Николай Костомаров
Мазепа
Между тем в Варшаве 3 сентября совершилась коронация Станислава Лещинского, избранного в короли при живом короле Августе по воле Карла XII. Примас королевства архиепископ гнезненский хотя и был расположен к Станиславу, но уклонялся от исполнения обряда коронации. Он опасался гнева папы, благоволившего к королю Августу, и поручил исполнить обряд львовскому архиепископу. После этого события шведская сторона в Польше стала усиливаться, но паны, странным образом, как будто играли своею присягою: они то признавали новокоронованного короля Станислава, то опять возвращались на сторону Августа. Епископ вармийский Залуский добровольно отступил от Августа к Станиславу, потом уехал от Станислава к Августу в Саксонию, куда удалился король Август; там, живя вблизи Августа, Залуский начал снова тайные сношения со Станиславом. Брат коронного гетмана Любомирского признал Станислава и обещал своим влиянием расположить на его сторону все войско, а потом опять объявил себя за Августа. Подскарбий Пребендовский недавно хлопотал в пользу Августа у прусского короля, а потом вдруг пристал к Станиславу, когда узнал, что тот был коронован. Поляки той и другой партии обещали своим соотечественникам золотые горы и чудеса всевозможнейших благ, желая приманить к себе свою братию. но приставшие легко отступали назад, как только замечали, что обещания могут остаться неисполненными. Приверженцы Августа распускали слух, что новоизбранный в короли Станислав. в благодарность за свое избрание, обещал шведскому королю Курляндию, а Сапегам часть Литовского княжества в качестве независимого наследственного владения. Они думали восстановить своих соотечественников против шведской стороны страхом, что при такой перемене власти не будет удержу мятежному хлопству против шляхетства, как уже то было во время нашествия на Польшу короля Густава, а духовенству внушали опасение, что у духовных особ отнимутся имения, как поступлено в Швеции.
Между тем Паткуль, один из первых заправщиков Северной войны, сошел с своего поприща. Король Август, недовольный им за растрату денег, полученных от царя Петра для уплаты войску, приказал арестовать его в то самое время, когда Паткуль собирался жениться на богатой вдове Румор с тем, чтобы потом уехать в Швейцарию и там жить себе частным человеком. Его засадили в крепость Зоненштейн в Саксонии. Это случилось тогда, когда малороссийский гетман дожидался от него руководительства, куда ему идти с козацким войском.
23 сентября, остановившись обозом под Уханью, Мазепа получил царский указ послать требование к ординату[126] Замойскому, владельцу крепости Замостья, пустить туда гарнизон русских войск, чтоб не дать шведам овладеть этой крепостью. Требование это, посланное гетманом, не имело успеха. Ординат отвечал, что ему не нужно иностранной помощи. Тогда Мазепа двинулся с войском по направлению к Замостью. На пути своем Мазепа замечал, что польская шляхта повсюду склоняется на сторону Станислава Лещинского. Враждебная Августу сторона тем более выигрывала, что козаки, а еще более великорусские ратные люди, шедшие с козаками под командой Неплюева, будучи голодны, так много себе позволяли, что не щадили и божиих храмов, хотя за это и постигало их строгое наказание.
Подходя к Замостью, гетман повторил ординату свое предложение и при этом даже пригрозил, что в случае упрямства он прибегнет к военным мерам. Замойский опять отказал, объясняя, впрочем, что для этого нужны были бы особые письма к нему от короля Августа и от царя. Приезжал потом в качестве комиссара какой-то Накваский, но так как он особого письма королевского не привез, то ординат и ему отказал. Тогда гетман расположился обозом под Замостьем. Польские гетманы, коронный и польный, несколько раз приглашали его к ним на свидание, но он не поехал и сообщил Головину, что не доверяет им.
Во время месячной стоянки под Замостьем была попытка новокоронованного короля склонить малороссийского гетмана к измене русскому царю. Прибыл какой-то поляк Вольский с тайным предложением пристать к Лещинскому и шведскому королю. Гетман подверг его пытке; показание, вынужденное этою пыткою, вместе с отобранною у него инструкцией отправил в Малороссийский приказ, а самого шляхтича Вольского не отправил, опасаясь, чтоб его не отгромили на дороге.
Мазепа в донесении своем уверял государя в своей подданнической верности, непоколебимой ни пред какими искушениями.
7 ноября Мазепа известил Головина, что, наконец, ординат Замойский допускает вступить в крепость гарнизону из 1000 великороссийских ратных людей и 200 малороссийских Козаков, обязываясь в течение месяца содержать гарнизон этот на свой счет, но с тем, чтобы все его маетности были изъяты от контрибуций. 12 ноября, сообразно царской воле, Мазепа расставил половину своего войска в воеводстве Бельзском и в земле хелмской, в таком опустелом крае, где чувствовался недостаток запасов для людей и корма для лошадей, а с остальною половиною двинулся на Волынь.
Прибывши на Волынь. Мазепа заложил свою квартиру в Дуб но. Тут прибыл к нему из Гродна полковник прилуцкий Горленко, назначенный наказным гетманом над отрядом, высланным в Литву. Когда этот отряд прибыл в Гродно, царь приказал Гор ленку послать 1000 Козаков к Риге, отдавши их под команду генерала Рона. Горленко с остальными остался в Гродно. Еще в конце сентября он, Горленко, через курьера письменно сообщал своему гетману о бедственной судьбе Козаков, посланных к Риге, и о всяких обидах, терпимых козаками в литовском крае от великороссийских начальных людей. По царскому указу устроены были там временные почты и на эти почты высланы были прилуцкие козаки: эти-то козаки особенно терпели от нахальства русских офицеров, ездивших на почтовых лошадях. Случалось, что у Козаков забирали лошадей и уезжали на них, а козаки потом должны были отыскивать своих взятых лошадей и находили их измученными шибкою ездой и остающимися без корма; случалось и так, что офицер, взявший козака с лошадью, гнал без милости и бил разом и лошадь и козака. Горленко жаловался, что его самого, наказного гетмана, насильно столкнули с коня и забрали под подводы лошадей у него и у прочих козацкнх начальных людей, с ним ехавших. 9 ноября Горленко упросил Шафирова исходатайствовать ему отпуск со службы, ссылаясь на болезнь в ноге. Оставив над своими полчанами в Гродно своего сына Андрея, он явился к гетману в Дубно вместе с товарищем своим киевским полковником Мокиевским. Там на словах они сообщили гетману подробнее и точнее о всех оскорблениях, которые претерпели малороссийские козаки от великорусских офицеров. Горленко прибавил, что он нарочно притворился больным, потому что боялся, чтоб его с козаками не услали в Пруссию и не стали бы там учить Козаков регулярному строю. Об этой посылке Козаков для обучения регулярному строю писал еще прежде гетману Иван Черныш, находившийся при гетманском племяннике Войнаровском также в Гродно. Черныш писал, что он даже видел копию с царского указа об этом. Быть может, это было предположение Петра, тогда состоявшееся и тотчас отмененное, так как все царствование Петра изобилует распоряжениями, которые тотчас и отменялись.
Из других мест Гетманщины Мазепа получал жалобы на дурное обращение великорусов с малороссиянами. Черниговского полка городенский сотник доносил своему полковнику Полуботку, что ехавший с солдатами из Могилева в Киев Иван Павл. Зыков допускал своих солдат чинить над жителями бесчинства и поругания. В Чернигове проезжал из Москвы с аптекой некто Роптеев и требовал 44 подводы; хотя ему обещались их выставить, но он, не дождавшись, послал своих людей ловить лошадей в поле, а наловивши более ста, требовал, чтобы хозяева выкупали их от него. Мазепа, получая с разных сторон такие вести, до того раздражился, что в кругу близких к себе старшин высказал, что другой бы склонился к предложению, которое присылал к нему Станислав Лещинский с Вольским.
Находясь в Дубно, Мазепа ездил на короткие время в Белую Криницу и там был восприемником у князя Вишневецкого. Мать двух Вишневецких, урожденная Ходоровская, Анна, вдова Константина Вишневецкого, воеводы бельзского, по смерти мужа была за другим мужем, князем Дольским, любимцем покойного короля Яна Собеского, великим маршалом литовским, умершим в 1695 году. Вдова после двух мужьев, княгиня Дольская была еще не стара и обладала в высшей степени качествами прелестницы. Мазепа с нею крестил дочь, родившуюся у ее сына. По известию современника, близкого к Мазепе, он тогда вел с нею денные и ночные беседы, и в это-то время брошено было первое искушение передаться на шведскую сторону.
Глава одиннадцатая
Запорожское своевольство. – Козаки в Литве. – Новое искушение Мазепе через посредство княгини Польской. – Нерасположение Мазепы к Меншикову. – Успехи шведского короля в Саксонии. – Альтранштадтский договор. – Отречение Августа от польской короны. – Своевольства великороссиян в Малороссии. – Строение Печерской крепости в Киеве. – Жалобы старшин и полковников. – Пребывание царя в Жолкве. – Неудачные попытки примирения с шведским королем. – Союз царя с поляками, не признавшими Станислава. – Мазепа в Жолкве. – Меншиков и Мазепа. – Иезуит Заленский. – Ксендз тринитарий. – Продолжениеpaбoт над Печерскою крепостью. – Польские попытки овладеть Правобережною Украиною. – Козаки в Польше. – Сношение Карла и Станислава с Турциею. – Третье искушение Мазепе от княгини Польской и короля Станислава. – Мазепа открывается своему генеральному писарю. – Непосланные письма к царю и канцлеру. – Приезд к Мазепе иезуита Заленского. – Тайный посланец Мазепы у короля Станислава. – Беспорядки в царской державе. – Успокоительная царская грамот к малороссийскому народу.
Первое искушение не подействовало на Мазепу. Мало располагали его и проблески вражды к москалям в Малороссии. Правда, в Запорожской Сече эта вражда показалась до того острою, что когда великорусские ратные люди, плывя по Днепру, нуждались в судах и перевозчиках, чтобы безопасно пройти через пороги, то кошевой Гордеенко приказывал запорожскому полковнику, находившемуся в Кодаке, распорядиться так, чтобы на порогах пропали все суда с московскими ратными людьми. Сечь Запорожская не переставала быть притоном удалых беглецов из украинского поспольства, которые пели там все одну и ту же старую песню – идти в Украину и бить панов и орандарей. Но такое брожение в народе не могло быть полезным гетману, потому что ненависть поспольства к панам прежде всего обращалась против него, так как он был самый первый, главный пан. Народ не любил великорусской власти над собою, но не терпел и своего гетмана, считая его разом и польским паном, и угодником московской власти. Раздражение малороссиян против великороссиян не могло подвинуть гетмана стать в недружелюбное отношение к Московской державе. Притом все эти зажигательные крики об избиении панов и арендарей оставались одними криками, а сечевое своевольство ограничивалось только несколькими разбойническими разорениями пасек в «товще» (дебри) Самарской, да угоном скота и лошадей запорожскими «харцызами» (разбойниками).
При тогдашнем положении дел ничто не располагало Мазепу поддаться внушениям в пользу шведов, притом такие внушения делала ему женщина, которая была матерью одного из предводителей Августовой партии в Польше, воевавшего против шведов, а потому чересчур доверяться ее искренности в то время еще было неблагоразумно. Вероятно, такого рола внушения делались ему вскользь, в качестве соображений, как поступить в случае, если дела поворотятся окончательно во вред Августу и Петру. Еще, однако, дело Петра не казалось тогда слабым, и Мазепа, имевши всегда в виду собственное благополучие, не видел нужды поворачивать круто в противную сторону.
С зимы 1705 на 1706 год дела становились все хуже для Петра и Августа и все лучше для Карла и Станислава. Шведы направлялись в Литву. Царский фельдмаршал Огильви занял Гродно и ожидал прибытия в помощь саксонского войска короля Августа. Но саксонской помощи не могло явиться, потому что саксонский главнокомандующий Шуленберг был разбит наголову при Фрауэнштадте шведским генералом Реншильдом, а Потоцкий, предводитель польского войска стороны Станислава, поразил польское войско Августовой стороны, бывшее под командою князя Вишневецкого. Карл двинулся в Литву. Он не успел взять Гродно, но расположил свое войско так, что оно не допускало продовольствия русским военным силам, находившимся в Гродно. Вступление Карла в Литву быстро расположило шляхетство этого края на сторону Станислава Лещинского. Воеводства Новогродское, Слонимское и Волковисское объявили себя за нового короля. Признал его в воеводстве Виленском повет Лидский. Князь Огинский, сильнейший из литовских магнатов, изъявил желание пристать к Станиславу, если за ним, Огинским, сохранят носимый им сан польного литовского гетмана.
В это время Петр потребовал Мазепу в Минск, куда и сам обещался быть. Гетман приехал в Минск в начале марта с компанейцами и с двумя городовыми полками – Миргородским и Переяславским; скоро потом подоспели еще козаки. Войска у Мазепы было до 14000. Мазепа расположил своих Козаков «на пассах» от Гродна до Вильна, в городах Минске, Слуцке, Несвиже и Ляховичах. Царь приказал им беспокоить шведов, пока не придут на помощь саксонские войска.
Тут постигали Козаков несчастия одно за другим. В Несвиже поставлен был стародубский полковник с четырьмя сотнями своих полчан. Шведы напали на них сонных ночью и одну сотню истребили совершенно, погиб и стародубский полковник Миклашевский. Другая сотня, поверивши слову неприятеля, обещавшего отпустить Козаков на свободу, если они не будут защищаться, положила оружие и была объявлена военнопленного. Третья сотня заперлась в бернардинском монастыре, не поддавалась никаким убеждениям сдаться, и когда шведы, не ставши их добывать оружием, ушли, соединилась с четвертою сотнею, и обе пришли к гетманскому обозу. Вслед за тем 18 марта шведы осадили переяславского полковника Мировича в Ляховичах, за четыре мили от Несвижа.
В Литве сторона Станислава все более и более брала верх. Именем двух соперничествуюших королей устанавливалось в Литве два высших судилища – два трибунала: один от короля Станислава в Вильне. другой от короля Августа в Минске. По замечанию Мазепы, на минский трибунал не находилось много охотников ехать, потому что шведский король угрожал разорять огнем и мечом маетности тех господ, которые туда поедут. Шляхетство повсюду торопилось признавать королем Станислава Лещинского. К этому возбуждала шляхетство, кроме страха шведов, ненависть к русскому войску, наводнившему край в видах поддержания стороны, враждебной Станиславу. В городе Орше был поветовый сеймик, где в приватном совещании замышляли истребить великороссийское войско хитрым способом, чтоб и духа его не оставалось в стране.
Находясь в Минске, Мазепа получил от княгини Дольской небольшое письмецо, писанное цифрами. В нем княгиня извещала гетмана о возвращении своего посланца от какого-то двора с письмом от какого-то короля, которого имя не называлось в письме. Мазепа приказал прочитать это письмо вслух своему писарю Орлику и произнес:
«Вот глупая баба, хочет через меня обмануть его царское величество, чтоб царь, оставивши короля Августа, принял под свою протекцию Станислава Лещинского и помог ему утвердиться на престоле, а он за то обещает царю подать такие способы, чтобы царь мог победить шведа. Я уже о таком ее дурачестве говорил государю. Его величество смеялся над этим».
Орлик в своем письме к Яворскому, сообщая об этом событии, говорит, что сам он, Орлик, тогда поверил Мазепе и не имел ни малейшего подозрения, чтобы гетман склонен был к измене царю. Вероятно, так и было на самом деле. Царская сторона в то время не проигрывала до такой степени, чтобы возбуждать опасения в тех, которые держались ее.
Мазепа должен был по царскому указу пребывать в Минске, пока русское войско под командой фельдмаршала Огильви не выйдет из Гродно. 24 марта Огильви вышел из Гродно и направился к Бресту, но Мазепа после того оставался в Минске еще до половины апреля, хотя его козацкое войско находилось в большой нужде по причине падежа лошадей и недостатка в продовольствии для самого войска. Гетман все-таки думал освободить Мировича, которого в Ляховичах держали в осаде шведы в числе 5800 человек войска. Гетман отправил к Мировичу на выручку великороссийский отряд в 5000 человек под командой Неплюева и прибавил к ним своих Козаков, но последние, прошедши версты три от Минска, вернулись назад под тем предлогом, что измученные лошади не в силах были везти их. Тут пришло гетману известие, что сам шведский король спешит к Ляховичам с шестью тысячами своего войска. Тогда Мазепа, оставивши переяславского полковника «на волю Всемогущего Бога», двинулся из Минска на Быхов: царь приказывал в этом городе поместить гарнизон, хотя гетман заранее изъявлял сомнение, чтобы там добро вольно приняли русский гарнизон, тем более что гетман шел туда с немногочисленным войском и без артиллерии.
Быховская крепость с городом могла быть сдана Малороссийскому гетману только с разрешения гетмана литовского. Тогдашний литовский великий гетман князь. Михаил Вишневецкий, достигший в очень молодых летах своего сапа только благодаря своей громкой родовитости, держался до сих пор партии Август; и отличался даже жестокостью над его противниками, но вдруг стал склоняться на противную сторону, как только успехи Карла делались очевидными в Литве и большая часть шляхетства литовского отступила от Августа и признала Станислава. Гетман Мазепа, находясь еще в Минске, обращался к Вишневецкому с просьбою подать помощь Мировичу в Ляховичах. Вишневецкий отговорился тем, что его войско разослано в другие места. Через несколько дней Мазепа узнал положительно, что Вишневецкий хотя и не объявил себя решительно на стороне Станислава, но уже сносится с панами шведской партии и, стоя на Двине, сам не двигается против неприятеля и своим подначальным начальникам отрядов запрещает воевать против шведов и их польских союзников, а к быховскому коменданту Синицкому послал приказание не впускать Козаков ни в Быхов, ни в Могилев.
Когда Мазепа приступил к Быхову, Синицкий, исполняя приказание великого литовского гетмана, наотрез отказал впускать Козаков в крепость, согнал из быховской волости людей, расположил их по крепостному валу в видах обороны и уставил на башнях орудия. У гетмана Мазепы оставалось каких-нибудь тысячи две Козаков и те терпели от недостатков всякого рода. Итак, гетман Мазепа отошел от Быхова, поручивши стоять под этим городом новому стародубскому полковнику Силенку.
На возвратном пути в Украину гетман о судьбе покинутых в Литве Козаков узнал от переяславских полчан, приставших к его войску в Борисове в числе 150 человек: Ляховичи добыты неприятелем, разгромленные козаки ушли в свой край через Слуцк, а сам Мирович со старшинами и со многими товарищами взят в полон шведским генералом, который, забравши пленных, отправился в Полонное к подкоморию Любомирскому, ставшему открытым сторонником шведского короля. О дальнейшей судьбе Мировича известно, что шведский генерал, у которого он находился в плену, отправил его, вместе с другими военнопленными, в Штеттин. Жена Станислава Лещинского просила шведского короля отпустить Мировича домой, но Карл не согласился, полковника отправили в Стокгольм, и гетман посылал к нему через Малороссийский приказ 1170 ефимков на милостыню малороссийским пленным в Швецию. Мировичу не пришлось уже воротиться в отечество: он умер в плену.
Возвратившись в Батурин, гетман получил известие, что летом царь приедет в Украину осматривать укрепления Киева, считавшегося тогда важнейшим оборонительным пунктом при военных обстоятельствах того времени. Мазепа делал распоряжения для встречи на границе Черниговского полка такого высокого, еще не виданного в Украине гостя, но вдруг царь известил его, что приедет прямо в Киев водяным путем. Гетман приказал собираться туда козакам и сам отправился в Киев в конце июня, жалуясь в своих письмах к Головину на свои «подагричные и хирагричные» недуги.
В Киеве опять было искушение гетману. Все та же кума, княгиня Дольская, прислала к нему письмо, написанное цифрованною азбукой. Мазепа позвал к себе в спальню Орлика, сам лег на постель, а своему генеральному писарю приказал читать письмо. В этом письме княгиня Дольская именем короля Станислава просила Мазепу начинать «намеренный» путь, надеясь на скорое прибытие из Волыни целого шведского войска, и быть уверенным, что все желания, какие гетман заявит, будут исполнены. Княгиня обещала притом прислать «ассекурацию» Станислава и «гваранцию» шведского короля. Мазепа, выслушавши чтение письма, вскочилс гневом с постели, начал бранить княгиню, себя называл «ношеною и искусною» птицей, которую не удастся провести какой-нибудь бабе, когда его не могли провести более знатные и искусные, потом сжег полученное письмо и велел написать ответ, в котором просил княгиню прекратить с ним такую корреспонденцию и не помышлять, чтоб он, служивши верно трем государям, при старости лет наложил на себя пятно измены. Запечатавши сам этот ответ, Мазепа не отдал его Орлику, а спрятал при себе, и Орлик наверно не знал, был ли он отослан княгине Дольской или, быть может, Мазепа написал ей иной ответ, которого содержание скрыл тогда от своего генерального писаря.
Соображая обстоятельства, можно допустить, что и в самом деле Мазепа в это время не решался еще на измену, потому что могущество Карла не достигло еще такой высоты, чтобы верность врагу шведского короля становилась до крайности опасною, а царское могущество не упало до того, чтобы не возбуждать к себе страха за будущее. Что княгиня Дольская, которой сын уже перешел на сторону Станислава и которая сама притом была в родстве с Станиславом, пыталась склонять малороссийского гетмана на сторону нового польского короля, – это было уже теперь естественно; но Мазепа, кажется, только высматривал и, так сказать, примеривался, как ему поступать, если обстоятельства действительно приведут к необходимости искать дружбы с Карлом и Станиславом.
Петр прибыл в Киев 4 июля. Во время пребывания государя в Киеве случились у Мазепы встречи, которые должны были расположить его слушать с большим вниманием внушения своей кумы. Долго Петр оказывал Мазепе дружеское расположение, и никто не становился между ним и монархом. Но усиливавшаяся в государе привязанность к Меншикову возбудила в Мазепе признаки ревности к последнему. Когда царь прибыл в Киев, вдруг разнеслась весть, что Карл XII направляется в Украину. Царь снаряжал Меншикова на Волынь с кавалериею, а Мазепе указывал в случае нужды содействовать Меншикову и исполнять то, что последний прикажет. Эта предполагавшаяся тогда экспедиция не состоялась, потому что Карл повернул из Польши не в Украину, а в Саксонию, но Мазепа принял царский указ себе в бесчестие. «Вот, – говорит он близким своим, – вот какое награждение мне при старости за многолетнюю верную службу! Велят быть под командою Меншикова! Не жалостно было бы, если б меня отдали под команду Шереметева или иного какого-нибудь великоименитого и от предков заслуженного человека!»
Шляхетская гордость человека, бывшего в юности «покоевым» польского короля, топорщилась при мысли находиться под командою того, кто в детстве в Москве торговал пирогами. Впрочем, была еще причина недовольства Мазепы против Меншикова. Мазепа сватал сестру Меншикова за племянника своего Войнаровского. Александр Данилович сначала обещал, а потом отрекся от своего обещания. Орлик сообщает, будто Меншиков отвечал Мазепе, что на его сестре сам царь думает жениться. Как бы то ни было, но по наружности Мазепа и Меншиков казались добрыми приятелями. Когда Петр находился в Киеве, Мазепа пригласил на обед к себе государя и некоторых вельмож. В числе почетных гостей был и Меншиков. Когда гости порядочно подпили, Александр Данилович, будучи «маленько шумен и силен», как выражается очевидец, взял Мазепу за руку, сел с ним поодаль от других и говорил, наклонясь к нему на ухо, но так, что стоявшие здесь генеральные старшины и некоторые полковники могли кое-что расслышать.
«Гетман Иван Степанович, – сказал Меншиков, – пора приниматься за врагов». И он при этом подморгнул на старшин. Те, заметивши, что паны хотят говорить между собою втайне, стали отдаляться, но Мазепа кивнул им, показывая знак, чтоб они оставались, и отвечал Меншикову как будто на ухо, но так, чтобы другие слышали: «Не пора».
«Не может быть лучшей поры, как ныне, когда здесь сам есть царское величество с главною своею армией», – сказал Меншиков.
Мазепа возразил:
«Опасно будет не сконча едноей войны с неприятелем, другую начинать внутреннюю».
«Их ли, врагов, опасаться и щадить! сказал – светлейший. – Какая с них польза его царскому величеству? Прямо ты верен царскому величеству; но надобно тебе знамение твоей верности явить и память по себе в вечные роды оставить, чтоб и впредь будущие государи ведали и имя твое блажили, что един такой был верный гетман Иван Степанович Мазепа, который такую пользу государству Российскому учинил».
В это время царь встал с своего места, с тем чтобы уехать, и разговор гетмана с Меншиковым прервался неоконченным.
Проводивши высоких гостей, Мазепа воротился к старшинам и спрашивал: «Слышали?»
Те отвечали, что слышали.
«Вот всегда, – сказал Мазепа, – мне ту песенку поют, и на Москве, и на всяком месте! Не допусти им токмо. Боже, исполнить то, что думают!»
Слова, произнесенные Меншиковым, если бы даже и могли быть слышаны старшинами, не были бы вполне понятны, а потому Мазепа мог объяснять их смысл, как хотел, и объяснения его поразили всех страхом. Дело шло о переменах в козацком строе управления Гетманщины; к этому действительно стремился Петр, хотевший переделать все свое государство на новый лад. Царь до сих пор не трогал малороссийских порядков только из уважения к советам Мазепы, который находил несвоевременным касаться в этом отношении Гетманщины, хотя в принципе всегда заявлял перед царем одобрение его преобразовательным планам, чем и поддерживал к себе расположение Петра. Меншиков, конечно, был и прежде свидетелем царских бесед с гетманом и теперь, находясь под шумком, делал на это намеки сообразно известной пословице «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Старшины и полковники, услышавши от своего гетмана объяснение слов Меншикова, разразились жалобами. «Козаки, – вопияли они, – служат царю без всякой противности, верным и послушливым сердцем; козаки своими оброками (на свой счет) совершают далекие походы в Инфлянтах (в Лифляндии) и в Польше, и в Литве, и в донских городах, и в Казанском государстве; козаки погибают и умаляются, а за все их службы, – и за прежние в турецкой войне, и за последние в теперешней войне – не только нет им милости, а еще ругают их и унижают, говорят, что от нас дела нет никакого, верная служба наша в полушку не ставится и, наконец, промышляют о нашей погибели».
В это время получено было новое цифрованное письмо от княгини Дольской. На этот раз она не писала уже о короле Станиславе, не делала намеков, которые можно было понимать как приглашения к измене. Она, как будто послушавшись Ивана Степановича, совершенно оставила прежнего рода корреспонденцию, – теперь она только по дружбе к нему предостерегла его насчет Меншикова. Она писала, что была где-то у кого-то восприемницей вместе с Борисом Петровичем Шереметевым, и на крестинах, сидя за столом между Шереметевым и генералом Реном, отозвалась с похвалой о гетмане Мазепе. Генерал Реп отозвался о нем также с похвалою и сказал: «Жаль этого доброго и умного Ивана! Он, бедный, не знает, что князь Александр Данилович яму под ним роет и хочет, его отставя, сам стать в Украине гетманом». Княгиня с удивлением обратилась к Борису Петровичу Шереметеву и спрашивала, правда ли это. Шереметев отвечал утвердительно. «Отчего же никто из добрых приятелей не предостережет его?» – сказала княгиня. «Невозможно, – отвечал Шереметев, – мы сами много терпим да молчать принуждены!» Вот какой разговор сообщался в цифрованном письме, и Орлик прочитал это письмо вслух, по приказанию гетмана.
Тогда Мазепа сказал: «Я сам хорошо знаю, что они замышляют надо мной и над всеми вами: хотят меня уконтентовать княжением Римского государства, всю старшину искоренить, городы наши отобрать под свою область, поставив в них своих воевод или губернаторов, а когда бы наши воспротивились, то за Волгу всех их перегнать, а Украину своими людьми осадить (заселить). Не треба о том много говорить: сами вы слыхали, как князь Александр Данилович в квартире моей в Киеве во время бытности царского величества говорил мне на ухо: пора ныне за тех врагов приниматься! И в другой раз князь Александр Данилович просил себе у царя княжения Черниговского: через него он стелет себе путь до гетманства».
При существовавшей досаде гетмана против Меншикова письмо княгини Дольской подливало, как говорится, масла в огонь. Гетман припомнил тут все, чем был недоволен на Меншикова, и сказал: «Господи! освободи мене от их панованя!»
Он приказал Орлику написать княгине Дольской ответ с благодарностью за дружбу и предостережение.
Между тем в течение 1706 года на Западе совершались события, сделавшие крутой поворот Северной войны в пользу шведской стороны. Чтобы смешать наблюдательность своих врагов, Карл XII распустил слух, будто намерен обратиться на Украину, и отправил как бы передовой отряд своего войска к Киеву под начальством капитана Бракенгейма, а сам со всею силою пустился совсем в противоположную сторону – к границам Саксонии. Бракенгейм имел только незначительную битву с царскими ратными людьми, высланными киевским воеводою; но у Карла была цель отвести на время внимание царя, чтобы нанести решительный удар своему сопернику Августу в его наследственном владении. Карлу хотелось, вступивши в Саксонию, навести там такой переполох, чтобы даже германские владетели, из желания удалить войну от германской территории, увещевали Августа отречься от польской короны. Осторожный советник Карла, министр граф Пипер, представлял королю, что таким движением можно раздражить против себя не только всех германских владетелей, но и морские державы – Англию и Голландию, которые до сих пор не вмешивались в ход Северной войны. Но Карл не послушался своего министра, а приказал ему написать от королевского имени ноту к иностранным державам, в которой шведский король уверял всех, что, воюя с своим неприятелем Августом, он не думает наносить никакого вреда целой Германии. Затем Карл оставил в Польше небольшой корпус шведского войска под командой генерала Мардефельда, приказавши ему действовать совместно с польским войском Потоцкого, киевского воеводы. Сам Карл 26 августа вступил в Саксонию.
