Николай Леонов
Смертельный звонок
Глава 6
Дорога днем до городской окружной больницы, где находилась на излечении пострадавшая – пока, по крайней мере, так – Нина Романова, заняла немного. Как раз попали на приемные часы, и это было весьма кстати. Очень условные там формальности на вход, и не пришлось объясняться с применением удостоверений.
Без сюрпризов не обошлось: как раз, когда сыщики, представившись дядями пострадавшей, выясняли в регистратуре, в какое отделение отправляться, с лестницы на выход направлялся участковый Зубков.
– Лева! – возмутилась Мария, крутанув в пальцах пилочку. – Что, хочешь сказать, что убийца дворецкий, то есть участковый?! Протестую.
Лев Иванович попенял:
– Нетерпеливая ты женщина! Если угодно, могу вообще хоть сейчас замолчать.
– Это как хочешь, но перед этим лучше скажи сразу: Сережа – убийца? Если так, то жажду знать, в каком он СИЗО.
– Зачем?
– Калачика занесу. Я ему симпатизирую. Короче, признавайся, иначе слушать перестану.
И пришлось заверить, что нет, не Зубков убийца.
Хотя…
…Увидев знакомую фигуру, Крячко немедленно съязвил:
– Укрепляем связи с отдельно взятым населением? Или просто так зашел, по пути? – До Мокши, окормляемой Сергеем, было четыре остановки на электричке.
– Как она, Сережа? – спросил Лев Иванович.
– Жива, – пробурчал покрасневший участковый, – пока достаточно. Быстро удалось в больницу доставить. Правого глаза нет, лицо посечено, ранения груди и рук. Но руки удалось спасти.
– Ты у нее выяснял что-нибудь? Или сама поведала?
Зубков открыл было рот, но сдержался, ответил безукоризненно корректно:
– Я, Станислав Васильевич, господин полковник, навестил частным порядком пострадавшую женщину, старую знакомую.
– Ты-то почему?
– Потому что больше некому. Она сирота, родителям Дениса не до того, да они ее и так не особо жаловали. Теперь отмывают квартиру, вставляют стекла, сказками внучку утешают. Удовлетворяет мое объяснение?
– Сергей, не заводись, нехорошо, – заметил Гуров, – не забывай: это ты частным порядком, а мы по службе.
– Прошу прощения. Я ни о чем не спрашивал. Честь имею. – Щелкнув каблуками, Зубков развернулся и ушел.
– Мало того что темнила, еще и нахал, – заметил Станислав.
– Он не виноват, он таким родился, – объяснил Гуров, знакомый с обсуждаемым субъектом более тесно.
Поднялись на этаж, обратились к дежурной по отделению, та, проявив бдительность, все-таки позвала врача, а тот попросил-таки удостоверения. И, придирчиво изучив их, заметил, что при состоянии больной Романовой частые визиты товарищей из органов не особо желательны. Хотя опасности для жизни нет, и все-таки вот только-только ушел товарищ.
Крячко немедленно поправил:
– Тот, который ушел только что, визит наносил не от органов, а от себя лично. Так что элемента частоты как раз никакого нет. Раз смогла принять его, цветочки-апельсины, сдюжит и нас.
– Хорошо, но…
– Мы ненадолго, – пообещал Гуров, но честно поправился: – Постараемся ненадолго.
Пострадавшую перевели уже в обычную палату, рассчитанную на шесть мест, но поскольку соседей не было, то получилось одноместное, комфортное размещение. Нина Романова, забинтованная до состояния мумии, занимала койку у окна. На прикроватной тумбочке, заботливо застланной чистой салфеткой, стоял стаканчик с цветком, бутылка воды, лежали на тарелке фрукты.
Не одинокая, брошенная женщина. Однако все-таки Романова производила такое тягостное впечатление, что даже железобетонный Крячко смягчился, спросил в меру участливо:
– Доброго дня, Нина, как вы чувствуете себя?
На свет божий смотрел лишь один – как уже было известно, единственный оставшийся – карий глаз, и был он хотя и очень красивый, но взгляд острый, недобрый, настороженный. Женщина разлепила губы, обметанные белым:
– Спасибо, неплохо. Вы откуда?
– Да все оттуда же, – заверил Станислав, поднеся поближе удостоверение, – вы сможете ответить на несколько вопросов?
– Смогу.
«А ведь прав Стас, – отметил про себя Гуров, в свою очередь, демонстрируя свою книжечку, – либо она пострадала куда меньше, чем пытается показать, либо побывала и не в таких переделках. Держится для пострадавшей весьма достойно».
Вслух же сказал, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально-участливо:
– Скажите, пожалуйста, ваш супруг работал на производстве электрокомпонентов?
– Верно.
– А до того – на производстве пиротехники.
– Все верно.
– Вы находились в отпуске по уходу за ребенком.
– Так.
– Имели какие-то дополнительные источники дохода?
– Не понимаю вопроса. В связи с чем он? Вы не налоговая инспекция.
– Верно, не налоговая. И все-таки ответьте, пожалуйста.
– Нет. Никаких дополнительных источников.
– Был ли у вас в доме дистиллятор? – спросил Станислав.
– Самогонный аппарат? Ничего подобного мы в доме не держали, – решительно, насколько это было возможно в ее состоянии, заявила Нина.
– По предварительным данным, взорвался именно он, – заметил Лев Иванович.
Единственный глаз вспыхнул, ожег, как углем:
– Плюньте тому в рыло, кто это сказал. Мой муж не алкоголик.
– К сожалению, это уже не важно.
– Важно.
– Хорошо, не будем спорить, – согласился Гуров, – давайте тогда начистоту и о насущном. Есть версия, в пользу нее говорит и заключение экспертизы…
Честно говоря, в глубине души тлела надежда на то, что безутешная вдова все-таки сама скажет, откуда у них в доме появился дорогой гаджет. Надежды не оправдались, поэтому пришлось задать вопрос напрямую:
– В семье работал один муж, дополнительных источников доходов, по вашим словам, у вас не было. Кому принадлежал телефон «Улисс нардин», раритетный, редкий телефон швейцарской фирмы, рыночная стоимость – девять-десять тысяч долларов?
Нина ответила кратко:
– Я нашла его.
– Вот так так, – не сдержался Крячко, – где же? На Новый год, под елочкой?
– Нет, – спокойно возразила она, – гуляла с ребенком, нашла по дороге домой.
– Где?
– Я же говорю, когда с дочерью шли домой с прогулки.
– Откуда?
– С прогулки, – повторила она.
«Ну вот, включила дурочку».
– Ну а гуляли-то где? – терпеливо уточнил Гуров.
Она прикрыла глаз, точно утомленная пустыми разговорами:
– Вдоль канала. Туда-сюда, знаете ли.
– Значит, нашли по дороге к станции? – спросил Крячко, тоже очевидно начиная терять терпение.
Нет, не по душе ему была эта дамочка, несмотря на жалкое и пострадавшее положение.
– Да.
– Почему не отнесли в полицию? – поинтересовался Лев Иванович. – Дорогая вещь.
– Откуда мне знать, дорогая она или дешевая.
Неплохо врет, глядя прямо и твердо. Сразу видно, ей не привыкать.
– Ах да, это верно. Откуда же.
Безошибочно уловив насмешку, Нина уточнила деревянным голосом и скучным тоном:
– Я подумала, что хозяин догадается позвонить на свой номер, мы договоримся о встрече, передам с рук на руки. Не позвонил бы – отнесла бы в полицию.
– Что ж, оставим пока и это, – покладисто согласился Гуров, – как дело было потом? Подняли вы телефон, и что?
– Положила в сумку.
– Не включали телефон, на кнопочки не нажимали?
– Нет. Просто осмотрела и положила.
– И все-таки, – вмешался Крячко, – зачем подобрали бесхозную вещь? Разве не знаете, что этого нельзя делать, а надо, не трогая, сообщить полиции? Телевизор не смотрите?
– Не смотрю, – колко отозвалась она, – и кому у нас в поселке подсовывать бомбу в мобиле?
– Теперь некому, вы правы, – согласился Станислав, довольно двусмысленно, – и что же произошло, когда вы вернулись домой?
– Подъехали дедушка с бабушкой, забрали дочку к себе. Сумку же взял муж… Денис, – женщина помедлила, точно переводя дух, – сейчас…
– Ничего.
– Сумку он унес на кухню. Потом… все. – Она скривилась, попыталась отвернуться, поднять забинтованную руку и расплакалась.
Крячко налил, преподнес стакан воды к трясущимся губам. Она выпила несколько глотков, стуча зубами о стекло.
– Спасибо.
Подождав несколько, для приличия, Станислав мягко спросил:
– И все-таки простите, я должен задать вопрос, который покажется вам бестактным.
– Какой.
– Не было ли у вашего мужа причин для ревности?
«Ох ты, как глазом-то сверкает. Прав Стас, не такая уж она бессильная, несчастненькая, того и гляди рванет сейчас не хуже телефона».
Однако Нина сдержалась, только слезы моментально втянулись, и теперь ее единственный глаз так и грел черным огнем. Подчеркнуто вежливо, без тени смущения, она ответила:
– Я не стану отвечать на этот вопрос.
– Как вам будет угодно, – вмешался Гуров, – ну а у вас не было таких поводов?
– И вам я отвечать не собираюсь. Это мое дело, личное.
– Ошибаетесь, гражданочка, – заметил Крячко, – имеет место труп, применено опасное вещество, вы же сами отрицаете, что взорвался самогонный аппарат?
Тишина.
– В общем, и при наличии таковых моментов любое дело личное становится общим.
Нина упрямо хранила молчание.
– Что ж, как вам будет угодно. Если бы вы ответили – спокойно, без сердца, то мне не пришлось бы задавать другой вопрос: не считаете ли вы, что происшествие связано с вашим прошлым…
– Что это значит?
– Не может ли эта трагедия быть связана с неким Леонидом, или Алексеем – в общем, с Лёлей по кличке Тротил?
С лицом у этой дамочки творилось черт знает что: казалось бы, вся забинтованная, но гримаса была зверская, и глаз почти из орбит вылез, и прямо кипели в нем злющие слезы. Очевидно, она пребывала в ярости.
– Понятия не имею, о ком речь, – отчеканила Нина, но губы кривились в какой-то инфернальной, сардонической улыбке, – а теперь подите оба прочь. Ни слова больше не скажу.
Глава 7
– Левушка, пока мне все нравится, – одобрила жена, и Гурову показалось, что она как-то воровато откладывает свой собственный телефон. Никак записывает.
Однако «всем довольная» Мария – не настоящая, потому-то она продолжила:
– И все-таки покритикую. Вам, опытным сыщикам, сам бог велел отнестись к этим показаниям, скажем так, со скепсисом.
– Не без этого, – благодушно согласился муж, – а почему, позволь узнать?
– Полагаю, что на своем веку вы каких только историй не выслушали такого же плана. Иду в меланхолии из пивной, любуюсь луной, зашел в кустики – а там ба! Пистолет и ящик с гранатами. И кто это потерял?
– Не совсем в точку, но в целом да, подобное приходилось слышать, и не раз, – подтвердил Гуров, – «находили» пистолеты, автоматы, тротилы и пулемет «максим» с лентами – ну а что? Эхо войны. Откопали, вот несли как раз в полицию. Само собой, попахивает такая вот случайная находка обычным враньем. Но был еще один резон сомневаться в правдивости вдовы. Точнее, целый ряд резонов.
…Как только покинули больницу, уточнив предполагаемое время выписки больной Романовой – примерно дней через восемь-десять, – Станислав взял слово:
– При всей моей личной антипатии к этой отдельно взятой дамочке…
– …не видишь причин ей не верить? – завершил мысль Лев Иванович. – Нечто вроде этого я и сам хотел заметить. Человек в шоковом состоянии, более того – женщина, мать, ведет себя уверенно и спокойно.
– Да еще и негодует вполне искренне.
– А если предположить, что у нее просто нереальная психологическая устойчивость?
– Или то, что она ни при чем, – в свою очередь, закончил Станислав, – по мне, так справедлив именно этот вариант. Можно, конечно, вернуться попозже под формальным поводом уточнить кое-что, попробовать спровоцировать…
– Есть ли смысл? – спросил Гуров. – Будь это мужик, то провокации имели бы смысл, но женщина взорвалась бы сразу.
– Ты порядочный шовинист, – горько констатировал Крячко, – несмотря на свой богатый, пусть и специфический опыт, стало быть, не допускаешь и мысли о том, что женщина в состоянии впихнуть в телефон сто грамм тротила?
– Почему ж. В кино – пожалуй. Но в жизни дамочка, желающая избавиться от супруга… не берем привлечение третьих лиц… скорее нажарит ему сковородку картошки с бледной поганкой.
– Ну, или крысиного яду в водку. И все-таки нельзя исключать?..
– Нельзя, – согласился Лев Иванович, – потому-то мной оформлен запрос в картотеку, но уже не по поводу легендарного Лёли, а по поводу осязаемой, неоднократно виданной Нины Лайкиной, чтобы исключить то, что исключать нельзя.
– Ах, запрос, – протянул Станислав и уже открыл было рот для ответа, но тут у него завибрировал телефон; полковник, глянув на экран, довольно ухмыльнулся и ответил: – Слушаю вас внимательно.
Разговор, точнее монолог – ибо участие Крячко сводилось лишь к тому, чтобы вовремя издавать подбадривающе «угу», – продлился около десяти минут. После чего коллега с видом завзятого мага (или шпиона) предложил заехать «тут, неподалеку».
Лев Иванович, разумеется, не возражал: во всем, что касается обработки вспомогательных источников информации, на Станислава вполне можно положиться. Поскольку Крячко был за водителя, то вполне ожидаемо свернул с шоссе в Мокшанские горы. Попетляв немного вверх-вниз по холмам, припарковался во дворике пятиэтажки, в которой располагалась квартира Романовых и Зубкова. Вот его окна, на пятом этаже, ощетинившиеся антеннами, тарелками и проволоками.
– Приехали, Лева. Ты со мной? Или будешь сидеть тут, ожидать результатов из картотеки?
– У меня аллергия на бездействие, – съязвил Гуров, – пойдем уж, помогу тебе. Работа со свидетелем все-таки, дело деликатное…
Он не договорил и замолчал, поскольку к машине подошла незнакомая особа. Неопределенного возраста, худенькая, бледненькая, с короткой по-мальчишески стрижкой. На симпатичном носике не по сезону веснушки и неожиданно современные очки. При взгляде на нее приходило на ум слово «простенькая».
«Губы тонковаты, – заметил Лев Иванович, в силу особых обстоятельств искушенный в вопросах женской красоты, – наверняка сплетница. Держится скромно, но ощущается уверенность… учительница? Медик?»
Поздоровавшись с Крячко, пришелица сообщила:
– Станислав Васильевич, я как раз привела ее из поликлиники, мы дома.
Голос у нее негромкий, но ясный, отчетливый, с чистой дикцией, как-то сразу становилось ясно, что может она заставить себя слушать.
«Нет, скорее преподаватель».
– Спасибо, что позвонили. И она не против поговорить? – уточнил Крячко.
– Что вы, она будет только рада.
– Вы так считаете или?..
– Она сама сказала.
К немалому удивлению коллеги, Станислав перехватил тоненькую ручку и от души ее чмокнул:
– Благодарю вас, вы бесценный человечек!
Однако та оказалась крепким орешком. Признательность приняла, но таять не спешила, лишь заметила:
– Просьбу вашу было непросто выполнить, зато более полезного для вас человека и представить сложно. Она завуч нашей школы, около полувека на посту.
– Всю подноготную ведает?
– Совершенно верно. Если она не знает, никто не знает. К тому же она была классным руководителем… – Тут она, увидев в машине Гурова, смолкла, наклонилась и довольно бесцеремонно принялась его разглядывать.
И Лев Иванович, получив возможность рассмотреть Стасова информатора лучше, не мог не отметить: губительное обаяние коллеги распространяется на все слои дамского общества.
«Ах ты старый ловелас. Ведь это явно учительница, и не из простых. Строгая особа. Ишь как смотрит, точно пытаясь припомнить, чей я папаша. И ведь не стара еще, хотя засушила себя порядком. А может, и по юности не цвела…»
По глазам новой знакомой – очень светлым, почти бесцветным, и потому зрачок зиял, аки прицел, – было понятно, что и ей Лев Иванович не особо по нраву. Обратилась она к Крячко:
– Простите, а это?..
– Коллега мой, Гуров Лев Иванович, настоящий полковник, – отрекомендовал Станислав.
– Елена Васильевна.
– Как прикажете. Мне кажется, к вам рановато еще по отчеству обращаться, – улыбнулся Гуров.
Нет, не прокатил пробный шар, строга Елена Васильевна. Крепкий орешек, к голубым глазам и открытым улыбкам устойчивая.
– В возрасте моем сомневаетесь? Прошу.
Нет, все-таки некое кокетство в ней присутствовало, иначе к чему пихать паспорт тому, кто не просит? Но раз уж настаивает. Гуров автоматически перелистнул страницы: фото, дата рождения… в самом деле, молода Аленушка… так-с, местная, улица 2-я Центральная, дом три, «Семейное положение» – пусто, «Дети» – пусто.
– И как впечатления? – поинтересовалась Елена Васильевна.
– На свои года не выглядите, – отозвался Гуров, не осознав, врет ли, или сказал чистую правду. Елена Васильевна из таких стабилизированных особочек, которым легко может оказаться от двадцати пяти до пятидесяти. Что ни скажи женщине о возрасте, не угодишь ей. Впрочем, в данном случае вроде бы прошло удачно. По крайней мере, она назидательно сказала: «То-то!» – и уже совершенно по-товарищески, охотно поделилась рецептом вечной молодости:
– А вы переезжайте к нам, Лев Иванович. Побегаете всю жизнь вверх-вниз по нашим горушкам – глядишь, и сохранитесь не хуже.
Смотри-ка, языкастая особа, и не без кокетства.
– Спасибо, буду иметь в виду.
Станислав вернул беседу в деловое русло:
– О физкультуре и активном долголетии потом. Вернемся к нашим делам. Аленушка, как вообще Анна наша Георгиевна? Здорова ли, в памяти?
«Аленушка! Ничего себе у них как запросто».
– За это даже не переживайте, – заверила та, – в самой чистой и крепкой. Всем бы нам такую память в ее возрасте, если доживем, конечно. Пойдемте, ждет ведь.
Они вошли в знакомый подъезд, поднялись на последний, пятый этаж, – причем полковникам приходилось тайком переводить дыхание, а бодрая Аленушка делала вид, что прогуливалась, двигаясь легко, без никакого напряжения, – позвонили в обычную дверь, обитую допотопным дерматином, слева от двери Романовых.
Мельком глянув на нее, Лев Иванович с неудовольствием понял, что снова насвистел Зубков: «А между прочим, опечатана квартирка-то». Он проверил бумажку с печатью – приклеено на совесть, не повреждено. Станислав тоже увидел, ничего не сказал, лишь бровями дернул. Этого универсального мимического движения было достаточно, чтобы обменяться совпадающими мнениями.
«Порядочная дрянь этот наш Зубков, врущий на голубом глазу. Родители Дениса заняты, приводят квартиру в порядок, как же! Что за национальная развлекуха у них тут – врать по поводу и без повода?»
Итак, Алена надавила кнопку звонка. Переливы его за дверью вызвали приятную ностальгию, щелчок допотопного замка – тоже. Венцом приятного этого чувства стала и старуха, возникшая на пороге: довольно высокая, с царственной осанкой, даже возрастная полнота придавала ей внушительности. К тому же облачена хозяйка была в элегантное домашнее платье, да еще с белым кружевным воротничком, и опиралась на массивную трость с отполированным набалдашником. То ли учительница из советского фильма, то ли классная дама, из тех, что лупили благородных девиц линейкой по пальцам.
– Милости прошу, – и голос такой, хоть в кино запускай, настоящий преподавательский, глубокий, звучный, – Елена Васильевна предупредила о вашем визите.
Анна Георгиевна пригласила их в крохотную, но сияющую, до скрипа чистую кухню, указала на венские стулья, для мягкости устланные плетеными ковриками. Тут было мирно, уютно, на окне полыхали герани, никаких сопливых электрочайников и кофеварок не наблюдалось и в помине. Уточнив, кто что будет, Алена принялась привычно хозяйничать: поставила на огонь чайник, принялась крутить ручку деревянной кофемолки.
Анна Георгиевна приступила к главному:
– Алена сказала, что вас интересует художественный портрет моих соседей и учеников.
– Вы правы, интересует, – подтвердил Гуров.
– Надеюсь, молодой человек, вы не рассчитываете на объективность? Вы же понимаете, что я пристрастна, как учитель, более того, классный руководитель. И не судья я ни Романову, ни Лайкиной.
– А нам именно и важны сугубо субъективные познания именно такого человека, как вы, – охотно пояснил Крячко, почти искренне.
– И позвольте сразу уточнить, – попросил разрешения Гуров, – судя по тому, как вы их называете, вы этот союз не одобряли.
Старая учительница вздернула черную бровь, глянула испытующе. Но насколько чисты были две пары этих глаз, настолько открыты и простодушны взгляды – ни тени насмешки, или, упаси боже, недоверия, – что она успокоилась и продолжила:
– Вы внимательны, молодой человек, быстро схватываете и делаете в целом правильный выводы Ваша правда, не одобряла, – она чуть пристукнула палкой, – и, как видите, оказалась права.
– Вы имеете в виду случившееся несчастье, – уточнил Станислав.
Анна Георгиевна величественно кивнула:
– Я имею в виду целую цепь несчастий. Видите ли, мой богатый профессиональный и жизненный опыт позволяет утверждать: любой наш необдуманный поступок – большой ли, малый, – непременно приведет к трагедии.
– Неужели трагедии?
– Уж мне-то поверьте. Может, употребила громкое слово, но вы же не станете спорить с тем, что иной раз и сломанный ноготь – трагедия. Да-а-а… не стану отрицать, что Нина Лайкина – это моя трагедия, личная. Самая крупная и даже единственная педагогическая неудача, полная и безоговорочная.
– Все ли так плохо? – вежливо усомнился Гуров. – Вы не преувеличиваете?
– Нет. Более того, воспринимаю нашу встречу как попытку исправить то, что еще можно. Лет мне много, человек я одинокий, детей собственных нет. Денис – мой крестник, а с мамой его… она у нас медсестрой работала… мы старые приятельницы. Из этого понятно мое отношение к Лайкиной.
– Простите, – Крячко учтиво поднял ладонь, – Анна Георгиевна, не забывайте, что сами мы не местные и совершенно не осведомлены о взаимоотношениях внутри вашего социума. Нам детали важны.
– Понимаю, – заверила старая завуч, – давайте по порядку, с главного.
Она пошевелила бровями, губами пожевала внезапно по-старушечьи и начала так:
– Никто так и не понял, зачем Денис женился на Нине. Большинство людей, близко их знавших…
– То есть весь поселок, – невинно вставил Крячко, но старуха и ухом не повела:
– Именно. Все были шокированы его женитьбой. Особенно сильным было потрясение для девочек, знавших и его, и ее… одну минуту. Аленушка, принеси, пожалуйста, альбом. Тот, ты помнишь.
Та помнила и удалилась.
Старуха-завуч проводила ее материнским взглядом:
– И это моя ученица, исключительный алмаз. Умница, настоящая подвижница – после училища вернулась в родную школу. Порядочный, стабильный человек, не то что некоторые. Увы, одинока, как и я, вот позвала ее к себе жить, выжил ее брат с жилплощади. Все не страшно теперь помереть одной. Вся Аленка в заботах и работе…
– Крепкая старая школа, – демонстрируя полное понимание, заметил Станислав.
Анна Георгиевна посмотрела удивленно:
– Почему ж старая? Алена – ровесница наших с вами предметов, Лайкиной и Романова. А какой контраст!
«Контраст тот еще, – мысленно согласился Лев Иванович, припоминая Нину, – особенно в сравнении с пышной Лайкиной… хотя, с другой стороны, та, может, и мигом отцветет, а эта, как роза в колбе, в таком виде сохранится насовсем».
По-матерински добрую речь и фривольные размышления прервало новое явление обсуждаемой Елены Васильевны. Она появилась прямая, с втянутыми щеками, торжественно выложила на стол обтянутый бархатной тканью альбом, толщиной с добрую энциклопедию.
– Вот Денис Романов, – пояснила старая учительница, постучав по одной из карточек карандашиком, – вы видели его?
Пришлось признать, что видели, но признать его было мудрено.
– Так сморите, – просто предложила она.
Обычная фотография обычного одиннадцатого класса. Почти в центре, фактически гвоздем композиции возвышался – на голову выше иных ребят – красивый паренек, настоящая кинозвезда, светловолосый, голубоглазый, с открытой гагаринской улыбкой.
Анна Георгиевна вновь заговорила, спокойно, хотя поначалу губы у нее дрожали. Она поспешила припасть к изящной кофейной чашечке, и, когда посуда была отставлена, голос хозяйки звучал уже вполне ровно.
– Итак, Денис Романов. Мальчик уравновешенный, добрый, всегда готовый помочь, с характером. Очень зависим от мнения окружающих, при этом не желает в этом признаваться. Большие способности к точным наукам – мог бы идти на золотую медаль, но он с ленцой. Отец у него умер рано, в пьяном виде утонул, но Денис об этом узнал лишь тогда, когда мама второй раз вышла замуж…
– В связи с чем потребовалось сообщать парню такое? – спросил Станислав.
– Понимаю ваш интерес. Тут надо понять и маму Дениса. Он уже отдаляется в десятом классе, сложный возраст, а тут появляется у мамы поклонник, хороший, добрый человек, строго не пьющий. Видимо, ей захотелось несколько снизить непорочность папы, но сын есть сын… в общем, они очень сильно повздорили. Квартира изначально была Татьяниного мужа…
– Это настоящий отец Дениса? – уточнил Гуров. Что за привычка у этих людей излагать все так, как будто весь мир знает их соседей по именам?
– Верно. Она уехала к мужу в Москву, квартиру отписала сыну по дарственной – живи, как нравится. Он и жил. Тихо, чисто, ни пьянок, ни гулянок – пока не повелся с Ниной.
И вновь дернулись твердые губы, и снова припала она к чашечке, уже опустевшей.
– Впрочем, кое-что общее у них было.
– Что же?
– Родители-алкоголики, – без никакого осуждения, просто как факт, констатировала завуч.
– Негусто.
– Да, но в остальном Нина Лайкина – совсем иного сорта фрукт. Вот она.
Анна Георгиевна перекинула несколько толстых альбомных листов.
Да уж, красавица. Трудно представить себе столь неподходящих внешне людей. В Романове, при внешней простоте, читалась и внутренняя интеллигентность, и видно было, что человек мозгами не просто не обижен, а наделен щедро. Лайкина – совершенно иного пошиба персона: пышная, статная, с ошеломляющим бюстом, тонкой талией и толстой косой. И лицо, по правде говоря, неправильное: глаза слишком близко посажены, нос слишком длинный, рот слишком широкий, лоб низковат…
И все-таки красива. Бывает такой результат всех возможных неправильностей.
Крячко озвучил собственную ассоциацию:
– Ни дать ни взять – молодая Солоха.
– Сравнение удачное, – одобрила старая учительница, – да и девица непростая. К слову, мама ее была не сахар, а эта… дерзкая, резкая, громкая, скрытная и прямолинейная. И, понимаете, все не вовремя, невпопад, с тычка, с рывка. Полное отсутствие деликатности, эмпатии, что думает, то и брякнет. Избалована изрядно, мать растила ее одна, ее… кхм… обожатели напропалую заваливали доченьку подарками.
– Подкупали то есть, – уточнила Елена Васильевна, которая, как казалось, совершенно не прислушивалась к разговору, натирая до безукоризненного состояния столешницу. По всей видимости, она была из перфекционисток, не терпящих ни малейшей неточности.
– …наконец мать ее спилась и вообще пропала при темных, невыясненных обстоятельствах, – сделав вид, что не услышала, продолжала учительница, – к тому времени Нине было четырнадцать. Опекуном стала соседка, потом и она скончалась. Осталась одна, а у девчонки своя комнатка в коммуналке. Начались мальчики, спиртное, сомнительные знакомства…
– …на подвиги потянуло, – дополнила Елена Васильевна, адресуясь как бы в пустоту, – разъезжала на шикарных машинах.
Анна Георгиевна, чуть поморщившись, глянула с укоризной. Алена замолчала.
– Тогда, может, помните, было модно специально навинчивать московские номера, чтобы все видели.
– …что пришел Вася к успеху, – снова донеслось откуда-то со стороны.
Анна Георгиевна кашлянула:
– Тут странное эхо, правда, Алена?
Та, немедленно замолчав, нырнула в холодильник, извлекла лимон. Взмахнула тонкими руками, как птичка крыльями – и на изящном блюдце расцвел еще один невиданный цветок, с плачущими соком лепестками.
– Благодарю, – величественно кивнула престарелая диктаторша, – прошу вас, отличный лимон.
– А можно про сомнительные знакомства? – осведомился Крячко.
– Детали криминальной карьеры Нины мне неизвестны.
– А самого ее… фактического мужа, – Станислав весьма удачно изобразил смущение и подбор слова, – вы не знали?
Учительница тотчас отреклась:
– Нет, не мой это круг.
– А вы, Елена Васильевна? – спросил Гуров.
Женщина не возмутилась, но было понятно, что вопросом она недовольна:
– И не мой. К тому же они жили в сумеречной зоне, за каналом. Откуда нам знать-то?
– Хорошо, дела минувшие, – улыбнулся Лев Иванович, – продолжим. Наконец образумилась Нина и вышла замуж за Дениса.
– Вы очень все упрощаете, – с мягким неодобрением указала Анна Георгиевна, – хотя каким уж образом они с Денисом сговорились – отдельная тайна, заслуживающая исследования. И как они могли вообще найти точки соприкосновения, тоже затрудняюсь сказать. Они были совершенно, абсолютно, безусловно разные. Он мальчик скрытный, деликатный и на редкость интеллигентный и при том упрямый и своенравный.
Эхом донесся невесть откуда Аленин голос:
– А Нина пристрастилась за годы красивой жизни к выпивке. Сама принимала и его сбивала с пути…
– То есть Денис все-таки пил? – подхватил Крячко.
– Пьяным его никто никогда не видел. Он знал, что у него плохая наследственность, и не желал поддаваться данной слабости, – ответила Анна Георгиевна и по-особенному поджала губы, было видно, что эту тему она не собирается обсуждать.
Пожалуй, имеет смысл воззвать к сентиментальности, решил Станислав Васильевич и, как мог деликатно, сообщил:
– А нам вот подсказали, что Нина дождалась Дениса из армии.
Елена Васильевна фыркнула в блюдце, но тотчас прикрылась салфеткой. Престарелая завуч лишь подняла бровь.
– Звучит романтично, если припомнить, что, во-первых, теперь из армии ждут всего-то год и что, во-вторых, Нина за это время успела многое.
Гуров усомнился, пусть и с улыбкой:
– Что же, неужели Денис все понял и простил?
– Любовь оказалась зла. А возможно, и она наконец поняла, какое сокровище может потерять. В любом случае по возвращении она ему вывалила все и приняла отпущение грехов. Поженились, стали жить у Дениса. Первое время по привычке она попыталась продолжить разгульную жизнь, но на правах мужа он это быстро прекратил. Потом родилась дочка Лялечка – и Нина изменилась окончательно.
– Трогательно, – признал Крячко, – жили они дружно?
– Скандалов между ними никто не наблюдал, – точь-точь как ранее, относительно пьянки, сообщила Анна Георгиевна.
– Ревновала его, как кошка, – вставила Алена.
Станислав Васильевич уточнил, памятуя больничный разговор:
– Она его? Не он ее?
– Тоже мне, сокровище! И разнесло ее после родов, как аэростат, – пояснила тощая Елена Васильевна, – к тому же тяжело сохранять безмятежность, постоянно памятуя о том, что тебя «поняли и простили». Плюс послеродовая депрессия. Устраивала сцены… ну просто безобразные! Стоило ему из магазина задержаться – и готов скандал.
– Вы-то откуда знаете? – поддел Гуров (чего уж, все равно не подружатся).
– Дверь в дверь живем! – огрызнулась Алена.
– Ну-ну, – примиряюще вмешался Крячко, – скажите лучше, как сам Денис реагировал на подобные выходки?
– По-мужски, с юмором, – лаконично ответила старуха завуч.
– Хорошо, прямо спрошу. То есть ни у одного, ни у другой на стороне никого не было?
