Николай Витем
Прачечный комбинат «Сказка в Железноводске»
Похоже, он тот самый бригадир, к которому Косте следует обратиться. Тот, которого отец назвал Камбалой.
Николай воевал. Один глаз потерял на фронте. Женщины бригады вначале за глаза в шутку так его назвали. Когда много раз повторяешь одно и то же слово, к нему привыкаешь, оно становится родным, близким. Женщины сами привыкли к этому прозвищу и постепенно приучили других. Даже начальство теперь зовёт его не иначе, как Камбала.
Ближняя к выходу женщина, не вынимая козью ножку изо рта, обернулась к двери и передала слова Николая: «Просит подождать на улице». Фраза слилась в бормотание, но в целом понятна.
Захлопнул дверь.
Возле дверей бытовки собралась небольшая толпа из шести человек: Мужчина лет восемнадцати, женщина лет двадцати трёх, три девушки в возрасте примерно семнадцати – восемнадцати и Костя неполных двенадцати лет; самый молодой и очень хилый. На морозе ждут окончания инструктажа. Ждут, пока освободится Камбала, сухопутная рыбья масть станции Железноводска.
Стоящая рядом девушка, по глаза закутанная платком, повернулась к Косте и задала глупый вопрос:
– Ребёнок, ты, тоже на работу устраиваешься? – Костя обидчиво отвернулся. – Подожди, дай снег с тебя отряхну. Ты что, падал? Не дуйся. Я Наташа, а ты? – спрашивает она, отряхивая в него снег.
– Костя. Костя Теплов.
– Васильева! Какой идиот послал тебя на работу в такой мороз?
Костя знает, какой. Даже, при желании, может назвать по имени, только Наташке ни за что не скажет. Вдруг проболтается, всё – таки, женщина…
– Была б моя воля, я бы этому человеку, трам – тара – рам его в рот, сказала пару ласковых. Надо же, додумался ребёнка посылать! Долго видно думал! Можешь не отвечать. Смысла нет, – советует Наташа и добавляет: – Жуть, как холодно, сплошной «дубак». Ноги стынут.
Мужик, услышав, что ноги стынут, через закрытый шарфом рот, просипел:
– «Ноги стынут, руки зябнут – не пора ли нам дерябнуть»?
Женщина поддержала разговор:
– Кто там желает дерябнуть?
– Это я, Юрка, – отозвался мужик, переминаясь с ноги на ногу. – Я хочу дерябнуть, можешь составить компанию; подгребай ближе.
Народу на морозе неуютно, народу жутко холодно. Топтанье на месте не помогает, пытаются болтливым языком согреться. Все втянулись в пустой разговор. Бросают реплики. Тема задана и её развивают: что дерябнуть, сколько, где.
Костя молчит. Косте обсуждать выпивку по возрасту вроде как рано, хотя батька ему наливает с детских Вяземских лет. Думает лишь об одном – неужели нельзя пустить их в помещение, в тепло?
Мороз старается во всю мощь, продолжает наяривать, проверяя на прочность. Рукавицы не помогают. Стынут кончики пальцев. Мороз пробирается под телогрейку, делает, пока еще робкие, но злые попытки залезть шаловливыми ручонками в ширинку Галиных, пошитых под мужика, ватных штанов; студит ноги в валенках, ставших на морозе дубовыми. Холод, подобно воде, ищет дырочку к начинающему дрожать мелкой дрожью, телу.
Чтобы согреться, Костя усиленно размахивает руками, хлопает себя по телогрейке и штанам, топает ногами. Пытается набить харю стуже, лезущей в неположенные места, подбирающейся к самому дорогому у человека отростку, который позволяет мужикам писать стоя.
Примеру Кости следуют и другие «братья и сестры» по несчастью: прыгают, топают, хлопают, пляшут… Посиневшие губки дрожат у всех мелкой дрожью.
Наконец дождались! Женская бригада освобождает помещение. Ну и лица у тёток: морщинистые, серые, одутловатые, равнодушные; ничего хорошего от жизни, не ждущие. Вряд ли у таких баб есть мужья, дети. Хотя, может и есть. А если есть, то они мало чем отличаются от баб, замученных построением коммунизма на Севере – под дулом автоматов за колючей проволокой.
Мужчины и женщины отсидели сроки.
Бригада женщин разбирает инструмент, приготовленный с вечера, и растворяется в тумане.
Приоткрылась дверь домика, бригадир высунул голову:
– Кто на уборку шлака и снега заходите, впишу в журнал.
Компания ломанулась внутрь.
Фамилию Кости Николай нашел сразу, поставил галочку; старание батьки не пропало даром. Почему – то сделалось обидно. Хотя, что особенного, если неполные двенадцать лет превратились в обычную закорючку под названием «галочка», даже не с большой буквы. Обидно и досадно, да ладно. Одной обидой больше, одной меньше – какие у Кости годы? Фамилии остальных Николай заносит в журнал, не спрашивая паспортные данные.
Камбала напутствует временных рабочих:
– Разбейтесь по парам. За дверью возьмите носилки, совковые лопаты… К стене прислонены, увидите. Начинайте с уборки шлака. За ночь шлака накопилось много. Сносите шлак за пределы станционных путей. Когда уберёте за паровозами, приступайте к снегу. Очищайте стрелки, стрелочные переводы, остряки, крестовины… За пределами путей делайте откос с одновременной планировкой. Старшим назначаю… О, Ольга, приветствую! В куче тряпья не признал. Старшей бригады назначаю Ольгу. Ольга в курсе, что надо делать! Ольга, отчитаешься за выполненную работу в конце смены. Следить за вами времени нет, зашиваюсь. Надеюсь, Ольга, на тебя. Плохо работу сделаете – не оплачу.
Идите! За дверь не выгоняю, но долго находиться в помещении не рекомендую. Придётся заново привыкать к морозу, обморозитесь.
Наташа в одной руке тащит две лопаты, в другой – ручку носилок. Подтащила к Косте:
– Держи лопату; бери носилки за другую ручку. Пошли напарник. Оцени заботу, видишь, как девушка за тобой ухаживает! Подрастёшь, возьмёшь замуж. Представь, не шучу, расти быстрей…
– Ты старая! – запоздало ответил Костя на странное предложение жениться.
– Что? Я старая? Да как ты посмел такое сказать? – возмутилась Наташа, повернувшись к Косте лицом, замотанным шерстяным платком: – Сейчас лопатой огрею! Бабы старые – бывают! А девушек старых не бывает, не ври. Так, что никуда ты от меня напарник не денешься; женишься как миленький!
Станционные пути забиты товарными составами.
Тёмную громаду паровоза удаётся полностью разглядеть метров с десяти, ощутить всю мощь пышущей жаром махины. На путях, вблизи пешеходного моста, паровозы опорожняются от шлака.
Ступеньки моста занесены снегом; снег не просто примёрз к железу, а буквально спаялся с ним. Желающих сыграть в «чёт – нечет» с морозом на железнодорожном переходе нет. В зимнюю шальную погоду, частую для северных районов, не составит труда свернуть на мосту шею. Самоубийц нет.
Добираться, перешагивая через пути, в центр посёлка, где расположены магазины, населению приречных, призонных улиц привычно. Это единственный короткий путь, пусть и ненадёжный. При переходе через железнодорожные пути, люди прислушиваются к гудкам. Читают их и принимают решение: передвигаться дальше или встать, притворившись столбом, переждать проход состава.
Не только взрослые, но и дети накрепко заучили: если машинист даёт одиночный громкий длинный протяжный гудок, жди движения паровоза вперёд. Два резких гудка – машинист сдаёт машину назад. Три коротких – остановка.
Главные, первый и второй пути, забиты шлаком. Под почерневшими слипшимися ноздреватыми кусками остывающего шлака, местами проступают красные раскалённые не до конца сгоревшие угольки. От продолжающих гореть кусков вьётся синий дымок.
На выгрузке шлака стоят два ИСа. Не только Костя, но и Наташа обратили внимание на изменение передней части паровозов марки Иосиф Сталин. На могучей груди паровозов нет портрета вождя.
Не стало портрета, и паровозы как бы потеряли в облике и ранге. ИСы смотрятся, как офицеры, разжалованные в рядовые.
При жизни Сталина ни один паровоз не выходил на линию без его портрета. Не стало Сталина, не стало и портретов. Угасла слава великого человека, измочалившего страну.
В этом отношении показательна реакция жителей Железноводска. В день смерти Сталина лишь на здании райкома вывесили флаг с черными лентами да на его гипсовом бюсте перед Домом Культуры прикрепили чёрную ленту. И всё! Впечатление такое, что жители посёлка не придали значения этой смерти. Как сказал батька: – Помер Максим, ну и ху – ху с ним!
Костя с Наташей подошли ближе к одному из паровозов, решив полюбоваться выгрузкой. Зрелище занимательное.
Длинной кочергой помощник машиниста выкидывает из топки ярко – красный шлак. Шлак падает на снег. Снег плавится, пузырится, испаряясь. Вода, не успевшая испариться, превращается в лёд на границе остывающей кучи.
В середине кучи шлак светится оттенками от светло красного до темно красного, постепенно становясь чёрным. По раскалённой поверхности между кусками шлака бегают, перемигиваясь, шаловливые цветные огоньки.
Помощник машиниста в одной спецовке ловко орудует кочергой – огнедышащий шлак обжигает ему лицо. Очистив топку, не медля ни секунды, помощник шустро заскакивает в кабину – мороз в спину подталкивает. Сделав два предупредительных свистка, паровоз сдаёт назад, освобождая рабочим подход к шлаку.
Три свистка – паровоз остановился напротив водонапорной колонки. Помощник спускается на землю, за верёвку, как упрямого бычка, поворачивает хобот колонки. Машинист направляет хобот на заливную горловину котла паровоза, помощник открывает воду…
Наташа дёргает напарника за рукав:
– Засмотрелся? Интересно, да? Пошли, пошли. После работы посмотришь!
Подходим с носилками к дымящейся куче. Резкий запах не полностью прогоревшего угля бьёт в ноздри, заставляя отворачивать голову в сторону, задерживать дыхание. Угарный газ, попав в лёгкие, закупоривает их, делает невозможным полноценный вдох – тянет прокашляться.
Кружится голова, щиплет глаза; выступают слёзы. Возле горячего шлака не просто жарко, печёт. Кожу на лице обжигает, стягивает до боли.
Наполнив носилки, горячий груз несут за пределы путей. Носить неудобно. Приходится переходить через двенадцать путей, занесенных снегом. Идти нормальным ровным шагом не получается, выступающие головки рельсов сбивают шаг. Перешли на гусиный.
Вторым номерам тяжелее. Второму номеру приходится идти с грузом предельно осторожно, внимательно глядя под ноги, чтобы вовремя увидеть и перешагнуть через препятствие, иначе споткнёшься и грохнешься с носилками. Упадёшь лицом в шлак, сваришь лицо.
Не хотелось бы!
Взобрались на вершину отходов старого шлака. Разгрузились.
Едва они остались без защитного источника тепла, как на их лица с удвоенной силой набросился обжигающий мороз. Мороз с лихвой искупает потерянное на борьбу с теплом время.
Возвращаясь за новой порцией груза, работники держат пустыеносилки одной рукой. Свободной прикрывают лицо, оставляя щёлки для глаз.
– Меняем руки, – командует Наташа, взявшая на себя роль наставника. Поменяли, тотчас сбились с шага. Костя подпрыгнул на ходу, меняя ногу, подлаживаясь под шаг Наташи.
Возвращаются. Теперь в невыгодных условиях находится впереди идущий – первым принимает удар мороза на себя, прикрывает второй номер. Второй номер идёт защищённый.
Партнёры меняются местами.
Наташа, работая первым номером, нагибается. Во всей красе обрисовывается соблазнительный пышный зад, увеличенный толстыми ватными брюками.
Девушка заинтересованность заметила. Нагибаясь, бросает на Костю лукавый взгляд, заставляя его смутиться и опустить глаза.
Смущение с лица нахально сползает вниз, под ватные Галины брюки, где робко начинает шевелиться отросток. Дальше обозначенных попыток дело не движется. Холодно.
Наташе понравилось смущение напарника. Шутку повторяет. Как бы невзначай, нагибается ещё ниже и на самую малость задерживается в позиции «зю». Дольше мороз в подобные шутки не позволяет играть.
– Писать хочешь? А я хочу, – не дождавшись ответа, откровенничает Наташа. От её откровения Косте почему – то становится стыдно. Хотя чего стыдного? Скорее всего, стыдно от произнесённого вслух слова. В семье Тепловых не принято сообщать о туалете. В туалет ходят, никому не рассказывая о своём желании. Выскочил на улицу, пробежал пятьдесят метров. Заскочил в будку, поднятую над землёй на три метра, сделал «дрись» и бегом домой.
В туалет Косте хочется, но, воздерживается – мужик он или не мужик?
– Всё, к чёрту, не могу больше! – Бросила носилки. – Я пошла, – злится Наташа, будто Костя виноват в том, что заставил её терпеть.
Сильнее и сильнее, до боли, мерзнут кончики пальцев рук. Иногда, когда совсем становится невмоготу терпеть, не сговариваясь, вынимают руки из рукавиц и греют их над горячим шлаком.
У Кости всё так же проблемы с нижней частью. Мёрзнет пиписька. Как её согреть, уму непостижимо.
Руками не доберёшься, и ноги сжимая, толку не добиваешься. Хоть бы не отморозить! Есть один единственный способ сохранить нужную часть тела – подольше задерживаться у горячей кучи. Но долго не постоишь – шлака много, Оля подгоняет.
Холод усиливает тягу в туалет.
Туалет, шедевр архитектурной мысли, расположен вблизи переходного моста, недалеко от места работы. Высокая деревянная будка состоит из двух отделений. Отхожие отверстия, сделанные на уровне пола, разделены сплошной перегородкой. В хлипких дощатых дверцах вырезаны ромбовидные отверстия, в которые можно заглянуть с улицы и убедиться, что «толчок» занят – видно лицо тужащегося человека, смотрящего на тебя задумчивым туманным взглядом.
Проблемы с нижней частью, похоже, испытывают и другие временные знакомые, некоторые из которых впоследствии станут постоянными. И не просто знакомыми, а друзьями.
Первыми не выдерживают женщины. Помчались вслед за Наташкой. Долго никто не сидит, времени на раздумье жуткий холод не даёт. Выскакивают с похвальной скоростью, торопясь к куче горячего шлака. Одежду над теплом удобнее поправлять.
Юра и Костя гордо терпят нужду. Хотят показать дамам, что не такие они бегунки. Время подошло, когда терпеть стало невмоготу. Нужда подпёрла к краю, теперь не до стеснения – не обмочить бы штаны.
Рабочие временной бригады бегают по очереди в место, куда короли ходят пешком. Не дай бог, видеть королю такое загаженное место. Твердые кучи Монбланами возвышаются намного выше предполагаемого отверстия, заваленного дерьмом. До самых дверей и даже за дверь, на свободу, тянутся желтые наледи. Чуть дымится жёлтый след свежего жидкого отправления, не успевшего до конца застыть.
Костя выбирает место поприличнее, хотя это трудно сделать, жёлтая застывшая моча покрывает подход к туалету и всё пространство внутри.
Была – не была, решился. Жуткий мороз железной лапой схватил голую плоть. Пришлось взять её в руки и отогревать. Боль заставляет приплясывать на месте. Душу согревает мысль, что женщинам еще хуже. Как же они «это» на морозе делают? Теперь понятно, почему женщины вылетают из туалета ошалевшие.
– Обед! – слышат долгожданную команду Ольги. Команду восприняли с радостью, особенно Костя. Первые полдня прошли, Костя выдержал, работая наравне с взрослыми.
Костя волоком тащит носилки на кучу горячего шлака, принесённого недавно. Наташа идет рядом, прижимаясь к Косте боком. Помогает перевернуть носилки. Садятся парами, как работали. Корыта носилок выполнены из листового железа, поэтому не боятся, что они сгорят. Кроме того, шлак успел поостыть – красных кусков не видно.
– В бытовку не пойдем, – категорично говорит Оля, словно догадываясь о желании работников пообедать в помещении. – На обед не больше получаса. Долго рассиживаться нельзя; на горячем шлаке разогреемся, разомлеем, потом хуже будет – обморозимся моментально.
Лишь напарник Юрка поддакнул ей. Остальные промолчали. Что скажешь? Оля самая опытная среди них. В прошлом году Оля уже работала зимой на уборке. Косте Оля вообще кажется старушкой; ей за двадцать – большой возраст, хочется назвать тётей. Кроме того, она поставлена над ними пусть и неофициальным, но начальником. А Косте родители давно и прочно вбили в голову житейское правило, как костылями рельсы к шпалам, что начальник всегда прав.
Жизнь в стране улучшается. Но далеко ещё до благополучной, и ничего удивительного в том, что у всех временных работников обед находится в кармане телогреек. У временных работников скудная еда! Конечно, при желании можно назвать кусок черного хлеба обедом, если не особенно придираться к количеству блюд. Например, у Кости и у девушек на обед припасен просто черный хлеб, а у Оли и Юрки – хлеб, намазанный маргарином – это одно блюдо, или всё – таки два? Роднит их блюда то, что у всех хлеб заморожен до твердости кирпича. А у Ольги и у Юрки – два кирпича. Маргарин тоже замёрз.
Попробовали хлеб на зуб. Откусить кусок замороженного хлеба невозможно – зубы сломаешь. Выход один. Не сговариваясь, кладут хлеб на горячий шлак и ждут, пока отогреется.
Ничего вкуснее в жизни Костя не ел. Ни с чем нельзя сравнить вкус разогретого на шлаке хлеба, пропитанного кислым запахом угара.
Молодым людям много ли надо для счастья? Поел «черняшки» и на душе повеселело, кажется, даже мороз смирил свой нрав. Сытый желудок хорошее подспорье душе назло морозу.
Умница Оля учла их состояние и разрешила пять минут отдыха. Правильно сделала, никому не хочется сразу после еды вставать. В тепле, от горячего шлака, тело Кости сделалось вялым. Тянет в сон. Голова клонится к коленям… Заснуть не даёт голос Юрки, сидящего с левой стороны, и декламирующего:
– Крошка сын к отцу пришел, и сказала кроха: «Счас бы Олю хорошо»! – «Да, сынок, неплохо»!
– Юр, ты чего молотишь, извращенец? Постеснялся бы ребенка! – шипит Ольга.
– Оль, пойдем в туалет? Хочу тебя. Пошли, палку брошу, – слышу шепот Юрки, наклонившегося к платку Ольги.
– Отстань! Я девушка семейная.
– Ты не представляешь, как я рад твоему сообщению! Поверь, и я женат, нам проще сговориться. Пожалей мужчину, который не в состоянии выдерживать демонстрацию женского зада.
– А не стой сзади. И, вообще, ты – совсем дурак! В такой мороз куда – то идти с тобой? Даже не думай!
– Ну, Оль, тебе чего? Трудно штаны снять? Только один раз.
– Нет, нет и нет! Попробуй на таком морозе штаны снять! Потом лечись. Застужу всё, что можно застудить. Отморожу филейные и ещё кое – какие нежные части… Нет! Не буду, не дам, не приставай. А не то схлопочешь по морде!
Юрка обидчиво огрызнулся:
– Напугала!
Немного посидев, Оля громко скомандовала, чтоб все услышали:
– Встаём, встаём, достаточно отдохнули! Пора заканчивать возню на этом участке! Нам до конца смены необходимо убрать снег с южной стороны. Так что, поторапливайтесь!
Ольга, за ней Юрка, взялись за ручки носилок. Пошли к остаткам неубранного шлака. Остальные беспрекословно, гуськом потащились за ними, всем видом показывая: до чего же не хочется вновь впрягаться в нудную работу!
С остатками шлака намучились. Горячий шлак растопил снег до воды. Куски шлака остыли и вмёрзли в лёд – получился «шлаколёд». Возятся, ковыряются. Выбивают куски шлака, разрушая монолит. Ломика или кувалды нет, уродуются совковой лопатой.
«Наша взяла»! Почистили пути, отнесли остатки.
Наташка обняла Костю за плечи:
– Пошли, дружок, снег молотить.
– Пошли, Наташ!
Берут инструмент и вперёд – на другой конец станции. За ручку несут носилки, лопаты на плече, как винтовки у солдат на параде. Бригада «Временных» идёт в бой со снегом. Берегись снег! «Временные» люди решительные! Им не посмеют сказать: «Кто тут «временные», слазь!» Прогонять их нет дураков!
Остановились на подъездном пути со стороны станции Дуськи. Ольга войдя в роль командира, ставит задачу:
– Убрать снег в сторону перрона. Граница наступления – отметка начала уборки снега отвалом снегоочистителя, ушедшего в сторону Дуськи. С того места, где мы стоим, отделившись от подъездного пути рельсы расходятся через переплетение стрелок по запасным путям. Нам следует двигаться в сторону увеличения количества путей.
Каждой паре достался свой участок работы. Косте и Наташе выделили участок пути от «горки». Для тех, кто не знает, что такое «горка», поясняю. Паровоз – толкач затаскивает вагоны на небольшую возвышенность. Сцепщик отцепляет от состава один вагон, и тот самоходом катится под горку. Внизу стрелочник переводит стрелку и направляет вагон на определенный путь, формируя новый состав.
В Железноводске составы, идущие с Севера, досматриваются солдатами внутренних войск. Досматривают с овчарками: ищут бежавших с зон зэков. Проверяют сверху и снизу. Опилки и стружки в вагонах протыкают острыми длинными щупами. Осмотренные вагоны, затаскиваются на горку. Вновь сформированные составы, отправляются в Киров, Москву, в Ленинград.
В Ленинград идут составы с пиловочником, углем и нефтью. В Киров гонят кругляк, нефть, опилки, шпалы… В Москву везут крепежный лес метростроевцам, шпалы, пиловочник…
На Север чаще всего перегоняют порожняк, доставляют шпалы, военные грузовики, трелёвочные тракторы, лесовозы, рельсы. А также продукты главным образом в трудовые исправительные колонии. Ни днем, ни ночью не прекращается жизнь на станционных путях.
С середины дня на станции большое оживление. Вдоль составов ходят мужчины среднего возраста в овчинных солдатских тулупах. Идут смазчики с маслёнками. Молоточком на длинной рукояти постукивают контролёры колёсные пары. Стрелочники регулируют движение составов, распределяя их по путям. Мужчины заняты станционным обслуживанием составов.
Временные работники убирают снег до самых шпал. Убирают между рельсами и на метр в сторону от каждого рельса. Особое внимание уделяют стрелочным переводам, рельсовым острякам, крестовинам. Зазор между остряком и рельсом не допускается – состав может сойти с рельс. Оля приносит метлу, и все вместе начисто выметают снег вокруг остряка. Такое же внимание уделяют крестовинам.
Выполняют работу, которая не под силу снегоочистителю. Да и что с машины взять: железяка – она и есть железяка. Как в том анекдоте: «По реке плывёт топор от деревни Зуева. Ну и пусть себе плывёт, железяка хренова!» Пусть мотается до станции Дуська и обратно железный снегоочиститель, а они будут добросовестно выполнять работу, указанную Камбалой. А товарищ Камбала, это вам не железяка с гудком. Не понравится выполненная работа, возьмёт и не заплатит. И что ты ему сделаешь? Хозяин, он не только в доме барин, но и на железной дороге!
Снег относят за пределы путей.
С этой стороны туалет почему – то не предусмотрен, ходить по нужде приходиться за вагоны составов, стоящих на запасных путях.
Ритмичное движение сильно натруженных рук и ног разогревает тело – сказывается накопленная усталость. Люди адаптировались к стуже, на мороз не обращают внимание. Как сказал Юра:
– Мы на мороз «пилюём».
Работа закрутила в тугой узел тело и мысли. Ни о чём не хочется думать. Нет, враньё. Одна мысль живёт – скорее бы закончилась смена. Домой, домой, в тепло, к горячим жидким щам. Жизнь станет просто замечательной, если щи будут заправлены мясом. Да разве отец допустит такую роскошь. Детям запрещено лезть в миску раньше отца. Первые ложки густых щей – его, кусок мяса в щах – его.
Помотав ложкой в щах, и не найдя больше ничего ценного, отец дозволяет детям приступать к еде. Детям разрешено искать в юшке несуществующее. Проще найти чёрную кошку в тёмной комнате, чем кусок мяса в пустых щах.
Больше чем в мясе, Костя нуждается в отдыхе под ватным одеялом, сшитым матерью из цветных лоскутков!
К очищенной стрелке подошел железнодорожник. Перевел стрелку на другой путь. Похвалил:
– Молодцы, ребята, славно потрудились. Легко остряк переводится, спасибо!
Значительно позже Костя за свой труд будет получать много различных благодарностей и устных и письменных и даже медаль, но эта благодарность, сказанная простым стрелочником, у него первая в жизни и потому самая дорогая, запоминающаяся.
Следующий день ничем не отличался от первого.
То есть, совсем Константин Иванович заврался, конечно, отличается! Утро. Нет сил поднять тело с нар, сбитых из грубых досок, по версии Ивана Михайловича – лучшая детская постель. Тело болит, с надрывом кричит: «Ну, её к чёрту эту работу»! Хоть бы кто – нибудь нехорошо помянул упёртый Мороз, и простуженный свист паровозов… Но не находится в доме желающих!
Сёстры и братья дрыхнут. А Косте вставать!
Не хочется вставать. Не хочется никуда идти. Сил нет вставать. Сил нет идти.
Поднял с постели окрик «любимого» отца:
– Ты встанешь, там – там – та – ра – рам, или арапника дать?
После утреннего музыкального мата Косте бы в ответ заорать: «Пощадите, пожалейте! Сироту, меня согрейте… Посмотрите, ноги мои босы»… Нет, не босые, а одеревенелые, не годные к работе. На них ступать страшно. Заранее посылают сигнал, что будет больно.
Ради примера попробуй, заори!
– Костя, вставай! – шепчет мать. – Папка за ремнём пошёл…
С трудом поднялся, встал на больные ноги. Затолкал в рот чего – то такого непонятного, положенного на тарелку матерью, пожевал; через силу оделся. С трудом волоча руки и ноги, пошел, подгоняемый морозом, с больными мышцами, повторяя: «Суди его бог», разводя безнадёжно руками – мысленно, мысленно: на деле руки не развести.
Злобный батюшка Мороз, сопровождаемый туманом, продолжает держать «временщиков» за шкирку, испытывая на прочность. На путях такие же огромные кучи шлака. Куч значительно прибавилось. И за ночь снега намело, будто вчера не упирались рогом.
Через пару часов скованность мышц стала проходить. Ноги потихоньку, полегоньку вернулись в нормальное состояние. Руки ещё тяжелые, но на такую мелочь можно и не обращать внимания.
С Наташей поменялись местами. Юрка Каменев опять старается ходить вторым номером. Когда опускает носилки, не мигая, смотрит в одну точку. Ольга оборачивается и с ненавистью цедит сквозь зубы:
– Опять мой зад изучаешь? Скоро твои глаза прожгут меня насквозь и вылезут спереди! Давай местами меняться?
– А вот этого, не хо – хо? – показывает кургузую фигу из рукавицы. – Мне больше нравится быть за тобой. Не проси, меняться не буду, пока не договоримся.
– Ну и черт с тобой – пялься! На! – согнулась, демонстративно выставив большой круглый зад. Парочка перестала стесняться окружающих, занятые собой, остальные для них уже как бы и не существовали. Разговаривают почти в полный голос. Когда они переговариваются, остальные, молчат, поэтому слышно каждое слово «стариков».
– Оль, один разок. Убудет тебя, что ли? Иди в левую дверь…
– Почему в левую? А если хочу в правую? Нельзя девушке покапризничать? хочу в правую – и всё! Дама я или не дама? Неужели не пойдёшь даме навстречу? И в правой дверце смотровое окошечко вырезано повыше, никто не подсмотрит…
– С левой стороны на толчке навалено меньше, – грубо отвечает Юрка.
– Теперь понятно. Сразу бы так объяснил! Ох, и достал же ты меня! – сокрушённо произнесла Ольга. Бросила носилки в стороне от кучи шлака, чтобы не попали на рельсы, и не раздавило паровозом, не спеша направилась к деревянной будке.
Когда за Ольгой закрылась дверь, Юрка, радостно заулыбался, забыв про носилки, лопаты и шлак галопом помчался в загаженный туалет.
Мы застыли в позе последнего прерванного движения. Глаза сверлят дверь, закрывшуюся за Юркой. Незаметно для других, приоткрыли уши, сдвинув в сторону головные уборы. Если нельзя увидеть, так, может, что – нибудь услышим?
Напряжённая Наташка стоит, крепко сжимая в руке черенок лопаты. Свободной рукой держится за нос. Две другие девчонки сложили руки на груди и тяжело дышат.
Костя мысленно помогает Юрке раздевать Ольгу. Дальше этой картинки детское воображение не дорисовывает.
Косте интересно знать, чем занимаются Юрка с Ольгой в туалете. Что мужчина и женщина делают? Ответ на вопрос подсказывает нижняя часть тела, живущая активной жизнью – хоть бы Наташка не заметила выпирающего внизу бугра – вот стыдуха будет!
Через короткое время от мощного толчка дверь туалета со стуком распахнулась. В проёме показался Юрка, держащийся двумя руками за промежность и приговаривающий:
– Бля! О, бля! Теперь почернеет и отвалится. Могла ведь не согласиться.
«Юрка, паразит, поступает не по – мужски, решает сделать Ольгу крайней».
– Козёл, – возмущается Ольга, выскочившая вслед за Юркой. Она бежит в сторону кучи шлака за пределы путей, в тепло.
Гладит руками ноги в районе ляжек, энергично хлопает по заднице. На ходу бормочет, не стесняясь нас:
– Ну, мудак! Ну, и мудак! Захотел ещё разочек! Из – за тебя, сволочь, обморозила ляжки и задницу. И кое – что ещё в интимном месте. Как мужу теперь покажусь, как объясню ему обморожение в таких местах?
Юрка, сидит на горячем шлаке, и, глядя на размахивающую руками, бегущую к нему Ольгу, закатывается в хохоте.
– Чему смеёшься, урод, чему радуешься? – возмущается она, продолжая охлопывать руками обожжённые морозом части тела. – Покалечил женщину. Доволен?
– Посмотрела бы на себя в зеркало, женщина! Как курица крыльями машешь.
– Лучше, Юра, на себя посмотри. Зажал свой малюсенький отросток в кулаке и лыбишься. А ты чего «его» держишь рукой? Случайно не обморозил? – вдруг, испуганно спросила Ольга.
– Ну, да! Похоже на то! Больно…
– Почему сразу не убрал в тепло? Говорила же! Так нет: «Давай ещё, давай ещё разочек» – вот и получил! Ой, а как же ты без него теперь будешь жить? – это уже прозвучало миролюбиво.
– У меня дома медвежий жир есть. Помажу, буду за тобой бегать как медведь в пору течки у медведицы. Мы с тобой ещё такую любовь закрутим, шлаку жарко станет, – отвечает довольный Юрка.
Ольга счастливо улыбается.
– Ох, Юра, хотя бы у тебя осталось без последствий. Держись, Юрка! У меня не такое уж сильное обморожение, должно пройти. А мужу чего – нибудь совру. Скажу ему, что понос на работе пробрал, долго сидела на толчке. Он у меня доверчивый, и не то слопает! А теперь, молодежь, когда посмотрели на бесплатное представление двух идиотов, порадовались, глядя на нас, продолжайте таскать шлак. А мы с Юркой посидим, погреем кое – что. Легче станет, присоединимся…
– Счастливая, – глядя на Ольгу, произнесла Наташа. – А мне с кавалером не повезло.
Вроде бы и не виноват Костя перед Наташей, а почему – то отвернулся, спрятав от напарницы глаза.
* * *
Долгий месяц без выходных Костя будет вкалывать на пару с Наташей: таскать шлак, снег; очищать рельсы; планировать снежные откосы – работать душа в душу.
В редкие минуты отдыха по привычке будут садиться рядом, как самые близкие люди, рассказывать о своём семейном положении, делиться историями из жизни, печалями и радостями. У Кости таких задушевных бесед со старшими сёстрами никогда не бывает: они сами по себе, он сам по себе. Пути семейные братьев и сестёр никогда не пересекаются, и, вряд ли пересекутся.
Наташа для Кости уже не старая, а самый близкий и самый дорогой человек.
«Стану старше, точно женюсь. Но это в будущем».
Будущее расставило вехи жизни по своим местам. Отец Наташи освободился из второй исправительной колонии инвалидом, забрал жену и дочь. Увёз в Куйбышев. Наташа несколько лет писала письма, на которые Костя добросовестно отвечал, старательно обдумывая каждую фразу.
