Николай Старинщиков
В чужой игре
Глава 6
Нина Садовская рвала на себе волосы: сын попался в милицию. Причем не просто за хищение кошелька, а за кражу из квартир. Сколько в стране воруют – на нем одном свет клином сошелся. Почти двадцать эпизодов на него одного повесили. Говорят, он организатор и подстрекатель, хотя в это невозможно поверить. В форточку забраться – да, способен. За вином сбегать среди ночи, в карты кому-нибудь проиграть…
– Присудят – и будет корячиться всю оставшуюся жизнь, – стонет она, жалуясь Печкиной Ирине по телефону.
– Ты-то здесь при чем? – успокаивает ее Печкина. – Он же взрослый у тебя, и ты не обязана.
– Буду платить… А куда я денусь! – твердит Садовская. – Обиднее всего, что другие воруют и не попадаются…
– Так-то оно так… – вздыхает Ирина, отлично понимая, что племянник превзошел своего отца. Скакунок ему в подметки не годится.
– Многие занимаются этим бизнесом, а споткнулись на Вовочке, – стучит глоткой Садовская. – Не виноват он вовсе. Стоял, может, в сторонке, когда другие лазили. Матросик какой-то был. Откуда только черти принесли переростка – на двадцать лет Вовочки старше. На носилках подлеца таскали. Надо было выбросить скотину из окна. За него и не дали бы, может, ничего…
Нина положит трубку и снова в слезы. И только во сне слегка забывается. Зато остальной родне хоть бы что. И отец Вовочкин молчит. Переехал к матери из Силикатного и скачет по Новому городу. Ему Нинины проблемы до лампочки. У него один сказ: «Я его туда не посылал… Алименты платил исправно, так что обвяжись…» Остыл, в общем, человек.
Не повезло Нине с мужем. Не любовь у них получилась, а сплошной оргазм. То расписываться придумал кровью, то сына давай катать с пьяной мордой, что даже ключицу сломал. Теперь ему всё равно, а ведь спасать надо. Посадят – не скоро выйдет. Двадцать эпизодов…
К Нине на днях нагрянула группа из милиции – обыск надумали делать. Поздно хватились! Нина сразу же спустила с рук «темные» вещи. Хоть какая-то копейка будет для Вовочки.
Теперь перед Ниной встала другая задача – найти адвоката. Чтобы дешево, но сердито. Нет у нее денег на дорогого защитника. Муж у Печкиной Ирины вот уже года два как отслужил в органах. Милицейскую пенсию получает и работает в какой-то конторе. Клиентов у него, правда, не много – совестлив больно. Однако для Вовочки и этот сойдет. Тем более что за двадцать краж не видать Вове свободы как своих ушей. Однако без адвоката нельзя. Упрекать станет. Будет гвоздить, что денег пожалела. При том что от бесплатного адвоката, предоставленного следователем, одно сотрясение воздуха.
Так и сделала Нина. Принялась уговаривать, и Печкин согласился. Нина кинула ему на пол четыре тысячи, как собаке.
– Не обижайся. Обычай вроде такой, чтобы деньги водились. Хе-хе…
Смеялась она вообще громко. Заливисто. На людях. А дома, закрывшись на все замки, тихо выла.
Дело в суде несколько раз откладывали. Подсудимых набралось четверо человек. Кроме того, в розыске находилось еще несколько, не имевших ни имени, ни фамилии. Это были те самые господа, которых Матрос набрал со стороны. Те помогали от вещей избавляться и деньги тратить. В отношении них из уголовного дела было выделено отдельное производство, поскольку вопрос, куда делось похищенное имущество и деньги, так и остался невыясненным.
На предварительном следствии Вовочку несколько раз возили в парк – память освежить. Даже противогаз давали носить – с перекрытым шлангом. Чуть коньки не отбросил. Но Садовский больше ничего не смог прояснить для следствия, хотя очень старался. Всем сердцем желал.
К сорокалетнему Матросу методы устрашения не применяли. Здоровьем слаб оказался. Вначале ему вроде пытались перекрыть кислород, но при виде противогаза Матрос побелел лицом и повалился на пол. Подшивалов плеснул на него воды из графина, вызвал скорую помощь. Медики, заглянув в закатившиеся зрачки и смерив давление, вдруг заявили, что забирают Матроса для госпитализации. Естественно, следователь, ведущий дело, Матроса не отдал. Не для того ворюгу ловили, чтобы отпускать. Ему же надо отделение охраны приставлять.
Подследственного откачали, сунув под нос нашатырь.
…Наконец судья Николаев собрал всех в кучу – подсудимых и потерпевших – и начал судебное следствие.
– Слава тебе, господи, – радовалась Нина. – Может, рассмотрят… Чуть не год сидит в камере. Ноги гниют…
– Надо думать, рассмотрят, – поддерживал Печкин…
При рассмотрении уголовного дела потерпевшие заявили иски – защитники, естественно, с исками не согласились. Вещи подержанные! Как можно просить за подержанную вещь такие деньги?!
– Профессиональная телекамера, говорите? – изощрялся защитник со стороны Вагина. – Вы что, оператор со студии? Нет? Может, у вас документы на камеру имеются?
– Да нет, – отвечала Ландыш Ибрагимовна.
– Ни имеются… – радовался защитник. – Понятно… Прошу занести в протокол.
Защитникам легко антимонии разводить. Они за ворами не гонялись. На то они и адвокаты, чтобы защищать, несмотря на то, что одна из потерпевших – их же коллега.
Ландыш Ибрагимовна вся пятнами изошла, пока давала показания.
– Меня беспокоит вопрос, – продолжал другой защитник. – Почему на момент осмотра вы говорили об одной сумме похищенного, а теперь обозначена совершенно другая сумма? Цена у вас выросла, что ли?
– У нас инфляция в стране! – взорвалась потерпевшая. – Какой теперь рубль?! Неужели не знаете?!..
Пятна на ее лице рассосались, и лицо стало однотонно розовым.
– Какая у вас зарплата? – донимал адвокат.
Судья терпеливо молчал.
– Для чего вам это?! Меня, что ли, судят?! – громко удивлялась потерпевшая.
– Вот именно… – согласился с потерпевшей судья Николаев.
Не поднимая глаз, он перебирал здоровой рукой бумаги. Вторая рука, с детства культя, лежала рядом в бездействии.
Однако реплика судьи защитника не смутила. Должен же он разобраться. Может, коллега не могла купить этих вещей, о которых заявила. Такое часто случается.
– У вас всё? – сухо спросил судья.
– Пока да, ваша честь… – осекся защитник.
Судья раскрыл дело на одном из вкладышей.
– Бушуев, встаньте. Поясните суду еще раз. Как вы очутились в квартире Помойкиных? Говорят, вы там тоже бывали…
Матрос приподнялся над барьером и уставился в зал невидящими глазами.
– Подтверждаете такое дело? Были в квартире? – спросил судья с иронией в голосе.
Подсудимый мотнул головой.
– Прошу отвечать словами. У нас принцип непосредственности и гласности. Как понять ваше мотание головой?
– Был… – ответил Матрос и громко сглотнул слюну.
– Поведайте суду, как вы туда попали и чем там занимались?
Матрос напряг воображение, устремив глаза к окнам.
– Опустился к окошку, – начал он. – Потом залез в форточку…
– Хорошо. А дальше…
– Потом я подошел к двери и открыл…
– Для чего?
– Чтобы зашли…
– Хорошо. Зашли. Чем потом занимался?
Матрос удивленно посмотрел на судью. Что выкобенивается, когда в деле подробно написано?
Судья ждал, обдирая взглядом подсудимого.
– Потом я открыл холодильник…
– Ну и…
– Там была водка. Выпил и просто сидел. Не до того было. Они ходили, а я просто сидел…
У Матроса не хватало слов, чтобы выразить гамму чувств. Он чуть не свалился тогда с подоконника.
– Сидел?
– Да, ваша честь…
– Устал, что ли?
Зал дружно усмехнулся.
Судья побагровел и пристально посмотрел поверх очков. Театр нашли. Серьезным делом занимаешься, а эти в смех. Утрясти бы дело сегодняшним днем, потому что надоело до самой селезенки. Потерпевших куча, а в самом центре – обворованный адвокат с прокурором. Надо сегодня же закончить приговором.
– У меня, например, в голове не укладывается, – вдруг вспомнил судья. Обворовать собственного соседа! Наверно, бывал у него не раз, и даже выпивать приходилось?
– Да, – согласился Матрос. – Выпивали…
– Как же ты мог?
Судью слегка занесло. Не должен он воспитывать таким образом. Для этого приговор существует. Однако Николаев продолжил.
– А прокурора за что вы так? – спросил он. – Неужели не знали, куда лезете? Ведь есть же негласное правило, что нельзя трогать ни судей, ни прокуроров…
Матрос опустил голову. Конечно, он знал, куда лезет, но не смог удержаться.
– Что молчишь, Бушуев? – допытывался судья.
Матрос продолжал безмолвствовать.
– Ну и молчи.
Николаев демонстративно отвернул от него голову. Все писаные и неписаные сроки по делу давно прошли. Закончить бы действительно сегодня.
И он сделал это. После обеда, выслушав судебные прения и последнее слово подсудимых, он направился в совещательную комнату для постановки приговора.
– Когда ожидать приговор? – спросил вдогонку один из защитников.
Судья Николаев посмотрел на смельчака испепеляющим взглядом. Моду взяли в разговоры вступать. Как только, так сразу. Может, к вечеру, а может, завтра к обеду. Это не игра в кости. И вообще, какое судья имеет право вести частные беседы во время процесса…
Однако вышел Николаев ровно через час.
– Мне кажется, у него приговор был готов, – шепнула Садовская на ухо Печкину.
– Давай-ка послушаем для начала, – отмахнулся тот поспешно. – Может, опять не приговор, а всего лишь определение. Например, о возврате на дополнительное расследование.
Оказалось, суд все-таки вышел к народу с приговором.
Меньше всех получил Вагин. Как выяснилось, он всю жизнь только тем и занимался, что стоял под окнами и ковырял в носу. Суд ограничился тем, что несчастный больной (почки больны – оттого и отекает) отсидел год в следственном изоляторе, и освободил из-под стражи. Бушуева приговорил к пяти годам лишения свободы, Конькова к четырем. Вовочку – к пяти с половиной. Слишком непонятной была его роль по делу. В некоторых местах даже просматривалось организующее начало.
Подсудимые восприняли приговор как должное. Они не спорили в суде друг с другом и не задавали вопросов. Глупые и ненужные ответы могли только ухудшить положение. Друг к другу у них тоже не было претензий. Во всяком случае, так казалось со стороны.
Вовочкина мать негодовала:
– Этому, которому сорок, дали меньше, чем моему. Ну! Где она, справедливость?! Не было ее и нету…
– Теперь нам хотя бы ясно, чем всё закончилось, – мрачно заключил Печкин.
Бывший следователь терпеть не мог свою новую работу. Он чувствовал себя не в своей тарелке. «О них плачет гильотина, а я их теперь защищаю», – нервно думал он.
Вовочкин папа на суде отсутствовал. Он поступал в соответствии с принципом: «Я его туда не гнал, и вообще, кто я им такой…»
Кассационная жалоба, поданная в областной суд, была своевременно рассмотрена. Приговор утвердили. А еще через месяц Вовочку Садовского переправили в колонию.
Однако Нина не смирилась со случившимся. Опять теребит Печкина.
– Говорят, можно еще раз кассацию подать, – учит она юриста.
– Кассационное обжалование невозможно – можно лишь надзорную жалобу подготовить. Но это не изменит его положения.
– Ну, все-таки… Может, напишешь, Витя?
– Конечно, почему не написать, – согласился Печкин. Он понимал: чистой хочет быть перед сыном Садовская. Чтобы не было у того оснований марать ее имя.
Садовская каждый день звонила теперь Печкиным домой и плакала в трубку. Ирина ее успокаивала. Ей понятно, что значит потерять ребенка. У самой дочь в малолетстве умерла. Но Вовочка жив у этой. Рано или поздно вернется и попьет еще кровушки – лучше бы не носилась как с писаной торбой.
И Печкина, не выдержав, как-то брякнула в трубку:
– Извини, Нина… Может, это не мое дело. Но он же – копия папа! Вылитый наш Скакунок!
– Знаю, – согласилась Нина.
– Так что успокойся… Вернется – попьет ещё кровушки…
Печкина еще что-то хотела сказать, потому что слишком очевидным было сходство племянника с братом. Даже голову одинаково держат.
Однако Нина перебила ее:
– Все вы так! – и бросила трубку, донельзя расстроив бывшую золовку.
Садовская после разговора упала на диван и стала рыдать, захлебываясь слезами. Она была теперь абсолютно уверена, что сын стал жертвой стечения обстоятельств. Точно так. Не будь Матроса и прочих деятелей – был бы Вовочка на свободе. Не даст она Вовочке снова упасть. Именно так.
Деньги у Нины водились всегда. Недавно она собралась и съездила к сыну на свидание. Привезла передачу. Денег сунула из-под полы. Сама рисковала. Но все прошло. Сын в каждом письме теперь пишет, как он скучает о ней. Говорит, что был неправ – голова другим была занята. Не было времени думать. И подсказать тоже некому.
Через два года Вовочку увезли в леса далекие – за Пермь, в колонию-поселение. Для матери настали тяжелые времена. Не разлетишься с Волги на свидание. Мало того, Вовочка в последнем телефонном разговоре отругал ее.
– Для чего мне крупа и рожки! Ешь их сама! Присылай деньги. Деньги… Ты понимаешь меня или нет?!
У Нины руки опустились. Дождалась благодарности.
И мать снов вспомнила о Печкиных. Не к кому больше обратиться. Эти хоть совет какой-то дадут. Семья у Нины в детстве была большая, но толку от этого мало. У каждого свои проблемы.
– Зря они его на поселение перевели, – ворчит Нина. – Сидел и сидел бы здесь. Зато рядом.
– Нина, – подхватывает Печкина. – Ты только не обижайся…
– А чё! Я ничё… Конечно, уж… Теперь-то дошло до меня…
– Как мать я тебя, конечно, понимаю. Может, исправится, когда придет.
– Ой, не знаю. Ехать надо опять к нему. Далеко. И боюсь… В остальном у него там все нормально. Работает слесарем по обслуживанию поселка. Живут втроем в комнате, что ли. Говорит, ничего.
– Так он тебе и скажет.
* * *
– Иди разгружать вагон! Ходить за вами, что ли? – недовольно шипел охранник, глядя на присевшего над отверстием в туалете грузчика.
– Живот крутит, – холодно отозвался Агент.
Не торопясь, Векшин демонстративно разорвал газету и протянул охраннику.
– Хочешь?
Тот хлопнул дверцей и пошел прочь.
Агент поднялся, застегнул брюки. Потом вынул из кармашка мобильник, отключил его полностью, сделав недоступным для остальных абонентов, и сунул на прежнее место – за резинку носка. Сигнал послан, так что не следует рисковать.
Вагон был по-прежнему закрыт, хотя возле дверей было заметно шевеление. Поодаль, напротив конторы, теперь стояла темная иномарка. Векшин подошел к бригаде и остановился. Мужик в темно-лиловом пиджаке – цвет в полумраке толком не разглядеть – читал, жмурясь, сопроводительные документы на товар. Потом махнул рукой, взялся за пломбу и сорвал ее.
Остальное проделали двое помощников. Открыли замки, двинули в сторону двери, запрыгнули внутрь и принялись считать товар.
– Дураки, – обозвал их мужик. – Эти будут таскать, а вы пересчитывайте. Для чего я вам ручки с блокнотами выдал?!
– Миша Хитрый, – толкнул Векшина в бок один из грузчиков. – Видал?..
Агент тихо радовался: мужиком в пиджаке оказался местный авторитет. Живет непонятно где. Делает непонятно что. Выходит, директор фирмы, которого никто в лицо не видел, – всего лишь подставное лицо, а за всем стоит Миша Хитрый.
Один из грузовиков уже стоял «под парами», дымя выхлопной трубой. Водителю махнули издали, и машина стала приближаться боковым опущенным бортом к вагону.
– Хорош! – проорали грузчики.
Машина остановилась, плюнув воздухом из пневмосистемы, грузчики поднялись в вагон и стали носить коробки.
– Грузим аккуратно, – бормотал Миша Хитрый. – Каждая коробочка мне досталась потом и кровью. Осторожнее, ребята, пожалуйста. Товарный вид…
Ему не дали закончить. Возле машины вдруг образовался человек в камуфляжной одежде и маске с прорезями для глаз.
– Всем оставаться на местах! – громко объявил незнакомец и наставил в сторону Миши Хитрого коротенький автомат.
Миша затравлено оглянулся. По углам вагона теперь стояли несколько человек в пятнистой одежде, а охранники толпились в отдалении. Вагон был взят в цепь, и какой-то цыган в гражданском распоряжался как у себя дома.
– Всем встать к машине! Упереться руками…
Миша, двое его подручных с водителем, а также и грузчики спрыгнули вниз и прижались лицом к машине. Быстрые руки побежали у них по карманам, но, кроме бумажников и сотовых телефонов больше ничего не обнаружили. Нашли мобильник даже у Векшина, ощупав лодыжки ног, и Миша Хитрый теперь беспрестанно косился в его сторону.
У остальных грузчиков в карманах оказалось пусто.
Агента трясло. Подшивалов не захотел вывести его из игры или просто забыл, закрутившись в делах. Мобильник в носках – для чего он обычному грузчику? Это означало провал, цена которому – жизнь.
* * *
Агент затаился. Он не видел выхода из сложившей ситуации, а визиты гостей участились. Пришлось идти на поклон к Подшивалову. Но Григорий Олегович лишь вертел головой, примеряя новую – темно-синего цвета – форму, и бегал по просторному кабинету. Теперь он работал в областном УВД, и дел у него прибавилось.
– Не думал я никогда, что так получится, Григорий Олегович. Я ведь надеялся, – бормотал агент.
– Знаю. Так получилось. Понимаешь ты или нет, что значит для нашей области вагон экстази?
– Это не новость…
– Верно. Миша Хитрый решил, что вагон таблеток – самое то для него. Он мечтал стать миллиардером и решить все проблемы.
– Зато теперь ни Миши, ни уголовного дела…
– Не мы с тобой виноваты. В суде спустили на тормозах.
Петр Ильич качал головой. Его, как бывшего грузчика, слава богу, в свидетели не привлекли, однако он стал известной личностью – мобильник помог, спрятанный за резинку носка.
– Целый вагон таблеток, – удивлялся Векшин, – они враз рассмешили бы город… И город смеялся бы до сих пор. Не умолкая…
– Не говори…
– Но как же его отпустили, этого Мишу? Это же наркотики.
– Судьям мы не указ…
Григорий Олегович нацепил на рубашку подполковничьи погоны, надел ее и уставился в широкое зеркало за распахнутой дверцей шкафа.
– Мише Хитрому сейчас не до нас. Отлеживается на Багамах, – сказал он.
– Но кто-то опять приходил ко мне…
Разговор сам собой перетек в другую плоскость. За операцию по задержанию наркодельца агенту полагалась приличная премия, и Векшин прямо спросил об этом, поскольку, лишившись работы, оставался теперь без гроша.
Ответ подполковника Подшивалова тоже оказался прямым. Денег в кассе нет. Их вообще пока что не предвидится в связи с реформами в МВД – новая форма и всё такое, включая печати и бланки, в которых слово «полиция» заменит «милицию».
– Может, закуришь? – Григорий Олегович вынул из кармана пачку «Мальборо» и положил перед агентом на стол. Сверху опустилась зажигалка.
– Не курю я, Гриша, – произнес тот безликим голосом.
– Бросил? И давно?
Но агент не ответил. Просто встал и подался к двери.
– Пора, засиделся у вас.
Векшин вышел на улицу, сел в первый попавшийся автобус и поехал.
Оказалось, прибыл на вокзал. И тут ему пришла в голову дерзкая мысль – увести чужой чемодан. Причем так, чтобы все это видели. Попасть на зону и сидеть там, назвавшись чужим именем. При этом господин Подшивалов даже не узнал бы о судьбе агента. Был – и весь вышел.
Он так и сделал бы, и уже присмотрел себе громадный чемодан, лежащий на вокзальной скамье, но в это время подошел человек с бородкой, взял чемодан и быстрой походкой зашагал к выходу на перрон.
Петр Ильи странным образом торопился следом. Человек поднялся в вагон – Векшин за ним. Проводница говорила с молодым парнем, совершенно забыв о своих обязанностях.
Так и оказался Петр Ильич в поезде, следовавшем до столицы.
Наговорившись до тошноты, проводница принялась проверять проездные документы. Векшин умолял не высаживать его. Позвали начальника поезда. Тот прибыл и стал расспрашивать. Куда едем? Кто таков?
Бородатый мужик – тот самый, у которого Векшин собирался стащить чемодан – оказался как раз напротив. Он молча поглядывал, живо блестя глазами. И когда вдруг Векшина решили высадить на полустанке, не выдержал и заступился.
– Оставьте его – вы же видите, – проговорил он. – Тем более что мест в вагоне достаточно…
Начальник поезда обернулся к нему, собираясь спросить, для чего тот вмешивается, но ничего не смог сказать. Степенный вид заступника и его борода остановили начальника.
Он вновь обернулся к «зайцу», продолжая говорить.
– Вы же видите, с кем мы имеем дело. Если мы будем это делать, то останемся без штанов.
– Это не так страшно, – продолжил попутчик. – Вот если остаться без души – это будет намного страшнее. Помогите человеку.
Векшин вынул свой паспорт, деньги и попросил выдать билет. Мало ли в жизни бывает проблем: проснулся, побежал на вокзал, а поезд уже уходит.
– Помогите, – клянчил бородатый.
В общем, решили проблему на месте, выдали проездной документ и – с большим облегчением для себя самих – отстали.
А заступник расстелил на столике газетку, вынул провизию и стал угощать. Так они разговорились. Мужика звали Иваном, он ехал для чего-то в Москву. Чемодан у него не уместился в нише для багажа, поэтому стоял в проеме.
Петр молча закусывал. И даже выпил чаю. Так, за разговорами, наступил вечер, а потом ночь. Свет выключили, оставив дежурное освещение.
Векшин, прикрыв веки, лежал на второй полке. Вагон оказался плацкартным. Было слышно, как рядом переговаривается народ. Потом все стихло, и только хлопала временами дверь тамбура.
Векшин не спал. Его путь лежал в неизвестность, и на душе было тревожно. Однако усталость брала свое, и он задремал.
Спал, может быть, с минуту, когда вновь хлопнула дверь. Бородатый лежал внизу на противоположной полке. Агент мог бы увидеть его, если открыть глаза. Но он не делал этого, надеясь на близкий сон.
Он не слышал больше ни стука дверей, ни звука шагов – даже ни шороха. Однако что-то серьезное творилось в вагоне. Здесь находилось нечто. Оно было рядом, как дуновение ветра или как сон. Проплыло по коридору. Потом возвратилось и встало рядом.
Агент не ошибся. Сквозь щелочки век было видно, как рядом, в проеме, замер какой-то тип. Стоит, не дышит. Словно он легкий резиновый шарик, перекати-поле, занесенное ветром. Но вот он пригнулся к столику и потянул на себя чемодан бородатого. Ошибки не было никакой: у пассажира тянули «угол».
– А ведь ты горишь, – отчетливо произнес Петр.
– Глохни, если не хочешь расстаться с глазами, – произнес вор, не оборачиваясь. Между пальцев у него вдруг блеснуло лезвие.
Попутчик тоже проснулся и смотрел на происходящее. Еще секунда, и он мог остаться без глаз.
Дальше Петр действовал автоматически. Сбросил с себя простыню – и голая пятка угодила «гостю» между лопаток. Он так и рухнул на пол, придавив собой чемодан.
В ту же секунду в проеме образовался еще один. Блеснул кастет. Петр подтянул под себя ногу и тут же послал вперед. От удара того бросило спиной в боковую ступеньку.
Соскочив с полки, Петр добавил ему той же ногой в солнечное сплетение, и сообщник вытянулся в коридоре.
Попутчик хлопал сонными глазами.
Пассажирка, лет сорока, сжалась комком в углу. Женщине чудилось море крови.
Векшин выдернул из брюк у первого ремень и, сделав двойную петлю, связал ему руки. Участь второго была такой же.
В вагоне вдруг сделалось тесно. Разбуженные пассажиры заглядывали в проем, испугано шаря по своим карманам.
– Кошелек у меня уперли, – сказал один и полез было к задержанным.
– А ну сядь…
Векшин сжал кулак.
– Но как же мне быть? – елозил тот в углу, разминая пальцы, словно пианист. – Мне же ехать надо.
– Сбегай к проводникам.
Но тот не тронулся с места. Пришлось посылать даму. Та, ни слова не говоря, встала и двинулась вдоль коридора.
Поезд беспрестанно гремел колесами. Вагон скрипел. Пассажирку бросало из стороны в сторону.
«Пианист» подхватился и двинул в противоположную сторону вагона, забыв про свой кошелек. Бес сомнения, он являлся еще одним членом организованной группы.
Агент остался на месте.
В его сторону двигался наряд милиции.
