Николай Иванович Хрипков
Барков советского розлива
Сорокин поднял голову. На этот раз глаза его не бегали.
– Меня посадят?
– Посадить не посадят. А вот в комсомол точно не примут.
– Да я туда и не рвусь. Больно надо.
– Это плохо, что не рвешься. А рваться надо. Комсомол – это молодость мира, а его возводить молодым. А куда после школы собираешься?
– Да куда7 В ремеслуху. Не в институт же.
– Это точно. В институте тебя не ждут.
– Я могу идти? У нас урок физики. Любовь Александровна не любит, когда опаздывают на ее уроки.
– Иди! Уговор наш помнишь? Никому! Ни одной душе!
– Ага! Ага!
Уже взялся за ручку.
– Постой, Сорокин! А что ты всё время одергиваешь свитер?
– У меня э то…
– Ну, говори!
– У меня замок разошелся.
– Вон что! Ну, давай дуй на урок!
Зашла Елена Владимировна.
– Забыла вам сказать, Максим Николаевич, Сорокин состоит у нас на учете в детской комнате милиции.
– По поводу?
– Употребление спиртных напитков, драки, прогулы. А сейчас еще и вот это. Гнать надо таких из школы!
–
Речное училище стояло на окраине сразу за судоремонтным заводом. Поднявшись по широкому каменному крыльцу, Топольницкий попал в просторный холл, по которому расхаживали будущие речники, все в одинаковой одежде. Темные синие рубахи, черные расклешенные брюки, которые держались на ремнях, на бляхах которых был изображен якорь и серп с молотом.
И черные туфли на всех.
Завуч на этот раз был мужчина лет сорока в морском кителе. Предупрежденный об его приходе по телефону, он ждал его в холле на первом этаже возле расписания. Протянул руку, представился;
– Заместитель директора училища по учебно-воспитательной части Жильцов Борис Петрович. Сорокин предупрежден и сидит у меня в кабинете. Могу я поинтересоваться, что он натворил? Поверьте, я спрашиваю об этом не из праздного любопытства.
– Он никого не убил и не ограбил. Он может помочь мне в поиске автора одного сочинения, которое не нужно читать советской молодежи.
– Антисоветчина?
– Не совсем. Но тоже ничего хорошего.
Они, не торопясь, поднялись на второй этаж. Топольницкий хотел узнать о Сорокине до того, как встретится с ним.
– Ну, что такое Виктор Сорокин? Середнячок. Себе на уме. Почти по всем дисциплинам тройки. Познавательная мотивация низкая. На уроках пассивен. Интереса не проявляет. Не комсомолец. Не спортсмен. Ни одного кружка не посещает. Какой-то вялый. Ну, знаете, к нам в основном приходит контингент, от которого школы желают избавиться.
Топольницкий кивнул. Зашли в кабинет.
– Мне оставить вас наедине? – спросил завуч. – Или мое присутствие обязательно?
– Совсем необязательно.
Топольницкий сел на место завуча. Поманил Сорокина.
– Ближе подсаживайся!
Юноша пересел. Почти ничего похожего с младшим братом. Ага! У них же разные отчества. Значит, от разных отцов.
– Я сотрудник комитета государственной безопасности. Слыхал о таком?
Сорокин кивнул. Смотрел он в угол, избегая встретиться с ним взглядом. Значит, есть, что скрывать.
– Не догадываешься по какому поводу я собираюсь беседовать с тобой?
– Нет.
Топольницкий достал тетрадку.
– Узнаешь?
– Узнаю.
– Твоя?
– Моя.
– Читал?
– Читал.
– То, что ты не автор этого, понятно. Возникает вопрос: кто тебе дал эту тетрадь? Или ты переписал у кого-то?
– Дал.
– Кто?
– Не скажу.
– Я, кажется, сказал, откуда я. От нас никаких секретов нет. Ты это не знал? Еще раз повторяю: кто тебе дал эту тетрадь?
Сорокин еще ниже опустил голову.
– Понятно. Значит, продолжим беседу в другом месте. Ты догадываешься, где? Отвечай, когда тебя спрашивают!
– Догадываюсь.
– Ты понимаешь, что там в игрушки не играют. И если там с кем-то желают поговорить, то это очень серьезно. Так что? К нам на допрос?
– Не надо.
– Тогда говори!
– Ну, меня же будут стукачом считать.
– Если ты скрываешь правду от органов, знаешь, кем ты становишься? Государственным преступником со всеми вытекающими последствиями. Говори!
– Ну…
– Говори!
– Ну, в общем, мне Вовка Зябликов дал почитать. На три дня. А этот придурок утащил ее у меня.
– Придурок – это твой младший брат? А Владимир Зябликов – это кто? Вы с ним друзья?
– Он старше меня на три года. Уже в армии отслужил. Сейчас на стройке работает. Мы так с ним пересекаемся. Ну, пили пиво у реки. Он достал эту тетрадь, стал читать. Я попросил у него. Он сначала не хотел давать. Но потом дал. Сказал, что на три дня. Если хочешь, то перепиши. Но никому не давай!
– Переписал?
– Не.
– А что так?
– Не люблю писанины. Меня и в училище за это преподаватели ругают, что не пишу конспектов. Ну, я-то вообще пишу. Ну, не успеваю я. Потом у кого-нибудь переписываю. Беру у кого-нибудь конспект и переписываю.
= Так! С конспектами понятно. Кто еще тогда с вами у реки пил пиво?
– Ну. Толька Муханов, Лёшка Коноплев. Вот. Четверо нас было. Взяли трехлитровую банку пива.
– Адрес Вовки Зябликова?
– Ну, в одном доме мы живем. Только он в другом подъезде. Квартира восемь. А комната у них прямо, как заходите в коридор. Слева будет кухня, а прямо их дверь.
–
Конечно, Зябликова можно было вызвать официальной повесткой в комитет на допрос. Тут были две причины, которые заставили Топольницкого отказаться от этого. Первая: указание полковника о том, чтобы провести это дело тихо, без шума, чтобы о нем никто не знал и автора похабщины взять за жабры без лишних свидетелей и без шумихи. Вторая: это наставление Ивана Кузьмича Огородникова, который читал им курс оперативной работы. Иван Кузьмич говорил о том, что неформальная беседа часто дает больше, чем официальный допрос в кабинете. Человек, оказавшись в кабинете, уже чувствует себя виновным, даже если за ним нет никакой вины. Такова человеческая психология, на нее давят стены, стол, протокольная запись. Человек в напряжении, он боится хотя бы на миг утратить бдительность, потому что от каждого его слова зависит его судьба, он ведет себя не так, как в обычных естественных условиях. В неофициальной же обстановке он раскован, больше склонен к откровенности. Если даже проболтается о чем-то тайном, то не сильно переживает об этом. Он знает, что в любой момент может отказаться от своих слов. «Не помню, чтобы я такое говорил. Да не может быть, чтобы я такое сказал! А докажите, что я такое говорил! Протокол же не вели».
Можно встретиться с Зябликовым вечером, когда он вернется с работы. Но Топольницкий решил, что встреча на рабочем месте даст больше. Да и большую часть своей жизни мы проводим на работе, а не дома, если, конечно, не брать в расчет сон.
В тресте сказали, на каком участке работает Зябликов. Это была новостройка – пятиэтажный дом. Коробка уже стояла. С крышей. К дому подводили коммуникации: теплотрассу, водопровод, электричество, телефонную связь. Поэтому вокруг дома, как змеи, вились траншеи. Гудели экскаваторы, бульдозеры отталкивали землю.
Прораб Степанов, уже извещенный о визите, поджидал его возле вагончика. Это был мужчина лет за пятьдесят, широкоскулый, с маленькими глазками. Сейчас на нем был плащ, сапоги, а на голове строительная каска.
Топольницкий одно время увлекался физиогномикой и по типу лица Степанова установил его финно-угорское происхождение: он или мордвин, или мариец, или кто-нибудь из его родителей из этих народов. Что это ему давало, он и сам не знал.
– И что натворил этот хмырь? – спросил Степанов, пожав Тополницкому руку.
Топольницкому не понравилось эт слово «хмырь». Всё-таки это твой рабочий. Значит, не очень-то он уважает работяг. Да и спросил он с какой-то ехидцей. «Мол, вот я знаю, что это такой, что обязательно, что-нибудь вытворит неладное. Я всегда был в этом уверен».
– Так, уважаемый, – проговорил Топольницкий. – Никто ничего не натворил. Если я кем-то интересуюсь, это совсем не значит, что он обязательно что-то натворил. Просто мне нужно побеседовать. И потом, почему вы называете рабочих так уничижительно? Всё-таки рабочий класс у нас считается самым передовым, авангардом общества. К себе вы требуеуте уважительного отношения. Так что сами уважайте людей.
Топольницкий удивился самому себе, он отчитал человека более старшего по возрасту. Степанов понял, что его отхлестали, как провинившегося подростка. Но видно это часто случалось с ним. И он привык получать подзатыльники \и пощечины от начальства. Не успел даже обидеться.
– Где я смогу побеседовать с Зябликовым?
– В моем вагончике.
Обычный вагончик. Такие ставили на каждой стройке для прораба, для рабочих. У входной двери на табуретке металлический бак с краником. А на баке кружка. Не ходить же каждому со своей посудой. Да и по утрам у некоторых наблюдался сушняк. Рядом побольше отделение, где был уголь и сложены дрова. За электрообогреватели пожарники гоняли.
Поэтому зимой вагончик отапливали буржуйкой, самодельной металлической печью. Здесь и была собственно конторка прораба со старым столом, крытым зеленой тканью, которая протерлась в нескольких местах и зияла прорехами, лавкой вдоль стены и несколькими стульями. На тумбочке стоял небольшой сейф, где прораб хранил документы. На стенках висели графики, приказы, инструкции.
– Сейчас я его позову, – сказал Степанов. – А вы располагайтесь! Будьте как дома.
– А что вы можете сказать о Зябликове, Алексей Петрович?
– Ну, Зяблик он и есть Зяблик. Что о нем скажешь7 Сто всякими кадрами приходится работать.
– Алексей Петрович! Ну, я же вас просил без этих уничижительных характеристик. Говорите по делу. Вы работаете с ним рядом, должны его хорошо знать.
– Это прозвище у него такое. Его так все зовут. Ну, что я о нем могу сказать. Противоречивое к нему отношение. Вы не думайте, я хорошо отношусь к людям. Но люди-то разные. Вот зимой попал в вытрезвитель. Так хорошо, что милиция подобрала, а ведь мог и замерзнуть. Или какие-нибудь отморозки убили бы. У нас такое случается. А перед этим получка была. Он себе новую меховую шапку купил. А то носил какую-то облезшую крысу, как бомж. А покупки, сами знаете, обмывать надо. Хе-хе! Простите! И часы наручные. И вот или сняли всё это, когда пьяный лежал. Или еще как. Он-то сам, конечно, ничего не помнит. Я, кстати, об этом в заметке написал.
– В какой заметке?
– А я внештатный корреспондент в нашей газете «Строитель». Уже много лет. Еще и платят. Немного, правда. Редкий номер без моей заметки обходится. Как только готовится новый номер, мне звонят: «Алексей Петрович! Ждем ваш материал!» Да я тут же вот в этом вагончике на этом вот столе и подмахну что-нибудь. Хвалят за бойкость пера. И за оперативность, само собой. А сюжетов тут у нас на каждом шагу.
– Алексей Петрович! Меня всё-таки Зябликов интересует. Что вы о нем можете сказать, как о специалисте? Всё-таки для руководителя главное деловые качества работника.
= Знаете, бывает опаздывает на работу. Ссылается на автобус. А что автобус? У всех автобус. Значит, вставай раньше, чтобы не опаздывать. Лучше пораньше явиться на работу, чем опоздать. Я двадцать пять лет на стройке. И ни разу… понимаете, ни разу не опоздал. Я, кстати, вишу на доске почета. В смысле фотография моя.
– А как специалист? Плохой, хороший?
– Как специалист? Он же плиточник. Плитку кладет. Там в туалете, в ванне, на балконе, на лестничной площадке.
– Понял. И что?
– Я так скажу. Достоин всяческой похвалы. Как к плиточнику, у меня нет к нему никаких претензий. Просто талант. Лучше его никто плитку не положит. Так выложит – загляденье. Ни сучка, ни задоринки. Всё ровненько, никаких выступов, ни щербинки. Что тут скажешь, талант. Только это его и губит.
– Это как?
– Ну, частник, если хочет плитку выложить, там в квартире или на даче, так непременно им Зябликова подавай. Сарафанное радио, понимаете. Слава о нем просто идет. А как работу сделает, то часто ему застолья предлагают. Ну, и деньги, само собой. Он за час колыма больше зарабатывает, чем за целый день на стройке. Поэтому от этого дела никогда не отказывается. Только всё сюда уходит.
Прораб пощелкал себя по кадыку.
– Машину уже мог бы купить. Да куда там! Всё в глотку и в глотку. Прожженная она у него.
– Понял, Алексей Петрович. Пригласите его, пожалуйста, в вагончик.
«А ведь, действительно, зяблик», – подумал Топольницкий, когда на пороге возникла худенькая невысокая фигура в замызганной фуфайке и черных штанах, которые пузырились у него на коленях и на бедрах. На ногах у него были короткие кирзовые сапоги. Такие носят в армии в стройбате. Сбоку были дырки. Может быть, их сделали специально для вентиляции, чтобы не потели ноги. Его можно было назвать даже красивым: прямой нос, большие светлые глаза, высокий лоб, к которому прилипла прядка темных волос. Выглядел он совершенно спокойным, хотя прораб по дороге, конечно же, сообщил ему, кто с ним желает побеседовать. Он мял шапчонку, не решаясь оторваться от порога без приглашения.
–
Топольницкий постучал пальцем по папке и махнул рукой, приглашая садиться. «Кажется, я начинаю себя вести уже, как большой начальник. Хотя для простых людей я уже начальник». Зябликов опустился на стул, поерзал на стуле, приподнялся, отодвинул стул от стола и зажал ладони между коленами. Значит, замкнутый, не склонный к откровенности. Топольницкий показал ему раскрытое удостоверение.
– Владимир Владимирович, угадайте с трех раз, что у меня в этой папке?
Топольницкий решил, что несколько легкомысленным тоном он сможет расположить его к себе, лучше разговорить паренька. И опять забарабанил по папке.
– Не знаю, – равнодушно ответил Зябликов, демонстрируя тем самым, что ему совершенно наплевать, что там в папке.
– Ответ неверный. Вторая попытка. Ну!
– Документы. Что еще может быть в папке? Для того и носят папку, чтобы хранить в ней документы.
– Теплее. Последняя попытка, Зябликов.
– Протоколы.
– Ответ неверный. Протокол положено составлять в кабинете, когда ведется официальный допрос. Если мне нужно было бы составить протокол, я бы вас пригласил повесткой. Но, если я здесь, значит, никакого протокола я составлять не собираюсь. Понимаете, Зябликов? Вы не обвиняемый. Но если я разговариваю с вами, значит, есть в этом такая необходимость. И я надеюсь на вашу откровенность и искренность.
Топольницкий отодвинул от себя папку.
– Вот вместо того, чтобы заниматься настоящим делом, а настоящее дело – это ловить шпионов, агентов иностранных разведок, я должен заниматься вот этим. Но раз я этим занимаюсь, значит, так надо. Враг очень хитер и коварен. В борьбе с нами он использует все средства. Ведет идеологическую борьбу, чтобы разрушить наши моральные устои, воспитать из молодежи циников, лишенных всяких идеалов. Тут все средства хороши. Ну, что молчишь, Зябликов?
– А что?
– Тебе нечего сказать?
– А что мне сказать? Я не шпион.
– Ну, если бы ты был шпионом, мы бы разговаривали в другом месте и не в такой дружественной атмосфере.
– Что я сделал?
– Вот! Правильный вопрос.
Топольницкий расстегнул папку и достал тетрадь.
– Узнаешь?
– Узнаю.
– Читал?
– Читал.
– А как ты думаешь, что если вот это будут читать дети, подростки, вместо того, чтобы читать «Как закалялась сталь», «Повесть о настоящем человеке», что из них получится в недалеком будущем? Молчишь? А ведь не малолетка уже. В армии отслужил. Отдал, так сказать, священный долг. Работаешь. И уже должен понимать такие вещи. Ладно, сам читал. Но зачем ты это отдал другому?
