Николай Костомаров
Мазепа
Гетман из Гадяча вместе с генеральными старшинами прибыл в свой Батурин и оттуда отослал данный ему отряд смоленской шляхты, удержавши при себе только тех стрельцов, которые по царской воле назначались оберегать его особу.
Тогда произведен был осмотр и раздел имущества низложенного Самойловича. Из Москвы приехал царский чиновник, который должен был забрать из этого имущества половину, следуемую в казну. Немало было этого имущества; оно, кроме денег, состояло в металлической посуде, мужских и женских одеждах, украшениях, мехах, оружии, сбруе. Раздел длился несколько недель. По свидетельству современника, иное еще и до раздела, а иное и после раздела из этого имущества было самовольно похищено роднёю гетмана и его слугами, некоторые присвоили себе кое-что и с дозволения самого гетмана. Тогда оказались такие особы, которые при прежнем гетмане находились почти в нищете, а при новом гетмане вдруг явились владетелями состояния в несколько тысяч злотых. Величко говорит, что сам он лично знал таких и вспоминает о двух: об одном запорожце, бывшем у гетмана покоевым, а о другом – цирюльнике. Такие счастливцы обогатились от крупиц, падавших к ним из сокровищницы Самойловича, которая в воображении современников принимала баснословные размеры. Недаром несчастного гетмана обвиняли в алчности и грабительстве: обильны были его палаты и кладовые всякого рода драгоценными вещами, как показывает сохранившаяся опись, много было у него экипажей, лошадей, скота и стад. Половина, как говорят, не пошла ни в царскую казну, ни в войсковой скарб. Мазепа не установил особого войскового «скарбника» для наблюдения вообще за войсковою казной, а старшины тоже не обратили тогда на этот важный вопрос внимания, предоставляя новому гетману заведовать войсковою казной по своему произволу, как бывало и при Самойловиче, даром что последнему было поставлено это в вину. У нового гетмана были свои слуги, которым он доверял приходы и расходы, и только в определенные сроки давал отчет собранию старшин и полковников, но те в таких случаях обыкновенно только одобряли поступки гетмана. От этого выходило, что, собственно, с гетманскими доходами обращались очень экономно, а войсковая казна тратилась не только на содержание охотного войска и на жалованье козакам, но и на частные прихоти гетмана и его двора, а также и на всякие подарки. Чтобы расположить к себе старшин, гетман после своего водворения в Батурине учреждал чуть не каждый день пиры для старшин и полковников и обдаривал гостей своих на счет Самойловичевой сокровищницы. Самому князю Василию Васильевичу Голицыну в благодарность за оказанное покровительство при своем избрании Мазепа заплатил 10000 руб. из того же источника.
Вторая половина 1687 года проводилась в веселых пирах и празднествах в Батурине, а с ранней весны 1688 года принялись за построение городков сообразно статье договора, утвержденного на избирательной раде. Важнейший из этих городков на берегу Самары начат был в марте, а окончен к августу того же года. Постройкою заведовал сам гетман с Леонтием Романовичем Неплюевым и Григорием Ивановичем Косаговым. Московское правительство думало производить эту постройку, сгоняя на работу малороссийское поспольство, но гетман нашел неудобным отрывать народ от летних работ и предпочел исполнить это дело коза-ками по выбору из шести полков. Работою занято было до двадцати тысяч рук. Городок этот был расположен на русской стороне реки Самары, выше Вольного Брода и ниже другого брода, называемого Песчаным. Гетман доносил, что эта крепость будет «в окрестных государствах явна и славна, великим государям к чести, а неприятелям страх и разорение». Гетман, по царскому указу, приглашал универсалами охотников, как из малороссиян, так из великороссиян, поселиться у новопостроенного укрепления, места для поселения отводились за крепостным валом. В средине городка построена была деревянная церковь во имя Живоносного Источника Пресвятой Богородицы, отчего и городок назван был Новобогородским[34]. Воеводою оставлен был Косагов с тысячью ратных людей, но вскоре заменил его Волконский, а Косагову велено быть снова в знакомом ему Запорожье.
Постройка городка на Самаре произвела волнение между запорожцами. Мазепа это предвидел и потому, собираясь строить городок, старался не допускать об этом вести до Запорожья, но об этом сообщил туда бывший в Москве посланцем из Сечи Липохой. Там сделалось волнение уже весной, и кошевой Григорий Сагайдачный писал гетману, что все Войско низовое бьет челом великим государям, чтобы не строить городков в державе Войска низового, где у запорожцев есть достояние – свои рощи и пасеки. Гетман отвечал, что городок строится ввиду предполагаемых военных действий против татар, как временное складочное место боевых и хлебных запасов, а вовсе не с тем, чтобы постоянно занять край и наносить убытки запорожцам в их рыбных и пчелиных промыслах. Для успокоения кошевого гетман послал ему в дар 1000 червонных. Запорожское недовольство, как всегда бывало, ограничивалось только временными криками. Всегда искали запорожцы повода волноваться, но скоро и успокаивались.
Важнее было то, что каждое волнение в Запорожье легко и быстро отражалось в гетманщине. Городовые козаки не имели таких причин быть недовольными постройкой городков на Самаре, как запорожцы, зато в Украине было немало таких, которых могли возбуждать запорожцы, постоянно шатавшиеся по гетманщине. То были, как и в прежние времена, тяглые рабочие люди, так называемые мужики, самовольно «вбившиеся» в козацкое звание. На этот раз такие люди находились в последнем крымском походе и, ставши случайно козаками, не хотели отрекаться от козацкого звания и возвращаться в мужицкое, а этого от них требовало малороссийское правительство на том основании, что они, будучи зажиточнейшими, выбыли из мужицтва, в мужицтве же остались убогие, на которых исключительно падают все тягости, какие прежде несли вместе с ними и вышедшие из тягла самовольно в козаки. Кроме того, в полках Лубенском и Миргородском запорожцы возбуждали народ к ропоту за утеснение от полковых властей, и гетман доносил, что можно опасаться бунта. По таким донесениям, московское правительство указывало гетману действовать, если нужно будет, и оружием для усмирения запорожцев и укрощения шатости в Украине, при содействии великороссийских войск, а для охранения гетманской особы в Батурин послало еще 300 ратных людей к прежним семи стам. Но гетман сообразил, что известие о беспокойствах в Малороссии может в Москве зародить мнение о неумении его самого держать в повиновении управляемый край, и потому спешил известить, что он уже исправил те оскорбления, которые делал народу бывший гетман, водворил в стране спокойствие и сам совершенно безопасен, особенно под охранением двух стрелецких полков и охотных Козаков. Кошевой уже не противился царской воле, но в Сече все еще раздавались мятежные голоса, толковавшие, что лучше запорожцам мимо царской воли помириться с Крымскою ордой и вести свободно торговлю с Крымом. Однако, толкуя о таком примирении с крымцами, сечевики не прочь были и воевать против крымцев и досадовали, зачем Косагов не ведет их на войну, как обещал. «Нас просто обманывают, – кричали запорожцы. – Говорят, будто крепость построена для военного времени, а на войну не идут, и выходит, что ее построили только нам в досаду».
Низложивши Самойловича, Мазепа опасался оставшихся в Малороссии близких его сторонников. Ближе всех по родству с отрешенным гетманом был племянник Самойловича, Михаило Василевич Галицкий, бывший гадяцкий полковник. Отставленный от полковнического уряда[35], он проживал в слободе Михайловке в Слободской Украине. Не оставлял его там в покое новый гетман, поднимал против него обвинения за прежние поступки по управлению полком и, кроме того, за произнесение каких-то «плевосеятельных» слов. Другой сторонник и приятель бывшего гетмана Самойловича был Леонтий Полуботок; и его возненавидел гетман и доносил в Москву, что Полуботок тайно сносится с крымским ханом. Нерасположен был гетман и к митрополиту Гедеону, бывшему в дружелюбных отношениях к Самойловичу, а еще более к его племяннику, князю Юрию Четвертинскому, жениху дочери Самойловича. Гетман боялся, чтобы вызванный в Москву на житье князь Юрий не вредил ему, и писал к своему покровителю князю Вас. Вас. Голицыну, будто до него дошли слухи, что Юрий Четвертинский, живя в столице, говорит о гетмане непристойные речи, хвалится, что бывшего гетмана опять поставит на гетманский уряд, а тот уже отомстит своим недругам – и в малороссийский край князь Юрий «сзывается» к своей бывшей невесте; пристав, поставленный в Москве наблюдать над ним, ему ни в чем не воспрещает потому, что «всегда с ним в подпитии». О самом митрополите Гедеоне Мазепа писал, что это человек злобный и мстительный и гетман от него опасается тайных и явных врагов. Будучи недоброжелателем Гедеона, гетман дружил с архиепископом Лазарем Барановичем, бывшим прежде в ссоре с Гедеоном, и, при содействии гетмана, Лазарь выхлопотал возвращение себе трех протопопий, отобранных Гедеоном и присоединенных к киевской митрополии, причем просил изъять его архиепископию от духовной зависимости киевскому митрополиту и подчинить непосредственно московскому патриарху. В письме своем к царям Лазарь жаловался на бывшего гетмана и радовался, что с избранием нового наступили лучшие времена.
Гетман в своих донесениях чернил не только таких лиц, которые были друзьями и приверженцами бывшего гетмана, но набрасывал тень и на других, даже на таких, которые прежде заодно с ним содействовали гибели Самойловича и которым наружно все еще он оказывал покровительство и благорасположение. Так, Генеральному асаулу Войце Сербину он дал универсал на маетности в селе Подлипном, в Нежинском полку, а полковнику переяславскому Дмитрашке Райче – на село Березань, в полку Переяславском, и сам ходатайствовал в Малороссийском приказе о выдаче им жалованных грамот по своим универсалам. Но тот же гетман тайно писал в Москву о Войце Сербине, что он ему, гетману, нежелателен, а о Дмитрашке Райче припоминал давние дурные дела его еще при Многогрешном и Бруховецком, представлял, что его ненавидят полчане за то, что, будучи волоским[36] уроженцем, ставит сотниками своих земляков, и все полчане просят, чтоб он не был у них полковником и не жил бы в их городе. По донесению гетмана, Дмитрашку Райчу потребовали в то время в Великороссию. Когда гетман отправился на постройку Новобогородска, Дмитрашка, находясь в Севске, жаловался князю Голицыну, что гетман делает стеснения жене его, оставшейся в Малороссии, а гетман по этому поводу писал тому же князю Голицыну, что на Дмитрашку Райчу есть подозрение в изменнических замыслах и следует его препроводить к войскому суду. «Вы десять лет меня знаете, – писал Мазепа, – способен ли я кому-нибудь завидовать и чинить козни на чужое здоровье! Я Дмитрашке Райче не враг, пусть бы он только не сеял плевел, а то вот здесь, по его письмам, твердят, что его скоро приведут с каким-то боярином для принятии некоторого чина». Счел нужным Мазепа набросить некоторую тень и на киевского полковника Солонину, хотя недавно перед тем решил в его пользу спор с киевским воеводой и киево-печерскими старцами. Но вслед за тем он указывал на письмо Солонины к гетману, в котором тот просил защитить его от «Москвы». Солонина разумел здесь киевского воеводу, своего личного недоброжелателя. Но Мазепа придал словам его более общий смысл. «Странно, – заметил гетман, – как этот мужик дерзает так писать».
Так Мазепа делал тайный вред своим соумышленникам по делу низложения Самойловича, – он их опасался. Эти люди недавно испробовали, как возможно при посредстве низкопоклонничества пред сильными московского мира свергать своих гетманов; могли они подумывать, нельзя ли и с Мазепой то же сделать, что сделали с Самойловичем. И Мазепа старался заранее сковырнуть тех, от которых мог ожидать вредных против себя интриг, но не зная наверное: удастся ли ему, не хотел допускать на себя упреков в несправедливости. Поэтому он поступал двулично: одним и тем же явно покровительствовал, а тайно чернил доносами, на тот конец, чтоб обеспечить за собою доверие в Москве, когда эти люди вздумают вредить ему.
В Киеве между тем появился первый письменный донос на самого гетмана, открывший собою целый ряд доносов все в одном и том же смысле. Доносчиком был какой-то поп-расстрига из Путивля. В его доносе было сказано, что гетман сносится тайно с поляками, дружит с ними и тайно покупает себе в Польше маетности. Киевский воевода отправил доносчика с товарищем в Москву, а из Москвы их препроводили в Батурин к гетману. «Мню, – писал Мазепа к Голицыну, – что сии оболгатели, по уговору особ на мене враждующих, с баснями послани суть». Сообщая, что он приказал посадить их обоих под караул, гетман уверял князя Голицына в своей простоте, незлобии и неизменной верности престолу.
Глава вторая
Приготовления к новому походу на Крым. – Известия от турецких христиан. – Архимандрит Исайя. – Шакловитый у Мазепы. – Мнения о гетмане в Малороссии. – Поход в степь. – Встреча с татарами. – Возвращение. – Восхваления и награды Голицыну. – Приезд Мазепы со старшинами в столицу. – Переворот в правлении. – Гетман у Троицы. – Прибавочные статьи. – Царские милости.
В конце лета 1688 года в Москве решено было возобновить на следующую весну войну с бусурманами. Пришли от римского императора и от Венецианской республики к московскому правительству побудительные призывы действовать сообща против турок. Извещали, что настает время самое удобное победить и искоренить бусурман и освободить от их ига православных христиан, – туркам приходится худо, со всех сторон потери и поражения, на севере в Сербии потеряли они Белград, а на юге – Селунь (Солунь) и остров Кандия завоеваны венецианцами. Такой счастливой для христиан поры уже тысяча лет как не бывало. В Москву стали приходить обращения прямо из восточно-православного мира, порабощенного мусульманами. От бывшего константинопольского патриарха Дионисия, лишенного своего сана за дружбу с Россией, прибыл архимандрит Исайя. Он привез грамоту от имени всех вселенских патриархов, в которой излагалось то же, что и в грамотах римского императора и Венецианской республики: наступило удобное время с надеждою на успех ополчиться на неверных, – они пришли в крайнее бессилие и сами говорят, что к ним приближается конечная гибель. Но зато они с неистовством озлобились на православных христиан в Румелии[37], Морее[38], Болгарии и Сербии, причинили им много мук и поругании, до трех тысяч истребили, а несчетное множество свезли в Азию и в Египет на поселение; они, с повеления своего султана и своего великого муфтия, намереваются разорить до основания все церкви и монастыри в тех краях, откуда выселили христиан, а оставшихся на прежних местах жительства перебить и таким образом искоренить все христианство. «В нашей стране нет ни города, ни местечка, где бы не творились поругания и разорения церквам Божиим, посрамлены архиереи и иереи: крест оплеван, хулится и укоряется имя Христово; неверные все только говорят: если б ваш Иисус был Бог, не оставил бы он своих поклонников в наших руках в неволе». Тот же архимандрит Исайя привез грамоту от волоского (молдавского) господаря Щербана: тот советовал отправить разом два войска – одно на Буджак сухопутьем, другое водою на Дунай, а для удержания крымцев сосредоточить третье войско на Запорожье; затем просил принять всех православных христиан под царскую руку, уверял, что и он сам, и сосед его, владетель мультанский (валахский), с подвластными странами желают поступить в подданство московскому престолу ради единой веры и не замедлят выступить с семидесятитысячным войском на помощь царским силам. С тем же архимандритом прислал грамоту и нареченный сербский патриарх Арсений о том же, но делал предостерегательные внушения насчет союза с западным христианством.
«Западные державы, – писал он, – отняли у турок в Венгрии и в Морее местности, заселенные православным народом, но тотчас стали там вводить унию и обращать православные храмы в костелы. Если повезет им счастие далее и они завоюют Царьград, то православные христиане прийдут в окончательную погибель и вера православная искоренится. Православные христиане с радостью отдадутся под власть великих государей российских, но не под власть папежников[39]».
Списки с привезенных Исайею грамот посланы были на обсуждение гетману Мазепе, и тот в своей грамоте, посланной в Москву, согласно с сербским патриархом, представлял также, что западные союзники только того и желают, чтоб искоренить восточное православие, заменив его латинством в Царьграде и подвластных ему областях. «В том страхе правоверные христиане, яко духовные, тако и мирские, обретаючися, не имеют иного прибежища, токмо великих государей», – выражался Мазепа, вероятно, с целью сказать угодное верховной власти. Гетман, по царскому повелению, сообщил волоскому господарю, что, сообразно договору, заключенному царями с польским королем, войска обоих государств весною выступят на войну с решительною целью освободить всех христиан от мусульманского ига.
19 сентября в Москве был объявлен царский указ всем служилым людям готовиться весною будущего года в поход против крымцев, а 28 сентября Мазепа сообщал, что малороссияне, услышав о предстоящей войне, приняли это известие с большой радостью и «ни в ком не объявится лености». Гетман советовал выступать весною как можно ранее, а чтобы неприятели не сожгли в степи сухой прошлогодней травы и не произвели степного пожара, затруднительного для русских войск, необходимо самим выжечь степь осенью: тогда новая трава скоро и беспрепятственно начнет расти следующею весною, и так русские войска будут идти по самой первой весенней зелени, и для войска это будет здоровее, так как еще не начнутся тягостные летние жары и не успеет явиться моровое поветрие, которое обыкновенно запорожцы через свои походы заносят из Крыма. Тогда бусурманы будут лишены в достатке конского корма; а если у татар лошади не будут сыты, то татары отпора не дадут. Такой совет подал тогда гетман, и, быть может, если б он бы принят и исполнен, то и предположенный поход совершился бы удачно.
В октябре отправился к гетману в Батурин любимец царевны Софии и князя Голицына, Шакловитый, с милостивым словом к гетману, а вместе с тем и с тайным поручением проведать о верности самого гетмана и о степени расположения и доверия к нему подчиненных малороссиян. Шакловитый сообщил в Москву, что хотя в поступках гетмана не замечается наклонности к измене, но малороссияне его не любят, не доверяют ему, твердят, что он весь душою поляк и ведет тайные переписки с польскими панами. От таких известий в Москве не поколебалось доверие к гетману, напротив, оно должно было в то время укрепляться, потому что искренность его предостережений насчет западных держав подтверждалась известиями русского посла в Вене Возницына, доносившего секретно, что цесарское величество положительно хочет заключить мир с Турцией особо, без участия России; то же сообщалось и о другом союзнике – польском короле, хотя последний положительно заявлял, что ни за что не станет мириться с Турцией без согласия с Россиею.
Поход открылся в марте 1689 года. Великороссийских войск, выступивших в поле, было 112 000 под главным начальством князя Василия Васильевича Голицына. Генерал Гордон советовал в походе держаться берега Днепра и через каждые четыре перехода ставить крепости, а в каждой из крепостей оставлять по нескольку сот человек. Такой способ предлагался в том соображении, чтобы русское войско могло иметь пункты опоры для своего продовольствия и для помещения раненых, а неприятелю могло это возбудить страх, так как ему показалось бы, что у русских очень великие силы. Другие начальные лица говорили, что лучше идти прямо степью к Крыму. Главнокомандующий пристал к последнему мнению, принявши, впрочем, кое-что из мнения Гордонова: положили оставить у Самары часть войск под командою князя Ивана Федоровича Волынского, а со всем остальным идти в поход по левому берегу Днепра быстрым шагом, чтобы не допустить татар произвести степной пожар. Гетмана тогда на совете не было; его совет, данный еще прошлого года, о сожжении сухой травы в предшествовавшую осеннюю пору, остался, как видно, без исполнения. Гетман с целым своим региментом[40] присоединился к главному войску около 20 апреля.
Следуя далее по предназначенному направлению, 11 мая соединенное войско достигло реки Каирки: оставалось еще четыре дня пути до Перекопа. Князь Голицын отрядил часть сил своих к Аслан-Керменю у Днепра и двинулся с целым корпусом далее на Перекоп. 14 мая войско достигло Зеленой Долины. Она была шириною в десять верст, изобиловала водою и травою. Русские расположились станом. Здесь пойманный татарин показал, что хан крымский за день перед тем стал у реки Каланчака, а его орда расположилась впереди, на Черной Долине. Русские по этой вести двинулись далее. На пространстве, отделяющем Черную Долину от Зеленой, появился отряд орды; она шла от Кизикерменской дороги и наступала с правой стороны на русское войско. Произошла битва, длившаяся от трех до четырех часов. С обеих сторон немало было убитых и раненых, но русские принудили татар отступить.
16 мая русские достигли Черной Долины. Тут справа появился сам хан со всеми своими силами. Полился сильный дождь. До полудня перевес был на стороне татар. Они с чрезвычайной быстротой напали на арьергард, загнали русскую конницу и пехоту в обоз, но пушечные выстрелы заставили их отступить. Тогда татары обратились на левое крыло русского войска, нанесли поражение двум слободским полкам, перебив у них много лошадей и людей, хотя и сами потерпели от ружейной и пушечной пальбы. После того уже татары не осмеливались вступать в бой и только издали показывали намерение нападать, а с наступлением ночи совсем скрылись из вида. На другой день, 17 мая, русские подвинулись далее, но главнокомандующий приказал ввести конницу в обоз, находя, что она не в силах будет удержать напор неприятеля, когда он явится. Вскоре татары снова появились, не увидали конницы впереди обоза, а на пехоту нападать не осмелились и ушли кКаланчаку. Русские последовали за ними и к вечеру достигли Каланчака. Там нашли они достаточно травы и воды, но леса для дров не было. 20 мая русские дошли до Перекопа.
Последние два дня перехода от Черной Долины до Перекопа оказались чересчур тягостными для русского войска. Князь Голицын в своем донесении говорит, что от самой Каирки войска шли восемь дней безводною степью: вопреки известию Гордона князь говорит, что в обеих долинах – Зеленой и Черной – воды вовсе не было, а в Каланчаке вода была дурного свойства. Гибли от безводья и лошади, и люди. Начинала чувствоваться скудость и хлебных запасов. Когда наконец русские добрались до Перекопа, то думали было сперва возводить шанцы и стали досматривать, откуда можно доставать воду и корм для лошадей. Оказалось, что все поля были потравлены и выбиты, воды недоставало ни в реках, ни в колодцах; с правой стороны Перекопа было Черное море, с левой – Гнилое, но в обоих вода соленая и для питья невозможная. Около Перекопа все посады и деревни были выжжены татарами. Соображая, что долго стоять под Перекопом будет для войск слишком затруднительно, князь Голицын попытался войти в сношения с ханом: в этом случае он доверял пленному татарину, который показал, что хан желает примириться. Но хан через присланного к князю Голицыну своего кеман-мурзу Сулешова изъявил готовность мириться не иначе как на условиях Бахчисарайского мира[41]. Это побудило князя Голицына прервать и сношения с татарами и военные действия против них. 21 мая русские стали отступать назад. Впоследствии современники распускали слухи, будто князь Голицын в предшествовавшую тому ночь взял с хана взятку в две бочки золотых.
Гетман Мазепа, как и прочие военачальники, не участвовал в намерении главнокомандующего мириться с неприятелями, а когда князь Голицын послал к нему Венедикта Змиева спросить: не будет ли от такого примирения между козаками смуты, Мазепа, с своей обычной уклончивостью, не стал противоречить сильному временщику, но хотел всеми возможными способами отстранить себя от участия в таком деле, от которого мог ожидать со временем неприятных последствий, он отвечал, что козаки скучают, но измены от них он не ожидает.
На обратном пути целых восемь дней беспокоили отступавших русских татары, однако не причинили им большого вреда. Русские более терпели от безводья, пока им на облегчение не полился проливной дождь. 12 июня достигло войско до Самары. 24 июня Мазепа расстался с главнокомандующим и с берегов Коломака повернул с войском своего регимента в гетманщину. 27 июня сам Голицын распустил все свое войско и с начальными людьми отправился в столицу. Сердечно преданная Голицыну, царевна София спешила перед братьями-царями и перед вельможами выставить подвиги своего любимца в самом светлом виде. Сам князь Голицын в своих донесениях постоянно представлял ход дел в войске так, как будто русские одерживают над неприятелем блистательные победы одна за другою. 27 июля, в субботу, объявлена была похвала и царские милости боярам-предводителям во внутренних дворцовых покоях, а второстепенным начальным людям – на дворцовой лестнице. Бояре получили в дар кубки, кафтаны, вотчины, денежную придачу к окладам жалованья; прочим, второстепенным, давали ковши, материи на одежду, жаловали увеличением денежного оклада и обращением части числящихся за ними поместий в вотчины; иностранцам, бывшим в походе, пожалованы были серебряные кубки, соболи, материи на одежду и месячные жалованье не в зачет, в виде подарка. Имена убитых выставлены были в соборной церкви, дабы отцы, сыновья, братья и ближние родственники имели всегда перед глазами свидетельство о верности и подвигах своих кровных. Всем участвовавшим в походе розданы были на память золотые медали разной величины, смотря по достоинству чина каждого.
Слабоумного царя Иоанна сестре нетрудно было уверить, что ее любимец вел дело блистательно; но не могла София заставить так же думать и талантливого Петра, уже и без того озлобленного против сестры. Правда, 26 июля усиленные просьбы склонили его не препятствовать объявлению милостей и наград; но когда на другой день полководцы и начальные люди поехали в Преображенское благодарить за царские милости, Петр не принял никого, и тогда все поняли, что уже близка гроза и наступит перемена в правлении. Гроза разразилась в августе того же года. Начальник стрелецкого приказа Шакловитый, сторонник Софии, настраивал своих стрельцов против Петра, но двое из этих стрельцов. Мель-нов и Ладогин, прибравши с собою других товарищей, убежали в Преображенское и сообщили Петру, что на него и на его мать. царицу Наталью Кирилловну, замышляется убийство. Ночью с 7 на 8 августа Петр вскочил с постели, едва успел обуться, в одном белье побежал в конюшню, сел на верховую лошадь и ускакал в лес; туда принесли ему платье, и он, верхом на той же лошади, тотчас уехал в Троицкий монастырь. На другой день к нему прибыли мать, жена и несколько ближних бояр, между которыми пользовался тогда особым доверием Петра князь Борис Голицын.
Когда в столице и ее окрестностях происходили такие смуты, в Москву приехал гетман Мазепа с старшинами, полковниками и с большою свитой. С ним приехали тогда генеральные старшины: обозный Борковский, судья Савва Прокопович, писарь Василий Кочубей, асаул Андрей Гамалея и бунчужный Евфим Лизогуб; при каждом из этих старшин состояло по пяти Козаков. Прибыли полковники: черниговский – Лизогуб, полтавский – Федор Жученко, нежинский – Степан Забела, миргородский – Данило Апостол и лубенский – Леонтий Свечка. С каждым из них был полковой писарь, а при некоторых еще и полковой судья. При особе полковника состояло по пяти Козаков, а при полковом писаре и при полковом судье – по два козака. Сверх того с гетманом приехали тогда в Москву девять значных войсковых товарищей старших, семнадцать значных войсковых товарищей молодших и восемь канцеляристов. При каждом из этих лиц было по козаку. Затем собственный штат гетмана состоял из восьми дворян гетманских, близких к особе гетмана; при каждом из них также было по козаку. Дворовых гетманских людей было 70 человек, 50 драгунов, 12 музыкантов, – всего при гетмане и при всех знатных особах было 304 человека. Разом с гетманом прибыли в Москву и пять духовных сановников.
Встречать их выслан был стремянного полка полковник стольник Иван Циклер с 500 конными рейтарами и с двумя ротами подьячих Малороссийского приказа. Дьяк Василий Бобынин приехал с царскою каретой для почетного гостя и от имени царей и царевны спросил гетмана о здоровье. Гетман счел уместным похвалить царскую карету и сказать: «Благодарю Бога, что сподобил меня чести сесть в царскую карету!» Гетмана ввезли в Калужские ворота, потом, через плавучий мост, провезли в Москворецкие ворота, а далее, следуя Ильинским крестцом, привезли на большой Посольский двор, где назначено было ему помещение со всеми прибывшими с ним малороссиянами. Гетман не знал еще, что происходит «наверху», не мог предвидеть скорого падения власти Софии и временщика, считал Голицына неизменно могучим, а потому в разговорах с приставами (которые должны были о его речах доносить князю Голицыну) расхваливал подвиги князя Василия Васильевича в крымском походе. «Никогда еще, – говорил Мазепа, – не бывало бусурманам такого страха, как от князя Василия Васильевича, ближнего боярина! Жаль, что за безводными и бескормными местами не успели разорить Перекопа!.. Но ведь в древних хрониках писано: персидский царь Дарий приходил войной на Крым и войска у него было множество, а все-таки не мог он взять Перекопа за безводием и бескормицею и принужден был уйти, и зарок дал, что не пойдет более в тот край!»
На другой день после приезда в Москву гетмана с малороссиянами повезли во дворец для торжественного представления. Думный дьяк проговорил пышную речь, восхвалил славные подвиги князя Василия Васильевича Голицына, нанесшего бусурманам такое поражение, «какого они себе не чаяли и такому подобного не слыхано». И гетману отдавалась похвала как участнику победоносного дела. Тогда гетману даны были от имени государей дары: серебряный рукомойник с лоханью, золотой пояс с турецкими драгоценными камнями, золотая узда с наперстью. Гетман и все малороссияне были у руки одного изгосударей, Иоанна Алексеевича. Петра здесь не было. Потом гетман посетил патриарха Иоакима.
