Николай Громобой
Детективы старой школы
* * *
© Громобой Н.
Дело № 1
«Учитель и учительница»
Всякое совпадение имён и фамилий в данной книге является случайностью.
Тихая мирная жизнь средней школы небольшого городка Н. была внезапно нарушена. И не только девочки на переменах собирались кучками, оживлённо перешёптываясь, но и мальчики тоже не оставались равнодушными к происходящему.
Поводов для этого было два. Во-первых, появление нового учителя истории, каких ещё никогда не знала эта школа. По слухам, идущим из учительской, ребята знали, что это бывший офицер, воевавший в горячих точках. Но фурор произвела фотография, выпавшая случайно из директорского кармана. На ней новый историк был изображён в форме капитана Французского Иностранного легиона и с Орденом Почётного легиона. Лихо сидящий берет, широкая улыбка и редкий орден заставили влюбиться в него не только всех старшеклассниц, но и молодых учительниц. К тому же он был строен, холост и обладал прекрасными манерами.
Другое событие произошло в то самое утро, когда новый историк появился в школе, а именно пропала учительница английского языка. Она вошла в кабинет и просто исчезла. Сначала все подумали, что у ней что-то случилось дома, и она просто никого не предупредила, но, когда учительница не явилась на следующий день, пошли к ней домой – она жила на съёмной квартире, но и там никого не оказалось. Все были обеспокоены, директор написал заявлению в милицию, так как учительница жила одна и беспокоиться о ней больше было некому. Но вдруг на третий день на адрес школы пришло заказное письмо, в нём учительница Нина Петровна Князева писала, что у неё случился нервный срыв, что она хочет уйти из школы и просила выслать её трудовую книжку на областной главпочтамт до востребования. В письме же было собственноручно написанное ей и подписанное заявление об увольнении.
Прошёл год…
Происшествие с учительницей забылось, новый историк Михаил Васильевич и директор Генрих Юрьевич были в отпуске и отдыхали в деревне на родине директора. Они были старыми друзьями и однажды вечером, отдыхая за чаем, вспомнили первое появление историка в школе и долго над этим смеялись.
В тот день фотографию директор уронил специально, зная, что её подберут и что это поможет создать новому учителю авторитет, а уж удержать он его сможет. Всё дело в том, что новый историк никогда не был капитаном Иностранного легиона, хотя высший французский орден имел на самом деле, но за другие заслуги. Он был полковником милиции и ему приходилось сотрудничать с Интерполом.
За выполнение одного из таких заданий он и получил Орден Почётного легиона. И однажды, напоив его, французские друзья уговорили сфотографироваться в форме капитана Иностранного легиона. Директор тоже когда-то работал в уголовном розыске, но ему пришлось уволиться по ранению. Зашёл разговор и об учительнице.
– Что ты об этом думаешь, – спросил историк.
А ведь знаешь, она по-настоящему исчезла и, если бы я не был уверен в подлинности её заявления, я бы поднял тревогу.
Что ты имеешь в виду под словом «исчезла», – спросил историк.
Так получилось, в этот отрезок времени она всё время была у меня на глазах. Сначала она смотрела в окно на школьный двор, потом резко отошла от окна, вошла в кабинет, затем прозвенел звонок, в класс вошли ученики и с этого времени её никто не видел. Могу поклясться, что из кабинета она не выходила.
И как ты себе это объясняешь?
Ты знаешь, сначала я был в полном недоумении, исчезла как в сказке. Потом я внимательно осмотрел кабинет и понял, как всё произошло. Нашу школу строили как экспериментальную – там должны были быть бассейн и теплица. Но вот теплицу сделали, а на бассейн, по-видимому, не хватило денег, но остались двери, выходящие из некоторых кабинетов якобы в бассейн. Была такая дверь и в кабинете иностранных языков. Но поразило меня больше другое. Все остальные двери уже присохли к своим петлям, да и ключей, я думаю, не найти, но эта дверь отлично смазана, и, я думаю, ключ был в наличии. Ну и что ты об этом думаешь.
– Ясно, запасной выход в случае опасности.
– Слушай дальше, я не наивный малый, и у меня сохранились знакомства. Мы пробили её и по фотографии, и по анкетным данным, и что ты думаешь?
– Думаю всё в ажуре.
– Узнаю старого волка. За ней ничего, даже улицу, я думаю, она всегда переходит только на зелёный свет.
– А теперь послушай мой рассказ, – сказал историк. – Начну с простого. Обычно мужчины по утрам только бреются, а я ещё и подкрашиваю своё правое ухо. Дело в том, что оно у меня пересажено (спасибо французским друзьям за потерю своего и пересадку чужого, но немного не рассчитали цвет). Ну так вот. Перед тем как получить пару пуль в это ухо, я почувствовал какой-то пронзающий взгляд, в туже секунду дёрнулся, и пули попали в ухо, а могли бы попасть в лоб. Тот же пронзающий взгляд я ощутил на школьном дворе в тот день, хотя не понял, откуда он идёт.
– Теперь я думаю, ты понял, откуда он шёл?
– Понял даже раньше и фотографию её смотрел.
– Ну и как?
– Я её не видел никогда, это точно, а вот она меня – это большой вопрос.
– У тебя есть какие-нибудь мысли по поводу этого?
– Я помню из её личного дела, что она родилась здесь недалеко в селе М., шестьдесят километров отсюда.
На следующий день они уже пили чай с вишнёвым вареньем у бывшего директора сельской школы, в селе М. Старый учитель с большим удовольствием показывал им фотографии своих выпускников, на одной из фотографий они узнали учительницу, это, несомненно, была она.
– Знакомое лицо, – воскликнул учитель истории.
– Так ничего особенного, посредственная ученица, запомнилась лишь благодаря моей хорошей памяти.
– А вы не знаете, что с ней случилось дальше? – спросил историк.
– Не знаю, уехала куда-то в город.
– Может, поступила в институт? – спросил историк.
– Да вы что, с её-то тройками!
– И к языкам у неё не было способностей? – спросил историк.
– Да какие там способности… по-немецки она только «хенде хох» и знала, да и то наверно из кино.
– А английский? – спросил историк.
– А у нас только немецкий учили, английского преподавателя не было. А вас, я смотрю, она очень интересует…
– Только между нами, Павел Иванович, – сказал историк и показал своё старое удостоверение.
– Что вам ещё сказать про неё?
– А родители, сёстры, братья есть?
– Сестёр и братьев нет, а родители ехали на мотоцикле, в них врезалась грузовая машина. Оба погибли. – Он немного помолчал, задумавшись, потом сказал: – Кстати, что удивительно, виновника аварии так и не нашли. Зил-130, правда, нашли, его угнали в соседнем совхозе.
* * *
– Вот тебе и песня… – сказал директор, обращаясь к историку в вагоне электрички, когда они возвращались домой. – Тупая троечница, которая владеет немецким и английским, да ещё, похоже, и французским. К нам в город на завод приезжали французские инженеры, и одна из наших учительниц слышала, как она разговаривала с французом.
– А эта учительница знает французский язык? – спросил историк.
– Посредственно. Учила в детстве в школе, но отличить от других сможет.
– Твой вывод из всего этого? – спросил историк.
– Вывода нет, только так, мелочи. Первая мелочь троечницы, скорее всего, нет на этом свете, наша пропащая нашла похожего человека, паспорт реальный, выдержит любую проверку.
– А диплом? – спросил историк.
– А ты представь себе: в твоё «Кукуево», приезжает человек с дипломом Московского института и прекрасным знанием своего предмета. Ты что, будешь поднимать большой хай и слать запрос в Москву? Так что здесь сойдёт и хорошая подделка.
– А вторая мелочь? – спросил историк.
– А вторая мелочь – представь себя в такой же ситуации: ты засветился (убей меня бог, если я смогу понять, где засветилась она), чтобы ты стал делать, не имея, допустим, связей?
– Ну, я думаю, нужны новые документы.
– Это, как говорят, ежу понятно, ну, допустим, хорошо. Ты нарисуешь паспорт. Допустим, у тебя талант к этому делу. А вдруг пробьют твой паспорт? И всё, приехали…
– А что бы сделал ты? – спросил историк.
Я бы устроился на небольшую почту. Всегда можно получить паспортные данные и подобрать их более-менее по себе и на этой основе изготовить паспорт. Так что, я думаю, нашу учительницу надо искать на почте. У тебя ещё остались связи в Интерполе?
– Само собой, там мы друзья до могилы.
– Пробей тогда работников почты. Я думаю, фамилию она менять не стала.
Вскоре они вернулись домой. Через неделю историк, взволнованный, ворвался в кабинет директора:
– Ты был прав! – сказал он, держа в руках лист бумаги. – Работница почты в городке К. уволилась два месяца назад. И почему эта мысль пришла нам так поздно…
Хитро прищурившись, директор сказал:
– Я слышал, что в бытность твою сотрудником Интерпола, ты оказал услугу одному богатому англичанину, и он не забыл тебе спасение его дочери, правда, немного обиделся, что ты, как принято в сказках, не женился на ней, но всё равно, он, по-моему, неплохо тебя отблагодарил. Это так?
– Более-менее – отвечает историк.
– Следовательно, в деньгах ты особенно не нуждаешься… Поэтому мой совет, бери отпуск за свой счёт и дуй в этот городок и переверни там всё. Что касается меня, то через три дня возвращается с Ессентуков мой самый любимый участковый терапевт, моя Машенька, я думаю, она диагностирует у меня острый гастрит, и я смогу вскоре к тебе присоединиться.
По пути в город К., Михаил Васильевич заехал в областной центр, чтобы договориться о своих полномочиях. Он намеревался звонить в Москву, но по какому-то наитию решил сначала зайти в областное управление МВД, и оказалось, что начальник главка – его бывший однокашник по училищу, – и все проблемы были улажены очень быстро. Выпив со старым другом по сто грамм коньяка (больше он себе никогда не позволял, считая, что спиртное снижает реакцию, а никогда не знаешь, когда она тебе понадобится), к вечеру прибыл в город К.
Это был один из редких городков, в которых, казалось, остановилось время. Старые почерневшие деревянные дома, старинное здание фабрики с огромной трубой из потемневшего красного кирпича и с надписью «1878 год», выложенной кирпичом на верху здания.
Он быстро нашёл нужный адрес – ул. Сиреневая, 16. Этот адрес дал ему директор, сказав, что там живёт его хорошая знакомая, дальняя родственница.
Пелагея Дмитриевна, так её звали, оказалось женщиной лет шестидесяти пяти. Учитель назвал себя.
– Проходите, давно вас жду, Генрих прислал телеграмму.
Михаил Васильевич по старой привычке профессионально отметил внимательный взгляд её глаз и стройную не по годам осанку. И тут же был поражён, ощутив, что Пелагея Дмитриевна так же профессионально оценивала его и наверно уже мысленно составила его словесный портрет.
В доме пахло свежими пирогами.
– Давайте ужинать. И прошу вас, не стесняйтесь. Генрих для меня, как сын, и его друзья – также и мои друзья, – сказала Пелагея Дмитриевна.
На столе были пироги с капустой, домашние котлеты, копчёная рыба и многое другое…
– Не хотите ли домашней наливки? – спросила Пелагея Дмитриевна.
– Если только немного, – ответил Михаил.
– Я сама никогда не пью больше ста грамм зараз.
– Ослабляет реакцию, – с улыбкой ответил Михаил.
Женщина рассмеялась в ответ.
– Во время войны я работала в разведке. Приходилось всегда держать себя в руках, – ответила Пелагея Дмитриевна.
Через день приехал Генрих.
– Машенька приехала раньше. Больничный дала, но очень обиделась по поводу моего отъезда. Пришлось в общих чертах описать ситуацию, рассказать про учительницу.
– Сплетен не будет? – встревожился Михаил.
– Машенька не из болтливых, – ответил Генрих.
Вместе они за четыре дня составили список тех лиц, чьими данными могла воспользоваться учительница. Их, по общему мнению друзей, оказалось двадцать шесть человек. Они примерно подходили по возрасту и слегка напоминали по внешности. Впрочем, внешность у неё была не очень броская, а учитывая, что фотография часто не совсем соответствует внешнему виду, то эти двадцать шесть вполне могли подойти.
– Что будем делать дальше? – спросил Генрих. – Организуем запрос, не прописался ли кто под этими данными в других городах?
– Попробуем, – задумчиво ответил Михаил. – Но больше интересует, зачем она приехала в наш город, не для того же на самом деле, чтобы учить детей?
– В нашем городе есть завод сельхозмашин, аккумуляторный завод и завод ткацкого оборудования, – перечислил Генрих.
– Закрытых цехов там нет? – спросил Михаил.
– Ты имеешь в виду, как в старом анекдоте, когда слесарь воровал детали, стараясь собрать дома швейную машину, а получался то РПГ, то автомат Калашникова? – сказал Генрих.
– Ну примерно, – ответил Михаил.
– Насколько мне известно, таких цехов там нет, – ответил Генрих.
Генрих предложил рассказать об их проблеме Пелагее Дмитриевне.
– Старый кадр, – сказал Генрих Михаилу. – Ведь знаешь, Пелагея Дмитриевна была награждена Орденом Суворова в порядке исключения, ведь по статусу им награждаются только генералы за крупные операции.
– Тётя Паша, покажите, пожалуйста, орден и указ, – попросил Генрих.
При этих его словах Пелагея Дмитриевна смутилась:
– Ох Гера, Гера, ведь знаешь, не люблю я хвастовства, – с укоризной сказала она, доставая из шкатулки орден и указ. В указе, поверх стандартной формулировки, что полковник, Герой Советского Союза (про это Генрих рассказал Михаилу ещё раньше) Пелагея Дмитриевна Бурыгина награждается за контрразведывательную операцию «Мышь», целью которой было прикрытие операции «Багратион», шла надпись:
«За оригинальный замысел и отличное исполнение.
И. Сталин».
После они пили чай и тут же за столом поинтересовались, что насчёт их проблемы скажет бывшая разведчица.
– Я бы попробовала осмотреть комнату, которую она снимала. Мне знакома хозяйка дома, она не то чтобы грязнуля, но не очень большая поборница частоты, и я знаю, что комната эта ещё не занята.
Осмотр комнаты ничего не дал. «Профессионал есть профессионал», – подумал Михаил. Лишь выходя из комнаты, Генрих заметил уголок листа, торчащий из-за тумбочки. Лист был почти чистый, с лёгкими отпечатками какой-то смазки. Он посмотрел листок на свет – изображение что-то отдалённо ему напоминало. Но что? Это явно не пистолет, а какой-то прибор. Но какой?
Он весь вечер был сильно задумчив и часто отвечал невпопад на вопросы Михаила Васильевича и Пелагеи Дмитриевны. Историк решил утром съездить в областной город, в Центральную Областную библиотеку, так как при повторном разговоре с работниками почты, где раньше трудилась учительница, одна из её бывших коллег вспомнила, что видела учительницу выходящей из дверей этой библиотеки. Вечером он приехал довольный и несколько озадаченный:
– Представьте себе, она просто глотала книги, за десять месяцев прочитала около трёхсот книг по разным предметам. Никаких выводов из её кругозора сделать не удалось за исключением одного. Она очень интересовалась астрономией, даже изучала таблицы восхода и захода Солнца и Луны в разных широтах, – закончил Михаил.
– А у нас тоже открытие, – сказал Генрих. – Когда я в очередной раз пытался нарисовать контуры, отпечатывавшегося на листе прибора, Пелагея Дмитриевна, глянув на мои каракули, сказала: «Гера, ведь это же морской секстант». Так что ясно одно: мы имеем страстную поклонницу астрономии, – с улыбкой закончил он.
Пелагея Дмитриевна вдруг задумалась и сказала:
– А вы знаете, ещё до войны мне пришлось побывать в вашем городе. Один местный инженер задолго до Кусто придумал свой тип акваланга и испытывал его на небольшом озере, военным идея понравилась, ему дали небольшое КБ[1] и озеро сделали закрытым объектом.
– Да, когда я говорил о наших предприятиях, у меня это вылетело из головы. Не знаю, чем там сейчас занимаются, но запретная зона до сих пор существует, – сказал Генрих.
– Может, вы правы, и она действительно шпионка, но тогда при чём здесь я? Всю жизнь ловил пусть крупных, но уголовников. Я же милиционер, а не контрразведчик, – сказал Михаил.
В комнате наступила тишина. Михаил Васильевич, о чём-то задумавшись, неотступно смотрел в окно. Пелагея Дмитриевна, любуясь, взглянула на него: «Вылитый Джеймс Мур в роли Бонда», – подумала она. Генрих же выглядел как настоящий древний германец – рослый блондин с ослепительно васильковыми глазами. «За эти глаза Клава, наверное, и полюбила его, того Генриха, – подумала Пелагея Дмитриевна, вспомнив отца и мать директора. – Как обидно! Погибнуть за два месяца до конца войны». На душе стало горько, и мысли сами собой перенеслись на сегодняшнюю их проблему. И когда Михаил Васильевич отвернулся от окна, перед его глазами встала такая картина: Пелагея Дмитриевна сидела в кресле, держа в правой руке именной наган и уперев его ствол в свой подбородок. При этом взгляд у неё был такой задумчиво-отрешённый, с какой-то грустью, и со стороны создавалось впечатление, что задумала застрелиться, но пока ещё окончательно не решилась на это. Так она любила думать над сложными проблемами. Как-то, ещё в начале службы, её начальник, увидев такую картину, был в ужасе. Он в самом деле подумал, что Пелагея хочет застрелиться, тем более что проблемы на тот момент у неё были очень серьёзные, и Пелагею даже подозревали в измене. Но начальник не верил в измену и поэтому с криком: «Паша стой, не делай этого» бросился к ней и выхватил у неё наган. Но со временем он привык к этому и понял, что как Шерлоку Холмсу помогала его трубка, то никогда не курившей Паше, помогал револьвер, упёртый в подбородок.
Внезапно Пелагея Дмитриевна опустила наган и сказала:
– Я полагаю, мальчики, что надо сделать следующие вещи: первое – проконтролировать, если это возможно, появление паспорта с её первоначальными данными или с данными, которые она могла получить на почте. Второе – надо ещё раз досконально побеседовать с её коллегами на почте и в школе. Даже профессионал может упустить какую-то незначительную мелочь. Я же со своей стороны постараюсь узнать, есть ли в вашем городе объекты, представляющие государственную тайну. К счастью, ещё не все мои друзья на пенсии.
К сожалению, повторные разговоры с работниками почты ничего нового не дали. Ответ от друзей Пелагеи Дмитриевны тоже запаздывал, и друзьям ничего не оставалось, как отправиться домой, тем более что заканчивался больничный лист директора. Зато дома их ждал неожиданный успех. Одна из молоденьких учительниц вдруг вспомнила, что однажды видела пропавшую учительницу под руку с директором местного краеведческого музея, Виктором Андреевичем Мельгуновым. Михаил Васильевич, едва дождавшись конца урока, тотчас помчался к нему. Мельгунова историк раньше немного знал, так как он, как и Михаил Васильевич, был холостяком и питался в «Домовой кухне». Готовили там довольно прилично, обеды на дом отпускались со скидкой десять процентов, и поэтому многие холостяки посещали это заведение. Там и познакомились Мельгунов и Михаил Васильевич.
Войдя в здание музея и спросив у вахтёрши, как пройти к директору музея, историк вошёл к нему. Тот поднялся из-за стола и с улыбкой спросил:
– Заинтересовались историей нашего города?
Но когда узнал тему предстоящего разговора, сразу нахмурился и сказал:
– Для меня очень неприятно всё это вспоминать, но если вам так необходимо знать, – спрашивайте.
– Прежде всего, не могли бы вы рассказать, как познакомились с ней.
– Познакомились мы вскоре после её приезда в наш город. Она пришла в музей и очень всем интересовалась. В это время я был в одном из залов. Мы разговорились. Разговор пошёл легко и интересно, и вечером мы уже ели мороженое и пили кофе в одном из наших кафе.
– А потом?
– Потом свидания. Правда, ей почему-то нравилось встречаться в тихих укромных местах. Потом объяснения в любви, разговоры о предстоящей свадьбе.
– А почему всё кончилось?
– Я был в командировке в областном центре, – Виктор помолчал, видимо, воспоминания очень тяготили его, – знаете, от природы я очень дальнозорок и увидел их издалека, её и одного моего знакомого. Я видел, как он всю её буквально ощупывал, и ей это нравилось, и потом они долго-долго целовались. И знаете, что меня больше всего задело? Даже не сам факт измены, а с кем она мне изменила. Это бывший мой знакомый, негодяй и никчёмный человечишка, в жизни его интересовали лишь две вещи – это глубоководное погружение и женщины.
– И что было после?
– Я без объяснения причин порвал с ней. Она пыталась добиться у меня, почему я внезапно охладел к ней, но я не стал объясняться, и она постепенно отстала.
– Не могли бы вы назвать имя этого человека?
– Красовский Игорь Владимирович или Гарри, как он любит, чтобы его называли.
– Спасибо, это может очень пригодиться.
– А вам можно задать один вопрос? – спросил директор музея. – Вы пока не нашли её, живой, – при этих словах он замялся, – или её труп?
– Пока ещё нет, – ответил Михаил.
Они вежливо попрощались, а уже завтра утром, наскоро переговорив с Генрихом, Михаил Васильевич мчался в электричке в областной центр. Но как оказалось, он мог не спешить. По данным ЗАГСа, Красовский Игорь Владимирович, экономист строительного треста и аквалангист-любитель, умер от кровоизлияния в мозг три месяца назад.
«Вот тебе бабушка и Юрьев день», – пришла в голову Михаила старинная поговорка, которая в наш век атома и электричества сократилась до одного слова – «Облом». Он поговорил с патологоанатомом, который делал вскрытие, но и у того не возникало никаких сомнений в диагнозе.
Тогда Михаил Васильевич вдруг вспомнил про Витю Коротеева, своего друга и бывшего коллегу по Интерполу. После «того» дела их обоих наградили Орденами Почётного Легиона и очень-очень вежливо вышвырнули из организации. Похоже, что каким-то краем они зацепили кого-то, сидящего на Олимпе. Михаил Васильевич после этого психанул и ушёл из МВД, хотя там его очень уговаривали остаться, обещали в скором времени генеральские погоны. Но он, вспомнив своё первое высшее образование, решил пойти в школу, где был директором Генрих, тоже его друг.
А Витя пошёл работать в МУР и стал там ведущим экспертом. С лицом орангутанга и с обезьяньими руками, которые могли опускаться, казалось, ниже колен, он обладал далеко не обезьяним интеллектом и по праву считался в Интерполе одним из лучших специалистов; к тому же слыл большим энтузиастом своего дела. Михаил Васильевич позвонил ему в Москву, и он пообещал приехать через два дня.
Сложностей с разрешением на эксгумацию тоже не оказалось. Начальник управления, выслушав его, сказал:
– Ну что же валяй. Шерлок Холмс. Красовский был одинок, так что разрешения родственников не потребуется, а так если что найдёшь, и нам интересно будет.
Домой Михаил Васильевич не поехал, дал телеграмму Генриху о том, что задерживается и остаётся ждать Витю. Михаил заказал столик в ресторане, чтобы отметить встречу, но, как оказалось, он забыл Витю. Сев в такси, Коротеев первым делом спросил:
– А до кладбища далеко?
Этот вопрос сильно смутил водителя, так как перед этим Михаил попросил отвезти их в лучший городской ресторан. Вместо ресторана, они всё же очутились на кладбище. Достав с помощью кладбищенских рабочих гроб, Коротеев категорическим тоном приказал всем отойти в сторону и, достав свой, на заказ сделанный чемоданчик, начал колдовать. Минут через сорок он закончил и, улыбаясь, что уж, казалось, было совсем не к месту, сказал:
– Молодец, хорошая работа.
– Ты имеешь в виду себя? – спросил Михаил.
– Ну, вообще-то, ко мне это тоже относится. Но в первый раз я имел в виду того, кто это сделал, – он кивнул на гроб. – Могу спорить хоть на десять ящиков армянского коньяка, местные эксперты съели бы это и не подавились. Очень редкий яд, следов почти не оставляет, но мне удалось найти реактив, который показывает наличие продуктов распада этого яда. Как Шерлок Холмс, помнишь, с его реактивом на гемоглобин, – и тут он опять глупо заулыбался.
– Ты сможешь написать официальное заключение? – спросил Михаил.
– Конечно, нет разговора, только, – при этом улыбка покинула его лицо, – во-первых, поставь в известность об этом местное МВД и желательно даже КГБ. Понимаешь, это очень редкое вещество, в советской аптеке его не купишь, да и самому синтезировать, поверь мне, крайне сложно. Это тебе не кураре. Помнишь деда Василия, как мы помогли ему с волками?
– Помню. Мы, как два индейца с луками и с твоими стрелами, которых ты намазал своим самодельным кураре. Деду Василию трудно пришлось, когда он приехал сдавать волчьи шкуры. Представь, восемь волчьих шкур и не одной пробоины. Деду пришлось сказать, что он всех их застрелил из мелкашки[2] в глаз.
– Его хотели взять в сборную Союза по стрельбе, – рассмеялся Михаил.
– А мне было совсем не смешно, когда ты дёрнулся, и твоя стрела пролетела рядом с моим плечом.
– Но, а теперь, во-вторых, – продолжил он. – Этот яд фигурировал в «том» деле, из-за которого от нас «ушли», а там осталось много неясностей. Поэтому будь очень осторожен. Мне неохота потерять такого друга, как ты.
Вечером они всё же отметили встречу, пригласив на неё начальника областного МВД, так что ужин вышел отчасти деловым. Наутро Михаил Васильевич получил официальные полномочия на ведение следствия, и начальник обещал ему собрать все данные о Красовском. Вечером того же дня Михаил, проводив в аэропорт Витю и пообещав его держать его в курсе дела, вернулся домой. Дома его ждало разочарование. Генрих получил письмо от Пелагеи Дмитриевны, в котором она сообщала: что никаких оборонных объектов в их городе не имеется, а за вывеской «Запретная зона» находится лепрозорий (интернат для больных проказой, такие были в СССР), и всё держится в тайне лишь для того, чтобы не тревожить местное население.
Единственный интерес представлял сторож лепрозория, бывший работник оборонки, которая раньше разрабатывала там акваланги. От него удалось узнать, что изобретатель погиб во время испытаний своего оборудования ещё во время войны, и без него всё дело пошло на спад и вскоре совсем заглохло. Человек он был очень талантливый, заинтересовался возможностью кашалота погружаться резко на полторы тысячи метров и что-то, как считали, открыл в этой области, какую-то специальную дыхательную смесь, позволяющую избежать кессонной болезни. На первых порах всё шло удачно, но вскоре погиб штатный испытатель, а потом и сам изобретатель, и проект похоронили. Лаборатория ещё некоторое время существовала – изучали трофейные немецкие, итальянские и французские акваланги, а затем прикрыли и её. По словам сторожа, а он производил впечатление человека, которому можно верить, никто у него в последнее время или раньше ничем не интересовался, хотя кое-кто в городе знал о его работе в лаборатории.
В общем, следствие опять зашло в тупик.
Вскоре пришло сразу два письма. В одном из них, полученном Генрихом, Пелагея Дмитриевна советовала им досконально изучить всю историю отношений директора краеведческого музея и учительницы, ведь целью её было наверняка не создание примерной советской семьи и, судя по всему, к водолазному делу директор тоже не имел никакого отношения.
Генрих постоянно посылал ей письма о ходе расследования и в одном из них упомянул, что директор музея не умеет плавать. Это ему удалось узнать из осторожных расспросов знакомых Мельгунова. В другом письме, пришедшим из Парижа на имя Михаила, сообщалось о разных новостях из Интерпола, в том числе о деле, которое заставило Михаила уйти в учителя.
Анри Фрезе, его коллега и хороший друг писал, что замдиректора Интерпола, инициатор их с Витей увольнения, обвинён в измене и арестован французской контрразведкой (аналог КГБ). Ведётся повторное расследование этого дела, и Анри надеялся, что после окончания расследования они смогут вернуться в организацию.
«Да уж, шиш вы его найдёте», – подумал Михаил, «два года прошло за это время. Умный человек все маленькие следочки десять раз заметёт. А судя по всему, за этим всем стояла очень умная голова». И тут на него нахлынули воспоминания…
* * *
Несколько лет по всему миру происходили кражи редкого антиквариата. И всегда успешно. Кражи осуществлялись очень тщательно, на подготовку и саму операцию денег не жалели. Машины, инструменты, средства связи, исполнители – всё по высшему разряду. И что самое интересное, похищенные предметы они будто в землю зарывали или в море топили… Ни на каких подпольных аукционах и в подпольных частных коллекциях они, насколько было известно, не появлялись. А осведомителей в Интерполе хватало. Нередко Интерпол выходил на исполнителей и начинал разматывать цепочку, но в определённом месте, доходя до очередного посредника, цепочка обрывалась, не оставляя конца. Контора, честно говоря, уже отчаялась, когда-либо их поймать, но помог случай.
Как говорится, и на старуху бывает проруха. Дело началось с пустяка для Интерпола. Они арестовали одного подпольного торговца драгоценностями. Перебирая у него на квартире: алмазы, рубины, сапфиры и прочий, как выражался Витя, «гравий», он вдруг прекратил опускать свои шуточки и вдруг замолк. Я тогда с удивлением глянул на него. Витя держал в руках древнюю золотую монету и очень тщательно рассматривал её в лупу.
– Ты что, мало нагляделся на золотые монеты? – спросил я.
– Чудак, ты знаешь, что это такое? Если, конечно, не подделка, – ответил Витя, благоговейно держа на ладони монету. – Это монета Тай Хао – первого китайского императора, точнее, они тогда ещё не носили этот титул, а назывались «властители».
– Ну и что? – вырвалось у меня по простоте душевной.
– Да пойми же, это почти три тысячи лет до нашей эры, многие учёные вообще считают мифическим его существование, а здесь, – и он замолчал.
Витя был помешан на древнем Китае и, наверное, при желании мог написать на эту тему не одну докторскую диссертацию.
И тут в душе Михаила проснулся историк, и он с почтением взял монету в свою ладонь. Радиоуглеродный анализ показал подлинность монеты. Всего монет было пять. Проследив путешествие монет от торговца краденным, по цепочке Интерпол вышел на одного парижского старика-антиквариата, которому удалось всё-таки обхитрить контору, переселившись за два дня до их визита на Сен-Жерменское кладбище. Казалось, дело завершено, но в голову Михаила пришла интересная идея.
Дело в том, что все похищенные неуловимой бандой предметы старины были не просто антикварными, а уникальными. Главарь банды имел очень изысканный вкус, и Михаил предложил руководству поймать его на эти монеты, как на живца. Надо только разместить их на одном из подпольных аукционов и ждать. Несомненно, у главаря на таких аукционах есть осведомители. Трудность задачи заключалась в отслеживании цепочки при передаче трёх монет. Начальник почему-то решил, что на аукционе должны быть представлены не одна, как хотел Михаил, не пять, а именно три. Покупатель назначил встречу для проверки подлинности, на встречу пошёл Михаил, – он безупречно говорил на французском. Он передал посреднику одну монету, тот ему денежный залог, и они расстались. Чтобы не вызывать случайное подозрение, встречу Интерпол оставил без наблюдения. Вечером в квартире Михаила раздался телефонный звонок, и голос посредника сказал одно единственное слово: «Да» и повесил трубку. Это значило, что покупка состоится завтра в то же время на том же месте.
