Николай Витем
Прачечный комбинат «Сказка в Железноводске»
Школьные каникулы. Любовь в минус сорок пять
– Куда собрался? Мороз за сорок градусов. Раздевайся, какие коньки в такой холод? В мороз дома сидят. Раздевайся, говорю, к ёйной матери! Нехрен по улице болтаться!
Ни разу за недолгую жизнь батька не назвал Костю по имени, только так, как сейчас – «никак» и с матом. Знать бы почему? Может от большой любви к старшему сыну?
– Хотел покататься! – отвечает Костя спокойно, хотя ему очень хочется ответить в тон батьке – надерзить.
– Снимай коньки к ебене фене! Лишь бы шлындать, лишь бы шлындать! Одно знаешь: пожрать, пос…ть, погулять да в кино смотаться.
«Что верно, то верно, с этим не поспоришь. Правильно родитель подметил. Первое и второе я делаю ежедневно, но с уверенностью берусь утверждать, что делаю это не столь интенсивно, как он, поскольку меньше ем! С третьим и четвёртым категорически не согласен. Гуляю на улице редко – у батьки не погуляешь! В кино хожу в случаях, когда заработаю».
Клянчить у родителей деньги бесполезно.
Несмотря на декларируемое в стране равноправие, наше общество разнородно. Какие бы политические или военные катаклизмы не захлёстывали общество, всегда рядом с бедняками, живут зажиточные люди, не одалживающие рубль до получки.
С пяти лет Костя ходит в кино «благодаря» материально обеспеченным семьям – спасибо им, спасибо, что они есть.
Узнать, где живут зажиточные хозяева, не составляет большого труда, достаточно проявить наблюдательность.
В Вязьме лазил к столовым предприятий, а в Железноводске ходил к обшитым вагонкой баракам, или к ухоженным частным домам где искал кучу помоев.
Если вместе с очистками, шелухой, костями выброшены на помойку бутылки или банки, уверяю вас – здесь живут или начальники, или партийные работники… Жёны руководящих и прочих партийных деятелей считают ниже своего достоинства таскать стеклянную тару в магазин – что для них какие – то копейки?
Эту денежную помойку следует запомнить, к этой помойке желательно наведываться регулярно – к благодатной куче да не зарастёт тропа. Когда – нибудь она приведёт Костю в кино.
В выходной день, изредка после школы, Костя обходит известные кучи отходов. Самый богатый урожай собирает зимой в морозные дни. Зимой стеклотара вмораживается в жидкие отходы, становится недоступна конкурентам.
В зимний период проблем со сбором у Кости нет; идя на дело, он берёт с собой долото. Подручным инструментом откалывает лёд, освобождая тару. Очистив бутылки и банки от грязи, сполоснув в чистой воде, несёт сетку со «стеклом» в ближайший продовольственный магазин. Продавцы расплачиваются за тару продуктами или деньгами: пол – литровая банка стоит пять копеек, литровая – десять, пол – литровая бутылка – десять. Детский билет в кино – опять же десять копеек.
В «урожайную» неделю собирает тары даже больше, чем на детский билет.
Мать отслеживает заработок Кости. Когда тары много, подходит к сыну, считает в уме, сколько в сумме получится. Подсчитав, просит: – Костик, купи пару буханок хлебушка и килограмм сахарного песка.
Выполнив заказ матери, Костя получает сдачу, которой только – только хватает на билет в кино – мать умеет считать.
– Приготовь всё необходимое на завтра, – продолжает дудеть отец. – С утра пойдешь на железную дорогу. Хватить хлеб даром переводить.
«Получается, что в «тяжёлый» мороз гулять нельзя, а работать можно? И дался ему этот хлеб».
– В ста метрах за вокзальной столовой увидишь сложенную из шпал бытовку…
– Знаю! Бывал! И вовсе не бытовка она, а маленький домик с одним окном. К задней стене прислонены железнодорожные сигнальные указатели, шпаловозы, совковые лопаты, клещи для перетаскивания рельсов. На земле стоит «пионерка». За пионеркой в кучу наброшены новые шпалы…
– Молодец, знаешь, что к чему, возьми с полки пирожок!
«Шутник, родитель! Пирожки не тараканы, они в нашем доме не водятся», – даже вида их Костя не представляет. Пирожки заменяет «картоха»: жареная, варёная, лепёшками, в мундире, пюре. Иногда со шкварками – главным деликатесом семьи.
Напоминать батьке, что у него зимние каникулы, смысла нет. Ему что в лоб, что по лбу, всё об стенку горох. О школьных каникулах он помнит лучше сына, каникул ждёт сильнее, чем тот, потому и завел речь о работе в категоричной форме – выстрадал каникулы; наконец – то дождался.
Счастливый!
Спасибо батьке! Это из – за него у Кости не бывает ни осенних, ни весенних, ни зимних, ни летних, ни других каникул, и, вообще, выходных, как у других школьников. Костя вообще не знает никого из сверстников, кто бы в зимние каникулы, посреди учебного года, работал на производстве.
И нет смысла посылать на работу зимой. Длятся каникулы всего ничего. Только оформишься, тут же увольняйся. Много денег за шесть дней заработаешь?
Соседи в их доме считают Ивана Михайловича не совсем нормальным. Только что ему с того? Он на чужое мнение «кладёт с прибором» – это его слова. Всё ему «пофиг веники», кроме него самого «любимого».
Материально обеспеченные родители детей на лето отправляют в пионерлагерь. Дети малоимущих родителей в летние каникулы, да! – иногда подрабатывают.
Девочки и мальчики в летний сезон собирают ягоды и грибы для продажи пассажирам поездов: Котлас – Воркута, Москва – Воркута. Деньги, не ахти какие, но на кино хватает.
Если нужна сумма более существенная, например, на покупку обновки, то ребятишки устраиваются на временную работу в совхоз. На полях всем находится занятие: пропалывать морковь, свёклу, турнепс; подбирать и стоговать сено в сенокосную страду… Поля огромные, работы вдоволь.
Дети выполняют то, от чего рабочие совхоза стараются увильнуть: расценки низкие, а нормы большие. За рабочий день выполнить норму нереально.
Костя не помнит примеров, когда бы детей посылали на «железку».
В Железноводске вряд ли найдёшь другого такого родителя, которому взбрело бы на ум отправить пятиклассника вкалывать, да ещё на железную дорогу, да в жуткий мороз, когда даже суровые хозяева собак из дома не выгоняют во двор.
На путях десятой дистанции пути в Железноводске трудятся исключительно женщины. Возраст их колеблется от тридцати до пятидесяти пяти. Женщины выносливее мужчин. Быстрее мужчин привыкают к тяжёлой работе, к безысходности; свыкаются с трудностями, считая такую жизнь нормой. Придётся ему с бабами работать.
Прерогатива мужчин – обслуживать подвижной состав. Женщин сцепщиками, смазчиками, кондукторами почему – то не берут.
Зато женщин охотно оформляют стрелочниками на дальние стрелки за пределы посёлка, будочниками при шлагбауме на переездах. Короче, отправляют туда, куда Макар боится телят гонять.
Работа на дальних стрелках и в будках на переездах, вдали от посёлка, опасная. В летнее время из зон бегут зэки, нападают на женщин.
В летние каникулы Косте нравится работать на производстве, где он может показать свою взрослость, похвастаться перед профессиональными дядьками, что умеет всё делать руками не хуже, чем они. Утереть нос взрослым не просто приятно, а удовольствие.
Нет у него возражений против летнего труда. В детском возрасте часть работ представляется не столько тяжёлым трудом, сколько развлечением. Благодаря такому отношению он с легкостью научился ухаживать за лошадьми, запрягать их в оглобли, седлать, впрягать в плуг и пахать, стреножить лошадей и ездить верхом. Мог спилить с корня любое дерево в одиночку. Пилил лучковой, ножовкой, двуручной. Топором владел не хуже профессионального плотника.
Летние каникулы длинные, а ночи короткие. Хватает времени вволю потрудиться и немного отдохнуть.
Посещала Костю коварная мыслишка, что на полноценный отдых в зимние каникулы не следует надеяться. Заставит Иван Михайлович выполнять калым. Родитель с тех пор, как Костя научился владеть рубанком, ножовкой и топором, поставил в сарае верстак и нагружал сына изготовлением рам, дверей, столов, стульев…
Вечером, взяв сделанные сыном заготовки, шёл в район частных домов. Полчаса тратил на установку рамы и два часа на постель с любовницей.
Придя с калыма, жаловался жене:
– Что – то устал сегодня. Лягу пораньше спать.
– Отдохни, Ваня, отдохни! – заботилась мать, шикая на детей, запрещая шуметь: – Тихо, не шумите. Папка спит!
Мать единственная, кто не в курсе постельных трудов батьки. А дети не говорят! К чему напрашиваться на ремень?
Работая после занятий в школе на домашнем верстаке, когда отец трудится на производстве в своей мастерской, и не в силах контролировать сына, Костя урывал время на отдых. Но вообще батька устанавливает такой план, что фига с два долго посачкуешь.
Особенно сильно стал нагружать с прошлого года после смерти Сталина. Перестал бояться доноса соседей. Узнав о смерти Сталина, напился и весь вечер, пока не заснул, орал:
– Наконец – то сдох усатый!
И батьке ничего не было, не только не посадили, но даже в «органы» не вызвали….
С официальным оформлением на железную дорогу в десятую дистанцию пути очередные Костины школьные каникулы полностью накрылись медным тазом.
Обидно! Друзья будут наслаждаться отдыхом, после каникул станут хвастаться, как они развлекались, а Косте чем хвастаться? Тем, что в каникулы съеденный хлеб отрабатывал?
Сколько же Костя съел хлеба за неполные двенадцать лет? Никогда не занимался подсчётом, сейчас решил попробовать.
Итак: два года оккупации под немцами следует выкинуть – хлеба не было. Хлеб заменял картофель.
После освобождения Вязьмы два года семья жила на подножном корме: крапиве, лебеде, щавеле; картофельных очистках, требухе животных; костях, выкинутых на помойку из воинской части, дислоцированной недалеко от их дома.
Начиная с дня Победы в сорок пятом году и далее три года предприятие железной дороги, на котором работал отец, продуктовую пайку заменяло денатуратом. На месяц семье из восьми человек доставалось восемь бутылок алкогольного суррогата. Денатурат, понятное дело, за хлеб как – то считать не принято. Тем более, что отец по вечерам наливал Косте всего по двадцать пять грамм. За неделю набегало всего сто семьдесят пять грамм – на серьёзную пьянку не тянуло.
Страна чуть отошла от ужасов войны – в магазинах Вязьмы стал появляться в скромных количествах хлеб, не отправленный в Москву.
Четыре года горожане покупали хлеб по одной схеме: отстояв двое – трое суток в очереди, сменяя друг друга через определённое время.
Для того, чтобы приобрести три вожделенные буханки, в очереди стоят семейные «дармоеды»: мать – домохозяйка и дети, Варя и Костя.
Костя ненавидел ночные часы. Когда стоишь в очереди, фактор времени теряется, перестаёшь соображать, где находишься. Хочется прислониться к широкой спине человека, стоящего впереди, и… спать, спать, спать! Или хотя бы просто лечь на землю, и будь всё проклято, как «та Колыма и свист пароходов угрюмых»…
Доставляли хлеб в привокзальный продуктовый магазин в маленьком деревянном ящике на лошадиной тяге. Ящик и возница дурманяще пахли хлебом, в отличие от металлических фургонов, на машинном ходу, с надписью «ХЛЕБ», которые не зная устали ежедневно мотались по Вязьме – НКВД чистило Вязьму от всяких разных элементов.
Не зря народ после освобождения прозвал город Вязьму – Вязьмалагом. В городе несколько зон и сортировочных пунктов, чекистам хватает работы.
Деревянный ящик вмещает восемь поддонов. В каждый поддон уложено шестнадцать буханок чёрного хлеба.
В длинной измученной толпе стоят, как минимум, сотни две женщин и детей. Поскольку хлеба привозят мало, всем не хватит, продажу ограничивали одной буханкой в одни руки.
Закончилась выгрузка хлеба, стоящие сзади мощно напирают, образуя монолитную массу человеческих тел, создавая преграду перед посторонними со стороны, которые не стоят в очереди.
Человека сдавливают так, что трудно вздохнуть, пошевелить руками, принять другое положение.
Бывает нередко, что ушедшие на короткое время женщины не могут вернуться в очередь. Плачут, умоляют, но… Задние напирают так, что в очередь не втиснешься.
Порядочные люди чаще остаются в проигрыше, чего не скажешь о наглых подонках.
Перед входом в магазин над крыльцом сооружён низкий навес. На навесе плашмя устраиваются мужики. Когда начинают продавать хлеб, они спускаются вниз на плечи или головы людей, стоящих в очереди. Упираясь ногами в лица, продвигаются вперёд, зажав в кулаке деньги. Добравшись до прилавка, суют деньги продавцу, получают хлеб и тем же путём возвращаются на крышу. Обидно, неприятно получать в лицо сапогом. А что поделаешь? У всех в очереди руки прижаты к туловищу, не отпихнёшь, не сбросишь тварь, приходится терпеть.
Получив в лицо подошвой сапога, Костя зло скрипит зубами. Выматериться бы, да язык не поворачивается!
На семью Тепловых с избытком хватает одного матерщинника – батьки.
Если разделить на десятерых человек – мать родила вторую двойню – три буханки чёрного хлеба, получается триста грамм в неделю на человека, килограмм двести в месяц, четырнадцать килограмм четыреста грамм в год. От этого времени и следует вести отсчет. Можно набросить еще шесть килограмм на благополучные годы в Железноводске, куда они переехали из Вязьмы.
Считаем: четыре года по четырнадцать четыреста, два года по двадцать. Должен Костя сумму за девяносто семь килограмм шестьсот грамм хлеба. Округляем до ста. В грубом приближении получается: сто на двадцать копеек, то есть двадцать рублей. Ладно, Костя человек не жадный. Так уж и быть, увеличит сумму в два раза. Все равно получается мало. Что такое сорок рублей? Одних оконных рам и дверей Костя изготовил более тридцати штук. А табуретки, столы, стулья, нарезка стекла по размеру? За филенчатую дверь отец кладет себе в карман тридцать рублей, за оконную раму – пятнадцать. И все равно Костя остаётся должником за съеденный хлеб? Во, батька даёт!
За годы, что он вкалывает, на калымные деньги набежали ещё и проценты. Как ни крути, получается – батька Косте должен…
Костя не принимает во внимание такие пустяки, как ежегодная копка огорода, сбор картофеля, продажа однопалых ватных рукавиц на рынке, продажа лесной земляники на перроне вокзала пассажирам мимопроходящих пассажирских поездов.
Плохо быть старшим сыном! Старшему достаётся на всю катушку.
А куда отнести, к какой денежной категории, стыд, неизбежный спутник ненавистной торговли… Увидев друзей, или знакомых, не знаешь, куда глаза спрятать, чтобы не видеть кривых ухмылок. Единственный способ – отвернуться, сделать вид, что "никого не вижу, никого не слышу; никому ничего не скажу". «Эх, как меня понесло в мыслях – скакунах».
Сколько себя Костя помнит, столько так и живёт. Какую – нибудь работу, да придумает родитель. То в лес тащит дрова заготавливать, то рамы в сарае заставляет делать, то с ним в командировки по полустанкам мотаешься…
Хоть бы разочек дал возможность провести полноценные каникулы, играя с соседскими ребятами на улице. Вот уж незадача: судьба злодейка, жизнь индейка! Или копейка? Всё – таки, подходит – копейка.
Отец сыновьям и дочерям, не говоря уже о матери, постоянно напоминает кто в доме хозяин. Он и ещё раз он в доме хозяин: кормит, поит, одевает, обувает. Наказывает и милует – стоит добавить.
Дуракам известно, что хозяин – по совместительству выполняет обязанности барина. Попробуй барина ослушаться. Не послушаешься, за барином не заржавеет – всыплет арапника, который ему во время войны подарил немец в обмен на яйца. Не подумайте плохого – куриные.
Отец Ивана Михаил жил в деревне. Считался очень зажиточным крестьянином. Дом – полная чаша. На подворье стояли сеялки и веялки. На лугу паслись стада коров, овец, лошадей… Дом и большая часть животины отходили по наследству Ивану, как старшему сыну.
На беду Ивана его отца Михаила в лихое и смутное время раскулачили. Отобрали лошадей, коров, овец, бричку, сеялку и веялку, и прочий инвентарь. Забрали валенки. Сослали в Сибирь, где дед Кости и пропал без вести. Вместо богатства Иван получил шиш с маком и мак с таком. Как отцу не злиться на весь мир? Злость, срывает на детях. Бьёт жестоко, с каким – то сладострастным садизмом, не жалея сил. Бывает, не только арапником, но и подручными средствами.
Мать держит сторону отца. Не было случая, чтобы она за детей заступилась, остановила экзекуцию.
Костя слушает наставление батьки внимательно, опустив голову от отчаяния и обиды, скрывая возмущенные слезы.
– Без пятнадцати восемь в бытовку приходит бригадир. Даёт бригаде задание на очередную смену. Не опаздывай, в восемь он уйдёт на объекты; после восьми его не поймаешь! Зайдешь в бытовку, обратишься к Камбале… Тьфу, ты, мать его, забылся! Увидишь одноглазого мужика с черной повязкой и черной шевелюрой, подойдешь к нему и скажешь, что ты от Ивана Михайловича. Зовут мужика Николаем Анисовичем. Повезло мужику – двадцать баб в бригаде, выбирай любую! – Батька пустил слюну от зависти.
– Чёрного кобеля не отмоешь добела, – откликается мать на последние слова отца.
Иван делает вид, что не расслышал насчёт чёрного кобеля.
– Камбала – ударение на последнее «а» – отметит в журнале твой выход на работу, даст инструмент, проинструктирует…
– Сынок, на улице сильный мороз, – озаботилась мать. – Возьми, вот, старенькую душегрейку, батька её не носит. Чуток прохудилась, но ничего, месячишко выдержит. Наденешь завтра под телогрейку, всё теплее будет.
– Что? Мам, ты, чего, какой «месячишко»? У меня каникулы всего неделя. Я что, месяц школу буду пропускать?
– Не знаю. Вон, папку спроси, – ловко увильнула мать. – Как он скажет…
«Хорошо, что батьке не дано читать чужие мысли! Папку спросишь! Обложит матом»… Костя учёный, ремнём поротый, знает.
Вслух же сказал другое:
– Ты заранее сговорилась с папкой, а меня за прогулы в который раз вызовут к директору. Опять мужик, с усами под Сталина, будет ругать, думаешь приятно слушать?
– Э, сынок, брань на вороте не виснет. Пусть ругает, со временем брань отпадёт и забудется. Не обращай внимания! Ты ж у меня такой умный, учишься самостоятельно, по домашним заданиям моей помощи не просишь, как твои сестры. Отметки получаешь хорошие, что они с тобой сделают, не съедят же, а семье деньги нужны. Неужели не поможешь?
– Не обращай внимания на брань! Тебе хорошо говорить: «Не обращай»! Исключат из школы, а я учиться хочу.
– Я ему исключу. Схожу к директору и так исключу, что до окончания школы забудет про тебя, – встрял в разговор Иван Михайлович.
«Что верно, то верно! У батьки не заржавеет. Его язык острее бритвы. Он из принципа может пойти к директору и нахамить так, что тот долго будет вскакивать по ночам от страшных сновидений. Были, были случаи. И видел, и слышал, краснея от стыда».
– Галины ватные штаны оденешь. Галя из них выросла, а тебе они будут впору. – Мать продолжает «подготавливать» Костю к завтрашнему дню.
– Мам, ватные штаны Галей пахнут; люди смеяться надо мной станут…
Мать, отмахнувшись от слов Кости, как от пустого, продолжает талдычить своё:
– А будут великоваты – подвернем. Рукавички ватные однопалые специально для зимы тебе сшила.
«Заботливая, ты моя! Сама не носишь однопалые рукавицы, стесняешься. А сыну всё можно всучивать, Костя стерпит.
Скорее бы вырасти и слинять куда – нибудь»!
– Шапку ватную с тесемками наденешь, подвяжешь под шеей. Валенки папка вчера подшил, так что снег не будет внутрь попадать. Возьмёшь портяночки байковые, покруче намотаешь… Не замёрзнешь! – И повторила нараспев: – Не за – ме – рз – не – шь!
«За ночь дедушка Мороз обнаглел окончательно. Дыхнул ранним утром в наши маленькие окна аж до сорока пяти. При минус сорока пяти стёкла окон заледеневают полностью, не оставляя просвета. Стёкла лучше термометра показывают температуру.
Обеспокоившись хулиганством дедушки, по местному радио в семь утра объявили актированный день»".
– В одной ватной шапчонке голове будет холодно, повяжу – ка я тебе платок, – объясняет мать свои действия, пока собирает рабсына (рабочего сына) в путь на железную дорогу.
Шерстяной платок с большими, проеденными молью, дырами мать повязывает таким образом, чтобы концы его накрест проходили под мышками. Хвосты платка тугим узлом завязывает на спине, приговаривая:
– Будут щеки мерзнуть, три рукавичкой. Ни в коем случае не снегом – пропадёшь. Платок защитит горло и верхнюю часть груди. Платок не развязывай, терпи. – Надев поверх платка ушанку, высоко задрав Косте голову, под подбородком завязывает тесёмки «ушей» бантиком. – А это тебе на обед, – почему – то шепчет, засовывая в карман телогрейки кусок черного хлеба, завернутый в газету. Легонько толкнула в плечо: – Иди!
Лёгким напутственным толчком показала свою материнскую любовь.
– Мам, нельзя хлеб сахарным песком посыпать? – решился попросить Костя, коли она такая добрая.
Увы, слово «на» – мать хорошо слышит, а при слове «дай» – на неё нападают немота и глухота.
Офицерская казарма внутренних войск ликвидированной Южной центральной исправительной колонии, в которую, после переезда из Вязьмы, поселили семью Тепловых, расположена в ста метрах от железной дороги.
От дома до железнодорожной станции есть два пути. Кружным – по Рабочей улице, через переезд, по Дзержинской и Вокзальной. Обходишь здание вокзала и по станционному перрону идёшь к бытовке.
Есть более короткий путь.
Переходишь Рабочую улицу, сворачиваешь на тропинку, ведущую к железнодорожному пути, который ограничен боковыми траншеями и откосами… По железнодорожному пути шпаришь прямиком к станции… Костя выбирает короткий опасный, но привычный путь к станции. Идти по шпалам не получается. Шпалы, рельсы и траншеи занесены снегом, образуют широкую ровную снежную полосу, уходящую в сторону вокзала.
Неделю посёлок выдерживал атаку ветра, снега и злого мороза. Окрестности занесло. Ветер, не сдюжив противостоять морозу, покорился. Посёлок накрыли тишина и туман, спутники сильного мороза, превышающего сорок градусов по Цельсию.
Тишина обманчива, слышится потрескивание – лопаются стволы деревьев, растущих в огородах. Огороды разбиты и огорожены колючей проволокой по правую руку вдоль путей. Угадываются по близким столбикам, вершины же деревьев в тумане не просматриваются.
Возможно, и не деревья трещат, а лопается металл рельсов, не выдержавших мороза, сразу не поймёшь.
В большой мороз ветра на Севере не бывает. Без полноценного вдоха дышится тяжело – мороз забивает дыхание. Лёгким не хватает кислорода.
Но, нет худа без добра. При отсутствии ветра не поддувает под низ телогрейки. Что уже хорошо. Не надо прижимать к телу полы одежды, удерживая домашнее тепло руками.
Когда прижимаешь края телогрейки руками, со стороны смотрится, будто держишься за причинное место. Сегодня это место оставлено в покое. При ходьбе в глубоком рассыпчатом снеге свободными руками лучше балансировать, чтоб удержать равновесие.
Ноги в больших валенках, с двумя портянками, он протаскивал с трудом, раздвигая корку спрессованной снежной массы. Чтобы не оставить валенки на дороге и не упасть, придерживал их мысками пальцев ног.
О чём думаешь, то и происходит. По закону подлости Костя наступил на головку рельса. Подошва валенка скользнула, ноги раскорячились. Устойчивость вмиг потеряна. В таком случае батька любит говорить: «Накаркал». Костя накаркал про себя, мысленно, получается: намыслекаркал?
Со всего маху плюхнулся в снег пузом и мордой. Услышав гудок паровоза, перепугался так, что не стал делать попыток подняться на ноги. Нащупал руками головку рельса, подтянулся и перекатился на обочину пути. Оказавшись в относительной безопасности, стал подниматься. Лишь с третьей попытки, проделав в снегу глубокую ямку, нащупал твердь земли, встал вначале на колени, затем в полный рост. Попытки, как у лягушки в молоке, увенчались успехом. Прислушался: гудок, так его напугавший, не повторился.
«Всё – таки я молодец, – хвалит себя Костя, – среагировал моментально, выбрался из опасной зоны. Не стал подниматься между рельсов, от страха бы сильнее закопался».
Пока ковыряешься в снегу, налетит поезд и, прощай школа, прощай мечта о дальнейшем образовании. Короче: «Прощай, дружище, и не кашляй»!
Дурных попутчиков, изъявивших желание идти на работу вдоль путей, не нашлось, Косте приходится торить тропу в одиночку.
Одинокому путнику на любом отрезке пути трудно идти.
Мороз, как искусный фехтовальщик, делает резкие выпады в открытое лицо, наносит болезненные уколы в щеки и нос, заставляя тереть места уколов ватной рукавицей. Допекают спутники мороза – сопли. Спасает рукав телогрейки. Материал телогрейки мягкий и вполне заменяет носовой платок. С одной поправкой. Костя никогда не имел носового платка и ни вида, ни формы его не представляет. Но думал, что будь у него носовой платок, он бы не выставлял на божий свет следы замерзших соплей, как сейчас на рукаве телогрейки. Замёрзнув, мазки соплей становятся жесткими, царапают нос.
В морозном тумане, который удерживает мельчайшие частицы взвешенного снега, видимость не превышает пятидесяти метров. Костя бредёт в тумане, чувствуя себя позабытым, никому не нужным, выброшенным на улицу. На ум приходят слова песни из кинофильма про беспризорников: «Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет. Я остался сиротою, счастья – доли мне нет».
Ах, как жалко себя, мальца! Всхлипнул, но взял чувства в пролетарские руки, успокоился. Рабочий железной дороги должен обладать сильным духом, железной волей.
Костя не имеет права на слёзы!
Хотя, если подумать – Косте до возраста Павки Корчагина ещё очень далеко. Сопли уже идут, пустит слезу, тоже никто не увидит. А раз не видят, то ничего и не было! Можно всплакнуть.
Вытер глаза.
В плотном тумане легко попасть под поезд. Единственный способ уберечься, сохранить жизнь – чутко слушать туман. В тумане, идущие паровозы свистят надрывно, предупреждая о том, где находятся. Благодаря морозу звук искажается, направление звука определить трудно: то доносится издалека, то почти рядом; то спереди, а то, вроде, сзади. Всматривался внимательно вперёд; поминутно оглядывался назад. Голова крутится на триста шестьдесят градусов, как у лётчика истребителя – надо будет у матери попросить шёлковый шарф, иначе шею натрёт! А она у Кости детская, нежная.
До станции идти осталось немного – одноколейка разветвляется на два главных, и множество вспомогательных и запасных путей. На станционных путях у стоящих паровозов горят нижние фонари ближнего света, их с трудом угадываешь в тумане.
Световые пятна не двигаются, не вызывают чувства опасения.
Пройдя ещё пару десятков метров, увидел размытые тени переходящих через пути, спешащих на утреннюю смену людей. Трудовой люд идёт от частных домов отделения первой исправительной колонии.
На душе полегчало: на «миру» люди не дадут пропасть.
Непомерно толстые из – за одежды рабочие передвигаются неуклюже, переваливаясь, как объевшиеся рыбой пингвины. Боясь замерзнуть, граждане, как и Костя, напялили на себя всё что можно, лишь бы защититься от холода и добраться живыми до рабочего места.
Это пар костей не ломит, а мороз ломает не только прочный металл, но и кости людей.
Один из пешеходов, как совсем недавно Костя, наступил на рельс, нога подломилась, и человек мешком свалился в снег. Барахтается в глубоком снегу, не может подняться. Не поймёшь, женщина это или мужчина. Пол человека в критической ситуации неважен, главное быстрее помочь. Железная дорога не место, где можно в мороз прохлаждаться между рельсами. Двое шедших сзади, срываются на быстрый шаг и с двух сторон помогают большому «мешку» одежды подняться, встать на ноги.
Дружелюбно отряхнули. Дальше двинулись втроём; человек, идущий посередине, сильно хромает.
В актированный день основное население Железноводска предпочитает сидеть дома. Пробиваются сквозь непогоду трудяги, у кого никогда не бывает актированных дней, праздников, выходных. Идут те, кому доплачивают к зарплате: праздничные, ночные, морозные. Идут специалисты, чьё присутствие на рабочем месте обеспечивает активную жизнь железной дороги и посёлка: железнодорожники, станционные служащие, водопроводчики, сантехники, электрики… Вокзал не закроешь, железнодорожные пути не перекроешь, водокачку и теплоэлектростанцию не остановишь. Пробиваясь через снежные заносы и мороз, на станцию по расписанию прибывают составы – их кто – то должен обслуживать…
При подходе к станции надрывно орёт паровоз, тянущии с севера в вихре снежной пыли груженый состав, требуя от всего живого убраться в сторону.
Остановись, прохожий, пропусти товарный и спокойно шлёпай дальше. Так нет же: неуклюже помчались «мешки» через пути; быстрее, быстрее проскочить путь перед эшелоном. Что за народ в Союзе? А если не успеешь перебежать и зарежет? Оставишь семью сиротой.
Куда спешить? Сталина не стало, в прошлом году умер, за опоздание на работу уже не судят!
Вот что значит сила многолетней привычки. Это она, неугомонная, заставляет спешить людей на работу.
Каждый год железная дорога собирает кровавую жатву. Сколько за год попадает под колёса вагонов? – много. Ничему жизнь не учит. Куда ты несёшься – «олень» или волки за тобой гонятся?
Орёт паровоз, застуженным свистом надрывается. Перед самым его передком с угловой решёткой проскочили последние смельчаки и поплелись дальше счастливые. Сэкономили минуту.
В облаке поднятого с полотна снега, полностью скрывшего промёрзлые вагоны, вползает на станцию товарняк. Морозный ветер с силой бьёт в лицо – так, что голову непроизвольно откидывает назад.
Закрыв лицо рукавицами, отвернувшись от состава, Костя ждёт, пока вагоны пройдут и освободят путь. Ничего что минуту потеряет, зато спасёт кое – что под названием жизнь. Костя доволен, что не поддался психозу толпы и не побежал за компанию.
Поезд, скрежеща тормозами, взвизгивая колёсными парами, резко сбавляет скорость, вагоны всё медленнее движутся.
Конца состава не видно.
Поезд остановился. Хочешь, не хочешь, а приходится возвращаться назад, в конец состава, чтобы обогнуть последний вагон.
Добрался до перрона станции. На перроне снег счищен, идти легко.
К бытовке подошёл без пятнадцати восемь. Заглянул в помещение. Маленькая комнатка под завязку набита рабочими железнодорожной бригады, выслушивающими инструктаж перед началом очередной тяжелой смены. Под потолком вокруг единственной голой электрической лампочки, висящей на проводе, плавает дым. Бабы на скамейках в телогрейках и стёганых ватных «зэковских» спецштанах, усиленно курят самокрутки.
За столом в шапке, без верхней одежды, с сердитым видом мужик с чёрной повязкой на глазу кому – то выговаривает. Мужик вполне подходит под образ пирата или просто разбойника. Встретишь такого ночью, на всю жизнь сделаешься заикой.
