Николай Фёдорович Шахмагонов
Золотой скальпель
– Да что там, на аэродроме?! Она, пожалуй, даже посерьёзнее, чем в пехоте-матушке. Помнишь, как медсанбат на учениях развёртывали? А как там развёртывать, когда будем в тылу врага?
– Справимся! – уверенно сказал Гулякин и прибавил: – На почту надо зайти. Может, письмо есть из дому.
Письмо было. От сестры. Гулякин тут же вскрыл его и стал читать, кое-что комментируя.
Сестра сообщала, что отец, Филипп Кузьмич, и старший брат Алексей уже в действующей армии, младшие, Александр и Анатолий, пока не подходят по возрасту, но рвутся в бой и несколько раз побывали в военкомате. Александра пообещали направить в артиллерийское училище.
– Представляешь, – говорил Михаил приятелю, – мои старшие уже дерутся с врагом. А я в тылу прозябаю.
– Недолго и тебе осталось, – возразил Виктор. – Постой, это что же, и отец на фронт ушёл? Он ведь по возрасту не подходит.
– Разве его удержишь? К военкому ходил, добровольцем попросился. Это вторая война для него.
– Что и в империалистической участвовал?
– Не успел. Мобилизовали только в семнадцатом, в начале года, и направили в запасной полк, что стоял в Москве, в Покровских казармах. В Москве и революцию встретил, ну а потом гражданская. Всю провоевал от звонка до звонка…
За разговором незаметно добрались до общежития, вошли в свою комнату. Впервые некуда было спешить. Михаил подошёл к окну, задумчиво оглядел двор. И вдруг поймал себя на мысли, что только сейчас заметил – осень полностью вступила в свои права. Позолотило деревья в небольшом скверике под окном. Клумбы с увядающими цветами, дорожки в сквере спрятались под разноцветное, пышное лиственное покрывало.
– Скоро поезд? – поинтересовался Виктор.
Михаил взглянул на часы, ответил:
– Через три часа. Даже не верится, что уже утром увижу маму, сестру, братьев. Не думал, что отпустят. Сейчас такое время! И вдруг дали целых двое суток!
– Да много ли это? Туда и обратно… Только разбередишь себя.
– Не скажи. В нынешнее время каждая встреча с родными дорога. А тем более с братишками, которые на фронт рвутся.
До Тулы Михаил добрался пассажирским поездом. Дальше ехал рабочим. Вагон был переполнен до отказа. Среди пассажиров в основном женщины с детьми, пожилые люди. Ехали, кто куда. Одни покидали город и направлялись в сельскую местность, чтобы там переждать грозу, другие спешили на работу.
С грустью и тревогой смотрел Михаил на маленьких пассажиров, которых немало оказалось в вагоне. Дети всегда остаются детьми, и ничто их не берёт – так же непоседливы, так же говорливы они были и теперь. И всё же что-то едва уловимо изменилось в их поведении, появились скованность, осторожность. Весёлость внезапно сменялась печалью, а то и испугом.
Пассажиры с уважением смотрели на Гулякина, одетого в новую, с иголочки, военную форму: молод, а знаки различия военврача 3 ранга.
Пожилой мужчина в рабочей спецовке, сидевший напротив, спросил:
– Что слышно, товарищ командир, когда остановим фашистов?
– Остановим, обязательно остановим, – ответил Михаил.
– Все так говорят, – сокрушённо вздохнул рабочий. – Но когда же, когда?
– Скоро…
Да и что ещё мог ответить Гулякин. Пояснил:
– Я только вчера учёбу закончил. Отпустили попрощаться с родителями перед отправкой на фронт.
– Оно и понятно, – сказал рабочий, ещё раз придирчиво оглядев Михаила. – Врач? – спросил он, обратив внимание на эмблемы.
– Врач, – кивнул Михаил.
Рабочий оживился, заговорил по-отечески:
– Ты вот что, сынок, поласковее, потеплее с ранеными-то. Меня в гражданскую сильно зацепило. Вытащили с поля и сразу в лазарет. В бреду был, но, знаешь, запомнилось что? Глаза хирурга, что штопал меня. Тёплые, добрые глаза. И боль… Моя боль в них будто отражалась. Вот и у тебя глаза, вижу, добрые.
Эти горячие, убедительные фразы пожилого человека, годящегося Гулякину в отцы, запали в душу. Часто он вспоминал того рабочего и маленький урок, им преподанный.
Разговор привлёк внимание других пассажиров. Пожилая женщина спросила, сколько лет молоденькому военврачу. Кто-то поинтересовался, откуда он родом.
Михаил был приветлив и внимателен. Он понимал, что сейчас представляет в этом вагоне всё воинство, вставшее на защиту Отечества, и вся любовь этих простых людей к Красной Армии, которую они, безусловно носят в сердце, сосредоточена на нём.
Узнав, что у него три брата, что один из них уже на фронте вместе с отцом, что и младшие ждут не дождутся, когда настанет их черёд, женщины стали сокрушаться, жалея мать: сколько же тревог, сколько горя придётся ей пережить, провожая на смертный бой с фашистами мужа и детей.
И, конечно, больше всего тревожила судьба тех, кто уже на фронте, да и его, Михаила, которому тоже предстояло отправиться в пекло. Да и кто мог предположить, как сложится судьба Гулякиных в этой войне, кто из них встретит победу, а кто останется в сырой земле, сложив голову за счастье Родины.
Из Тулы поезд выходил ранним утром. Когда Михаил, стараясь быть как можно более деликатным, всё же вынужденно участвовал в штурме вагона, предрассветная мгла окутывала перрон. Но вот миновали Щекино, и затеплился тусклый осенний рассвет. Пассажиры в вагоне менялись. Кто-то вышел ещё на Косой Горе, кто-то в Щекино, кто-то на небольшой станции Лазарево. Другие сели в Плавске, чтобы ехать в Чернь, Орёл. Туда ехали на работу.
Занимался день 30 сентября, и никто в поезде ещё не знал, что в этот день, в то самое хмурое осеннее утро перешла в наступление 2-я танковая группа генерала Гудериана, которая нанесла первый удар по советской обороне, за два дня до начала всеобщего наступления по плану операции «Тайфун». Никто в вагоне даже предположить не мог, что город Орёл, тот самый Орёл, в который многие ещё ехали на работу, в ночь на 3 октября будет оставлен нашими войсками, и уже утром в него вступят части 4-й танковой дивизии 24-го моторизованного корпуса 2-й танковой группы Гудериана. Тяжёлое иго оккупации надолго закроет солнце над старым русским городом. И освобождён он будет лишь 5 августа 1943 года в ходе стратегической наступательной операции «Кутузов».
А 30 сентября рабочий поезд спокойно шёл из Тулы в Орёл, развозя тех, кто спешил на фабрики и заводы, чтобы давать необходимую продукцию фронта, тех, кто ехал к родственникам, интуитивно ощущая близость тяжёлых времён. Отпускников, таких вот как Гулякин, было мало, да их, скорее, даже, практически не было.
Наконец, за окнами поплыли родные места. Вот и станция Горбачёво. Поезд на ней стоял не более минуты. Михаил спрыгнул на низкий, выщербленный перрон, когда состав ещё медленно тянулся вдоль него. Огляделся и не узнал станции. Её строения сильно пострадали от налётов вражеской авиации, близ железнодорожного полотна виднелись глубокие воронки.
«Значит и сюда добралась война, – подумал он. – Просто сегодня низкая облачность, потому и тихо, – и тут же охватила тревога: – Что дома?»
На станции дыхание фронта ощущалось значительно сильнее, чем в вагоне. Замаскированные позиции зенитной батареи, воронки, разрушенные пристанционные постройки, остовы сгоревших домов, пугающих обугленными печными трубами. Вот они ужасающие картины войны. И ведь за всеми этими картинами боль, горе и страдания людей.
Михаил быстро зашагал знакомой просёлочной дорогой, на которой помнил каждый поворот, каждый мосток, каждую низину и каждый пригорок. Постепенно следы войны исчезли. Впереди показалась берёзовая рощица, вся в разноцветье листвы. Она и в пасмурный день красива, а вот выглянет солнце… Но если разбегутся облака и брызнут солнечные лучи, прилетят облака другие, с чёрными крестами на крыльях, и не останется следа от чудес природы. Конечно, рощицу никто бомбить не будет, если там не укрыты войсковые подразделения, боевая техника, но гул от бомбёжки станции далеко раскатится по окрестностям, стирая мирный тёплый пейзаж.
Миша Гулякин шёл той дорогой, которой он уже проходил десятки раз и во время учёбы в Орле, и в период работы в Туле, и позже, когда стал студентом, а затем слушателем военного факультета. Он проходил здесь с разными чувствами – с радостью в сторону дома, и с грустью от дома к железнодорожной станции.
Пятнадцать километров для молодого человека – расстояний пустяшное. За два с небольшим часа отмахал его, и, наконец, увидел вдалеке, в мутной осенней дымке родное село Акинтьево. Вспомнил, как обычно, когда он приезжал, уже здесь, на горе, встречал его Анатолий, самый младший из братьев, особенно к нему привязавшийся.
Теперь никто не встречал, потому что никто и не ожидал приезда. Раньше-то всегда было известно, когда начинался отпуск.
Деревня показалось вымершей. На улице ни одного человека. Михаил остановился перед домом, осторожно стал открывать калитку, но всё же она скрипнула.
– Кто там? – послышался голос матери.
– Это я, мама!..
– Миша?!
Мать бросилась к нему, обняла, прижала к себе, потом отступила на шаг, любуясь строгой выправкой и красивой командирской формой сына.
– А где ребятишки? – спросил Михаил, смущаясь.
– В школе. А ты надолго?
– Утром уезжаю.
В глазах матери мелькнула тревога.
– На фронт?
– Нет, сначала в Москву, затем в Куйбышев.
– В Куйбышев? – переспросила мама и с надеждой предположила: – Значит, в госпитале будешь работать?
Михаил подумал, говорить или не говорить, куда действительно он направлен, и решил повременить с этим.
– Пока не знаю, назначен в распоряжение… Там решат. Ты лучше расскажи, что отец пишет? Как дела у Алексея? – попросил он, стремясь перевести разговор на другую тему.
Но тема была одна – война…
– Отец воюет, – сказала мать, вытирая глаза краешком фартука, – Алексей оканчивает радиотехническое училище.
– Алёшка? Радиотехник? Значит, сменил свою мирную специальность зоотехника на связиста?
– Ну что ж мы стоим? – спохватилась мать. – Проходи в дом. Ты, наверное, голодный.
– Что ты, мама. Я даже вам кое-какие продукты прихватил. Нас хорошо кормят.
Они прошли в дом, Михаил сел на своё любимое место. Переодеваться не стал. Пусть братья увидят его в военной форме. Пока они не вернулись, решил поговорить о деле.
Начал осторожно:
– Фронт приближается, мама. Если врага наши в ближайшее время не остановят, надо эвакуироваться.
– Куда ещё? Зачем это?
– Нельзя оставаться здесь семье коммуниста, да к тому же первого председателя колхоза. Семье, в которой уже и сам отец и два сына в армии. Да и Александр в училище собирается.
– Да, Саша скоро уедет. Был в военкомате. Там сказали, что повестку пришлют на днях, – подтвердила мать. – Останемся мы с Аней и с Толиком.
– Нельзя вам оставаться, никак нельзя.
– Но куда же ехать?
Михаил задумался, потом решительно заявил:
– Вот на место службы прибуду, осмотрюсь, устроюсь, ну и вызову вас туда.
Договорить не дали братья. Они влетели в комнату и повисли на Михаиле.
– Ух, ты какой стал! – восхищённо говорил Александр. – Ну ничего. Я тебя скоро догоню! А вот было бы здорово всем нам братьям на фронте встретиться, а? Ты представляешь, попасть бы всем нам в одну часть и вместе бить фашистов.
Легли в тот день поздно. Александр, Анатолий и Аня заснули быстро, но до самой зари слышал Михаил тяжёлые вздохи матери. Она и не знала, что он в ту ночь тоже не сомкнул глаз.
Завтракали молча. Многое, очень многое ещё нужно было сказать другу-другу, но не очень говорилось перед разлукой, которая не обещала быть короткой. Лишь Анатолий нарушал тревожную тишину за столом и приставал с вопросами. Его интересовало, как дела на фронте, как воюют фашисты, какое у них оружие, какая форма. Михаил, конечно, кое что знал, ведь сколько раненых-то прошло уже через его руки в институтской клинике, но отвечал неохотно.
До станции его обещал подвезти почтальон. Вышли на улицу. Подкатила обычная деревенская повозка. Прыгнув в неё, Михаил помахал рукой своим родным, а потом долго ещё видел возле дома маму, братьев и сестру, которые всё смотрели и смотрели вслед, пока не скрылись из глаз.
В 1-м воздушно-десантном корпусе
Лишь к вечеру Михаил добрался до Москвы. А утром военврач 1 ранга Борисов собрал в одной из аудиторий выпускников, назначенных для отправки в Приволжский военный округ.
Старший группы Михаил Гулякин смотрел на суровые, сосредоточенные лица своих товарищей – молодых военврачей – и видел, как повзрослели они за несколько месяцев, что прошли с памятной июньской ночи в лагере.
Обычно лето для слушателей, студентов, для всех учащихся проносится незаметно, но минувшие месяцы этого грозового лета и месяц грозовой осени запомнились непрерывными, напряжёнными занятиями, хлопотными дежурствами. Казалось, они тянулись целую вечность.
Военврач 1 ранга Борисов вошёл в аудиторию и жестом попросил не вставать и не докладывать ему. Он был взволнован. Голос слегка дрожал.
– Дорогие товарищи, – начал он, – все вы знаете, что представляют собой войска, в которые направляетесь. Хочу сообщить, что недавно над воздушно-десантными войсками взял шефство комсомол. Он посылает в эти войска лучших своих питомцев. И наш военный факультет направляет на службу туда лучших своих выпускников.
Борисов сделал паузу и оглядел молодых военврачей. Продолжил проникновенно, доверительно:
– В ваших руках будет жизнь воинов-десантников, тех, кто получит ранение в бою. А каждый бой десантника – это не просто бой. Каждый бой десантника – это подвиг. Вам придётся спасать раненых – перевязывать, оперировать, – словом оказывать врачебную помощь – в тяжелейших условиях, вдали от медицинских баз и, порою, под огнём врага. Может случиться так, что передний край будет со всех сторон, а подчас пройдёт через ваш медицинский пункт или медсанбат. Вот что такое служба в воздушно-десантных войсках. Вам будет очень и очень трудно. Ваша работа по медицинскому обеспечению, так же, как и боевая работа десантников, несомненно, будет постоянным подвигом. Я верю, что вы не уроните чести института и военного факультета.
Военврач 1 ранга Борисов попрощался с каждым за руку, каждому сказал доброе напутственное слово. Он хорошо знал своих воспитанников, всех называл в минуту расставания по именам.
– Тебе, Миша, – тепло сказал он Гулякину, – желаю стать настоящим хирургом. Все данные у тебя есть. А сейчас иди, получай документы на всю группу. Выезд после обеда. По прибытии в Ульяновск представишь группу начальнику медицинской службы округа, а он уже распределит вас по частям и соединениям.
На вокзале было людно. В те осенние дни 1941 года дорога на фронт пролегала не только в западном направлении. Военные спешили на восток, туда, где в глубоком тылу формировались новые соединения, где вступали в строй промышленные предприятия, эвакуированные из западных областей СССР, где создавались мощные резервы, предназначенные для решительного отпора и разгрома врага.
Из репродукторов летели могучие, торжественные слова песни, родившейся в первые дни войны и сразу ставшей одной из самых популярных: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!»
В день отъезда с утра шёл мелкий осенний дождь. Молодые военврачи изрядно вымокли, ожидая, когда подадут состав.
– А ведь дождь к удаче, – сказал Михаил. – Значит, все вернёмся в Москву и вернёмся с победой!
– Обязательно вернёмся, – поддержал его Виктор Гусев и воскликнул: – А вот и поезд!
И снова дорога, снова перестук колёс, неумолимо отсчитывающих километры. За окошком вагона проплыли окраины Москвы, потянулись дачные посёлки, затем открылись поля, леса и перелески в осеннем убранстве, мелькали небольшие деревушки.
Состав шёл медленно, пропуская вперёд эшелоны с ранеными. Со скоростью курьерских поездов мчались на восток составы с оборудованием фабрик и заводов. Навстречу шли почти непрерывным потоком эшелоны с танками, артиллерией, войсками.
А дождь всё лил и лил как из ведра. Он безжалостно хлестал по стеклу, он заливал поля, где работали женщины, подростки, пожилые крестьяне, заканчивая уборку картофеля, капусты, других овощей, особенно теперь ценных и для фронта, и для огромного города, который уже начал готовиться к обороне.
– Гляди-ка, Миша, мужчин-то в поле совсем нет, – сказал Виктор Гусев. – Трудно, ой как трудно сейчас в тылу. В колхозах-то, небось, одни женщины и остались.
Ночь прошла в дороге. Поезд часто стоял на полустанках, подолгу задерживался на крупных станциях.
В Ульяновск прибыли погожим осенним днём.
Гулякин зашёл к коменданту вокзала, спросил, как добраться до штаба округа. Тот тщательно проверил документы, выяснил, в какой управление следует группа и пояснил, что идти надо в одну из ближайших школ. Там принимают прибывающих на укомплектование офицеров-медиков.
Транспорта не было, но и пешком можно было добраться. Комендант сказал, что нужное им здание школы недалеко находится.
Из бюро пропусков Гулякин позвонил начальнику санитарного отдела округа. Приёма ждали недолго. Военврач 1 ранга Хмелёв попросил всех зайти в классную комнату на втором этаже. Поздоровался, поздравил с окончанием военного факультета и начал без предисловий:
– В городе развёрнуто много госпиталей. Все заполнены ранеными, но прибывают всё новые и новые партии. Приказано развернуть ещё несколько лечебно-эвакуационных учреждений, а медперсонала у нас для этого не хватает. Если в вашей группе есть желающие, могу направить в любой госпиталь. Завтра же приступить к самостоятельной и ответственной работе. Завтра же будете оперировать! Ну, слушаю ваши соображения по этому поводу.
– Разрешите мне? – попросил Гулякин.
– Да, да, пожалуйста. Слушаю вас.
– Товарищ военврач первого ранга. Думаю, не ошибусь, если скажу от имени всех. Нас готовили для Военно-Воздушных Сил. Но в Москве принято решение направить в Воздушно-десантные войска. Врачей для этого отбирали специально. Почти все в нашей группе занимались в аэроклубе, почти у всех по нескольку прыжков с парашютом. Так что наше место в воздушно-десантных войсках и просим вас отправить в части и соединения корпуса.
Хмелёв повертел в руках предписание, несколько раздражённо спросил:
– Другие мнения есть? – и, не услышав других мнений, продолжил: – Вы, вероятно, считаете, что главное место военного врача сейчас у самой линии фронта, а здесь, в тылу, всё легко и просто. Почти что курорт? Это далеко не так. Здесь у врачей колоссальная нагрузка. Хирурги падают с ног, не отходят часами от операционных столов. А где приходится работать? Вы привыкли к институтской клинике. А здесь мы создаём лечебные учреждения в самых неприспособленных для этого зданиях: в школах, институтах, общежитиях… Вы даже представить себе не можете, насколько сложно в кратчайшие сроки приспособить эти здания под госпитали, оборудовать в них операционные, перевязочные, физиотерапевтические и рентгеновские кабинеты, санпропускники, пищеблоки – словом, всё самое необходимое для лечения раненых.
Все молчали. Да, собственно каждый понимал, что в тылу не сладко, что здесь у медиков тяжелейшая, изнурительная работа. Правда, не рвутся снаряды и не падают бомбы. Нет постоянного риска для жизни, как на передовой. Молодым военврачам уже было известно, что фашисты бомбят и обстреливают из орудий медсанбаты, что для вражеских бомбардировщиков излюбленными целями являются санитарные поезда. Быть может, именно поэтому никто из группы Гулякина не хотел оставаться здесь. Ведь на фронте в жестоких боях погибали их сверстники, а теперь уже, наверное, находились под бомбами и те выпускники военного факультета, которые были направлены в стрелковые, танковые, артиллерийские части и соединения.
Военврач 1 ранга Хмелёв всё же сказал ещё несколько слов, вряд ли уже рассчитывая кого-либо убедить остаться в Куйбышеве:
– Создание госпиталей – дело огромной государственной важности. Советские и партийные органы делают всё, чтобы выполнить эту задачу в кратчайшие сроки. Я вам не предлагаю лёгкой работы…
Гулякин сообразил, что, видимо, не в компетенции Хмелёва было оставить кого-либо в тыловом госпитале силой приказа. Видимо, ему было почему-то необходимо, чтобы кто-то из военврачей попросил об этом сам. А сообразив, стал настаивать на своём:
– Мы направлены в Воздушно-десантные войска и хотим немедленно отправиться к месту службы.
Хмелёв махнул рукой и уже, сменив тон, сказал:
– Не смею вас задерживать. Желание ваше не только законно, но и похвально. Сам в действующую прошусь, – признался он. – Но ведь кому-то и здесь работать надо. Что ж, удачи вам. Документы оформим сегодня же и распределим вас по частям и соединениям корпуса.
Старый пароход, глухо шлёпая по воде огромными колёсами, медленно подошёл к пристани. Всей группе были предоставлены места в каютах. Но погода выдалась солнечная, и молодые военные врачи не уходили с палубы, любуясь живописными волжскими утёсами, косогорами и широкими песчаными косами, врезающимися в русло, бархатными берегами, вдоль которых стлался по воде разноцветный лиственный ковёр.
В прозрачной воде, отражались редкие облака и косяки перелётных птиц. Природа жила своей, независимой от войны жизнью. Здесь, на просторах великой русской реки, с трудом верилось, что где-то идут жестокие бои, гибнут люди, что над Отечеством нависла смертельная опасность.
В штабе 1-го воздушно-десантного корпуса военврачей распределили по соединениям и частям. Группа распалась. Распрощавшись с товарищами, Гулякин отправился в 1-ю воздушно-десантную бригаду, в которую получил назначение.
1-й воздушно-десантный корпус был сформирован 2 июля 1941 года, уже принял участие в жесточайших боях и был выведен на доукомплектование. Нужно было довести численность его до полного штата, а это 10 000 человек. Причём, направлялись в корпус в основном добровольцы по комсомольским путёвкам ЦК ВЛКСМ. В составе корпуса были три воздушно-десантные бригады, танковый батальон, артиллерийский дивизион, а также подразделения и части обеспечения. Военно-транспортная авиация в состав корпуса не входила, а придавалась ему на время проведения воздушно-десантной операции. На вооружении соединения было обычное стрелковое вооружение – ручные и станковые пулемёты, ну и, конечно, автоматы – с трёхлинейками-то десантироваться трудно. Миномёты были 50-мм и 82-мм. Артиллерия представлена 45-мм противотанковыми и 76-мм горными пушками. Ну и кроме того на вооружении состояли огнемёты.
В отдельном танковом батальоне было 50 танков Т-40 и Т-38.
В начале войны воздушно-десантные части и соединения использовались в основном, как стрелковые, поскольку и опыта у командования в проведении операций оказалось недостаточно, да и нечем было десантировать. Огромное количество самолётов, во многом по причине предательства генерала Павлова, враг уничтожил в первый же день войны на аэродромах.
Вот в такой корпус и прибыли Гулякин и его товарищи.
В 1-й воздушно-десантной бригаде Гулякина принял начальник медицинской службы бригады военврач 2 ранга Кириченко.
– Рад пополнению! – воскликнул он, поднимаясь навстречу из-за небольшого письменного стола, заваленного бумагами. – А то у нас совсем плохо с медициной. Вы назначены начальником медицинской службы второго отдельного воздушно-десантного батальона. Коротко введу в обстановку. Вы уже, вероятно, знаете, что корпус находится на доукомплектовании после тяжёлых потерь, понесённых в первые недели войны.
– Знаю, – ответил Гулякин. – И как долго мы будем в тылу?
– Рвётесь на фронт? Понимаю. Только ведь на подготовку десантников времени нужно побольше, чем на подготовку красноармейца стрелкового подразделения. Да и на обучение медицинских кадров, между прочим, тоже. Ведь вы пока на медицинском пункте батальона – в единственном числе. Сами будете подбирать себе помощников из пополнения.
– Расскажите, пожалуйста, о корпусе, – попросил Гулякин.
Кириченко посмотрел на часы, кивнул:
– Хорошо, несколько минут у меня есть.
Он подошёл к висевшей на стене карте европейской части Советского Союза с обозначенной флажками линией фронта. Взял указку и начал рассказ:
– Корпус участвовал в боях сначала на западном направлении. Выбрасывал небольшие группы десантников в тыл врага, сражался бок о бок со стрелковыми соединениями. С двадцать восьмого августа находился в резерве фронта, но недолго. Обстановка осложнилась, и в начале сентября корпус ввели в бой в составе пятой армии, которая оборонялась на южном берегу Десны. И заметьте, – сделал акцент Кириченко, – все эти месяцы корпус воевал без пополнения, постоянно находясь в самом пекле. Ведь сражаться приходилось с численно превосходящим врагом. В середине сентября в ожесточённых боях корпус понёс серьёзные потери. После этого его было решено вывести на доукомплектование.
– Пополнение уже прибыло? – поинтересовался Гулякин.
– Начинает поступать. Замечательных ребят присылают. Почти все комсомольцы – из Москвы, Горького, Иванова, Владимира… Сроки поставлены жёсткие. Через три месяца мы должны быть готовы вступить в бой. За это время предстоит сформировать части и подразделения, вооружить и подготовить тысячи парашютистов. А учебных баз, как, впрочем, и медицинской базы, нет. Всё нужно начинать с нуля. Правда, командный состав надежный – почти все уже побывали в боях.
– Спасибо за информацию, – сказал Гулякин. – Теперь имею представление о том, куда назначен. Разрешите приступить к выполнению служебных обязанностей?
– Да, конечно. И начните с представления командиру батальона. Он тоже новичок в Воздушно-десантных войсках. Комбат, старший лейтенант Жихарев, назначен к нам из военкомата, где служил до сих пор, и бомбил командование рапортами с просьбой отправить на фронт. Уже успел проявить себя, как хороший организатор, волевой, требовательный командир. Словом, познакомьтесь и с ним, и с теми, кто уже прибыл в батальон, ну и начинайте осваивать нашу десантную науку. Батальон в стадии комплектования.
– Разрешите идти? – спросил Гулякин.
– Да, да, Михаил, идите, – разрешил Кириченко, назвав Гулякина по имени, чтобы несколько снизить накал официоза – всё же медицина есть медицина. Дисциплина необходима, но и большая доверительность, большее взаимное расположение начальников и подчинённых не помеха.
Гулякин уже повернулся и открыл дверь, когда Кириченко остановил его и сказал как бы в напутствие:
– Помните, что старший лейтенант Жихарев хоть и младше вас по воинскому званию, но – командир. Он ваш непосредственный начальник.
– Конечно, конечно, – улыбнулся Михаил и вышел из кабинета.
Вот такие случались метаморфозы. Михаил Гулякин в армии без году неделя, ведь пришёл он на военный факультет совсем недавно, а уже имеет воинское звание военврач 3 ранга, что приравнивается к майорскому званию. В двадцатые – тридцатые годы прошло немало реформ в системе воинских должностей и званий. Завершились они окончательно уже во время войны, в начале 1943 года, когда были возвращены погоны и упорядочены воинские звания офицеров. До этого времени офицеров в Красной Армии не было – были красноармейцы и командиры.
2-й отдельный воздушно-десантный батальон размещался в нескольких домиках. Гулякин нашёл Жихарева в штабе – комнатке, в которой едва приютился стол со стульями, а большая её часть была завалена разным военным имуществом. На стенах висели таблицы и схемы.
Гулякин доложил чётко, по уставу. Жихарев вышел из-за стола, шагнул навстречу, крепко пожал руку. Спросил имя и отчество. Не хотел, очевидно, называть Гулякина по воинскому званию.
– Хорошо, что прибыли, Михаил Филиппович. Дел для медицины много. Личный состав уже поступает. Нужно каждого бойца осмотреть. Определить, годен ли? Мало ли что там могут написать. Люди рвутся в десантники, могут и скрыть недуги. А нам нужны здоровые ребята. Но и это не всё. Попрошу вас помочь с размещением, проверить, соответствуют ли наши, с позволения сказать, казармы, санитарным нормам. Всё хозяйство – несколько домиков, а народу будет много… Штатное расписание знаете?
– Знаю, – кивнул Гулякин.
– А сейчас извините, – сказал Жихарев, мельком взглянув на часы, – тороплюсь на совещание в штаб бригады. Подробнее поговорим позже. Осмотритесь пока.
Михаил обошёл расположение батальона. Домики оказались чистенькими и тёплыми, однако места в них для размещения батальона, численность которого составляла по штатному расписанию около пятисот человек, явно было мало.
«Придётся ставить палатки, – отметил Гулякин. – и придётся в них жить, и поздней осенью, и зимой… Три месяца… Это ж получается, до нового года».
Он прошёл дальше и увидел, что работа по установке палаток идёт полным ходом. Красноармейцы сколачивали нары, расчищали территорию, оборудовали пищеблок. Всё это нужно было теперь тщательно контролировать.
А с утра следующего дня он начал тщательный медицинский осмотр всех прибывших в батальон. К счастью, направляли в Воздушно-десантные войска действительно здоровых и крепких парней.
Постепенно комплектовался и батальонный медицинский пункт. Сначала прибыл фельдшер Василий Мялковский. Его назначили фельдшером медицинского пункта батальона.
Разбирая учётные карточки красноармейцев, Гулякин наткнулся на документы Виктора Тараканова. В карточке значилось, что до призыва он был ветеринарным фельдшером.
«Ну что ж, – решил Михаил, – санитарным инструктором назначить можно. Подучим немного, и дела пойдут».
Труднее было с санитарами. Людей с медицинским образованием не нашли. Выбрали двух красноармейцев – Дурова и Мельникова. Их предстояло учить с азов.
Батальон сформировали быстро, и вскоре начались занятия. Целыми днями подразделения проводили в поле, на стрельбище, прыгали с парашютной вышки.
Не забывало командование и о военных медиках. В один из дней боевой учёбы Кириченко собрал военных медиков батальонного звена на совещание. Когда все разместились в его тесном кабинете, заговорил о главном – о подготовке к предстоящим боям.
– Перед нами, товарищи, задача особой важности: предстоит не только провести занятия с личными составом медицинских пунктов и санинструкторами рот, но и научить каждого десантника оказывать первую помощь на поле боя и себе, и товарищам.
Кириченко напомнил, что судьба раненого во многом зависит от быстроты и качества наложения первой повязки.
– Ротные санитары должны неотлучно находиться на поле боя, быстро оказывать помощь раненым, эвакуировать их в безопасные места, – говорил он. – Но всё это хорошо при действиях в обычных условиях, а как организовать медицинскую помощь в бою, когда подразделения будут делиться на небольшие группы, атаковать противника с разных направлений? Кто наложит первую повязку, назначение которой, как вы знаете, предупредить потерю крови и загрязнение раны, уменьшить боль? Если упустить время, у раненого может начаться болевой шок. Вот потому то и важно, очень важно научить каждого красноармейца приёмам самопомощи и взаимопомощи.
