный базар, – проговорил Садовский. – Этот пусть спит там, а мы должны решить.
Коньков с Вагиным настроились слушать.
– Короче, – продолжил Вовочка. – Мне этот гад вот где сидит!
Он чиркнул пальцем себе по горлу и продолжил, запинаясь и прыгая с пятого на десятое:
– Щебечет Матрос вроде бы правильно. Прекрасно! Но кто он такой? Кому он на уши двигает… – Вовочка нервничал. – Здесь Матросу не дельфинарий! Кого он вздумал на лезвие посадить!..
Пацаны молчали. Коньков мучительно думал о возвращении родителей. Вагина, вероятно, искала мать, рыская по всему Новому городу
– Короче, – подвел черту Вовочка. – Этот больше у нас не хозяин.
– Кто тогда? – спросил Коньков. Ему уже чудился выход из сложившейся ситуации.
– Никто! – ответил Садовский. – Обойдемся! У нас будет демократия. Как решим, так и будет. И пусть все деньги вернет в общак, которые упер. Дурачков теперь нет для него.
– Действительно.
– Тогда выпьем за наш союз, пока этот не щекотнулся.
Коньков наполнил рюмки, и парни снова выпили.
Из зала вначале донеслось шевеление, затем шлепки ладоней по телу. Вслед за этим Матрос пробурчал утробным голосом:
– Расплодились, сволочи!
Парни прислушались.
– На мух ругается, – догадался Вовочка. Он затянулся сигаретой и продолжил: – Короче, я всё сказал. У нас не бычий отдел, и он не комендант… Я доходчиво объясняю?
Ему никто не ответил: в коридоре раздались шаги, и на кухню вышел взлохмаченный Матрос.
– Как выбираться будешь – подумал? – шепелявил он разбитой губой. Потом замолчал, бегая глазами по кухонной стенке. Казалось, он подыскивал там слова, а может, он искал топор, чтобы покончить враз и со всеми. Не нашел. Сел на свободный табурет и потупил голову.
Вовочке вдруг стало жаль человека. Ведь тот в отцы годился им всем. Но демократия Вовочке была дороже, чем любое подавление личности. Не будет отныне в их конторе бригадиров.
– И потекет из вас мокрая жижа, – заключил Матрос. – С ментами базарить – это не смехом брать на характер.
На него не обращали внимания. Лишнего выпил дедушка – вот и куражится.
– Не переживай, – сказал Вовочка. – Ты по-прежнему в доле. Но мы хотим, чтобы нам не ездили по ушам. Иди. Отдыхай…
Матрос не хотел уходить. Ему налили в стакан. Он опустил в него разбитую верхнюю губу и, медленно опрокидывая голову, взялся цедить водку сквозь зубы. Молодежь с состраданием смотрела на поверженного героя. Попал под сплав и тут же завял.
Опорожнив стакан, Матрос поставил его с краю стола.
– Теперь командуйте. А я на вас посмотрю – мне даже легче от этого.
Сплющив губы, Матрос громко потянул носом воздух и заскрипел зубами. Свергли! Понизили в рядовые! Придется пахать на общих основаниях без права на веское слово!
