Николай Стародымов
Киднеппинг по-русски
Они и молчали. Долго молчали. Пока Сухостоев не попросил:
– Дайте закурить…
Александр молча бросил на стол пачку сигарет, достал зажигалку, щелкнул контактом. Кончик сигареты подрагивал в невидимом потоке раскаленной плазмы.
Максимчук не курил. Но курительные принадлежности всегда имел под рукой. Во-первых, по привычке. А во-вторых, иной раз именно это помогало установить контакт с людьми. Как вот сейчас.
– Да, начальник, здорово ты меня поддел… Это ж надо… Меня все больше в таких кабинетах или пугали, или всепрощение обещали, в случае, так сказать, «чистосердечного признания»… А ты самое больное место нашел.
– Митрич, знаешь, если прямо говорить, не очень-то нужно мне твое признание или больное место. Мы с тобой сейчас поговорим – и я пойду к себе домой, к телевизору, детям, к жене и вкусному ужину. А ты отправишься к себе в камеру, к параше и баланде. И очень может быть, что больше мы с тобой никогда в жизни не увидимся. Речь сейчас о другом. Понимаешь, Митрич, еще вчера я знал, что не все бандиты одинаковые… Да, все вы совершаете преступления ради денег. Это понятно, это естественно, это меня ничуть не удивляет. Но, понимаешь, до сих пор я считал, был уверен, что есть среди вашего брата какая-то духовная элита, люди, которые пусть даже у других воруют, пусть даже кого-то убивают, но совесть свою все-таки не продают. А теперь увидел, на тебе лично убедился, что нет таких. Да, наверное, и быть не может. Потому что самый, пусть даже на словах, самый принципиальный среди вас все равно совесть свою может продать, заложить или напрокат отдать, если только ему выгодно будет.
– Других судить легко.
– А я и не собираюсь тебя судить, Митрич. Я не суд. И даже не прокуратура. Я просто пытаюсь сейчас с тобой разговаривать как с человеком, который потерял в моих глазах уважение. Просто оперирую фактами. Факты же говорят, что ты, человек, который до сих пор считался, как в вашей среде, так и у нас, эталоном преступника, придерживающегося своих принципов, – что ты отошел от этих своих принципов.
– И в чем же это проявилось?
– Как это в чем? Проявилось это в том, что ты, в сговоре с чеченской группировкой, а именно персонально с неким Шапти Галаевым по кличке Аргун, пошел на то, чтобы похитить семнадцатилетнего парня, Леню Губермана. Причем выкуп заломили вы явно неподъемный для этого более чем посредственного дельца…
– Это еще доказать надо.
– Митрич, повторяю, я ничего и никому доказывать не буду. Это пусть прокуратура, следствие суду что-то доказывают. Я оперативник, сыщик, сыскарь. Мое дело вас ловить, а не на противоречиях ущучивать. Поэтому тебе я скажу попросту, по-мужски, безо всяких выкрутасов: ты не мне, а собственной совести доказывай свою правоту. Ты вор авторитетный, известный в ваших, да и в наших кругах по всей эсэнговии своими правилами поведения, своим кодексом чести. А теперь повсюду пойдет слух о твоем поступке. У нас есть термин: «развенчание авторитетов». Это когда мы запускаем какую-нибудь информацию, правдивую или дезу, в результате которой в вашей среде авторитет того или иного «авторитета» падает. По поводу тебя теперь и придумывать ничего не надо – только организовать утечку следственной информации. Так что считай, что ты уже развенчан.
– Ты и без того под «вышкой» ходишь, – вмешался Олег. – А тут еще и имя свое воровское замарал.
– Ну и что же я такое сделал, что мое имя теперь замаранным оказалось? Я наших законов не нарушил.
– Формально да. Но с точки зрения морали… Похищение детей даже в вашей среде не пользуется особой популярностью. Особенно если ориентироваться на взгляды «воров в законе» старой закваски. И уж подавно, если сделать поправку на то, что ты, русский, помогаешь в похищении москвича залетным чеченцам. Не случайно же в русском языке даже термина такого нет, который обозначает киднеппинг – потому что не было этого у нас раньше.
– Да чего вы ко мне прицепились? – вспылил Сухостоев. – Не знаю я, о чем вы говорите!
– Ну, не знаете, гражданин Сухостоев, так не знаете, – легко согласился Максимчук. – Отправляйтесь тогда в камеру. Мы с вами больше не увидимся. Жаль, что разговор у нас не получился.
– Он и не мог у нас получиться. – Сухостоев сидел угрюмый, поникший. – Вы же знаете, я своих никогда не сдаю.
– А кто произносил слово «сдать»? Я об этом вас и не просил, – прикинувшись простачком, возразил Александр. – У меня и в мыслях такого не было. Неужели вы думаете, Алексей Дмитриевич, что я мог преследовать подобную цель, зная вас, пусть даже понаслышке? Меня интересует совершенно иное. Почему в качестве жертвы вы выбрали именно Губермана? Отпустят ли похитители его сына Леонида после внесения выкупа или же убьют? В частности, если выкуп внесен будет неполный? Где его содержат? Как охраняют? Можно ли его освободить?.. Ну, и так далее. На мой взгляд, ни один из этих вопросов не нарушает законов воровского этикета.
Сухостоев задумался.
– А мне какая выгода от откровенности?
– О вашем участии в подготовке похищения еврейского мальчика чеченцами никто не узнает.
– Ну а все остальное? Поможете скостить?
Александр на мгновение задумался. Очень соблазнительно сейчас что-нибудь пообещать. Но ведь невыполнимо будет такое обещание. Слово, по глубокому убеждению Максимчука, необходимо держать всегда. Даже если оно дано преступнику в интересах дела.
– Митрич, я не привык разбрасываться подобными обещаниями. Не могу я тебе ничего обещать. Как суд решит. Единственное, в чем слово тебе даю, – что прокуратура узнает о твоем добровольном содействии в поиске похищенного ребенка. В этом случае, надеюсь, прокурор на суде не потребует «вышку».
Сушеный изучающе посмотрел в глаза Александру. Тот взгляд выдержал. Тогда Сухостоев кивнул:
– Ладно, мне в этом мире нечего терять. С другой стороны, и на тот свет особенно спешить не хочется. Так почему бы и не попытаться приобрести еще кусочек жизни? Так и быть, спрашивай, начальник.
Москва.
СИЗО.
12.00
Сухостоев извлек из пачки еще одну сигарету, прикурил от зажигалки, которую вновь поднес ему Максимчук. Выжидательно взглянул на оперативника.
– Так о чем говорить будем?
– Повторяю вопросы, Митрич. Почему выбор пал именно на Губермана? Что намечается сделать с Леонидом, когда будет внесен выкуп? И что – если выкуп внесен не будет? Где сейчас находится юноша?..
– Погоди, не спеши так. Понимаешь, начальник, мы ведь просто так очень редко на кого «наезжаем». Этот ваш Губерман вовсе не так прост, как вы думаете. В лагере мне о нем рассказал… В общем, я узнал о некоторых делах этого Губермана, о его связях и доходах. У него есть чем поживиться. И только потому я об этом вам говорю, что он своих корешей через хрен пробросил – они сейчас срок мотают, а он тут по-прежнему дела крутит… У нас такие вещи не прощаются, они выйдут – сами с ним рассчитаются. Если он к тому времени сам за границу не слиняет…
Ну так вот. В «зоне» я свел знакомство с некоторыми чеченцами. Они мне и предложили: у нас, говорят, в Грозном, для таких людей, как ты, раздолье. Рабочие русские пусть на нас вкалывают, русскую да и свою интеллигенцию, говорят, мы оттуда поганой метлой, чтобы о дружбе народов и о подчинении Москве некому было вякать, а такие ребята, как ты, нам нужны. Армию свою создаем, милицию… Там, говорят, мы на национальности не смотрим, главное, чтобы интересы Чечни отстаивал… Деньги хорошие будешь получать. А когда мы, говорят, окончательно отделимся, а отделимся мы обязательно, в нашей разведке, например, внешней или экономической, какой-нибудь отдел вполне сможешь возглавить…
Короче говоря, много чего мне наобещали. Привели несколько примеров, когда люди, у которых «хвост» подлиннее, чем у меня, в Чечне высокие посты занимают. Причем не обязательно чеченцы. Египтяне, арабы там работают всякие. Рассказывали о том, что на таможне чеченской служит украинец по фамилии Токарь, прибалтов много… Короче, я сделал вид, что клюнул на такую приманку. Но свою-то голову, как говорил наш старшина, когда я в армии служил, ношу за плечами! Сразу смекнул, что это они наемников таким образом в свою армию вербуют. Запишешься – а потом, чего доброго, придется диверсантом заделаться или против своих же воевать… Вот и подумал: сшибу деньжат с Губы, приеду с ними в Грозный, получу какие-нибудь официальные документы, сменив при этом фамилию, коль уж там это и в самом деле несложно, а потом рвану за границу – и ищи ветра в поле!.. С валютой, при наших «прозрачных» до невидимости границах, вполне возможно через тот же Азербайджан попасть в какой-нибудь Иран…
В общем, такой вот план сложил. Может, и наивный, может, ошибся в чем. То есть теперь-то я вижу, насколько ошибался. Но русский мужик всегда задним умом крепок. Те же чеченцы дали наводку на своих людей в Москве. Там-то, в «зоне» ко мне отношение, сами понимаете, особое было, любой зек мне удружить рад был… Потом этих чеченцев вдруг освободили. Не знаю почему, тут уж вы сами разбирайтесь, но тогда многих чеченцев из «зон» домой отправили, причем сидевших за такие дела, за которые нашему брату, русскому, там до скончания тысячелетия гнить и гнить… Короче говоря, ушел я из «зоны», приехал сюда, нашел Аргуна, предложил ему потрясти Губермана. Кстати, кличка у него – Губа. Но сидел-то я немало, от жизни нынешней поотстал, представить себе не мог, какую силу сейчас беспредельщики набрали и насколько мы, старые «авторитеты», авторитет подрастеряли. В общем, не учел я, с кем связался. Я-то всегда предпочитал в одиночку действовать и сейчас к ним не пошел бы, если бы мне связи не нужны были, если бы потом в Грозный махнуть не намеревался… Так вот и влип, как кур в ощип. Аргун сразу сказал: будем брать мальца. Я было взбрыкнулся: это не по-нашему, я в такие игры не игрок, вы на нашей территории находитесь, значит, нашим законам подчиняться обязаны… А он мне: устарел ты, братец, от жизни отстал, теперь мы здесь сами законы устанавливаем и диктуем, не хочешь – отойди в сторону и не мешайся, ты вор авторитетный, так что свой честный процент за наводку получишь, ну а за участие, в таком случае, нет… Я было к своим прежним дружкам метнулся, а они мне говорят: ты что, мол, офигел, что против «черноты» хвост поднимаешь? Скажи, говорят, спасибо, что они с тобой так по-честному обходятся… В общем, пришлось принимать их правила игры.
– Ладно, это понятно. Что будет с мальчишкой? Его отпустят? Или убьют?
– Когда я взбрыкнулся, они при мне перестали подробности обсуждать. Но боюсь, что его не отпустят. Если бы хотели отпустить, не стали бы так далеко увозить.
– А куда его увезли? – поинтересовался Максимчук.
– А вы еще не знаете? В Грозный.
– Куда?!. – в один голос воскликнули Александр и Олег.
– В Грозный. В Чечню, – повторил Сухостоев.
– Так ведь не ближний свет! Почему так далеко? И как это им удалось? Поездом или машиной дело долгое, в самолет не посадишь…
– Почему же это не посадишь? Если захочешь, все возможно… Тут все проще пареной репы, начальник. Здесь, в Москве, Губа смог бы привлечь большие силы для поиска своего отпрыска. Денег у него хватило бы. Ну а связи в нашем мире у него ого-го-го какие!
До Чечни же дотянуться у него руки коротки. К тому же Губа, скорее всего, о том, что сын именно в Грозном, пока не знает. Хотя, если бы и знал – сами знаете, что там творится. На то Аргун и рассчитывал. Ну, а как вывезли… У Аргуна знакомство имеется какое-то очень мощное, так что Губёнку укол вкатили и отправили военным самолетом спецгрузом, в опечатанном ящике, который досмотру не подлежит.
– Ловко, – оценил Александр. – А ты не знаешь, кто у него такой шустрый?
– Знаю – не знаю… Мы ведь договорились, начальник. Я лишнего говорить не буду.
Просто излагаю факты, которые могут пригодиться для освобождения мальца. По единственной причине: мне и самому эта затея с похищением не по нутру.
– Хорошо-хорошо. А какова намечалась твоя роль в похищении?
– Мальчишка ни за что не пошел бы никуда с черножопыми. Я должен был его подманить к машине, где сидел Аргун со своими.
– Понятно. Ну а потом что? – продолжал допытываться Александр.
– Потом я должен был лететь сопровождающим с тем самым спецгрузом. В Грозном меня встретили бы их люди. Аргун обещал, что они помогут с документами и с работой.
Мою долю за наводку и участие обещали выплатить там же… Я для вида согласился, потому что варианта другого не было, а деньгу сшибить хотелось. Вот я для себя и решил, действовать в зависимости от обстоятельств. На месте, рассчитывал, сориентировался бы.
– А где там, в Чечне, его планировали разместить, ты не в курсе?
– Понятия не имею. Я в тех краях никогда не бывал. Даже если и упоминали чеченцы между собой какие-то названия, я их не запомнил, потому что они мне ничего не говорят. Знаю только, что в Грозном.
Александр оглянулся на Олега. Тот слегка пожал плечами. Похоже было, что основные вопросы они выяснили.
– Ладно, Митрич, спасибо за помощь. Если сможем вытащить мальчишку, обязательно расскажем ему, кому персонально он жизнью обязан.
– Ну, я на этом не настаиваю. А вот прокурору об этом сказать не забудьте.
…Когда Сухостоева увели, в кабинет вошел следователь прокуратуры Валера Пономарев.
– Ну как, выяснили что хотели?
– Естессно, – ответил Максимчук. И с наигранным пафосом добавил: – В связи с оказанием следствию неоценимой помощи от имени нашей «конторы» ходатайствую о смягчении наказания гражданину Сушеному.
– Саня, ты же знаешь, что у него слишком длинный «хвост»…
– Да ладно тебе, Валера! Ты же знаешь всю гибкость наших законов ничуть не хуже меня. У нас одна ветка власти преспокойно расстреливает из танков другую, а ваша ветка обе первых прикрывает: мол, нету виноватых…
Пономарев нахмурился:
– Ты, Максимчук, говори-говори, да только не заговаривайся…
– Ладно-ладно, умолкаю. С вашим братом опасно шутить… Короче, Валера, имей в виду на всякий случай, что наш шеф позвонит вашему и попросит не ходатайствовать в суде о «вышке» для Сухостоева.
– Так ты серьезно говоришь, что он вам помог?
– Более чем. Теперь у нас есть концы, за которые можно браться, чтобы вытащить дело Губермана.
– Кто такой Губерман?
– Пока ты о нем не слыхал. Но вполне возможно, именно тебе со временем поручат вести его дело.
Москва.
Управление. Кабинет Струшникова.
14.30
– Прокурор будет недоволен, Саня.
– Понимаю, Палыч, все я прекрасно понимаю. – Александр старался смирить гордыню, говорить просительно и как можно убедительнее. – И наперед знаю все, что ты мне сейчас можешь сказать: что мы должны нерушимо стоять на страже закона, что мы должны быть кристально чистым образцом его соблюдения, что не должны допускать никаких нарушений ни при каких обстоятельствах…
– Но ведь это так и есть, Саня. – Струшников стремился смягчить отказ мягкостью тона.
– Правильно, так оно и есть… Вернее, так оно должно быть. Но ты же сам знаешь, Палыч, что могут быть всякие обстоятельства, что преступления в белых перчатках раскрывать не всегда даже Шерлоку Холмсу удавалось. Ты же лучше меня знаешь, что иногда приходится идти на сделку с преступником. Это неотъемлемая часть розыскной деятельности… Ну что я тебе-то об этом говорю – ты в МУРе работал, когда я еще пешком под стол ходил и штанишки не только под дождем мочил… И лучше меня знаешь, что, если мы не будем держать слово, данное преступникам, они нам перестанут верить. Вызвать после этого их на откровенность, а если сказать точнее, спровоцировать на откровенность, будет намного труднее. И кто от этого выиграет?
– Так-то оно так… – Струшников побарабанил пальцами по столу. – Со всем, что ты сказал, я согласен. Как говорится, плавали – знаем… Но ведь слово дал ты, а нарушить закон предлагаешь прокурору.
– Палыч, не будь демагогом! Мы все вместе и каждый в отдельности так часто преступаем закон, что разом больше – значения не имеет.
Полковник нахмурился:
– Ну ты не очень-то заговаривайся, Максимчук!
– Молчу-молчу! Извините, вслух подумал… Вот только, Владимир Павлович, ответьте мне, пожалуйста, откровенно на один вопрос. Если бы не узнали мы с Олегом, где сейчас находится Губерман-младший и все остальное, связанное с этим похищением, какие бы вы мне сейчас слова говорили? Я думаю, примерно такие: что не сумел я, такой-рассякой, расколоть бандита Сушеного, что я должен был сделать все возможное, но выведать у него тайну черепахи Тортиллы. Так ведь? Или вы бы мне благодарность объявили за то, что в разговоре с бандитом я строго придерживался буквы закона? И еще. Если бы мы не узнали, где находится похищенный, что вам лично сказало бы ваше начальство?.. Думаю, приблизительно то же самое. А ведь мы все это узнали только благодаря тому, что я пообещал похлопотать, только похлопотать перед прокурором о том, чтобы обвинение на суде не требовало «вышку». Неужели это так уж неосуществимо? Так что, многоуважаемый Владимир Павлович, хотите вы того или нет, но звонить прокурору с ходатайством о возможно допустимом смягчении участи гражданина Сухостоева вам все-таки придется.
Александр поднялся и направился к двери.
– Постой-ка секунду! – Струшников говорил строго и официально. – Александр Григорьевич, хочу тебе сказать пару слов. Оперативник ты, конечно, классный, работник, каких поискать. Но должен тебе наперед предсказать, что ты никогда не сделаешь карьеру по службе. Потому что не умеешь себя вести с начальством.
– Да, Владимир Павлович, я помню, в школе проходили у дедушки Грибоедова, Александр Сергеича, что лишь Молчалин дойдет до степеней известных, ибо у нас во все времена любят только бессловесных… Ну а кроме того, с моей фамилией сейчас действительно карьеру не сделаешь.
– При чем здесь твоя фамилия? – уже раздраженно спросил Струшников.
– Палыч, при дальнейшей самоизоляции России от бывших союзных республик и при ухудшении жизни народа, в обозримом будущем к власти непременно придут националисты. Вот тогда начнутся гонения на инородцев. И сложится ориентация на преимущественное продвижение по службе лиц с фамилиями как можно более русскими.
– Александр Григорьевич, ты свое настроение носи с собой и не мешай божий дар с яичницей. Посмотри даже на верхние наши власти – там ведь на фамилии не смотрят!
– Ну, во-первых, исключение лишь подтверждает правило. Во-вторых, все они выдвинулись еще, как говорится, при историческом материализме. Ну а в-третьих, со временем у вас еще будет время убедиться, что я сейчас пророчествую, даже не впадая в транс…
Не дожидаясь ответной реплики, Максимчук вышел в коридор и направился к себе.
От радужного настроения, с которым он вернулся в Управление после беседы с Сушеным, не осталось и следа. В конце концов, он такого «зубра» раскрутил на откровенность, получил уникальную информацию, а вместо ожидаемого пирожного получил указание на нетактичное поведение по отношению к начальнику, который боится позвонить прокурору…
Есть от чего расстроиться.
Александр свернул в свой закуток, вошел в кабинет. В небольшом помещении теснились несколько столов, сейфов, шкафов. Теснота! Все-таки здание Управления мало подходило для своей роли.
Максимчук поначалу не обратил внимания на то, что в кабинете находится посторонний. У окна за сейфом скромно сидел молодой парень и с интересом глядел на вошедшего оперативника.
Александр с размаху плюхнулся на свое место, достал сигарету. Начал крутить ее, привычно кроша табаком, слегка подрагивающими пальцами.
– Что случилось, Саня?
Олег смотрел настороженно. Он чуткий парень, Олег. Правда, очень немногословный. Может быть, это одно из основных качеств, которые ценил в друге иногда любивший поразглагольствовать Максимчук. Осторожный в оценках и суждениях, Самопалов в большинстве случаев личное мнение предпочитает держать при себе.
– Струшников боится звонить по поводу Сушеного.
Самопалов присвистнул. И уставился на Александра, ожидая его дальнейшего рассказа.
– Мы, видите ли, не должны нарушать закон, на страже которого стоит прокурор, – не заставил себя долго ждать Максимчук. Он говорил, постепенно «накручивая» себя: – Понимаешь? Это, видите ли, не положено. То, что население уже ни хрена не верит всем нам, правоохранительным органам, – это нормально. Преступность захлестнула страну – терпимо. Люди боятся к нам обращаться – ну и хрен с ними. Бизнесмены предпочитают платить мафии, а не искать защиту у нас – переморгаем. Но вот человек пожелал… Ладно, пусть не сам пожелал, мы его вынудили – но человек как-то помог нам. Причем, в каком деле – спасение ребенка! А нам тут же по рукам: закон суров – но он закон.
– Успокойся, Саня. Не стоит горячиться. Ты же знаешь Палыча – он со всех сторон все обдумает, а потом все равно позвонит.
Только теперь Александр обратил внимание, что на него из угла внимательно смотрит незнакомый молодой человек.
– А вам что нужно в наших стенах, о юноша?
– Курсант Поспелов, назначен стажером в ваш отдел, – отчеканил, вскочив с места, парень.
– Сиди, – махнул рукой Александр. – Здесь не принято козырять и становиться во фрунт. Как зовут-то тебя, друг Поспелов?
– Сережа.
– Не Сережа, а Сергей. Учти на будущее, что у нас принято обращаться к коллегам по имени-отчеству, так что в будущем и ты представляться должен соответственно. Вот так-то, курсант-стажер Сергей Поспелов. Включайся сразу в дела, врубайся, что к чему. Может, еще передумаешь в наше дерьмо влезать…
– Брось хандрить, Саня, – одернул его Олег. – Чего ты парня-то отпугиваешь?
– Да ладно тебе. Захочет стать стражем порядка – станет, даже если я чего лишнего ляпну сегодня. Кофе у нас есть? Или придется с первого дня «дедовщину» разводить и друга-Поспелова в буфет отправлять?..
Хозяйственный Олег с готовностью полез в «буфетную» тумбочку.
Но кофе напиться Александру в этот раз не довелось. Опять затрещал телефонный аппарат. Максимчук махнул рукой – не желаю, мол, никого видеть и слышать. Трубку снял Самопалов. И тут же протянул ее Максимчуку, демонстративно показав пальцем в потолок: начальство, мол, «сверху», желает с тобой общения. Пришлось трубку взять.
– Александр Григорьевич, – официально обратился Струшников, – зайдите срочно к генералу. Мы вас здесь ждем.
– Иду.
Александр опустил трубку в гнездо и досадливо покрутил головой.
– Что еще? – Олег ему явно сочувствовал.
– К генералу кличут…
– Зачем?
– Та хиба ж я знаю? Наверное, Палыч на меня «капнул», так песочить будут.
– Вряд ли, – усомнился Самопалов. – Палыч на своих не «капает».
Максимчук, ничего не ответив, направился к двери.
Он и предположить не мог, какое задание придумало для него начальство. А если бы знал, наверное, шел бы к генералу куда с более легким сердцем.
Москва.
Управление. Кабинет Максимчука.
20.00
Вечером Поспелов по старой традиции «прописывался» в отделе. Он выставил на стол «пузырь» водки, большую пластмассовую «колбу» «Очаковского» пива, разложил кое-как нарезанную вареную колбасу, огурцы, помидоры, зелень, неровные ломти хлеба.
Александр с удовольствием хлопнул «Столичной» и захрустел огурцом.
– Ты смотри, на рожон-то особенно не лезь, – глядя на довольную физиономию Максимчука, пытался наставлять его Олег. – Я твои фокусы знаю, выдрепываться там начнешь…
– Не учи дедушку кашлять, – благодушно бурчал набитым ртом Максимчук. – Вот это дело мне по душе, – продолжил он, чуть снисходительно глядя на стажера, который смотрел на него с нескрываемым восхищением, проглотив предварительно закуску. – Я – против них. И – кто кого!
– Я и говорю – не зарывайся. – Олег тревожился не на шутку. – «Шестерочку» играй, тихонького серенького мышоночка. Сиди, помалкивай в тряпочку, а сам приглядывайся и все подмечай… И в конце концов обязательно появится нужная зацепочка.
– Ольгерд, дружище ты мой, ты знаешь, как я тебя люблю и уважаю. Но давай определимся: когда тебя направят на такое дело, тогда и будешь сидеть хоть мышонком, хоть в мошонке. Я так не могу. Мне действие необходимо. Неужто не понимаешь? Я – творец, я сам буду ситуацию создавать и правила игры устанавливать.
– Вот-вот, чего я и боюсь, что ты подставляться станешь, ситуацию создавая.
Знаешь, на живца хорошо ловить только тогда, когда сам в роли живца не выступаешь.
– Прекрасно сказано, Ольгерд, замечательный афоризм! Обязательно прибереги его для будущих мемуаров. Но в данном случае он не подходит по самой наибанальнейшей причине. Ведь ты и сам знаешь, что времени у нас нет подолгу рассиживаться и выжидать момент, пока противник подставится. Мне за три дня необходимо добраться до Грозного, найти нужных людей и организовать освобождение парня. Где уж тут приглядываться да выжидать!.. Наливай, студент! Чего расселся как на именинах?
Сергей с готовностью плеснул в стаканы еще водки. Открутил пробку на бутылке с пивом. Пробка громко щелкнула, пиво зашипело, полезло пеной, брызгая мелкими капельками.
Поспелов успел по-своему оценить друзей. Он относился к каждому с уважением, но с уважением разным. Сергей оценил способность Олега работать с документами, его вдумчивость, немногословность, осторожность, умение анализировать факты.
Ну а Максимчук просто поразил его юношеское воображение своей непосредственностью, лихостью, нарочитой грубоватостью и в то же время той ранимостью души, которой стажер стал невольным свидетелем, когда капитан вернулся после нелегкого разговора с начальником.
– За ваше благополучное возвращение, Александр Григорьевич, – провозгласил курсант.
– Спасибо, Серега, постараюсь.
Выпили.
– Вы позволите, Александр Григорьевич, задать вам один вопрос?
– Валяй.
– Смотрю я на вас и, признаться, удивляюсь. Сегодня утром вы были искренне расстроены из-за того, что не по своей вине могли не выполнить слово, которое дали убийце и грабителю. Сейчас так же искренне радуетесь, что вас посылают практически на войну для выполнения очень опасного задания… Простите, но не догоняю я как-то это. Ради чего, собственно, вы ведете такую жизнь?..
Александр поперхнулся, даже жевать перестал. Уставился на курсанта. Трудно проглотил недожеванный кусок.
– Если ты этого не понимаешь, парень, то, наверное, ошибся в выборе профессии.
– Александр Григорьевич, прошу вас, только демагогии не надо. Хорошо? Я прекрасно понимаю, что вы можете сейчас мне сказать. Моральный долг, ответственность перед народом, стране нужны герои… Это все я уже слышал. Это мы уже всей страной проходили. Все это здорово, все это замечательно и прекрасно. Но вот взять лично вас. О капитане Максимчуке чуть ли не легенды рассказывают, все говорят, что такого оперативника, как вы, днем с огнем не найдешь, что мне повезло, что я на стажировку попал под вашу опеку… Это, конечно, льстит, это греет душу. Я горжусь тем, что меня направили именно к вам. На старости лет, шамкая беззубым ртом, буду о вас внукам и правнукам рассказывать… И все-таки я вас не понимаю. Ведь денег вам за вашу славу больше, чем другим, не платят! Так чего ради нужна вам эта слава? Ради самоутверждения? Вы в нем давно уже не нуждаетесь. Ради психологического подтверждения авторитета? Но того авторитета, что вы уже наработали, вам надолго хватит. Ради ордена или медали? Это несерьезно. Ради того, чтобы вас жена и дети уважали?.. Ну, я просто не знаю, что еще предположить. Ничто из того, что приходит на ум, не может мне объяснить ваше поведение.
Я от души пожелал вам благополучного возвращения. Нам постоянно говорят, что наша работа в том и состоит, чтобы ради страны и народа постоянно по лезвию ходить. Наверное, в идеале так и должно быть. Но ведь понятия «родина», «страна», «народ» – абстрактны. Они попросту аморфны. Вместо них существуют простые люди, великое множество простых людей, которым сейчас попросту не до вас, не до вашего хождения по лезвию.
Поэтому я все-таки хочу понять, ради чего лично вы ходите по этому самому лезвию бритвы… На днях вон Чернов и Ягодин из МУРа погибли – они ведь тоже не думали, что последний раз на задание идут… И ради чего, ради кого они, вы, Олег Владимирович, все вы на смертельный риск идете? Ради сына этого еврея, который сам, говорят, хорошие дела крутит?..
Максимчук ответил не сразу. Он еще налил себе пива, дождался, пока немного осядет плотная пена. Долил еще. Поджав губы, задумчиво качнул головой. Лишь потом, отхлебнув и вытерев платочком рот, заговорил:
– Ну, брат Поспелов, ты и вопросик подбросил… Ради чего, говоришь? Да я и сам, если разобраться, не знаю, ради чего… Как бы тебе это объяснить… Не мастак я умные речи говорить… Ты вот говоришь, что людям на меня наплевать. Я это понимаю, с этим никто у нас спорить не станет. Но только до тех пор, пока к кому-то из них не приходит беда. Вот тогда нас вспоминают и к нам бегут. И это правильно, так оно и должно быть – пусть милицию, «Скорую помощь», пожарных вообще забудут, это было бы просто замечательно.
Но такого нет. Мы постоянно кому-то нужны. Кому-то на земле, у нас в стране, в Москве постоянно плохо. Вот и получается, что кто-то должен охранять и защищать людей от воров и бандитов, от других напастей. Так сложилась жизнь, что эта роль выпала мне. Значит, я ее должен выполнять как положено. А русского нужно будет защищать, моего земляка хохла, еврея или татарина – это абсолютно для меня не имеет значения. Потому что человек любой национальности одинаково чувствует боль, одинаково страдает, одинаково нуждается в защите. Вот так, пожалуй.
– Хорошо, вы свое дело делаете честно. А какой-нибудь гаишник берет взятки.
Сотрудник уголовного розыска берет взятки. Сотрудник отдела по экономическим преступлениям… Налоговый инспектор… Налоговая полиция… Начальник райотдела милиции… Ведь сейчас время такое, что все берут! А таких честных бессребреников, как вы, – единицы. Неужто вы думаете, что сможете в одиночку остановить милицейско-криминальный беспредел?
– А кто тебе сказал, что все берут взятки? Не верю я в это. Ты учишься на милиционера, а потому должен давать отчет своим словам… Я лично вообще против обобщений. По мне слова «все» и «никто» являются синонимами. Ты мне скажи: в таком-то отделении милиции такие-то и такие-то сотрудники берут… Вот это будет разговор. А так, всех поголовно обвинять…
– Ладно, пусть не все, сейчас это неважно, но многие. С этим, надеюсь, вы спорить не станете. В милиции иначе невозможно – потому что денег мало платят. А нищего подкупить нетрудно.
– Погодь, Серега, не спеши! Плесни-ка лучше мне еще пивка… М-м-м, приятственно… Так вот, мой юный друг, как говорится, давай-ка спустимся с абстрактных небес на нашу грешную землю. Ты хотел у меня что-то узнать по данному конкретному делу…
– Хорошо, давайте по данному делу. Ради какого-то еврея, у которого денег куры не клюют, который, как выяснилось, сам гусь хороший, вы готовы рисковать жизнью.
